– Ты можешь замолчать хоть на одну гребанную минуту?
– Могу, конечно.
Не проходит и пары секунд, когда слышится следом довольное:
– Но какое в этом будет веселье?
Саймон проглатывает раздраженный выдох, вместо этого лишь на мгновение прикрывая глаза. От твердой земли, на которой они лежат, веет холодом, но привыкший к подобному времяпровождению организм ничем не выдает дискомфорта. Их смена на точке наблюдения кончится только через пару часов. Саймону уже сейчас хочется прострелить висок или себе, или этому придурку, чтобы прекратить поток болтовни.
Обычно молчание, которым он награждает говорливых собеседников, служит достаточно хорошим сигналом, явно дающим понять, что болтать здесь не любят. Но назойливого новенького, прибывшего в отряд меньше месяца назад, это будто бы раззадоривает еще больше.
– Хей, Призрак! – Раздается сбоку вместе с едва уловимым теплом чужого придвинувшегося поближе по земле тела. Саймон, успевший уловить пару минут тишины, раздраженно молчит, будто не его прозвище сейчас тут прозвучало раз пятнадцать. В полевых условиях этот придурок его хотя бы по имени не зовет, как на базе. – Хей-хей, ну ты слушаешь? Приём?
– Что.
– Ты больше любишь кошек или собак?
Поведя широким плечом, Саймон начинает раздумывать, как можно оправдать убийство вынужденного напарника перед начальством. Цедит тихо:
– Собак.
Ухмыльнувшись, идиот приближается к нему вплотную, чтобы проговорить тихо на ухо:
– Потому что они преданные?
– Собаки не достают болтовней.
– Ауч.
Конечно, Саймон лукавит. Новенький попал сюда явно не за болтовню или красивые глазки. Соуп – первоклассный стрелок с хорошо развитым умением передвигаться бесшумно и быстро. В их команде как раз не хватало этого навыка, помогающего в неожиданных атаках и разведывательных миссиях. Но это не отменяет того, насколько сильно он раздражает вне полевых миссий.
Прозвище, конечно, у него не совсем подходящее. По мнению Саймона, стоило назвать новенького москитом – те тоже жужжат над ухом, а прихлопнуть не получается.
– На самом деле, я считаю, что волки круче. Независимые, сильные, но при этом командные животные-....
Саймон отключает свой слух, оставляя болтовню на периферии жужжать надоедливым фоновым шумом.
Он думал, что время тянулось бесконечно тогда в Мексике. Нет. Вот это самые длинные часы в его жизни.
***
– А что под маской?
Чужой голос тихий и заинтересованный, но лишенный при этом издёвки или испуга, к которым Саймон привык. Обычно люди остерегаются спрашивать о подобном – Кайл, закуривавший неподалеку, давится дымом и закашливается, крутя у виска пальцем, но Соупу плевать. Как стоял, лениво облокотившись плечом о стену, так и продолжает невозмутимо стоять, сверля взглядом светлых глаз. Тонкие губы его слегка изгибаются в улыбке, когда Саймон, напоровшись то ли на сам вопрос, то ли на странное чужое поведение как на острое лезвие, каменеет плечами.
Сложив руки на груди, он обрубает коротко:
– Лицо.
И отворачивается, намереваясь покинуть столовую в одиночестве. Прозвучавший вопрос раздается теперь в голове многократным эхом. Шрамы принимаются фантомно чесаться и жечь, как и всегда, когда он вспоминает о них.
– Да понятно, что лицо. – Раздается сзади с торопливо догоняющими шагами, и Саймон сжимает кулаки. Ну конечно, он пошел за ним. Что такого Саймон сделал в жизни плохого, чтобы заслужить настолько серьезное наказание? – Страшное, что-ли? Не может такого быть.
– Ну, не всем быть смазливыми, как ты.
Ответ пропитан мрачным сарказмом, призванным отравить адресата и заставить отвалить уже, наконец, но Соуп только издает звук умиления, чуть ли не выпрыгивая перед Саймоном, чтобы с польщенной улыбкой проговорить:
– Ты считаешь меня смазливым? Это так приятно!
