На них обоих кровь.
Солёный пот на коже. Провести языком и запить текилой. Они оба не пьют.
Джон прижимает ледяную бутылку с водой к ноге и сползает по стене на бетонный пол, как будто здесь самое место отдыхать после выматывающих сорока минут в четырёхугольнике. Забитая вещами и ящиками комната, куда едва ли могут влезть двое. Укромное место далеко от камер и чужих глаз.
В нём совсем не остаётся жара, что был на ринге.
— Мне знаком этот взгляд, — он сплёвывает вязкую слюну. — Не думай об этом. Поймай волну, позволь адреналину унести тебя, но не думай об этом.
— Какой взгляд? — Дарби устраивается на ящике напротив, придерживая пакет со льдом у своей щеки, и смотрит на Джона сверху вниз. Заставляет смотреть на себя снизу вверх. Небольшая вредность за то, что происходило на ринге, да?
Но Джон не против, ему это всё равно, что одна из многочисленных кнопок. Джон смотрит открыто и не боится говорить правду. Как обычно.
— Я тоже скучаю по… людям. Не потому что они мертвы или что-то такое.
Скучает. О, Дарби готов поспорить. Скучает по людям, которые оставили на нём шрамы? Скучает по людям, на которых оставил шрамы сам? Зная Моксли, верно и то, и другое.
— Не потому что их больше нет, — повторяет Джон.
Да. И не потому что авиабилеты перестали продавать. И не потому что телефонный номер больше не обслуживается. Не потому что закончились слова.
Просто так случилось и надо было как-то жить с этим дальше. Ничего смертельного. Просто пережимает горло и когда судья отсчитывает три удара, а фантомное ощущение ладони между лопатками ощущается так явно. Кулак хватает пустоту, а не чью-то толстовку. Частое поверхностное дыхание своё собственное. И тысяча жадных глаз, которым нужны доказательства, что он может со всем этим справиться. И справится, даже один. Потому что больше нет плеча, на которое он мог опереться. Кто бы поднял его, стоило только…
— Некому протягивать руку.
Джон кивает:
— Да. Да, нельзя протянуть руку. Почувствовать тепло. И это разбивает сильнее, чем должно.
Он не отрывает взгляда от лица Аллина. В его глазах остаётся незаданный вопрос. Дарби пожимает плечами, хотя это и больно.
— Потому что так и есть? — Он садится рядом с Моксом, но оставляет между ними расстояние. Не хочет навязываться.
Не больше, чем может, когда они находятся вне ринга. Здесь не место для крови, ведь так?
— Я не знаю, как с этим быть. — Шепчет Дарби, подтягивает колени и обнимает их руками. — Когда-нибудь станет легче? Становится со временем?
Джон ведь всегда честен с ним, так? Он скажет правду, какой бы она не была. Даже если она на самой поверхности, прямо под кожей. Невозможность.
— Мне не стало. — Джон выливает на себя остатки воды из бутылки и трёт лицо. — И это самый важный урок.
— Урок?
— Цени каждое чёртово прикосновение, пока можешь его получить. Каким бы оно не было — удар или ласка. Ненавидишь или любишь. Потом этого не будет.
Так просто. Никакого «попробуй отвлечься». Попробуй заменить одного человека другим. Попробуй ложь, которая принесёт облегчение на первое время, а потом нагонит и сделает всё ещё хуже.
— И не думай об этом. — Джон усмехается. — Это всегда так легко звучит. Не позволяй этому утащить тебя на дно из сожалений. Конечно, чёрт возьми, годы общих воспоминаний стираются по щелчку пальцев, и больше никогда не…
Он осекается и замолкает.
И Дарби помнит, почти что видит, как он наматывает колючую проволоку на свой кулак. Потому что то прикосновение должно было ранить, но Джону пришлось сделать это самому. Или тогда ещё Дину? Или тогда ещё Джонатану?
У него не хватило сил попросить? Или просить было уже некого? Просто так случилось и надо было как-то жить с этим дальше?
С этим голодом.
— Ты… — Джон облизывает пересохшие губы. — Прикоснись ко мне. Даже если это будет удар, ладно?
Потому что теперь знает — Дарби не откажется. Они несут на себе одинаковые раны, одинаковую потребность. И никогда не смогут её утолить.
Но значит ли, что должны перестать пытаться?
Дарби с трудом поднимается с пола, чувствуя как кровь пульсирует в затёкших ногах.
Под рёбрами остаётся чужое признание. Джон швыряет ему эту правду точно так же, как швырял его сегодня на ринге. Почти не прикладывая усилий. Как будто быть честным для него действительно что-то значит.
И Дарби не должен ему доверять, на самом деле. Не после того, как видел, что он предаёт людей, которые ему верили. И Дарби не должен им восхищаться. Не после того, как кровь друзей окрасила его костяшки. И Дарби уж точно не должен понимать, что всё это значит. Все эти признания. Все эти откровения. Все эти советы.
Проблема только в том, что он тоже хочет почувствовать чужое тепло.
Прикоснуться.
Даже если пойдёт кровь.
Даже если придётся накладывать швы.
Это никогда не будет похоже…
Но разве у него есть выбор?