Секунду назад двери лифта сомкнулись, и она осталась одна. Однако линия холодного света вновь проникает в кабину, быстро расширяется, а за этим следует механический голос, имитирующий живой женский — предупреждает об опасности перекрытия прохода. Отвлекаясь от набора сообщения в телефоне, Делара Озен поднимает взор. Адам Дженсен, вдруг оказавшийся перед ней, тих.
Он тоже смотрит прямо на неё. Прямо в глаза, учащая сердцебиение с поразительной вероломностью. Очень медленно происходит переключение телефона на блок. Делара чувствует и спокойствие, и загнанность — две, казалось бы, совершенно не равнозначные эмоции.
В то же время неожиданность раскрывает её недостаточно. Для Дженсена, ищущего лазейки и слабые места, недостаточно, и для него предстаёт проигрышем неоднозначно сдержанное выражение лица. Пусть без улыбки, без моментальной попытки обмануть фирменной мягкостью. Он слишком многого хочет?
— Хорошее время, чтобы проводить друг друга в дождь, — наконец, говорит Дженсен и перемещается элегантной тенью, вставая по правую руку. От Делары исходит едва раскрываемый букет духов — это приятно настолько, что вот-вот не только живые части организма заработают до выбивания дрожи. Некоторая разница в росте тоже готова вскружить голову, она давит на что-то самолюбивое и властное, что приходится постоянно приструнять.
Оба затаивают дыхание, когда двери лифта соединяются.
— Если под понятием «дождь» ты имеешь в виду усталость от рабочей рутины, то я должна заметить, что в тебе живёт поэт, — Делара старательно подбирает слова. Так, чтобы не вычислили. Завитавшие рядом запахи пороха и оружейной смазки, горьковато-терпкой электроники, стали и геля после бритья вбираемы ею полной грудью, почти с жадностью голодающего. Озен смаргивает какое-то внезапное — и дико неуютное — наваждение, медленно перемещая зрительное внимание на телефон, которым пока не может воспользоваться. И лифт только сейчас приходит в движение, как будто ждал исполнения подлости вселенной.
Адам молчит. Длится это подозрительно долго. Делара поворачивает голову и тут же оказывается сражена полуулыбкой, заставляющей лицо агента блистать по-голливудски. Ему смешно. Ей…
— Ох, вот ведь, — быстрое переключение на сумку, запихивание телефона в непонятно какой карман, чтобы сподручнее было искать зонт, — а я утром совершенно не додумалась посмотреть прогноз! Зараза.
— Я не знал, что вы любительница выражаться, док. В самые уместные моменты, конечно.
— Мы похожи больше, чем тебе кажется, Адам. Да где же…
Хотя очевидно, что зонта нет, представление тянется вплоть до самого выхода из лифта и попадания в комнату, соединяющую подсобные помещения почтовой службы «Прага Довоз», до приближения к выходу, за которым ответственно бдит Марси Седлак. Та вежливо прощается с обоими, с Адамом чуть потеплее. Её же заинтересованность не знает границ: Марси, сидя за письменным столом, совсем не по-шпионски выглядывает из-за монитора, когда двое останавливаются. Очень многозначительно выглядит то, как аугментированный агент почему-то не торопится выбраться на улицу.
— Ладно, вызову такси. — Дождь снаружи усиливается, веселится, грохочет по асфальту и брусчатке, по капителям, рустикам и пилястрам архитектурных чешских достояний. — Хотя в последнее время местные перевозчики так подняли цены, что лучше брать автомобиль в аренду. Жаль только, что я водить не умею.
— Во Франции трудно сдать на права?
— Отнюдь, и это скорее плохо, чем хорошо, — Делара совсем теряется, когда смеётся с оттенками робости, смущения. Она не видит, какая улыбка теперь украшает лицо Дженсена; не видит этого и Марси, но всё равно продолжает следить за развитием событий. — Мои водительские права сейчас служат разве что для регистрации на некоторых интернет-ресурсах, куда не хочется загружать паспортные данные. А так толку-то, что я лишь в теории знаю, для чего служит рычаг переключения передач?
— Фактическое, а не вероугодное. Феномен, а не сущность.
Становится тихо. Делара Озен, вновь доставшая было телефон, не снимает его с блока, смотрит на Адама. Марси Седлак начинает делать вид, что старательно что-то печатает.
Фигуры у выхода «Прага Довоз» стоят на световой периферии: они всё ещё окружены насыщенными орехово-песочными красками из-за тепла люминисцентных ламп, но в то же время через стеклянные двери проникают неоново-взрывные и золотистые оттенки, красный луч от проезжающей мимо машины чувственной линией ласкает шею Озен. Адам Дженсен не может не обратить на это внимание. Как и на то, что снова наблюдает чужую приветливость, вот только она совершенно другая — не отталкивает своей лживой предрасположенностью. В его словах как будто нашли что-то родное для себя, и теперь стало действительно… хорошо.
