Тепло и Холод Рождества

Холод вползал в подвал, как туман, пронизывая стены и забегая в каждый угол. Холод обволакивал все вокруг — отсыревшие камни стен, пол, и даже воздух казался промозглым. Сквозь небольшое окно под потолком и решетки на нем пробивался тусклый свет уличной лампы, лишь едва освещая комнату. За решеткой слышались приглушенные разговоры, ритмичное цоканье лошадиных копыт по укрытой снегом брусчатке и редкие скрипучие шаги прохожих. Эти звуки напоминали о жизни, что продолжалась снаружи, но они были словно из другого мира, далекого и недоступного.

На полу лежал старый, потертый матрас, пахнущий сыростью и временем, а на этом матрасе лежал я, пытаясь укрыться тонким, почти прозрачным одеялом. Вокруг меня были разложены мои игрушки, будто они могли согреть или защитить от пронизывающего холода, но на деле они не давали тепла. Я дрожал, сжимая зубы, стараясь уснуть, хотя бы ненадолго сбежать от этой непрошенной зимы.

Где-то рядом потрескивал небольшой костер, едва поддерживаемый, но его тепло почти не доходило до меня, растворяясь в холоде каменных стен. Я пытался уловить хоть искру уюта, закрывая глаза, но сон никак не приходил.

Неожиданно раздался визг, высокий и пронзительный, словно кто-то резко вскрикнул. Я вздрогнул и открыл глаза. Передо мной, прямо на углу матраса, сидел Джеймс, мой верный чиж. Он хлопал крыльями и продолжал щебетать, не давая мне погрузиться в забытье.

— Джеймс… — прошептал я с легкой улыбкой, чувствуя, как мое сердце на мгновение теплеет тяжело от его присутствия, но тут же я закашлял и опомнился, от чего грусть окутала меня вновь… не кричит он просто так — он голоден… как и я, на самом деле.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/GpFBvmDM/1.png)

Птица замолкла, прыгнула ко мне ближе и, наклонив голову, начала тереться о мою шею, словно говоря «Добрый вечер, Оливер». Я поднял руку и осторожно коснулся его крошечного теплого тела, словно он был моим спасением в этом холоде. Джеймс продолжал толкать меня, как будто подбадривая и пытаясь поднять.

С трудом поднявшись на локтях, я сел, потирая глаза. Стоило лишь отпустить тонкое одеяло — стало еще холодней, от чего я снова обернул его вокруг себя, а Джеймса прижался к своей груди, пытаясь согреть. Джеймс — это все, что у меня осталось… Он последнее живое существо, что всегда рядом, последнее живое существо, что любит и заботиться обо мне, как бы глупо и по детски это не звучало. Ну а во что еще верить мне? Я 12-ти летний одинокий ребенок, хочется верить, что хоть кто-то любит меня, пусть это и просто глупое животное… но не просто же так он, будучи маленьким еще, сбежал из дома своей богатой, но такой безразличной к нему хозяйки, что была коллекционером птиц, и ушел со мной?

— Что… что такое? — тихо спросил я, поворачивая голову в сторону решетчатого окошка моего подвала… Через него я видел чужие дома, в которых можно было увидеть свет керосиновых или даже газовых ламп, а в некоторых горели еще и свечки, что украшали рождественскую елку. Даже смотреть на это было противно… зависть окутывала меня.

Тут Джеймс взлетел в воздух и подлетел к моему лицу, пытаясь загородить вид из окна. Умная птица все-тики. Вскоре Джеймс переместился к костру и сел на бортик старенькой, потертой кастрюльки, что лежала неподалеку. В ней я обычно варил каши и супы, но сейчас в ней было пусто, так как еды совсем мало было, варить было нечего. Люди были суетливы в последнее время, готовясь к Рождеству, всем было не до моих жалких услуг, разве что чистка дымоходов стала более прибыльной, ведь зимой камины и печи постоянно толпятся, следовательно быстрее забиваются. Но работать трубочистом долго я не мог, и без того за почти год такой работы мои легкие заметно потеряли силу. Если они совсем испортились — я больше не смогу петь, этого я боюсь очень сильно… Может, я люблю шить, рисовать, но пение — нечто большее для меня, хотя зарабатывать на пении удается только по некоторым праздникам… например в Рождество! Я знал пару Рождественских песен, а мой нежный голосок покорял людей, заставляя их платить за мои услуги!

— Ты голоден, так…? — спросил я, вставая с матраса и подойдя ближе к кастрюле. Я уже знал ответ, спросил лишь для приличия, Джеймс закивал и запиликал, подтверждая мои догадки. — Я тоже…

Я замолчал, с грустью глядя на лесенку, ведущую к люку, что служил дверцей для подвала. Рождество… на столах у более менее богатых людей вкусная еда… Гуси или индейки, картошка, капуста… десертики всякие. От одной мысли об этом слюни текли, а живот предательски урчал. Быть может, богачи сжалятся надо мной и поделятся чем-то? Особенно если они верят в Бога… такие очень добры обычно, если их вера искренна, конечно. Они же иногда давали мне и Джеймсу еду, что весной, что летом, что осенью, так что им, трудно что-ли и в этот вечер поделиться с бедным сиротой? За одно можно походить, попытаться продать какие-нибудь мягкие игрушки детишкам, разве можно отказывать детям в такой праздник? А может и спою людям, или сыграю для них моими марионетками, подзаработаю и все будет хорошо!

— Ладно! Тогда пойдем и поищем нам еды! — воскликнул я, скидывая с себя одеяло и чуть поправляя свою прическу, желая выглядеть более располагающе. Затем я взял свою сумку, сложил в нее все самое нужно: пару самодельных мягких игрушек, марионеток и свою дудочку. В конце надел на свою голову шляпу, чтобы снег, падающие с неба, на падал прямо мне на голову, и храбро зашагал к выходу из холодного подвала в еще более холодное место — на улицу.

Снаружи мороз окутал меня, словно ледяное покрывало. Небо было темным, и мелкие снежинки беспрестанно падали на землю, как пушистый ковер, медленно и невидимо утаптываемый редкими прохожими. Моя тонкая курточка была не для такой погодки… другие люди на улице, одетые красиво и тепло, вызывали у меня зависть… честно, половину моих чувств заменила зависть с тех пор, как мама умерла, и хотя Бог не позволяет завидовать, я не стыжусь этого… пусть лучше Он постыдиться, что заставляет нас страдать… разве честно судить людей, давая им такие разные условия жизни? Конечно, легче оставаться праведным и благодарным Богу, все имея, лишь желание на то нужно, а если каждый день сражаться за жизнь — злость то появиться, как ни крути, я же не игрушка без чувств! И пусть буду я мучиться в Аду за мои мысли и злость на Бога… там, может, будет хоть не так холодно… да я бы прямо щас и отправился бы в мой личный ад — в очередную дымоходную трубу, там тепло, но сейчас все камины слишком растоплены и забиты дымом, я просто умру, окажись в одном из них. Разумеется, и раньше я работал в то время, как печи работали, но сейчас они работать будут у всех, в многоэтажных домах, где несколько печей и каминов — жара будет кошмарная. Тем более, никто не наймет меня сейчас, все праздную, даже старший трубочист, на которого я и работал… «какие еще трубочисты, только праздничную атмосферу испортят!»

— Эй, Оливер! — раздался резкий голос какого-то пацана, после чего мне прямо в щеку прилетит огромный комок снега, некоторые частицы которого даже попали под одежду, начав обжигать меня холодом.

Послышался громкий и звонкий смех уже нескольких ребят, что шли вместе с этой скотиной. Эти гадкие недолюбленные дети всегда были жестоки к тем, кто слабее.

Джеймс, возмущенный подобным поведением, полетел прямо на ребят, желая заклевать, а те испугались эту кроху и с визгами сбежали так, что даже пятки их сверкали. Моя пташка еще недолго полетала, а затем вернулась ко мне, недовольная и злая, на что я лишь вздохнул, прося его не кипятиться по пустякам… мне, конечно, было неприятно, и так замерзаю, но что тут поделаешь, раз я не в почете?

— Ну что, что планируем делать? — спросил я, заканчивая очищать горло и воротник от снега, а затем засовывая руки в карманы куртки, пытаясь хоть как-то их согреть. — Куда пойдем?

Джеймс сел на мое плече, а затем аккуратно залез в мою куртку, греясь между моим потертым пиджаком и курточкой, лишь голова его торчала.

— Ну как всегда… куда ноги укажут…! — улыбнулся я, тихо закашляв и пальцем погладив птицу по макушке и начав идти вперед, по заснеженной, почти безлюдной улице, оглядываясь по сторонам и выбирая дверцу, в которую можно было бы постучаться. Под моими ботинками с каждым шагом скрипел снег, этот звук сопровождал меня, отражаясь от стен домов, выстроенных в ряды вдоль узкой улицы. В этих домах горел теплый свет, который лишь подчеркивал холод и отчужденность моего пути.

Я шел, пряча лицо в воротник своей куртки, изредка ощущая, как снежинки, касающиеся моей кожи и попадающие мне прямо в глаза, щекотали меня, но я машинально их стирал рукой. Ветер временами обдувал мое лицо, заставляя меня еще сильнее втягивать голову в плечи. Джеймс, укрывшись между моим пиджаком и курткой, чуть шевелился, но в целом старался не высовываться — он, как и я, искал хотя бы каплю тепла…

Я все шел и шел вдоль домов, высматривая ту самую дверь, в которую стоит постучаться. Свет уличных газовых фонарей, что фонарщик не должен был тушить до появления естественного света, бросал длинные тени, которые плясали на земле, словно призрачные напоминания о том, что где-то, за этими закрытыми дверями, праздновали в окружении родных и друзей. В этот момент я чувствовал не просто холод физический, но и холодную пустоту внутри. Как бы мне хотелось, чтобы мама была жива, тогда бы и отец не выгонял меня… тогда бы я сейчас был в тепле, в обнимку с мамой. А этим утром я бы пел в церковном хоре, а вечером получил бы подарки… но ничего у меня нет…

Наконец я выбрал дом. Он выглядел не таким богатым, но из его окон лился мягкий свет, и я чувствовал, что, может быть, здесь меня хотя бы выслушают. Собравшись с духом, я подошел к двери и, подняв руку, постучал. Глухой звук ударов эхом разнесся по тихой улице. Я сделал шаг назад, стараясь выглядеть вежливо и спокойно, хотя внутри тревога не давала мне покоя.