– Тебе разве не нужно на тренировку?
– К счастью для тебя, я абсолютно свободен весь вечер. – Утешающе похлопав по мощному плечу, Соуп продолжает идти рядом, пока Саймон, шедший куда попало только чтобы отвязаться от него, не может удержать внутри тяжелый вздох. – Но я говорил правду. Не бывает абсолютно страшных людей, как и абсолютно красивых.
“Бывают”, мрачно думает Саймон, вспоминая лица всех убийц, чьи жизни он успел оборвать, “просто смотреть нужно не на внешность”. Вслух, конечно, он не говорит ничего. Не хватало еще делиться философскими мыслями с и так достающим его идиотом. Тот продолжает болтать что-то о субъективности красоты. Наверное, таким способом пытается склонить собеседника к тому, чтобы маску снять. Наивный.
Саймону глубоко плевать, почему Соуп решил выбрать именно его для своей странной гиперфиксации, но выдерживать чужое общество со временем становится легче. Как сейчас, когда он только краем уха следит за ходом монолога. В конце концов, за эти месяцы многое происходило, что неизбежно сблизило бы любых людей вместе. Саймон бы не стал работать с человеком, которому не доверяет, да и вытаскивал их Соуп пару раз из передряг, чем заслужил уважение всех парней. Потерпеть его болтовню – не самое худшее, что могло случиться.
– …-е обязательно носить её постоянно. При мне, например, можно снимать, я никому не скажу.
Зуд, прокатившийся снова по цепочке шрамов, раздражает, и Саймон останавливается так резко, что шедший рядом Соуп от неожиданности делает еще пару шагов на чистой инерции. Они отошли достаточно далеко от центра базы – вокруг начинаются скалы с худенькими полудохлыми деревьями. Скрестив руки на груди, он смотрит на обернувшегося Соупа. Тот теперь стоит лицом к нему, открыто опустив руки на пояс в забавной позе, с которой учителя обычно ругают слишком болтливых учеников.
Непробиваемый. Раздражающий. Невыносимый. На него не действуют ни угрозы, ни игнорирование, ни грозные взгляды.
Когда тишина начинает затягиваться, а Соуп не спешит наполнять её своим трепом, Саймон не выдерживает:
– Тебе какое дело?
– До тебя или твоего лица?
– До всего.
Соуп пожимает плечами со слабой улыбкой. Делает маленький шаг ближе, чтобы заглянуть в глаза снизу–вверх. Тянет тихо:
– Хочется. Узнать тебя и всё такое.
– Нечего тут знать.
Между ними снова повисает на несколько мгновений тишина. Продолжая неотрывно смотреть, Соуп вдруг тянется медленно ладонью к скрытому маской лицу. Накрывает пальцами прячущуюся под тканью щеку, поглаживает мимолетно и ласково настолько, что Саймон забывает отстраниться или стукнуть по предплечью, отталкивая. Замирает только, ощущая легкость этого касания всем своим существом, и зачем-то задерживает дыхание.
– Ну, кому как, – выдыхает тихо Соуп, убирая руку, и добавляет почти что робко, – глаза у тебя красивые. И голос ничего. Я просто… хотел бы больше.
Улыбнувшись немного дергано и впервые будто бы неуверенно, Соуп все-таки отводит взгляд. Принимается снова бормотать какую-то чушь, начиная идти, и Саймон просто идет следом, продолжая ощущать тепло в том месте, где его касались чужие пальцы.
Это было… странно.
***
– Я, конечно, хотел увидеть твое милое личико, но не в такой обстановке.
С трудом разлепив глаза, Саймон тут же жмурится от яркой головной боли, разлившейся по всей черепушке от затылка. Огненным всплеском она расплескивается ласково и дотошно по вискам, уходит ко лбу и не оставляет без внимания даже челюсть. Хотя, может, он просто пропустил удар. Произошедшее вспоминается с трудом. Только обрывки картинок, заканчивающиеся болью и темнотой.
– Хей, – возникает в поле зрения знакомое лицо с самой тупой улыбкой на свете, – сколько пальцев показываю?
