сцена освещена мерцающими софитами: их лучи ласково гладят тонкую бледную кожу стоящей здесь девочки. её причёска немного расплелась и выглядела чуть потрёпанно, но локоны нежно-лилового цвета так красиво волнами спускались по её хрупким плечикам, что зал не мог отвести от неё взгляд. нарядное сиреневое платьице и белые аккуратные туфельки - её первые, чудесные маленькие туфельки с крошечной пряжкой в виде пёрышка на ремешке, которые она трепетно любила и очень ими гордилась. её первое выступление. первый микрофон. первые высокие ноты, льющиеся из горла наружу, даже крылья чуть подрагивают. она сама немножко дрожит и волнуется, ведь здесь она - песчинка на огромной сцене театра среди безликих посетителей - их совсем не видно из-за темноты.
"братик не очень хорошо умел заплетать косы, - вспоминала она уже будучи взрослой. - но тогда это было и не важно. главное, что он стоял там; я чувствовала, как его лицо светилось от радости за меня."
после того выступления имя девочки разлетелось по всей галактике. "зарянка" - эти птичьи трели не угасали несколько лет. за её спиной, в тени лазурно-сиреневых крыльев, всегда стоял он - юный глава клана дубов, юный защитник младшей сестрёнки, держащий её за руку перед каждым выходом на сцену. он - воскресенье.
***
- я виноват. милая, я очень перед тобой виноват.
она улыбалась. с её губ больше никогда не сорвётся божественное пение весенних птиц, и он это понимал. зарянка теперь - здесь. из этой грёзы она больше не сможет выйти.
- это ведь ты. госпожа яшма, корпорация межзвёздного мира и... ты. зарянка.
"ты всегда меня защищал, братец! несмотря на воскрешение эны, я... тоже хочу тебя защищать. я думаю, ты поймёшь меня."
перевёрнутый мир. воскресенье прижал сестру к себе, уткнувшись носом в её мягкую лиловую макушку. надо же, какое яркое воспоминание: волосы словно до сих пор пахнут сиренью и блестящим лаком. он чувствует каждый её вздох под своими ладонями, горький и рваный, как если бы она плакала, и это правда выглядит так: на ресницах застывают прозрачно-солёные капельки росы, но, касаясь пиджака брата, исчезают. этого не может быть. воскресенье не живой, он выживший. и куда теперь идти с перерезанными кровавыми крыльями?
"ты пришёл попрощаться?"
"я пришёл попрощаться."
вы когда-нибудь видели, как плачут ангелы? зарянка кладёт свою руку на его щеку и снова улыбается. нужно навсегда запомнить её зелёные, турмалиновые, сияющие глазки, навсегда. большим пальцем она нежно гладит его по лицу, успокаивает, как обычно он делал в детстве - не плачь, сестрёнка, не плачь! подними к звёздам свой прелестный носик! пусть высохнут слёзы на твоём воротничке, я обещаю, ты никогда-никогда не будешь больше плакать, зарянка.
"и ты, воскресенье. никогда-никогда."
он берёт зарянку за руку и, подобно серафиму, закрывает крыльями свои янтарные глаза. остаться для неё сильным, даже когда её грудь проткнута колючей виноградной лозой, когда больше не слышно её дыхание и не ощущается тепло сестринских объятий, когда птичка, долго бившаяся в ловушке, наконец замерла. ради зарянки в его сердце для боли нет места. а в голове всё равно слышен будто бы в отдалении её приглушённый голос, последняя песня. "раночки, ссадинки, цветики-лютики - хорошо звучит? братец?"
а как... мне вернуться назад?..