Дверь медленно открылась, и на пороге появилась милая женщина. Из дома сразу хлынуло тепло, оно накрыло меня словно волна, заставляя на мгновение расслабиться. Женщина выглядела уставшей, но в ее глазах была доброта, даже несмотря на тяжелый вздох, который она не смогла сдержать, увидев меня. Я знал уже эту женщину, часто она подкармливала меня, хотя муж ее ей запрещал.

— Извините… — начал я, стараясь придать своему голосу как можно более мягкий и вежливый тон. — Я… мы же знакомы, так? Я многое умею, вы знаете! Может, вам нужно…

Я говорил быстро, надеясь, что она не прогонит меня сразу, ведь муж ее всегда прогонял меня с грубостью, но женщина тихо покачала головой и прижала к себе шерстяной платок, вздыхая.

— Прости меня, Оливер… — сказала она с печалью в голосе. — Но сегодня не время для таких услуг. Не стоит портить людям праздник своим видом.

Слова были резкими, но в ее голосе не было злости, скорее сожаление. Она уже собиралась закрыть дверь, как вдруг остановилась и замерла. Вернувшись на мгновение внутрь, женщина вскоре появилась вновь и протянула мне кусочек мягкого хлеба.

— Возьми, вот… Это все, что я могу дать, ко мне придут гости, не хватает еще, чтобы не всем всего хватило. И лучше не приходи к нам… знаешь же его, убьет еще, что тебя, что меня…

Я почувствовал тепло ее доброты, хотя хлеб в руке казался легким и скромным. Я принял его молча, кивнув в знак благодарности, а затем смотрел, как дверь закрылась, отделяя меня от того уютного тепла, которого я так жаждал.

Холод вновь окутал меня, и я повернулся к пустой улице, начав шагать дальше. На эту даму, видимо, больше надеяться не стоит… мужу не может перечить… а кто сможет? Разве что если муж хороший попадется…

Джеймс вынырнул из-под моей курточки и начал попискивать, прося поделиться с ним хлебушком, тепленьким и мягеньким. Оторвав кусочек, я отдал его моей птахе, тот схватил кусочек клювиком и вновь спрятался, начав есть свою долю, а я принялся за свою… вкусный, мягенький хлебушек с хрустящей корочкой — вот блаженство, жаль только мало его и пропадает он через 2 с половиной укуса, но и этого хватало для восторга. Еще полтора года назад я бы удивился, увидев такую реакцию на какой-то там хлеб, я хорошо кушал тогда, щечки были пухленькие даже, бедных я не понимал… и лучше бы не понимал!

Я продолжил свой пусть, стучась в двери, но мне либо не отвечали, либо прогоняли… как бы я не пытался представить людям свои услуги — ничего от меня людям не нужно было. Ни мое пение, ни трюки Джеймса, никакие мои игрушки — никто ничего не хотел… даже семьи с детьми, что любили мои рассказы и Джеймса, прогоняли меня.

— Отстой… — проговорил я, вздыхая от отчаянья. — Еще и в райончик побогаче зашли… тут можно игрушки не предлагать даже, у деток явно будет получше игрушки, чем то, что делаю я. А нельзя ведь есть просто хлеб, плохо будет… уф… кушать хочу… спать хочу… руки мои уже замерзли.

Джеймс вылетел из моей куртки и начал порхать вокруг меня, словно желая хотя бы немного развеселить, от чего я и вправду улыбнулся, засматриваясь на него и его мило поджатые лапки. Джеймс всегда заботился обо мне, словно реальный человек, он хорошо понимал мои чувства и всегда веселил, если видел, что мне грустно… он — мой лучший друг… главное, что мы вместе, дальше уже не так все и важно! Нужно улыбаться хотя бы от того, что мы есть друг у друга…! Нельзя унывать и быть гадким занудой, ну уж нет, я ребенок, а не какой-нибудь мужчина, грубый и холодной! Летом, весной и осенью будет легче, уйду в лес, там ягодки всякие бывают, грибочки, водичка ледяной не будет, нужно просто перетерпеть зиму, вот и все! Главное сейчас не унывать, главное иметь хоть какие-то надежды, главное любить жить!

Остановившись на месте, я вытащил из кармана коробочку спичек и достал оттуда одну штучку… Я резко провел кончиком спички по коробочке, после чего перед моими глазами загорелось маленькое пламя, что колыхалось от каждого дуновения ветра. Нужно было хоть пальцы погреть, а то и лишится их могу, а без них я никто, поэтому я, держа одной рукой спичку, принялся греть ее пламенем свободную руку… Джеймс не подлетел к пламени, боясь затушить ее ветром от крыльев, хотя он явно хотел погреться. Хотя он бы не помешал, ведь только я начал греть вторую руку — ветер затушил пламя, как бы я не пытался спасти его.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/vTcH2Y1w/2.png)

Вздохнув, я лишь выкинул обгоревшую спичку, и тут Джеймс вновь начал пиликать, подлетая ввысь и садясь на крышу одного из домой… Дом был большим, двухэтажным. Его фасад был отделан аккуратным кирпичом, который выглядел почти новым. Стены украшали венки из еловых веток, ленты и несколько фонарей, отбрасывавших мягкий свет на белый снег. На окнах висели занавески, и в уголке одного из них я увидел свечи — простое, но теплое украшение, напоминающее о семейном уюте. Дом не был роскошным, как дома богатых господ, но выглядел довольно зажиточно. Здесь жили люди, которым, казалось, в жизни повезло чуточку больше, чем другим.

В этом доме я уже бывал. Осенью, в один из прохладных, но не холодных дней, мне довелось чистить дымоход этого дома. Я все еще помнил, как с удивлением тогда получил от хозяев в четыре раза больше, чем обычно мне платили за такую работу. Один шиллинг был для меня обычной платой, но они дали целых четыре! Эти люди показались мне добрыми, я запомнил их как отзывчивых и щедрых. Семья у них выглядела счастливой, обожающие друг друга родители, яркая и общительная дочь и, хоть и довольно застенчивый, но талантливый сын-пианист, который и передал мне деньги тогда. И вот, стоя перед их домом, я надеялся на чудо: быть может, они и сегодня будут добры? Может, дадут кусочек мяса или капусты… или, если повезет, теплое молоко… я любил теплое молоко!

Я почувствовал волнение. У меня не было привычки ходить в такие районы, да и предлагать свои услуги более зажиточным людям я не рисковал — зачем им нанимать бедного сироту, когда они могут позволить себе опытных певцов, артистов, или купить качественные игрушки? Но сегодня было Рождество, и я решил попробовать. Вдруг удача окажется на моей стороне хоть в этот праздник!

Я подошел ближе к двери и, встав на ступеньки, заглянул в окно неподалеку от двери. Там была спальня, пустая, но дверь в нее была приоткрыта, через эту дверь я и увидел главный зал — огонь в камине пылал ярким, теплым светом, а в углу комнаты стояла украшенная елка, сверкающая огнями. Ее сияние делало комнату по-настоящему рождественской. Я вдохнул глубже, почувствовав легкое волнение, и позвонил в дверной звонок, после чего послышался резкий и четкий звон колокола. Джеймс сидел на моем плече, прижимаясь к шее, и вместе со мной ждал ответа.

Но ничего не произошло. Я позвонил вновь, немного длиннее, пытаясь все же привлечь внимание, но и на этот раз никто не открыл. Мое сердце сжалось, и я начал терять надежду. Стоя перед дверью, я почувствовал, как мое тело становилось все тяжелее от разочарования. Тепло этого дома казалось так близко, но я не мог достучаться до него.

— Никому я не нужен… — прошептал я себе под нос, ощущая, как глаза начинают слезиться. Я попытался проглотить этот горький комок в горле, но слезы все же подступали, и я чувствовал себя таким маленьким и беспомощным.

В этот момент Джеймс клюнул меня в щеку, мягко, как будто пытаясь утешить таким странным «поцелуем». Я тихо всхлипнул и вытер слезы, глядя на своего маленького друга. Джеймс вновь напоминал мне одно — нельзя сдаваться.

Я повернулся, уже собираясь уходить, но вдруг поскользнулся на мокром ступеньке. В мгновение ока я рухнул лицом прямо в снег, холодные кристаллы кололи кожу, а от удара об какой-то выступ голова закружилась. На мгновение я застыл, почувствовав, как вся моя обида, разочарование и ужасная слабость навалились сразу. Голод, который до этого был терпим, вдруг стал невыносимым, даже съеденный недавно хлеб не заполнил меня. Я чувствовал себя никчемным и бесполезным, пустым, не способным даже позвонить правильно в звонок. Слезы накатывали снова, и я лежал в снегу, стараясь сдержать их, но ничего не шло так, как должно было в этот вечер, я был разбит, я так устал. Джеймс запищал, летая вокруг меня, но я плохо слышал его, словно слезы начали литься не только из глаз, но и из ушей, не позволяя звук хорошо проходить…

— Матушка… — прошептал я, так желая ощутить ее мягкие, теплые руки, что вытащили бы меня из этого холодного снега.

Кашель вновь вырвался из меня… сажа дымоходов и так потрепала меня, а я еще и замерз, простыл, и пить хотелось. Весь мой оптимизм не помогал мне ощутить тепло в груди, мне было лишь холодно и больно… я больше ничего не хотел, я так устал… я просто хотел, чтобы мне было тепло, чтобы мама пела мне на ночь, чтобы она держала меня за руку.

Внезапно я ощутил, как меня схватили за воротник и резко потянули к себе, отрывая мое лицо от холодного снега и заставляя меня хоть чуть-чуть приподняться на ноги. Тут же меня развернули, желая увидеть лицо либо просто понять, живой ли я, но сам я не смог разглядеть того, кто схватил меня, мои глаза не видели ясно, все было размыто. Но я увидел женский силуэт… пышные светлые волосы, выразительные глаза синего цвета, простенькая, но явно хорошая одежда. Женщина была похожа на мою маму, от чего по щекам моим потекли слезы с еще большей интенсивностью, и я протянул замерзшие, худенькие руки к женщине и схватил ее за плечи, после чего дрожащим голосом прошептал:

— Мамочка… матушка…

Мне показалось, что на самом деле я умер от удара, что уже на другом свете и рядом со мной и вправду моя мама, но как только мое зрение стабилизировалось, я понял, что ошибся. Это была не моя матушка!