– Я вижу, что средний, – тихо и скрипуче выдавливает из себя, слыша в ответ тихий смех, и добавляет чисто из вредности, – придурок.
– Смотри-ка, ты начал бухтеть. Вот как на тебя влияют сотрясения, да?
– У меня нет сотрясения.
Нахмурившись, Саймон намеревается подняться чисто для того, чтобы доказать свою правоту. В конце концов, у них нет времени разлеживаться и приводить себя в порядок. Но, стоит только попытаться, как на грудь предупреждающе ложится уверенная твердая ладонь.
– Неа. Даже не думай, большой парень. С меня хватит картинки того, как ты блюешь во все стороны. Не то, чтобы я брезгливый, но, знаешь, это не-....
Жужжание чужого голоса ввинчивается в виски дополнительной болью, и Саймон сглатывает образовавшийся в глотке ком, насильно пытаясь заставить организм работать нормально. Да бога ради, его не в первый раз в жизни огрели прикладом по бошке. Не стоит делать из этого драму, особенно когда он может быть нужен своим ребятам. Концентрации мешает(ну кто бы, блять, мог подумать)продолжающий раздаваться над головой голос, и Саймон сипит тихо:
– Джонни, помолчи.
То, что тишина воцаряется моментально, как минимум необычно. Как правило, Соуп любит попиздеть после таких замечаний еще более интенсивно, а тут – замолчал. Открыв глаза во второй раз, Саймон все-таки немного приподнимается, старательно дыша через нос, и облокачивается на стену. Сидящий рядом мужчина продолжает молча смотреть на него, и только сейчас осознается и чувствуется ветер на открытой коже лица.
Да блять. Не обязательно так пялиться.
– Маска где?
– Оу, эм, – моргнув, мнется тот, задумчиво почесав подбородок, – не думаю, что её можно использовать еще раз. Она в кровище. Я снял, чтобы видеть, дышишь ли ты.
Точно. Сотрясение. Тошнота. Ощущение противной полузасохшей крови на подбородке. Ну он хотя бы не был один и не очнулся в итоге… не в самом лучшем состоянии в своей жизни.
– Какой план?
– Прайс сказал отсидеться здесь до приезда Каза. Он вроде заедет за лекарствами по пути. С остальным справились.
Справились. Отлично.
Ощутив волну облегчения, он все-таки прикрывает глаза на пару мгновений и, видимо, задремывает. Из болезненного то ли сна, то ли обморока вытягивают странные, давно позабытые ощущения. Легкие, невесомые почти касания на лбу, щеках, проходящие щекотно по небольшой горбинке, оставшейся на носу после перелома. Ощущения эти настолько не похожие на реальность, что поначалу Саймон приписывает им статус сна. Так мама будила его в детстве в выходной, когда не нужно было торопиться и вставать пораньше. Она улыбалась, когда сын открывал глаза, называла засоней и гладила по волосам.
Эта теплая картина, навеянная касаниями, прерывается вспышкой воспоминания – окровавленные тела, ровный ряд могил, и Саймон, вздрогнув, резко открывает глаза.
Они все там же – среди развалин какого-то сарая. День близится к вечеру. Касания не были иллюзией – Соуп, ни капли не смутившийся от чужого взгляда, продолжает водить тихонько своими пальцами по лицу, испещренному шрамами.
– Ты что делаешь?..
Даже если Саймон и хотел звучать грозно, у него не получается. Голос выходит скорее шепотом, чем твердым вопросом. Ответ звучит спокойно и ровно, словно бы ничего странного сейчас не происходит:
– Не нравится?
Саймон молчит, не зная, что ответить.
Сказать “нет” значит соврать. Ответить “да” будет звучать как признание в чем-то постыдном.
Поэтому он продолжает молчать, рассматривая в ответ чужое лицо.
Соуп, продолжающий свое дело, выглядит умиротворенным. Словно касаться чего-то безобразного для него – лучшее из всего, чем он мог бы заняться прямо сейчас.
