Голод

Хэ Сюань моргает несколько раз. Это похоже на сон, на странное наваждение, и он давно бы уже поверил в то, что все это только плод его грязных фантазий, если бы демоны были способны видеть сны.

Ши Цинсюань бесстыдно сидит на нем, его… ее щеки залиты лихорадочным румянцем. Она шепчет, и шепот ее то и дело прерывается, она сглатывает – в горле пересохло – и продолжает.

– Я нравлюсь тебе? Мин-сюн, не молчи, прошу…

Хэ Сюань не способен ответить, не может отвести взгляд. Демоны не пьянеют от вина, как же вышло, что все его мысли спутались, а тело безвольно обмякло?

– А так? – розоватый шелк одеяний скользит по яшмовой коже, обнажая округлые плечи, плавную линию ключиц и… дальше Хэ Сюань думать не в состоянии. Все, на что его хватает – мысленно произнести заклинание и изменить форму, приняв женский облик, чтобы пожар, вспыхнувший внутри, там и остался, чтобы позорная реакция его тела не была так очевидна.

Ши Цинсюань это не смущает нисколько. Она берет холодную ладонь Мин И и прикладывает к своей груди. Пальцы непроизвольно сжимаются. Если бы она вложила в его руки плод бессмертия с недосягаемой священной горы, это вызвало бы меньше трепета в его душе.

Он не достоин. Он присвоил чужой алтарь, верующих и храм, он лежит в чужой постели, названный не своим именем, скрытый маской украденного лица. Он малодушно принимает облик женщины, потому что страсть выжигает его изнутри дотла. Даже в этом он не готов быть честен с собой.

Ши Цинсюань наклоняется ниже, одежды бесшумно скользят дальше, обнажая крутой изгиб талии и мягкий девичий живот. Ее дыхание, влажное и горячее, опаляет мочку уха. Ши Цинсюань пытается что-то сказать. Хэ Сюань не разбирает слов.

От губ Ши Цинсюань пахнет кислым вином, от кожи – молочным тофу. Кажется, что она вся – мягкий лакомый кусочек, который растает на языке, стоит только положить его в рот. Хэ Сюань пытается бороться со своим пугающим животным желанием. И сдается.

Ши Цинсюань вскрикивает, жалостно и обиженно, в первое мгновение пытается отпрянуть. Зубы Хэ Сюаня хватают кожу над ключицей, сжимаются… не до крови. Какая-то его часть хочет, чтобы кожа под зубами лопнула, как персиковая кожура, чтобы сладкий нектар брызнул в рот. Если бы было можно вкусить этой плоти, не причинив вреда ее обладателю. Но, увы, даже у неуязвимости небожителя есть пределы.

Хэ Сюань почти с сожалением размыкает зубы. В дрожащем пламени свечи видно, как под тонкой кожей, будто покрытой молочной глазурью, расползается алый цветок кровоподтека. Глаза Ши Цинсюань влажно блестят.

Хэ Сюань тянется к шее, целует нежно, невесомо, извиняясь за свою выходку, спускается ниже, к ложбине меж двух высоких холмов, где касаясь губами кожи, можно чувствовать как тяжело там, в глубине, бьется сердце.

Ши Цинсюань снова зовет его по имени – чужому имени – и это против всяких разумных доводов вызывает глухую обиду. Он не может просить Ши Цинсюань замолчать, опасаясь разрушить момент близости, вместо этого он приникает к губам, опрокидывает Ши Цинсюань на спину, сминает под собой.

Ее рука тянется к поясу наглухо запахнутых одежд, но Хэ Сюань грубо перехватывает руку, сжимает запястье. Его трясет, он чувствует, что если отпустит себя, то сам не знает, что сделает. Ему одновременно хочется утопить Ши Цинсюань в нежности, быть той Мин И, с которой она так страстно желает быть, и в то же время – принять свой истинный облик, пугающий и мертвенно-бледный, уловить ужас в этих подернутых нежностью глазах, вторгнуться силой, смять сопротивление, втоптать волю в пыль…

Он не может сделать ни того ни другого, и только припадает снова и снова к припухшим губам как умирающий от жажды – к чаше, уже не разбирая, родниковая ли в ней вода или отравленное вино.

Ему хочется больше, хочется раствориться в запахе ее тела, в прерывистых вздохах, чувствовать ее вкус…

Ши Цинсюань, натолкнувшись на отпор, больше не пытается помочь ему освободиться от одежды. Это последняя соломинка благоразумия, за которую остается держаться Хэ Сюаню. Если он забудется, если потеряет контроль над своими силами, иньская демоническая энергия найдет выход и оставит следы, появление которых в небесной столице не выйдет объяснить.