Слезы перестали течь из моих глаз сразу после того, как я осознал это… мне стало так стыдно, что я, мальчишка 12-ти лет, ревел как плаксивая девчонка, да еще и незнакомку называл «мамочкой»! Я дернулся, желая сбежать, но женщина держала меня крепко, не позволяя с места сдвинуться. Джеймс, увидев, что у меня проблемы, подлетел и начал клевать даму по пальцам, но учитывая то, что он тоже не ел хорошо и был слабой и хрупкой пташкой — он не мог заставить женщину отпустить меня.

— П-простите меня… — дрожащий от страха и холода, тонким голоском проговорил я, паникуя от взволнованного взгляда дамы. — Я у-уйду, я уйду, простите меня…

— Тише, тише, малыш… — нежным, спокойным голосом проговорила женщина, осторожно проведя большим пальцем по моей щеке, вытирая холодные слезы. — Все хорошо, все нормально… Ты заблудился…? Маму ищешь…? Успокойся…

Я замолк, слегка ошарашенный столь милым тоном дамы. Она говорила так спокойно и терпеливо… И обращалась со мной, как с… малышом? Она даже назвала меня малышом…

— А… Ты же… малыш-трубочист, узнаю по повязке на глазу! — воскликнула женщина, вставая с колен на ноги и поднимая меня за собой. Она узнала меня, а я наконец узнал ее и только тогда заметил, что та дверь, в которую я звонил, была открыта, — Что ты здесь делаешь? Почему ты в такой одежде в такой холод? Ты живешь с родителями? Или в рабочем доме? Может в приюте?

— Нет… н-нет, нет я… — чуть осмелев от осознания, что передо мной член той прекрасной семьи, что платит больше требуемого, проговорил я, хватая Джеймса рукой и прижимая к своей груди, желая защитить. — Я живу один… тут… не так далеко… Я просто… г-гуляю…

Я хотел убедить ее, что все у меня хорошо, чтобы спокойно уйти, но женщина же видела меня, валяющегося в снегу, а дрожащий от холода голосок говорил о том, что я бы предпочел не гулять сейчас, а укутаться в теплое одеялко.

— Один?! Это как же так, ты же малютка совсем! Да и какое гуляние, у тебя губы синие, щеки красные, пальчики твои ледышки! — обеспокоенно возмутилась дама, положив руку на сердце. — Все… вставай, нельзя такому малышу в холоде таком оставаться, ты же заболеешь! Ты весь холодный, нет уж, Бог не простит меня, если я оставлю тебя в таком холоде, да и сама я себе не прощу, какой ужас…

Женщина говорила это с такой грустью и жалостью в голосе, что создавалась впечатление, что она готова была заплакать, и я не мог себе позволить перечить ей, она была такой чувственной, такой заботливой… такой похожей на мою матушку. Да и внешность женщины передо мной вызывала у меня некое чувство доверия… Нежные, мягкие, слегка волнистые волосы, синие глазки, множество родинок — она была такой… обычной… она не выглядела богато. А шрам на ее шее, который она не скрывала, добавлял ей шарма человека, у которого было много передряг в жизни, от чего она и стала такой понимающей.

Женщина осторожно взяла меня за руку, добродушно улыбаясь, словно изо всех сил стараясь расслабить, а затем помогла забраться по ступенькам и завела прямо в свой дом.

Такого тепла я давно не ощущал… Джеймс, которого я осторожно сжимал в своих руках, заметно расслабился от такого тепла и остановил попытки насильно выбраться, поэтому я и отпустил его, а он лишь взлетел и сел мне на плечо, с подозрением глядя на окружение…

Внутри дома было тепло, и, как только мы вошли, я сразу почувствовал, как мои замерзшие пальцы начали медленно оттаивать. Прихожая была аккуратной и уютной. На вешалках висели красивые пальто и шляпы, каждый предмет был элегантным и чистым, все говорило о достатке, но без излишней роскоши. Пол был застелен темным ковром с узором, который приглушал шаги моих потертых ботинок, а в углу стояла массивная вешалка, на которой были развешаны шарфы и перчатки. Все здесь казалось настолько далеким от подвала, в котором я жил, что я на мгновение почувствовал себя в каком-то ином мире.

Я снял ботиночки в спешке, боясь что-либо испачкать или намочить ими, и мы прошли дальше, в гостиную. Это было волшебное место. В углу возвышалась большая елка, вся украшенная свечами, игрушками и разноцветными лентами. Некоторые ветки были увешаны конфетами в обертках, которые они блестели в свете камина. Елка излучала уют, она словно наполняла весь дом духом Рождества.

Возле елки, прямо у стены, стояло черное пианино, на котором лежало несколько нотных листов… я уже видел это пианино ранее, когда чистил трубу этого дома. Огонь в камине приятно потрескивал и бросал теплый свет на мебель, создавая длинные, мягкие тени на полу. Сам камин был простеньким, но благодаря зеленым украшениям и небольшим свечам очень преображался, приобретая приятный вид. Я ощутил, как тепло камина начало проникать в мое тело, согревая меня изнутри.

Посреди гостиной стоял большой стол, и он был уже подготовлен к ужину, лишь еды еще почти не было. Там были расставлены элегантные тарелки и приборы: вилки, ножи, блестящие серебром. На столе лежали тарелки с сырыми овощами и мандаринами, стоял красивый кувшин с, кажется, соком, а неподалеку стояла бутылка какого-то дорогого вином. Но теплых блюд пока не было — их, скорее всего, готовили на кухне, запах оттуда заставил мой живот предательски заурчать.

Мой взгляд замер на всем этом великолепии, и на мгновение я даже забыл о том, где нахожусь. Но тут мое внимание привлекло кое-что другое. Прямо перед елкой, на большом диване, сидел мужчина. Он был огромен. Широкоплечий, с массивными руками, со шрамом на лбу, который, в отличии от шрама жены, не создавал впечатление человека, который многое пережил, а создавал впечатление, словно обладатель шрама какой-то бандит! Он держал в руках книгу, спокойно читая ее при свете камина. Его грозный вид напугал меня, сердце застучало быстрее. Мои ноги застыли на месте, я не мог двинуться дальше.

«Он… увидит меня… Он меня прогонит! Он такой огромный и страшный…!» — в панике подумал я, чувствуя, как страх сковывает тело. Мужчины никогда не были рады, когда я приходил просить еды или еще чего, как тот самый муж женщины, что дала мне хлеб ранее. Я хотел бы убежать в этот момент, но его мощные габариты и спокойное выражение лица казались непреодолимой преградой. Я стоял, словно замороженный, не в силах сделать шаг.

Женщина, заметив мое напряжение, мягко сжала мою руку и наклонилась ко мне.

— Хэй… Не бойся его… — приглушенным голосом проговорила она, словно угадав мои мысли. — Это мой муж. Он добрый человек, просто большой с виду. Все хорошо, малыш, не бойся…

Но мои ноги не слушались меня. Мужчина услышал шепот жены и его взгляд оторвался от книги, после чего он медленно посмотрел в мою сторону. Его глаза были светлыми, янтарными, как и мои, но его были серьезными и строгими, и я окаменел лишь сильней, боясь даже дышать. Мне показалось, что вот-вот меня прогонят. Я опустил голову, чтобы не встретиться с ним взглядом, а Джеймс, все сидевший у меня на плече, расправил крылья и прикрыл мое лицо одним из них, с недоверием и злостью начав смотреть на мужа такой милой дамы. Я не общался с этим мужчиной в тот день, когда чистил трубу этого дома, лишь видел его взаимодействия с женой и их детьми, в тот день он не обращал на меня особого внимания, да и тогда я был не таким жалким и маленьким, как сейчас, от чего и не боялся его так сильно.

Мужчина посмотрел на меня, вздохнул, а затем обратился к своей жене:

— Ну и кто это тут у нас? Что опять стряслось, он заблудился? — спросил мужчина свои громким, грубым голосом, заставляя меня лишь сильнее напрячься.

— Нет-нет, просто мальчишка промерз до кончиков пальцев, не могу я позволить ему остаться на улице, Ал… — ответила женщина, положив ладонь на мое плечо и прижав меня к своему боку. — У него дома нет и кушать хочет, мне Бог не простит такое! Нельзя так Рождество проводить, особенно деткам, это ужасно!

Женщина драматично вздохнула, смахнув с лица призрачные слезы, словно желая вызвать у мужа, которого, видимо, звали Ал, жалость, а на это тот вздохнул, отвернув голову к камину и недовольно пробормотал:

— Ну тогда уж легче приют тебе открыть, детей бездомных достаточно…

— Ну Ал! Однажды я открою прекрасный приют, не основанный на детском труде, однажды точно, а пока, пожалуйста, милый, позволь ему задержаться у нас! — закрыв лицо руками, словно изображая плач, воскликнула женщина, заставляя меня испугаться. Не должна такая добрая женщина плакать!

— Эй-эй, милая моя Энн, не нужно драму разводить! Я же не успел и возразить, ты уже плачешь! — воскликнул мужчина, встав с кресла и подойдя к Энн… Он обнял жену крепко, а та в мгновенье перестала изображать слезы и обняла Ала в ответ, довольно улыбаясь. Она раньше уже приводила в дом каких-нибудь бедняков, раз уж Ал даже не удивился особо? Ну и увлечения у богатых… хотя я был не против — тут было тепло…

— Что опять за слезы, мам? — высунув голову из кухни, спросила молодая девчонка, лет 18-ти, с розовыми волосами и немного более темной кожей, нежели у ее родителей. Вскоре девушка увидела меня, продроглого, худого и напуганного, и быстро успокоилась, усмехнувшись, — Ооо… снова она тебя одурманила.