Накатывающая головная боль то становится нестерпимой, то позволяет ненадолго выдохнуть, отступив. Единственное, что выдает её – чуть сдвинутые светлые брови и неровное дыхание. Саймон пытается переждать эти волны как переживал боль всегда – в одиночестве. Но он не может отрицать, что продолжающиеся чужие касания будто бы приносят небольшое облегчение. Странно и глупо. Совсем как человек, эти прикосновения приносящий.
В какой-то момент Соуп вдруг склоняется ниже, чтобы коснуться губами чужой щеки. Прикосновение почти платоническое, задерживающееся на коже дольше, чем следовало бы. Когда кто-либо касался Саймона так в последний раз? Годы назад.
– Ты сделал это.
Чужой голос искрится довольством. Чуть шевельнув испачканными в пыли пальцами, лежащими на собственной груди, Саймон отвечает рассеянно:
– Сделал что?
Довольный Соуп улыбается и тычется на мгновение носом в то же место, к которому прижимался губами мгновения назад. От сюрреалистичности происходящего Саймону кажется, что у него галлюцинации от сотрясения. Иначе зачем кому-то ласково касаться его? Зачем самому Саймону кому-то позволять делать это?
– Назвал меня по имени.
“Джонни, помолчи”
Ох, черт. Он даже не подумал, когда сказал это, слишком сосредоточенный на том, чтобы не выблевать свои внутренние органы. Так вот, почему Соуп так быстро замолчал. Вроде бы ему не особо нравится, когда его так зовут в отряде. Сглотнув, Саймон бормочет:
– Не стоило. Ты это не любишь.
– Не люблю, – подтверждает, поглаживая большим пальцем бледную скулу, – но тебе можно. Мне нравится, когда это делаешь ты.
Саймон не знает, что ответить на такое. К счастью, вдалеке уже слышится звук дохленького и доживающего последние недели жизни моторчика машины, на которой они иногда выезжают в город. Должно быть, Каз и его лекарства. Было бы славно, от боли снова тянет показать всем вокруг свой внутренний мир. Быть может, лекарства помогут от этого странного наваждения, что происходило здесь в последние несколько минут.
***
С того странного дня Соуп, словно получив разрешение, принимается постоянно касаться его. Легко и почти незаметно, но Саймон всегда чувствует.
Чужие пальцы на спине, прижимающееся к плечу тепло тела, когда они обсуждают вместе планы вылазок. Иногда, когда никто не может увидеть, Соуп может на короткое мгновение коснуться губами выступающих позвонков на чужой шее прямо над воротом футболки. Саймон понятия не имеет, что все это значит, но по какой-то причине не прекращает это. Не комментирует и не реагирует, словно этого не происходит вовсе. В какой-то момент он осознает, что ему это нравится.
Докатились.
В один из вечеров, когда они остаются в тренировочной комнате одни, Соуп снова бесшумно приближается. Сидящий на столе с документами в руках Саймон не сразу замечает, насколько близко тот оказывается близко к нему, пока не слышит рядом тихое:
– Саймон.
Моргнув, Саймон поднимает взгляд, тут же врезаясь им в чужие глаза. Зачитавшись, он не заметил, как остальные ребята уже ушли. Знакомая загорела рука тянет из ладони документ, откладывает на стол. Сделав шаг еще ближе, Соуп касается бедрами его колен. Тянется второй рукой к шее, одним пальцем осторожно подхватывает край маски, и Саймон немного напрягается. Сглотнув, Соуп спрашивает тихо:
– Можно?
И все замирает в наступившей тишине. Спустя долгих несколько секунд Саймон, сам не зная, почему, чуть раздвигает колени в стороны, чтобы Соуп мог оказаться еще ближе. Тот понимает намек верно, тут же качнувшись вперед. Протягивает вторую руку, аккуратно сдвигая маску выше. Когда ткань оказывается на уровне носа, он останавливается. Склоняется медленно, и Саймон чувствует на своих губах касание. Ненавязчивое, вопреки обычному поведению этого человека, ласковое.
Не получив внятной реакции, Соуп отстраняется немного, и Саймон спрашивает тут же тихо:
– Почему?
Соуп улыбается, продолжая смотреть ему в глаза. Жмет плечами, поглаживая пальцем чужой подбородок. Отвечает просто:
– Хочется.
