round and round, running like a dog

— Ты стоишь и слушаешь, когда с тобой разговаривают!

Слова врезаются в затылок тяжёлыми оплеухами – того гляди и сотрясение заработать недолго. Джейсон делает шаг-другой по направлению к выходу, уходит из-под линии огня, скрывается за поворотом в коридор. Он готов бежать, он лёгкий как пёрышко, его сердце – воздушный шар, его руки вот-вот возденутся к небу, точно по чужой воле, точно в молитве, и только ноги будто чугуном налиты.

— Вернулся. Живо.

Он замирает, наскоро взвешивает за и против, от усердия даже, кажется, задерживает дыхание, и в конце концов страх гонит его назад. Пять шагов. Вот и всё, на что его хватает. Он возвращается. Стоит. Слушает.

Джейсон проворачивает в голове воспоминания, крутит их так и этак, выбрасывает как фишки для игры в «джеки»¹, но никогда не успевает выхватить нужное и никак не может вспомнить, что, собственно, ему втолковывали. Только слепо натыкается на отдельные фразы. Заебался больше всех? Нихера не делаешь. Урод.

— А теперь пшёл вон.

Пережёвывая свой бутерброд, Джейсон отсутствующим взглядом глядит в стену. Там разворачиваются события прошлого вечера. Что было бы, если бы он не остановился? Если бы за пятым шагом последовал шестой и так далее? Отец вскочил бы со своего места будто ужаленный, понёсся бы за ним, и пол дрожал бы от его тяжёлых шагов – всё равно что прыжков дикого зверя.

Джейсон без охоты вгрызается в засохший хлеб и старательно смачивает его слюной, чтобы хоть как-то протолкнуть в глотку. Он мог бы закрыть перед ним дверь, но тот, вероятно, просто выломал бы её. Без двери было бы херово, денег заменить её у них нет.

Отец в первую очередь ударил бы его по голове, как обычно. Потом схватил бы за грудки и швырнул бы на пол. Он делал так всегда: старая отработанная схема. Отец ненавидел менять привычки. Вот тогда у Джейсона было бы время подняться на ноги и приготовиться к следующей атаке.

Он... мог бы напасть первым.

Джейсон внутренне каменеет. Словно откровение, мысль проникает в него. Пугающая, как желание. Как искушение, которому нельзя не поддаться. Он поудобнее устраивается на стуле, на котором вчера сидел старик. 

Он мог бы напасть первым. Ударить в колено – те с возрастом у отца похерели. Потом – по голове. Рядом как раз есть подходящая ваза. Мать никогда бы не осмелилась её использовать. Один раз, другой. Третий, если первых двух не хватит.

Наверное, он бы его убил.

Что бы он тогда делал Джейсон представляет с трудом. Спрятал бы тело? Вызвал бы копов? Ха, да их адрес в участке уже давно в чёрном списке. Он был бы убийцей. Наверное, он бы смог жить с этим.

Может быть, всё даже удалось бы выдать за самооборону (три удара вазой по голове, подсудимый действовал хладнокровно и продуманно, господин судья). Все в городе знали, что старик его колотил. Но где бы он взял деньги на хорошего адвоката, чтобы доказать это, если даже на новую дверь не наскрёб бы? Эх, а всё-таки не хотелось бы оказаться из-за отца на электрическом стуле.

Другое дело, если бы тот остался инвалидом, пускающим слюни. За ним бы пришлось ухаживать, и он глядел бы на него своими этими водянистыми глазами. Глаза – единственная красивая вещь в отце. Ярко-голубые, как небо. Как же хорошо, что у него самого они карие. Досадно было бы иметь со стариком что-то общее, помимо фамилии и носа.

Джейсон подходит к раковине, набирает в стакан воды и опустошает его. Его куртка дожидается его, перекинутая через спинку стула. У него ещё полно дел, и ему следовало бы поспешить, пока Скотти не заскучал и не скурил всё в одно рыло.

* * *

Джейсон глубоко затягивается, глядя себе под ноги, ссутулившись под солнечным светом. Кроссовки немного велики ему, он не уверен, что они вообще – его. Подошвы вязнут в мягкой земле, редкими пучками из неё пробивается трава. Перед ним – надгробный камень. Одни из тех, что ставят на бюджетные средства. Имя и дата. А что тут ещё скажешь?

Он делает ещё одну затяжку, скользит взглядом из-под кепки по выдолбленным в камне буквам. Он не знает, ни как умер отец, ни от чего. А впрочем, тут и дурак догадается, что к чему. Чего далеко ходить, сдох в обнимку с пузырём. Наверное, прошла неделя или больше прежде, чем его нашли, на кресле перед телеком, с посеревшими глазами. Одного.

Он теперь вот – тоже. Голову сдавливает тяжёлая боль, с недавних пор всюду сопровождающая его. Во рту такое мерзкое ощущение, будто кошки насрали. Он делает затяжку. Последнюю. Щёлкает пальцами, выстреливая окурком в камень. Вот и всё.

Он отправляется в Ирак.