— Не говори так о матери, Руби…! — сказал Ал, после чего отпустил жену и нежно поцеловал ту в губы, заставляя мое лицо скривиться от отвращения… нет, у меня, конечно, тоже была симпатия к одному человеку, что однажды помог мне выбраться из дымохода, не смотря на то, что этот был из богатого рода и знатно испачкал свою восхитительную одежду сажей в тот день. Но поцелуи — это ведь так гадко, Боже…! — А ты, молодой человек, не строй тут морду отвращения! Ты не у себя дома…!

— У меня нет дома, так что я везде не у себя дома… — подметил я приглушенным голосом, угрюмо отвернувшись.

Все замолкли ненадолго от неловкости моих слов, а затем Ал усмехнулся и грубо потрепал меня по макушке, видимо удовлетворенный моим, слегка само унижающим комментарием… его руки были такими сильными и тяжелыми, что когда он отпустил меня, моя голова начала кружится, из-за чего теперь и Руби усмехнулась.

— Ну, все-все, не трогайте ребенка! — воскликнула Энн, с недовольством хлопнув по руке мужа своей рукой, отгоняя того от меня. Она словно была главной семейства, которая спрашивала у мужа разрешение на что-либо просто для некого «приличия». — Аж голова закружилась, бедный! Какой ты хрупкий! От голода наверное таким стал, кошмар! Детям же нужно хорошо кушать, а то как расти! Ничего, скоро индейка уже будет готова, вкусно покушаешь!

«Ох… покушаю?» — удивился я, с непониманием посмотрев на женщину. — «Неужто ли меня накормят?! Они поделятся со мной едой?! Я думал, что меня лишь согреют тут, да и все… Хотя, на самом деле у меня и не было времени подумать, Энн завела меня в дом так резко…»

— Все, не стой, как истукан, у камина сядь, согрейся хоть…! — сказал глава семейства, подталкивая меня к камину, а после того, как я сел на пол, он снова уселся за свое кресло, а Энн почти сразу куда-то удалилась и послышался стук ее каблучков по лестнице.

Ал и Руби все еще глазели на меня с подозрением и интересом, поэтому я отвернулся от них к камину, боясь встретиться с ними взглядом. Камин был таким красивым, ярким, посередине был выгравирован рисунок розы, а снизу рисунка красовалась маленькая надпись «Rose». огонь напоминал мне спичку, что я зажигал ранее на улице… словно прямо сейчас передо мной горела эта спичка, но она была больше.

Джеймс, все это время стоящий на моем плече в защитной и чуть агрессивной позе, наконец немного расслабился и слетел с моего плеча, сев рядом с огнем и начав греться, почесывая клювом свои перышки. Внезапно ко мне сзади подошла Руби, после чего положила на пол перед Джеймсом блюдце с водой и небольшую кучку каких-то семян, возможно это был овес вперемешку с какими-то другими семенами, которые напоминали мне яблочные косточки. Джеймс с недоверием посмотрел на девушку и замахал крыльями, отгоняя ту от нас, и только когда она отошла — Джеймс принялся клевать семена, попивая водичку.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/9fbmWRZj/3.png)

Я засмотрелся на него, наконец такого беззаботного и расслабленного, и даже не заметил, что Энн спустилась обратно на первый этаж, заметил я ее лишь когда она подошла ко мне сзади и коснулась моего плеча, заставляя меня рефлекторно дернуться в сторону от нее. Она слегка удивился моей реакции, но все же не перестала нежно мне улыбаться, передав какую-то элегантную и чистую одежду, синего цвета, с красивыми золотистыми ленточками.

— Вот, надень это, а то твоя одежда холодная и грязная, а тебе бы согреться. Вот штанишки, они теплые, носочки еще, и вот ботиночки, у нас босыми не ходят… — сказала женщина, со всей осторожностью демонстрируя мне одежду.

— Ха? Это же одежда Хио с его первого выступления на большой публике! Нельзя же ее просто так давать какой-то неряхе-ребенку! — воскликнула Руби, увидев то, что ее мама передала мне такую, видимо очень ценную для семьи, вещь.

— Ну нет другой, ты же знаешь, что я все, из чего вы выросли, отдала в церкви и сиротские дома… Ничего, если что постираем… Хио точно не обидится, я же его знаю! Я его вырастила добрым человеком! — сказала Энн, пожав плечами.

— Да и у него сейчас и другие заботы есть… — встрял в разговор Ал. — Иди, юнец, переоденься, чтоб был красивым за ужином…!

Я взял одежду, ощущая ее мягкость и тепло, и вдруг Энн взяла меня за руку и потащила в сторону той спальной комнаты, что я видел, смотря в окно. Заведя меня в комнату, женщина игриво помахала мне пальцами и закрыла дверь, позволяя мне переодеться в уединенной обстановке. Джеймс не успел среагировать и в итоге остался у камина, поэтому я и вправду был в комнате один. Обернувшись по сторонам, я не нашел решения лучшею, кроме как согласиться… за окном снег уже падал не мелкими соринками, а огромными хлопушками, не хотелось, чтобы за отказ меня выгнали бы из этого теплого дома на холодную улицу, где единственный способ согреться — это жечь спички, которые, между прочим, не бесконечные. Тем более, меня хотели накормить, что угодно сделаю за кусочек сочного мяса! Хотя можно и не сочного, сухое тоже неплохо… ах, а если еще и корочка вкусная? Вообще чудно было бы!

Я принялся снимать с себя всю свою одежду, не считая ничего белья… такую грязную одежду и на пол кинуть не жалко было, разве что сам пол портить ею не хотелось… внутренняя сторона куртки моей была не так грязна, поэтому ей я вытер некоторые грязные пятна со своего тела, ведь не хотелось запачкать одежду, что мне дали эти добрые люди.

Одевшись, я обнаружил, что одежда идеально сидит на мне… Хотя неудивительно… Хио, сын Ала и Энн, был известен своими музыкальными способностями еще в то время, когда я все еще жил богато, я часто слышал о нем, даже не смотря на то, что тогда жил в другом городе. И хотя до этого парень играл еще с 7-ми во всяких маленьких театрах, впервые он выступил на большой публике в возрасте 10-и лет, а мне 12 сейчас, так что не удивительно, что эта одежда вполне хорошо сидела на мне…!

И синяя накидка, и рубашка, и штаны, и туфельки мне подошли идеально! Правда небольшой каблучок на туфельках немного неудобен мне был, я никогда не носил обувь с каблуком, но он был маленьким, так что я мог и потерпеть. Но, с другой стороны, эта одежда напоминала мне о счастливых днях — она так была похожа на мою одежду для хоровых выступлений, разве что эта была чуть богаче, чуть детальней…

Закончив прихорашиваться, если это можно было так назвать, я наконец вышел из комнаты, в этот раз не став надевать на себя грязную сумку, а просто взяв ее в руку, и, слегка встревоженный из-за громкости моих шагов в этих туфельках, вернулся в главный зал…

— Хорошо выглядишь… — проговорил Ал, продолжая читать книгу, бросая на меня лишь взгляды. — На Хио очень похож в этом… он у нас тоже блондин, разве что красноглазый!

— Д-да, я знаю… — ответил я, отворачивая голову от мужчины, все продолжая бояться его.

Внезапно со стола взлетел мой Джеймс, держащий в клюве что-то… неужто ли подворовывает уже?! Нельзя, хозяева такое не одобрят! Но Джеймс увидал меня, подлетел, сел мне на плечо и начал тыкать мне в губы орехом, что тот держал в своем клюве. Я рот не открыл, боясь есть что-то без спроса, но Джеймс все тыкал в меня и тыкал, поэтому я решил все же принять ворованное им угощение и открыл рот, после чего Джеймс положил мне на язык орешек и улетел к камину, снова принявшись клевать зерно и пить водичку.

Орешек, подаренный Джеймсом, жевать я боялся: было ощущение, что жевание мое издавать слишком много шума и хозяева заметят воровство, поэтому я просто проглотил орех целиком, благо он большим не был… удовольствия это не доставило, зато небольшой отпечаток вкуса на языке сохранился. Джеймс был таким заботливым, иногда до абсурда…

Вдруг из прихожей послышался звук открывающейся двери, кто-то зашел в дом и сразу громко захлопнул дверь за собой, словно желая поскорее скрыться от холода улицы. Тут же из кухни выскочила Энн, держащая в руках большую кастрюльку с чем-то горячим внутри, судя по тому, что женщина держала кастрюлю при помощи перчаток, вскоре она быстро поставила кастрюльку на стол и побежала к прихожей, но не успела и в итоге гость, а точнее очередной член семьи, вышел прямо к нам в гостиную, держа в руках небольшой рабочий чемоданчик… Аккуратный носик и худые щеки парня были красными, а губы его были сжаты, словно он боялся показывать свои дрожащие от холода зубы, но, не смотря на все это, он оставался тем еще красавцем, такой бледный, красноглазый блондин. Энн сразу обняла парня, это же был ее сын — Хио… Он осторожно обнял мать в ответ, но отпустил ее как только увидел меня, стоящего неподалеку от камина. От его слегка уставшего и безразличного взгляда все внутри меня сжалось и я схватил кончики своей новой одежды в кулаки, сильно нервничая от того, что хозяину одежды может не понравиться, что какой-то грязный сирота одет в нее.

— Как все прошло, милый? — спросила Энн, заставляя Хио снова посмотреть на нее. — Мне так жаль, что мы не пришли! Детишки меня так задержали, а приходить с опозданием в театр — неуважение к остальным, вот и решили, что ничего такого… надеюсь, твой учитель поддержал тебя вместо нас?

— Ах, все хорошо, не нужно переживать об этом… Я тоже задержался, так что мы в расчете. Да, учитель был там, так что все хорошо… — нежно улыбнулся Хио, склонив голову перед матерью. — А вы, матушка, я вижу, уже успели кого-то в дом затащить?

— Ха-ха, Энн как всегда слишком милая! — встав с кресла, воскликнул Ал, подойдя к сыну и похлопал того по спине. — Самую дорогую для сердца одежду отдала бродяге бестолковому…

Джеймс, обиженный словами хозяина дома про мою «бестолковость», начал громко пищать и махать крыльями… Он подлетел к ноге Ала и начал клевать его ботинок, от чего я в ужасе сжался, ощутив, как мурашки бегают по моей спине.

«Джеймс, черт возьми, ты только все портишь!» — подумал я, чувствуя, как лицо мое бледнеет от страха.