– Это ничем хорошим не кончится.
– Ты так считаешь?
– Знаю.
– Не может в жизни все кончаться плохо.
“Может”, хочется сорваться яростно и зло, но вместо этого Саймон протягивает руки, чтобы притянуть человека напротив к себе. Чужие губы удивительно мягкие, совсем не подходящие для этого места. Поцелуй то ли злой, то ли просто нуждающийся, мышцы под пальцами твердые и сильные, и Саймон просто позволяет себе прочувствовать момент, ощущая ответные касания на своих шее и ключицах.
***
– Ты и правда любишь собак.
Чужой голос раздается поблизости задумчиво, словно человек говорит сам с собой. Обернувшись, Саймон замечает на себе взгляд светлых глаз. Джонни стоит, облокотившись спиной о стену, и беззастенчиво рассматривает открывшийся вид. На лице его только появляется довольная улыбка, когда их взгляды встречаются. Он всегда так улыбается, прежде чем сказать очередную двусмысленную глупость.
От мысли про эти глупости уже не тянет раздражаться или злиться. Наверное, Саймон никогда по настоящему и не злился на него, даже в самом начале, не говоря уж про наступившие дни. Сейчас в ответ на глупости хочется или улыбнуться незаметно, пряча реакцию за маской, или заткнуть поцелуем.
Лишившаяся почесываний Райли требовательно поддевает носом ладонь человека с тихим скулежом, требуя внимания, и Саймон все же отворачивается. Выдрессированная и дисциплинированная, собака все равно радуется редким проявлениям ласки как самый обычный щенок. Саймон не знает, почему, но ему всегда это нравилось. С самого детства его тянуло к животным. Может, потому что именно бездомные собаки, что околачивались всегда неподалеку от дома, всегда были рады его видеть, в отличие от людей.
Назначение в их отряд служебного пса поначалу Саймон воспринял довольно спокойно. Ровно до того момента, как Райли впервые приласкалась к нему, доверчиво прижавшись теплым боком к ногам. Теперь при любой удобной возможности он не может сдержаться хотя бы от крохотного почесывания или легкого стука по мягкому собачьему уху.
Джонни же, напротив, держится на расстоянии и вне миссий предпочитает внимания на Райли не обращать. В этом явно кроется какая-то история, но Саймон не будет вытягивать её с напором. Когда придет время, тот расскажет все сам.
Позади снова слышится какое-то едва различимое шуршание и звук шумного выдоха. Продолжающий почесывать разомлевшую Райли по бокам, Саймон спрашивает, не оборачиваясь:
– Ревнуешь, что ли?
Джонни молчит позади несколько секунд, а затем Саймон, продолжающий сидеть на корточках, чувствует на своей шее касание. Снова бесшумно подобрался, зараза. Чужой палец плавным движением забирается под ткань маски, теплом поглаживает по шее.
– Что, если так? Я от тебя столько нежностей не получаю.
– Не заслужил.
– Ауч.
Чужая рука теперь полностью обхватывает шею сзади, большой палец надавливает на основание затылка, проходится с нажимом, чтобы через мгновение ослабить хватку, оставшись только касанием.
– Это жестоко, – бурчит Джонни позади, чуть нависнув, и расставляет свои ноги, касаясь бедром чужого мощного плеча, – я считаю, что веду себя в последнее время очень прилично и заслужил награду.
– Хм.
Саймон хмыкает только, ощущая идущий от человека позади жар, и не спешит подниматься. Сглатывает, задумавшись, и, убрав руки от собаки, коротко говорит ей “на место” ровным тоном. Та, отряхнувшись, послушно семенит прочь, прекрасно зная, где должна находиться большую часть времени на базе. Словно только этого и ждав, Джонни с готовностью занимает освободившееся место.