Но и останавливаться на поцелуях не хочется. Он мог бы вечность сплетаться в объятиях с Ши Цинсюань, ласкать ее губы, скользить руками по податливому стану, но это только усиливает желание и не приносит никакого удовлетворения.

Ши Цинсюань ерзает под ним, пытаясь потереться о ткань одежд и хоть так почувствовать облегчение, она тоже не может выносить этого внутреннего жара. Но как бы ему ни хотелось принять первоначальную форму Мин И, соединиться с ней так же, как корни врастают в землю, он не может себе этого позволить.

Вместо этого он опускается ниже, оставляя влажный след от поцелуев по пути своего отступления, как море прощается с землей в час отлива, склоняется к средоточию желания.

Ноги Цинсюань расходятся бесстыдно широко, ее тело откликается на самые невесомые прикосновения. Хэ Сюань проводит кончиками пальцев по бархатной коже бедра и в следующий миг прикусывает ее. Его зубы словно погружаются в мед, зудящее чувство удовольствия разливается по всему телу, Ши Цинсюань дергается от боли, но это проскальзывает мимо сознания Хэ Сюаня, только недовольный оклик «Мин-цзе!» ненадолго приводит его в чувство. Ши Цинсюань игриво пихает его ногой куда-то в бок, ей это кажется шуткой, она, к счастью и представить не может, что творится в голове «ее Мин И». Он предпочитает ничего не говорить, только скользит губами по белой коже все выше.

Его собственное тело едва справляется с избытком ощущений, шум крови в ушах заглушает другие звуки, зрение сужается до невероятно малого пятна, осознать из увиденного Хэ Сюань может и того меньше. Все его существование сосредотачивается на кончике языка. Бедра непроизвольно сжимаются, будто, когда он проникает меж терпко-солоноватых складок, Хэ Сюань ласкает самого себя.

Он думает, что очень глупо сравнивать это с цветком или вратами во дворец блаженства. Поэтическое пустословие, которое призвано отгораживать от реальности, а не отражать ее. Под его ртом не ступени холодного нефрита и не цветок, а глубокая колотая рана, горячая и пульсирующая, истекающая любовным соком.

Ши Цинсюань дышит шумно и глубоко. Одежда, сорванная и смятая, розовеет под ее спиной, словно цветочный плот, последняя ненадежная опора, не дающая погрузиться в темный омут. Хэ Сюань старается не думать об этом. Не воображать Ши Цинсюань тонущей или растерзанной, не испытывать дрожь от осознания, что чувствует под пальцами пульсирующий ток крови, что его рот вбирает опасно уязвимую раскрывшуюся навстречу плоть. Но хищная злая натура сильнее его, а на территории чистых чувств разум не имеет никакой власти.

Ши Цинсюань выгибается, как дуга натянутого лука, по ее телу прокатывается волна энергии, которую она не в силах удержать в теле. Эта инь, живая и подвижная, как весенние воды, несущая отпечаток живой женской плоти так разительно отличается от той холодной и убийственной силы, которой обладают неупокоенные души. Хэ Сюань пьет ее, вбирая до капли.

Ши Цинсюань пытается сомкнуть ноги, умоляюще стонет «Мин-цзе». Но Хэ Сюаню кажется, что прошло слишком мало времени, он вобрал слишком мало ее вкуса, ее тепла. Он продолжает ласки – неумолимо, ожесточенно. И Ши Цинсюань приходится смириться. Сдаться напору и пусть не сразу, снова почувствовать разбегающуюся по телу дрожь предвкушения.

Огонь светильника тонет в прогоревшем масле, вспыхивая напоследок. Комнату затапливает голубоватая темнота. Когда он испивает нефритовый нектар второй раз, он чувствует не удовлетворение, но, во всяком случае, силы обуздать себя и оторваться от вожделенного тела.

Кожа Ши Цинсюань кажется белой, как бумага. Лишь пара отметин, как растекшаяся алая тушь, расцвечивают ее. Сама Цинсюань, обессиленная любовью, лежит почти без движения. Хэ Сюань видит ее так же ясно, как днем, она ориентируется лишь наощупь, когда скользит ногой по его бедру, подбирается выше.

– А как же ты?

– Не нужно, – твердо отзывается он. «Не нужно, потому что если я потеряю себя, уже не смогу отпустить тебя живой».

– Как так? – голос Ши Цинсюань звучит почти обиженно, – Я ведь тоже хочу, чтобы тебе было приятно. Думаешь, я не умею?

Хэ Сюань усмехается горько. Нет, скорее он готов поверить, что совсем наоборот –искусство госпожи Ши способно сводить с ума.

– Просто полежи рядом со мной. Мне бы хотелось… разделить с тобой сон.