— Еще и с таким врединой в питомцах! — засмеялась Руби, поставив на стол 5 бокалов, а затем подойдя к Хио. Джеймс тут же улетел ко мне, не желая быть окруженным. — Как Майка? Хорошо выступила?

— Да, была прекрасна, как и всегда… — тихо проговорил Хио, смущенно улыбнувшись и отвернув от сестры свою голову. — Может лучше… познакомите меня с гостем?

— Ох… — задумалась Энн, положив ладонь на грудь. — Это же тот трубочист, которому я попросила дать побольше денег, ты не помнишь?

— Да, заметил, глаз нездоровый… но я имел в виду имя. — ответил Хио, вырвавшись из круга семьи и подойдя к пианино, около которого положил свой чемодан. Должно быть, у него было Рождественское выступление, а в чемодане он хранил ноты, пианист все таки…

— Ох, имя…? Ну… Может, он сам нам расскажет? — неловко отводя взгляд, улыбнулась Энн.

— Погоди… ты впустила его в дом, даже не спросив имя? — спросила Руби, округлив и без того довольно большие глазки.

— Ну… я как-то не подумала… — невинно надув губки, обиженно проговорила женщина. — А что вы удивляетесь?! Должны привыкнуть к тому, что я умею удивлять! Хио, тебе бы не знать, женщины удивляют иногда по особенному хорошо!

— Я лучше Хио знаю, как женщины удивляют… — засмеялась Руби, высунув кончик своего языка. — Но с тебя, матушка, все удивляюсь и удивляюсь!

— Без языка, милая… это уже по части мужчин! — хитро засмеялась Энн, ткнув пальцем по губам мужа, а тот сильно покраснел и поморщился от ее слов, словно она сказала какую-то неприличную, очень личную шутку…

— Я не понял… — Хио и я проговорили в унисон, слушая эти странные разговоры про сюрпризы от женщины.

— А Хио не джентльмен просто, а тебе, трубочист, рано понимать такое! — усмехнулся Ал, почесав свою шею от неловкости.

— Нет, просто у Майки особые вкусу, даже если у них все было — было не так, как у вас и не так, как у других… у вас еще прилично все, папа то скромник по этой части, как мне известно! — злобно улыбаясь, сказала Руби, подмигивая Хио.

Хио посмотрел на сестру в непонимании некоторое время, а затем его лицо искривилось от какого-то отвращения и тот довольно громко, для себя, воскликнул:

— Я… Мы не женаты, вы о чем вообще болтаете! То, что ты, Руби, не скромница — не значит, что и Майка такая! И вообще, мама, что ты там Руби там понарассказывала?! И так парни не привлекают ее, а ты еще и непристойности обучаешь всякой!

— Они с этим слугой Деком не в «дочки матери» играли… Она мне сама говорила, так что и она не скромница…! А ты маму не критикуй, открытая и прекрасная женщина! Женщины должны уважать себя, им должно быть комфортно и хорошо — вот чему она меня учит!

— Хватит! — воскликнула Энн, захлопав в ладоши. — Шутка затянулась, тут вообще-то ребенок! А мы даже с ним не знакомы!

— Да-да, милая… в присутствии незнакомого ребенка вульгарно шутить нельзя, хотя ты это и начала, а тащить его в дом можно…! — усмехнулся Ал, удивляясь от странности своей любимой.

— Он лежал на холодном снегу и плакал, в снегу! Губы синие, пальчики холодные! Не до имени было! — воскликнула Энн, указав на меня руками.

— Справедливости ради… — успокоившись, вновь заговорил Хио своим спокойным, чуть хрипловатым голосом, заступаясь за матушку. — Там такая метель, что, если бы он продолжил там лежать — его бы засыпало и он бы замерз до смерти… судя по небольшому углублению под окном — прямо у нашего дома. Так что уж лучше так, а то утро после Рождества было бы неприятным… там и в правду было бы неуместно знакомиться…! Теперь понятно, чья шляпка там лежала в снегу. Я положил ее в прихожей…

— Ну вот, Хио меня понимает! — воскликнула Энн, подойдя к сыну и крепко обняв его.

— Ну так что на счет имени? — переспросил Хио, словно стараясь не обращать внимания на нежности матери.

Я промолчал, смотря на него с неловкостью… Я немного боялся этих людей, мне как-то было страшно представляться. Джеймс, почувствовав мой страх, снова расправил крылья и словно обнял меня вокруг головы ими, защищая. Ощутит его теплые перышки, я все же решил отставить свой страх в сторону и, поклонившись перед хозяевами дома, представился:

— М-меня зовут Оливер… — тихо сказал я, словно не желая быть услышанным, но мой голос все равно прозвучал достаточно громко, ведь его перебивал лишь треск дров в камине. — А это Джеймс, чижик, американский, мой лучший друг…

— Ох, красивое имя… У тебя, Оливер. А вот у Джеймса… — с издевкой улыбаясь, заговорил Ал, но Джеймс, недовольный критикой в сторону своего имени, резко подлетел к мужчине, сел на голову и начал колотить клювом по его лбу. — Ой, ай! Все-все, простите, Джеймс мистер Чиж, понял, красивое имя!

Джеймс недовольно походил своими острыми лапками по голове мужчины, а затем простил его и вернулся ко мне.

— Наглец какой…! — чуть по детски засмеялась Энн, смотря на бедного покалеченного мужа и поглаживая его по больному, покрасневшему лбу. — Что ж у тебя, Оливер, Джеймс такой невоспитанный? Или это все американцы такие? Впервые встречаю, у нас такие не водятся птички! Да и людей таких не много…

— Ну, женщин не бьет вроде, значит достаточно воспитанный… — усмехнулся Хио, смотря на мою пташку с пониманием и даже неким уважением. — Хотя, кажется, может и побить, если обидеть его хозяина.

Джеймс вновь принял агрессивную позу, расправив крылья и словно зашипел на Хио, веля тому даже не думать меня обижать.

— Не нужно, тише… — прошептал я, взяв Джеймса в руки и прижав к своей груди. Он сразу прижался ко мне и заполз под накидку, начав греться там. Ему понравилась эта одежда… теплая, чистая, мягкая, да и не воняет сажей и сыростью.

Но мне было так неловко находится в этой одежде… передо мной стоял ее хозяин — Хио, так странно носить его же одежду при нем. И ладно бы, если бы мы знакомы были, но нет, мы чужие люди, он известный элегантный пианист, я бродяга-сирота, и при этом я в одежде с его первого серьезного выступления…

— Ты отдала ему мою одежду? — спросил Хио, наконец обратив на это внимание.

— Ох, да… у меня нет больше одежды детской, ну вот я и отдала ему ее. Ну ты бы видел его прошлый прикид, нельзя такого за стол сажать! — ответила Энн, подойдя ко мне и осторожно потрепав меня по макушке, от чего я ощутил, как мои щеки краснеют… она вела себя, как моя матушка, такая она была милая, такие нежные руки у нее были. — Но ты взгляни, как ему идет! Он такой хорошенький в этой одежде! На тебя маленького похож! Ой, как вспоминаю… я бы взяла тебя бы на руки после выступления снова, как в первый раз, но не могу уже…

Энн потерла ладонью около глаз, словно вытирая слезинки, что могли проступить из-за приятных воспоминаний.

— Ну, теперь это только в моих силах! — довольный своими силовыми способностями, похвастался Ал, подойдя к сыну и резко взяв его за подмышки, поднимая кверху. Хио был высоким для меня, на голову выше, но и Ал был не низким, на полголовы выше Хио, поэтому поднять того так, чтобы ноги не касались земли было не трудно для этого огромного мужчины!

— Ва-ах! — воскликнул Хио, не ожидая, что его могут поднять в воздух с такой легкостью… но он был довольно худощавым, так что для Ала не было это сложным. — Пап, нет! Отпусти меня!

— Ой, все-все, не кричи, юноша! — громко и ярко засмеялся Ал, от его громкого смеха я ощутил, как качнулся в сторону, словно громкость оттолкнула меня физически!

Вскоре Хио уже снова стоял на своих двоих, посматривая на отца с опаской, Руби же засмеялась, толкнула его в плече и ушла на кухню, за ней последовала и Энн, но вскоре они обе вернулись, довольно улыбаясь.

— Основное блюдо почти готово, так что давайте-ка поедем супчика для начала, как и всегда! — воскликнула Энн, приглашая нас к столу и попутно ставя на него свежий, только что приготовленный нарезанный хлебушек. Особенно явно она приглашала меня, словно знала, что я еще не до конца понимал, действительно ли могу сесть и поесть с этой доброй семьей.

Ал, увидев мою нерешительность, осторожно положил руку на мое плечо, после чего подтолкнул к столу, за который уже успела сесть Руби, а следом и Хио. Мне бы хотелось сесть рядом с Энн, она вызывала у меня доверие, и место как раз было, между ней и Хио, но вдруг Ал и сам захочет сесть с ней рядом…? И, словно заметив мое волнение, Хио сделал кивок головой в сторону приглянувшегося мне свободного места, словно разрешая сесть там, после чего Джеймс вылетел из-под моей накидки, схватил клювом за рукав и начал тянуть к столу, и я, слегка замешкавшись, сел именно там, куда указал Хио, выдохнув, а Джеймс же расположился между мной и Хио, явно все еще доверяя тому меньше, чем Энн. Сумку свою я поставил у своих ног, боясь, что у меня ее украдут, хотя там не было ничего ценного. Недалеко от меня был камин, а сам я сидел так, что елка была мне хорошо видна. Но я все чувствовал себя странно здесь… эти люди слишком добры, слишком читают все мое волнение, подвох должен быть, но никто не подает виду, все спокойны. Может, я просто надумываю всякого…?

Но все мои волнения испарились, когда Энн поставила передо мной тарелку, а затем открыла кастрюльку и черпаком из него достала суп, после чего налила его мне в тарелку. Суп был густым, прямо как какой-то крем, оранжево-бурого оттенка… он был теплым, от него все еще исходил легкий пар, а запах суп издавал такой яркий, что слюнки у меня текли буквально. Ах, как же аппетитно это выглядело…! Я был так голоден, так хотелось чего-то домашнего, теплого поесть! Как давно я не ел таких «сложных», если это вообще можно так назвать, блюд, что приготовлено было не мной. Хотелось просто взять и запихать в себя все в мгновенье, но есть при других я так не привык, да и хозяева еще разрешения не дали.