Дверь в помещение все еще приоткрыта и зайти может кто угодно, но Саймон не может сдержаться от короткого касания. Не поднимаясь, он кладет ладони на чужие бедра, ощущая под пальцами крепкие мышцы, ведет прикосновение дальше, чувствуя, как напрягается в предвкушении перед ним Джонни. Приятно знать, что его касания могут так повлиять на него – заткнуть никогда не затыкающегося Соупа, слишком самоуверенного и раздражающего до искр перед глазами. Чуть качнувшись вперед, Саймон оставляет короткий поцелуй в нижней части чужого живота и тут же резко поднимается на ноги. Он успевает заметить разочарование, промелькнувшее в светлых глазах, с легкой долей веселья, прежде чем проговорить ровно:
– Я в душ.
Это совсем не звучит как предложение. Просто констатация факта. Но Джонни все равно идет за ним.
В душе тесно и скользко. Кабинка не предназначена вмещать в себя двух здоровых мужиков, но им обоим плевать. Джонни пофыркивает от попадающих на лицо капель воды, но все равно довольно улыбается, скользя ладонями по чужому телу. Оглаживает шрамы, ведет цепочку поцелуев по широким плечам, с нажимом проводит по мышцам, пока Саймон только смотрит на него, не особо спеша с ответными касаниями.
Для него это странно. Приятно, но непривычно. Слишком много времени прошло с тех пор, как кто-то касался его так. Впервые подобную ласку он получает от мужчины, и потому сначала Саймон просто наблюдает, пытаясь разобраться в ощущениях. Видимо, смотрится со стороны не особо, потому что через пару минут Джонни бормочет тихо:
– Я не бьюсь током, Сай, – со слабым укусом в плечо и тут же мазнувшим в то же место языком, – может, присоединишься, наконец?
Засранец.
Протянув руки, Саймон касается чужой мокрой кожи сначала кончиками пальцев, затем – ладонями. Тело у Джонни тренированное, но гибкое. Крепкие мышцы перекатываются под кожей, приятно тугие и твердые. Осмелев, Саймон скользит руками ниже, и Джонни реагирует на это касание, подается ближе, сталкивая их бедра в приятном давлении на нарастающее возбуждение друг друга.
Саймон никогда не думал, что опустится до взаимной дрочки с кем-либо в тесной душевой кабинке как какой-то подросток, но жизнь редко интересуется его мнением. Когда он, уже одетый, тянется натянуть снова маску, Джонни, все еще лишь с полотенцем на бедрах, перехватывает его за запястье. Приподнимается, тянясь вверх так, чтобы коснуться губами губ в быстром касании, и отстраняется за три секунды до того, как в раздевалку заходит Каз. Саймон, к счастью, уже приноровился натягивать маску за считанные мгновения.
Оглядев их двоих своим фирменным подозрительным взглядом, Кайл фыркает:
– Потрахались, что ли?
– Ну что ты, – саркастично парирует Джонни, отходя к своим вещам, – я девушка приличная и даю только после пятого свидания.
– Уверен, наш Призрак не позволял себе лишнего, принцесса.
– Он само очарование, соглашусь.
Закатив глаза, Саймон решает, что смотреть продолжение этого цирка не намерен, и молча выходит.
***
Он не знает, что чувствует острее – страх или злость. Они клубятся под кожей, копошатся отвратительно как огромная стайка ядовитых насекомых, не давая замереть ни на секунду. С того самого момента, как ему доложили о произошедшем, Саймон не может остановиться ни на миг. Таранит как танк любое препятствие, будь то расстояние или же люди.
Поначалу это слепая и глухая ко всему ярость. Одна только мысль ярко выделяется в голове – он, блять, убьет абсолютно каждого, кто к этому причастен. Мысль вторая – затем он убьет и этого придурка тоже. Чтобы не смел больше так делать, не смел высовываться, нарываться, бросаться под огонь с такой быстротой, словно у него в кармане лежит запасная жизнь.
Затем, когда гнев все же успокаивается, на поверхность высовываются тревога и страх. Позабытые ощущения. Саймон давно ничего не боялся, прошло слишком много лет с тех недель в Мексике и со дня похорон, после которых обычные чувства как отрезало. Теперь же они возвращаются в полной мере.
Сначала страх говорит, что Джонни умрет прежде, чем Саймон успеет до него добраться. Затем страх принимается подбрасывать картинки окровавленного тела. Добавляет постепенно звуки выстрелов и тяжелого дыхания. Как повар, что с каждым разом бросает в блюдо все новые и новые специи. Персональный коктейль со вкусом горчащей на кончике языка паники.