Уже полноценный ливень создаёт на проезжей части озёра, быстро соединяющиеся в единую реку.
— Огюст Конт, — произносит негромко Делара и делает ещё одну паузу. Очень красноречиво она прижимает телефон к поясу тренчкота, как будто вот-вот откажется от затеи звонить диспетчеру такси. — Многие и не предполагают, что придерживаются позитивистских основ, стараясь разрушить устоявшиеся правила — будь то научные или бытовые. Вот только… — Тут она ненадолго опускает взгляд, прижимает к губам согнутые пальцы, а затем в них же усмехается. Нет, ведь и в самом деле смешно! Пусть по-чёрному: — Огюст Конт страдал умопомешательством, как это называли его современники, впадал в бешество и бред. Так что упоминание его учения с твоей стороны, Адам, довольно провокационно. Ты мне на что-то намекаешь?
— Только на не до конца пройденный курс философии, — и повороты головы туда-сюда, словно из желания избежать такого же смущения, как у Делары. — Справедливости ради стоит заметить, что я навёрстывал биографическое упущенное школьной и внешкольной программами по литературе.
— И как давно ты это делал?
— Да вот в прошлую пятницу.
Перед ним, кажется, готовы расцвести, испуская самые сладостные потоки. И лишь присутствие Марси Седлак мешает; та, почувствовав на себе взгляды, брошенные почти одновременно, ещё больше усилий прилагает, клацая клавиатурой громче и усерднее. Взгляды затем направлены на стеклянные двери и то, что за ними — Прага превращена в глыбу льда, под которой таятся мезозойские и юрские окаменелости. Нет инеевого покрова, нет заснеженности — только иллюзорная первозданность твёрдого состояния воды.
— А вы, — голос Дженсена звучит, как только экран телефона Озен загорается, освещает её лицо, заставляет ресницы отбросить глубокие тени. Та вопросительно угукает. — Вы действительно в такую погоду готовы были пешком добираться до дома?
— Ну… Думаю, я бы в какой-то момент тоже решилась вызвать такси. Вечер действительно оказался не прогулочным.
— Действительно.
— Я могу обозначить диспетчеру, что будет необходимо ещё подъехать к станции метро, — быстро добавляет Делара, почти перебивая, и Дженсен удивительно не видит в этом ничего плохого. В её нынешнем проявлении участливости и сопереживания. — Скажи только, какая станция для тебя предпочтительнее.
— Для меня предпочтительнее было бы выпить кофе. Заодно чем-нибудь перекусив.
— Вот тебе и мотивация поскорее оказаться дома, — после сказанного — снисходительный вздох, покачивание головой. Делара сворачивает в черновики набираемое ею раньше сообщение, решает, что займётся им дома. Но стоит только открыть записную книгу, как экран накрывает титаново-карбоновая кисть. Глянцево поблёскивающие чёрные пальцы осторожно задевают манжету тренчкота, и Делара слишком отчётливо, чуть ли не до болезненного, ощущает свой пульс. Только бы не дёрнуться.
— Здесь недалеко, — заявляет Дженсен, не сразу убирая руку. — А возможно, даже близко к вашему дому.
— Адам, я…
Подступиться с воспитательской чуткостью не получается, поскольку снятие плаща с плеч пленит своей эффектностью. Полное обнажение киберпротезов рук, представляющих из себя современное воплощение идей да Винчи, завораживает, и Деларе тут же хочется как-то услышать эти неуловимые звучания движений и трений механизмов, проводов, покрытий. Она делает попытку лицом показать, что нет, такое благородство сейчас неуместно, они ведь не подростки какие-то с беспробудным накалом страстей: поднимает брови, делает «оленьи» глаза.
Не помогает — плащ, достаточно весовой для неё, накрывает.
— Натяните на голову, — говорит Дженсен и делает характерное движение у своего лба; сам не берётся довести своевольство до конца из нежелания портить причёску. Это совсем неприлично будет, а он джентльмен, как учил отец и за что молилась мать. Одна дверь сходит с места, всё помещение погружается в ливневую какофонию. Водяной оркестр оглушает красочностью нот и тем, насколько они проникновенно-шедевральны.
— Как выйдем, сразу поворот направо, — во время наблюдения, как Делара Озен возвращает телефон в сумку. Она не в силах справиться с чертовски преступным обаянием.
— И дамы вперёд, естественно.
— Ариа, ты не поверишь! — громко шипит в трубку Марси Седлак, как только, наконец, «Прага Довоз» освобождается от лже-сотрудников.