— Ты с сухариками будешь? — спросила Руби, подавая мне тарелочку, в которой были насыпаны квадратные хлебные сухарики. — С ними вкусней, нужно тебе попробовать, бери! Насыпь себе в тарелку и кушай так!

Я взглянул на сухари с опаской… мне как-то страшно было двигаться, сидя за этим столом… я просто забыл, как это, есть за столом с кем-то рядом, от того и боялся. Да и они не знакомы мне были… в смысле, я знал имена, но сами они мне так и не представились, поэтому я чувствовал, как будто и вправду не знаю их имен.

Руби, видя мою неуверенность, сама чуть нагнула тарелочку и высыпала часть сухарей прямо в мой суп. Некоторые сухари частично покрылись супом, некоторые, насыпанные последними, все оставались сухими. Закончив, Руби передала тарелочку брату, и тот тоже принялся ложного насыпать себе сухари, но себе он положил довольно мало.

— Не стоит нервничать так сильно, Оливер… кушай на здоровье! — сказал Ал, добродушно улыбнувшись мне. — Вот тебе кусочек свежего хлеба, его теплый! Энн прекрасного готовит выпечку!

— Да, у тебя прямо глаза сияют от вида супа, ха-ха! Джеймс, вон, смотри, уже поклевывает у тебя! — засмеялась Энн, закончив свою тихую молитву, которой она занималась с тех пор, как села за стол. Странно, что другие не помолились, как и она… Хио, видно было, тоже крестик носил, он выпал из-под его элегантной рубашки. Ну, быть может, она особенно сильно верила, сильнее других. Да, молится принято было вслух, стоя, нельзя было сказать, что она прям помешана на своей собственной праведности, думаю, у нее молитва была скорее исключительно искренней. Незачем молится вслух, если не искренне, лучше просто поблагодарить Бога… может, так и сделали остальные. — Ты ел уже морковно-пастернаковский суп когда-нибудь?

Я, слегка помолчал в раздумьях, тихо ответил:

— Да, когда еще с матушкой жил… года 3 назад последний раз ел его. Интересный вкус, словно ореховый слегка…

— Ну это же пастернак! — сказала Руби, перемешивая в своей тарелочке сухари, словно желая, чтобы те пропитались как можно лучше. Я тоже любил так делать раньше. — О… а как давно ты не живешь с родителями…?

Я замялся. Я все еще их плохо знал, не хотелось говорить о таком… еще расплакаться не хватает…!

— Руби… — наконец заговорил Хио, явно предпочитает слушать, нежели говорить. — Ему, кажется, не слишком комфортно это… дай ему время, а то он и начать есть не может. Мы еще мало знакомы с ним, о таком не говорят с незнакомыми. Он хоть имена знает то наши?

Хио был очень проницателен, он словно читал мои мысли и волнения! Его проницательность восхищала меня… и, видимо, Джеймса, ведь увидев, что Хио понял мои чувства, он поскакал к парню и прижался к его руке, в которой он держал ложку, а затем потерся об нее в знак благодарности.

— Ох, и вправду! Мы же даже не представились! — воскликнула Энн, растерянно посмотрев на меня. — Меня зовут Энн! Но меня часто называют Свит Энн, мои детки из хора прозвали меня так!

«Из хора…?» — заинтересовался я, словно уловив лишь это. — «Она руководит каким-нибудь детским хором? Вау!»

Я бы все отдал за такого учителя по хору, Свит Энн такая добрая! Мой прошлый учитель постоянно ругался, подзатыльники давал, а за непослушание на горох ставил, даже маму мою не спрашивая, а можно ли, это было ужасно!

— Я Ал, но у меня тоже есть прозвище! Меня часто называют Биг Ал! Сын мой дал мне такое прозвище после того, как понял, что до меня не дорастет, а дальше оно прижилось как-то! — засмеялся Ал, грубо но добродушно потрепав сына по макушке.

— Я просто Руби! — воскликнула дочь этих двоих. В этот момент она уже ела свой суп с сухариками, еще и хлебом заезжая, поэтому получилось немного невнятно. — Я старше вот этого белобрысого почти на 2 года!

— Я Хио, выучи уже мое имя… — сказал Хио улыбнувшись, словно говоря это лишь для того, чтобы можно было забавно представиться, хотя знал его имя еще до прихода сюда.

— Ох… приятно познакомиться… — не зная, что и ответить, сказал я, дрожащей рукой взяв со стола ложку, красивую и элегантную, с маленьким рисунком розы на ручке. Мне и вправду стало легче быть среди них, когда они сами представились… теперь я и вправду ощущал себя званым гостем, хотя таким и не был особо.

После того, как все представились, семья наконец начала спокойно есть первое блюдо вечера вместе… как это необычно было для меня… так аккуратно они ели. Перед тем, как оказаться на улице — я пожил в рабочем доме некоторое время, там мы с другими детьми ели вместе, так они если совсем не так, а как буквально свиньи, быстро, словно даже не чувствуя вкуса. Конечно, вскоре я понял, что если есть медленно — вообще не поешь, старшаки все заберут… а если ты слабый — то и так заберут, даже остатки, лишь бы ощутить власть. Но мне было так чуждо есть быстро, что обычно я уходил из столовой голодным, даже если старался успеть… но сейчас ведь никто не заберет мою еду? Значит, можно и вернуться к своему воспитанию и есть медленно, наслаждаясь каждой ложкой… Хотя не уверен, смогу ли сдержать себя, голод брал надо мной верх.

Опустив ложку в суп, я слегка перемешал в нем сухари, как сделала Руби ранее, а затем зачеркнул этот суп с сухарями в ложку и поднес к своим губам. Приятный запах сразу ударил в нос, казалось, что от этого запаха я сейчас потеряю сознания, настолько сильный аппетит он у меня вызывал! Когда я наконец попробовал первую ложку, кремовая текстура мягко скользнула на язык, и по моему телу разлилось чувство тепла и уюта. Вкус был насыщенным, немного сладковатым, с легкой ореховой ноткой. Пастернак придавал густую, теплую основу, а морковь наполняла все это мягкой сладостью, которая раскрывалась на языке, как цветок.

Я закрыл глаза, и мир будто исчез, я не желал видеть сейчас, я желал только ощущать это чудо на вкус, которое обволакивало горло, согревая меня изнутри. Я чувствовал, как сладковатый суп с легкой пикантной ноткой плавно стекал, и мне казалось, что это не просто еда, а кусочек уюта, тепла и заботы, которые я почти забыл. Я невольно вздрогнул, прижимая ложку к губам, чувствуя, как внутри что-то пробуждается — это было похоже на те блюда, что готовила когда-то мама, те, что всегда отдавали любовью.

Я сжал губы, словно боялся, что это волшебство закончится. Суп согревал меня, возвращая забытые ощущения спокойствия и заботы. Мне хотелось еще — я уже не мог остановиться и, чувствуя, как сердце замирает от счастья, снова погрузил ложку в густую оранжевую массу. С каждой ложкой было так вкусно, что я едва удерживался от того, чтобы не заплакать — это было не просто супом, а словно самой теплотой этого дома, словно даже мама снова рядом.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/DyG7SYL6/4.png)

— Эй-эй, малыш, не ешь так быстро, подавишься! — обеспокоенно воскликнула Свит Энн, положив одну из рук на мое плечо, а вторую на мою руку, которая держала ложку, что находилась сейчас у меня во рту. От этого действия я зажал ложку зубами, а свободной рукой схватил тарелку, боясь, что сейчас у меня все отберут. — Ох…

Женщина почти сразу отпустила меня, поняв, что напугала… Но тогда и я понял, как невежливо вел себя. Я не должен есть, как свинья, даже если я очень голоден, даже если этот суп — самое вкусное, что я ел за последние 2 года. Я в хорошем месте, среди приличных людей, нужно же себя сдерживать как-то…

— П-простите… — тихо извинился я, опустив голову и положив ложку в тарелку, отпуская ее. Джеймс, увидев моей испуг, тут же подошел ко мне и прижался к моей руке, со злостью начав смотреть на Энн…

— Эй, не нужно извиняться. Мама права, ты можешь подавиться, или вообще плохо станет, тогда и главного блюда не опробуешь. — сказал Хио, своим спокойным тоном немного успокаивая меня. — Просто кушай спокойно, хлебушком заедай, он теплый, вкусный очень…

— Ну как тут спокойно кушать, ха-ха…? — засмеялся Биг Ал, помешивая свой супчик. — У него живот все урчит-урчит, нам такого голода не познать, к счастью! Главное, что вкусно! Руби, вон, тоже за обе щеки уплетает!

— М? — подняв голову на отца и показав всем присутствующим свои полные щечки, промычала девушка.

Смешной и неряшливый вид Руби заставил меня невольно усмехнуться, после чего обстановка вновь стала спокойной и теплой.

— Да просто вкусно очень! — воскликнула Руби, проглотив суп, что был у нее во рту. — И я, вообще-то, берегла свой животик для ужина, чтобы вкусно покушать, чтобы много влезло, так что мало кушала сегодня!

Все засмеялись от ее слов, а она недовольно и обиженно надул губы.

— Я тоже почти не ел сегодня, что ты тут сказки рассказываешь…! — сказал Хио, тихо посмеиваясь над сестрой.

— Ну так у тебя же полдник был… — ответила девушка, но Хио, видимо не имевший полдника, посмотрел на нее с непониманием. — Вкусная была Майка? Волос не попадалось?

Хио, итак до безумия бледный по природе, побледнел еще сильней от ее слов, а затем закашлял, громко, словно пытаясь выкашлять что-то противное из своего горла.

— Руби! О чем ты за столом говоришь?! При ребенке! — воскликнула Энн, дав дочери легкий подзатыльник. — Ну и как ему теперь есть?

— Как и на полднике… — прошептал Ал, поддерживая дочь и ее, видимо очень гадкую, шутку. Хио же от этого комментария отвернулся от всех нас, задумчиво и серьезно начав глазеть на камин и елку.