К моменту, когда единственной преградой остается лишь дверь, Саймон держится только благодаря вбитой годами службы дисциплине, не дающей ему сорваться на бег. Медик, стоявший было в стороне с оставшимися на руках после перевязки красными пятнами косится на него и хмурится. Пытается было сказать что-то, но Саймон просто проходит мимо, даже не делая попыток прислушаться. Ему плевать сейчас абсолютно на все, кроме одной единственной вещи в мире.
Тяжелая дверь медотсека скрипит, открываясь, и хлопает, когда он резко закрывает её за собой. Рука сама по себе тянется к лицу, стягивает маску и затыкает её куда-то в задний карман в почти неосознанном желании открыться, почувствовать эту реальность в полной мере без барьеров и укрытий. Реальность, в которой полулежащий на койке человек вскидывает голову на звук, и пытается приподняться, с трудом облокотившись о матрас рукой. На оголенном торсе выпукло выделяется повязка. Темные пятна проступают в двух местах. Саймон уже знает – одна навылет, вторую пришлось вынимать, благо оказались задеты только мягкие ткани.
Невероятное, блять, везение. Живучий как сраный таракан.
– Окей, эм, привет?.. Слушай, я понимаю, что ты злишься-...
Он принимается тараторить. Опять. Как всегда. То, насколько сильная волна облегчения затапливает Саймона от одного только звучания этого трёпа, невозможно описать словами.
– Я признаю, что повел себя тупо и безрассудно, поэтому ты можешь раздать мне лещей, если хочешь, это будет заслуженно, – продолжает бормотать, смотря куда-то в район чужой груди в странном проявлении реальной вины, пока Саймон молча и стремительно подходит ближе, – только не надо молча буравить меня взглядом, ладно? Саймон? Ну хоть что-нибудь скаж-...
Окончание слова теряется и обрывается, когда оказавшийся у койки Саймон уверенным движением протягивает руки к чужому лицу. Джонни слегка напрягается в ожидании выволочки, но Саймону не до этого. Ему нужно прочувствовать. Ощутить. Доказать самому себе, что он все еще здесь. Все еще дышит и существует. Все еще рядом.
Приподняв бледное от кровопотери лицо ладонями, Саймон впивается губами в чужой рот почти что агрессивно. Ведет ладонями по стриженому затылку, прикусывает губы, отстраняясь быстро, чтобы тут же притянуть человека к себе, уткнуться лбом в лоб и замереть так на долгие несколько секунд.
Плечи Джонни прохладные, бинты проходят через левую ключицу для более надежного закрепления. Кожа его бледнее, чем обычно. Появилась сутулость – должно быть, больно сидеть прямо. Саймон проводит пальцами путь бинта до спины, осторожно и едва ощутимо касается повязки. Выдыхает. И с выдохом этим из тела будто бы уходит та тяжесть, что не давала ему дышать спокойно все эти часы.
Не открывая глаз, Саймон возвращает ладонь на чужую шею. Поглаживает чувствительное уязвимое место под подбородком, ощущая бьющийся под пальцами пульс. Проговаривает тихо:
– Ты напугал меня.
Он чувствует, как руки Джонни сжимаются чуть сильнее на его поясе. Фыркнув, тот почти шепчет в ответ:
– Я думал, ты ничего не боишься.
Саймон жмурится, сутулясь. Словно пёс утыкается лбом сначала в чужой висок, затем – под подбородок. Представляет, а что бы с ним было, приди он сейчас к остывающему телу и обязанности организовывать транспортировку на родину, и едва сдерживает внутри позорный болезненный звук. Сипит только тихо:
– Я тоже так думал.
Джонни целует его в висок. Выдыхает:
– Прости.
“Прости, что подставился”
“Прости, что влез под кожу и обосновался где-то внутри”
“Прости, что теперь ты снова вспоминаешь, что такое страх”
Саймон без понятия, что значит это “прости”. Он прощает его в любом из случаев.