— Ал! — еще более злобно сказала Свит Энн, уже почти кричала даже. — Хио еще ребенок, прекратили быстро! У нас тут целых 2 ребенка, а вы… ужас…

— Старший ребенок скоро жениться, прошу заметить! — подметил Биг Ал, от чего Хио внезапно вздрогнул и посмотрел на отца с какой-то, можно сказать, ненавистью… видимо, он не хотел поднимать эту тему. Эта семья казалась интересной…было здорово кушать теплый суп, наблюдая за их разговорами, порой очень личными…

— О не-е-ет! — всплакнула Энн, прижав руки к щекам. — Как же быстро… Зачем же мы благословение дали то, в 17 лет, так состоятельные люди не делают! Я понимаю, чем думала Майка, в 18 лет нормально замуж выйти, но ты, Хио… какая безрассудность, ох… до 25-и хотя бы подождал бы…

Хио замялся, смягчив взгляд, а затем снова повернулся к столу, положив руки на стол и стал щипать скатерть, которой был покрыт стол. Румян на этом бледном парне выглядел очень ярким…

— Я… Я смогу нас обеспечить. Я же… я много зарабатываю… — заговорил парень, словно пытаясь оправдать такой ранний брак. И вправду, парням из богатых семей не было принято так рано жениться, 17 лет — ранний возраст, когда мужчина еще не может обеспечить семью, когда он еще не совсем ответственный… но Хио частично прав — учитывая то, сколько людей стремиться попасть на его концерты, на которые не попасть без денег, он вполне смог бы обеспечить как жену, так и их будущих детей. — Да и отказаться я не мог, я же люблю ее, мою музу…

Все резко затихли, смотря на парня круглыми глазами. Я даже сперва не уловил, что именно было не так, да и сам парень сперва не понял, переглядываясь в непонимание, но вскоре я увидел то, как капля пота буквально стекает по его лицу, само лицо вновь побледнело, а глаза словно начали слезится от волнения.

— Я… Я н-не так выразился… — только начал оправдываться парень, но внезапно Руби и Свит Энн перебили его, восхищенно и перевозбуждено закричав, оглушая всех в комнате:

— Это она сделала тебе предложение руки и сердца?!

— О Боже… — прошептал Ал, коснувшись своих ушей, начавших болеть от такого громкого крика.

— Боже мой, Боже мой! — восклицала Энн, чуть ли не плача. Она встала из-за стола, подбежала к сыну и крепко обняла его, а тот все сидел на месте с круглыми глазами, смотря на меня, словно прося о помощи, мол «Забери меня от них в свой подвал холодный». — Так вообще возможно?! О Боже, ты ж мой маленький джентльмен! Бедненький, и отказаться не смог, одурманила она тебя!

— Не могу поверить! — продолжила Руби с нескрываемым восторгом в глазах. — Вот это она львица… Она же еще и певица, она же наверное это… сирена без хвоста! Вместо хвоста волосы ее огромные, точно! Такие точно нельзя отрастить, она не человек! Она тебя одурманила, мизинцем клянусь!

— Дамы-дамы, давайте не будем! — засмеялся Ал, понимая, что Хио напуган от такой реакции. Неудивительно, что он им не говорил правду, а предпочел просто соврать, что сам хочет ей предложение сделать. — Все, не завидуем! У них пылкая любовь, а Майка еще и не терпелива нравом, вот и не удержалась!

— Ох, знала бы я, что так можно, не ждала бы, пока ты духом соберешься! — воскликнула Энн, подойдя к мужу и повиснув у него на плечах, прижимаясь лицом к его крепкой груди.

— Так нельзя обычно, только если тихо… — шуткой попытался поддержать разговор я, словно чувствуя, что меня забывают… почему-то очень этого не хотелось.

— Тогда шепотом… — проговорила Энн, наклоняя мужа и поднимаясь на цыпочки. Она приблизилась к его уху и что-то прошептала, от чего от застенчиво засмеялся и поцеловал любимую в губы мимолетно, заставляя меня отвести взгляд.

— Согласен… — проговорил он спокойно, улыбаясь жене.

— Ва-ха-ха! — положив руки на бедра, очень громко и горделиво засмеялась довольная собой Энн, после чего провела ладонью по шее муж, прямо по его кадыку, и села на место, принявшись уплетать суп с довольной улыбкой.

Хио лишь выдохнул скопившийся в нем воздух, довольный тем, что разговор о нем и его любовных делах закрыт… по крайней мере на время.

— Чего же вы тогда пошли благословения спрашивать? — спросил я у Хио, желая узнать чуть больше подробностей. — Разве это спрашивают не до того, как делать предложение…?

Хио посмотрел на меня с неким удивлением, словно не ожидая, что я, такой перепуганный, задам ему такой личным вопрос, но все же решил ответить:

— Просто хотел сделать вид, что это мне невтерпеж… — с легкой самоиронией ответил он, откусывая от своего куска хлеба маленький кусочек. — На самом деле… она у родителей то своих спросила, они сами то довольно открыты и «гостеприимны» к чему-то «нетрадиционное», да и добры к Майке, знали, что мы друг друга обожаем, так что дали ей возможность исполнить эту свою мечту — сделать предложение руки и сердца… по факту, это она благословения просила, а я просто попытался забрать ее профессию и принялся актерничать, хе-хе…! В любом случае… пусть мне и рано и я не совсем готов к семейной жизни — я рад… тем более, мы пока не думаем о свадьбе, когда будет — тогда будет, ей важнее было показать свою серьезность по отношению ко мне…

— Да, она дама серьезная! — воскликнула Руби словно с какой-то завистью. — Эх, будь я мужчиной…

— Мы поняли, милая, мы поняли, женщины прекрасны, солидарен! — кивнул Ал с улыбкой, заканчивая есть свой суп. — А ты, Хио, осторожней будь… принято то почти сразу после свадьбы деток заводить…

Хио заметно погрустнел и серьезно нахмурил брови, словно его напугали и расстроили слова отца.

— Рано… рано… — тихо ответил парень, покачав головой. — Это точно рано… она говорит, что дети будут тогда, когда я буду готов. Тем более, мужчины деток делают обычно тогда, когда им лет 25, так что подождем.

— Ну да… вам бы еще договориться! — засмеялась Руби, ехидно улыбаясь. — Она сколько там детей хочешь? 5-6?

— Ой, молчи… я сказал не больше двух — значит не больше двух…! — твердо сказал Хио, легонько топнув каблуком по полу, словно пытаясь быть строже, чем он обычно. Спустя секунды молчания, он повернулся к родителям и продолжил говорить. — Братика мне не подарили — вот и закрыли тему, у самих двое только!

— Ты меня винишь в том, что я не могу родить ребенка после твоего рождения, ха-ха? — подметила Свит Энн, с игривой злостью смотря на сына. — Ты сломал меня, милый мой Хио! А вроде маленький такой родился! — после этих слов Хио опустил голову, почувствовав вину от этой, пожалуй, шутки. — Эй-эй, я шучу! Все, доедай давай, а то пока не доешь суп — индюшку не получишь! А ты, Оливер, что молча наблюдаешь, скушал все?

Я вздрогнул, когда она обратилась ко мне таким, слегка строгим, голосом, но затем быстро закивал, отталкивая от себя тарелку на пару сантиметров. Джеймс, все это время сидевший в тарелке и подъедающий остатки супа и размокших сухариков, вылез из нее и замахал крылышками, словно смахивая со своих перышек капельки суп.

— Невежливо, Джеймс… — сказал Биг Ал с улыбкой, чуть наклонившись ко мне и Джеймсу и потыкав того по маленькой головушке своим указательным пальцем. Джеймс сразу упал на спинку, словно притворяясь, что данное действие его погубило. — Ох-ох, ну и актер!

— Да, умная птичка! — засмеялась Руби, помогая Энн собирать со стола опустошенные тарелки.

Джеймс тут же «ожил», взлетел, сел на мою голову и начал гордо демонстрировать себя, смеша всю семейку. Он кланялся, как настоящий человек разумный!

— Ва-а-а! Какой сладенький! — воскликнула Энн, с детским восторгом смотря на Джеймса. — Что еще умеет?

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/W3KP3M4x/5.png)

— Ох… ну… много чего. Он помогает мне со всем. Он творческий, артистичный! — улыбнувшись, ответил я, взяв Джеймса в руки и прижав к моей груди. — Например, куколками моими управляет… ну, марионетками! Лапками своими и клювом, хотя ему сложнее, я ему сложных кукол со сложными действиями не даю.

— Ого, да ты у нас тоже артист? — спросил Хио, явно заинтересованный в творчестве. — Думал, дымоходы только чистишь…

— Глупости, не смеши меня, Хио! — вернувшись в гостиную с чистыми тарелками, засмеялась Руби, что захотелось сделать и мне… Хио был немного… глупеньким? Наивным, я думаю… Такому и вправду детишек рано заводить.

— Ха-ха, нет конечно… дымоходы — это так, необходимость. — ответил я, смотря на свою сумку, лежавшую около моей ноги. Именно в ней сейчас была парочка моих игрушек. — На уличном кукольном театре, пении и продаже плюшевых и вязаных игрушек не заработаешь достаточно, а мне бы еще на новое одеяло как-нибудь накопить, а то мое не спасает от холода должным образом…

— Ох, ты поешь? — спросила Энн, поставив на стол большой поднос, закрытый крышкой. Даже из-под этой крышки чувствовался прекрасный запах. Мясо, картошка, овощи… моя голова закружилась от запаха, даже стало страшно смотреть.

— Я… Я не хочу об этом говорить сейчас… — отведя взгляд на елку, ответил я с грустью. Одежда, что была на мне, напоминала мне о хоре, мне было грустно от этих воспоминаний… Вроде все было неплохо сейчас, но настроения говорить об этом все не было.

— Ох, я понимаю, ничего страшного… — сказала Энн, поставив передо мной тарелочку, а рядом положив вилку и нож. У них все столовые приборы выглядели так хорошо, так идеально, богато, но утонченно, почему то страшно было даже есть этими приборами, словно я мог их повредить. — Итак! Позволим гостю выбрать самый вкусный кусочек?

— Ох, что вы, Энн, не стоит…! — прошептал я, смущенный таким уважением ко мне, но я заткнулся в ту же секунду, Свит Энн сняла крышку с подноса, продемонстрировав не это восхитительное блюдо…

На серебряном подносе лежала золотистая индейка, запечённая вместе с картофелем и брюссельской капустой. Шкурка индейки была прекрасной, хрустящей, цвета темного янтаря, а тонкий слой жира поблескивал в свете свечей, словно покрывая индейку невидимой глазурью. На дне подноса блестел сок, густой и ароматный, словно пропитывающий собой мясо и капусту. Запах… Он был настолько сильным и насыщенным, что казалось, что сознание мое сейчас покинет меня. От одного лишь аромата живот начинал ныть от голода, и все мои мысли были только о том, чтобы попробовать хотя бы маленький кусочек.

Мне даже не верилось, что я вижу такую еду — такую совершенную и праздничную. Индейка, идеально приготовленная, с картошкой, что выглядела слегка обжаренной, с темно-золотистой корочкой, и брюссельская капуста, покрытая небольшими кусочками подрумяненного жира, обещали вкус, который я уже давно забыл. Как давно я не ел мяса, а тем более такого — не простой вареной куриной грудки с черным хлебом, которую мне иногда удавалось воровать с рынка, а настоящей румяной индейки, приготовленной с такой любовью и относительной профессиональностью.

Все это было настолько красиво и аппетитно, что, казалось, это блюдо для какого-то королевского застолья. Я смотрел на индейку, не в силах отвести взгляд, и даже забыл моргать, словно загипнотизированный. Хотелось протянуть руку, схватить индейку и просто убежать, хотелось съесть все в одиночку, но я сдерживался, понимая, что не должен так поступать с такими милыми людьми, как эта семья.

Но внезапно, словно прочитав мои мысли, Джеймс подлетел к подносу и схватил клювом кусочек хрустящей кожицы индейки, начав тянуть за него, словно желая забрать себе все блюдо. Я быстро схватил его, испугавшись, что хозяева разозлятся на такую наглость, и крепко прижал Джеймса к себе, но мои страхи не оправдались, ведь вместо гнева вся семья дружно засмеялась.

— Ох, какая смелость! — с восхищением сказала Руби, утирая слезы от смеха. — Обожаю таких!

— Ему тоже хочется попробовать праздничного ужина! — засмеялся Биг Ал, чуть покачивая головой. — Ну, раз уж он так настойчив, думаю, стоит позволить ему кусочек. Но корочку нельзя, хозяину оставит пусть, там много специй, птицам такое лучше не кушать!

Я почувствовал, как напряжение покидает меня, и я осторожно выпустил Джеймса из сжатых вместе рук, но тот остался сидеть на моих руках.

— Ну, раз уж уже схватил лапку, то ее и получите! — сказала Свит Энн, подавая мужу большой нож, который был нужен для нарезки индейки.

— Э, лапки же мои… — опечаленными глазами взглянув на маму, обиженно проговорил Хио.

— А тебе вторая лапка, делиться с младшими надо! — уверенным и строгим тоном ответила Энн, накладывая мне в тарелку картошку и капусту, пока Биг Ал осторожно нарезал индейку на разные, но более-менее похожие по количеству мяса, части. — А если бы у тебя и правду братик был, что тогда? Детки любят именно ножки!

— Тогда мне не нужен братец… — опуская голову, отшутился Хио.

— Поздно… — также шутливо сказал я, улыбнувшись искренне, широко. Я давно так не улыбался, но сейчас мне было так хорошо, так комфортно, что подобная улыбка сама напрашивалась. — Я уже здесь… и Джеймс…

— Джеймс что-же, брат твой? — усмехнулся Ал, осторожно положив на мою тарелочку красивую и очень аппетитную лапку индейки.

— Ну, не кровный, но он мне как брат! — засмеялся я, потыкав пальцем по маленькой головушке пташки. — Он единственный, кто у меня есть, кто всегда рядом… так что брат, младший… может старший, тут уж как считать.

— Он у тебя давно? Сколько ему лет? — спросила Руби, будто и правда желая выяснить, кто из нас старше.

— Да не, не прям давно… года полтора, нет, чуть меньше, я уже работал трубочистом, когда он у меня появился. Но когда он появился — был маленьким таким, но летать уже умел немного… сейчас уже большой. — ответил я, поглаживая Джеймса, что уже успел выкрасть себе одну брюссельскую капусту, начав ее есть.

— Ох… ну, чижи домашние живут обычно по 9 лет, я слышал… — заговорил Хио. — Твоему примерно год и 5 месяцев, я полагаю. У нас люди мрут в 60 лет примерно, возьмем это за высший возраст, то есть если 9 лет жизни чижика — это 60 человеческих лет… то твоему Джеймсу около 12-ти, я полога. Ну, если считать так, как я…

— Ох… так мы одногодки с тобой, Джеймс… а что ты тогда роль старшего играешь! — воскликнул я, ткнув чижа в щеку. — А ты просто такой заботливый, милый, хороший питомец… Долго жить еще тебе!

— Ну, учитывая то, что 9 лет — это именно в хороших домашних условиях, а вы живете на улице, то, думаю, доживет до 6-ти, так что не так уж и долго. Питаться надо лучше… — сказала Руби, с жалостью посмотрев на меня и Джеймса. Эта девушка испортила мне все… а я так старался не думать об этом…

— Руби, нельзя такое говорить! — воскликнул Ал, понимая, что Джеймс — мой последний лучик света в жизни. — Ну слушай ее, Оливер! Она иногда говорит и не думает! Легкомысленная, как мама, только еще и бестактная!

Я сжал свои губы и стал смотреть на еду перед собой, пытаясь думать о чем-то хорошем, боясь заплакать перед всеми этими людьми… я боялся остаться без Джеймса больше, чем умереть, боялся остаться без него больше, чем попасть в Ад после смерти. Каждый раз думая о том, что он может умереть — я начинал плакать… И сейчас мне этого хотелось.

— М-могу я… посетить уборную…? — спросил я тихим голоском, проглатывая части слов… Я просто пытался сдержать слезы, но вместе с ними и слова сдерживались, они просто застревали в горле.

Энн посмотрела на меня с взволнованностью, беспокойством… Она услышала мой тон, то, как я глотаю слова, видела то, как мое лицо болезненно побледнело, она явно поняла, что мне стало нехорошо от слов Руби.

— Да, пойдем за мной… — женщина осторожно взяла меня за руку и повела за собой, а Джеймс полетел следом, то ли волнуясь за меня, то ли боясь оставаться без меня. Вскоре Свит Энн подвела меня к двери и открыла ее…

У этой семьи была хорошая уборная: ванная в углу, умывальник, зеркало перед ним, неподалеку всякие средства для умывания, щетки для чистки зубов, полотенца, а сбоку находился туалет, с водяным смывом между прочим! Давненько таких не видел… у бедных людей и людей среднего класса были лишь ночные горшки, которые прятались под кроватями, и уличные туалеты. Сама эта уборная была красиво украшена всякими фигурками, узорами и рисунками…

— Вот, прошу… — вновь заговорила Энн, заводя меня в уборную и отпуская мою руку. Она хотела уйти, но остановилась, засмотревшись на меня. Через несколько секунд она присела на корточки передо мной, не желая смотреть на меня сверху вниз. — Все хорошо, малыш? Слова Руби задели тебя, так…? Не думай об этом, глупенький…

— Все нормально… просто мне это… надо в туалет… — отворачиваясь от дамы, проговорил я шепотом.

Джеймс, севший на мое плечо, пискнул, веля женщине оставить меня в покое, и та поняла его, встав и выйдя из ванной комнаты, закрыв за собой дверь тихо…

Как только дверь закрылась, я отошел в угол, прислонился спиной к холодной стене, опустился на пол и сжал Джеймса в руках, прижимая его к себе так крепко, как только мог. Меня охватил безудержный страх… Глубокое, почти невыносимое чувство одиночества поднималось внутри, заполняя все мысли и заставляя мое сердце учащенно биться. Я сдавил Джеймса еще сильнее, не в силах отпустить, как будто сам этот жест мог защитить его от смерти.

— Джеймс… — прошептал я, и голос мой дрогнул, слезы прорезались. — Пожалуйста… ты не уходи… никогда, слышишь? Я… Я не смогу без тебя. Ты же… ты же у меня один. Если ты уйдешь, то и я пойду с тобой, вместе, в один день, в одну секунду… только так…

Я тихо всхлипнул, закрыв глаза и сжимая Джеймса все сильнее, словно желая стереть этот страх своими объятиями. Мысль, что он однажды исчезнет из моей жизни, что я останусь совсем один, разрывала меня изнутри. Я сжался, тело мое задрожало от тихих всхлипов, каждый из которых причиняет почти физическую боль. Я молил его не покидать меня, сжимая Джеймса все крепче и крепче, пока не услышал тонкий, пронзительный писк.

Я сразу ослабил хватку, глядя на него в панике, но Джеймс только слегка встрепенулся и взмахнул крыльями, вырвавшись из моих рук. Он взлетел, осторожно покружил вокруг меня, а потом сел на мое плечо, прижавшись к шее. Я почувствовал его мягкие, теплые перышки, коснувшиеся моей кожи, и это прикосновение принесло тихое, едва заметное утешение, будто он, даже не зная, чем утешает, обещал не оставлять меня.

— Прости, Джеймс… — прошептал я, запинаясь. — Прости… Я не должен был так думать… Просто… мне страшно, до тошноты… Я…

Я прервался, когда услышал за дверью резкий звук шагов, и в следующую секунду дверь слегка приоткрылась. Слезы еще оставались на моем лице, и я не успел их вытереть, как в комнату заглянул Ал, его глаза были полны беспокойства. Он шагнул ко мне, закрыв дверь за собой, и, словно не желая оставлять меня в одиночестве в этот момент, медленно сел рядом.

Я ощутил, как мой живот крутит… Ал так сильно пугал меня, его голос, его внешность. А сейчас он видит меня в моем самом уязвимом состоянии — промо после истерики… я мальчик и плакать не должен, тем более перед таким большим мужчиной, как Ал, а сейчас сижу рядом и все не могу остановить свои всхлипы, так неловко прерывающие тишину.

— В-вы… нельзя входить в уборную так, к-когда там кто-то есть… — пытаясь скрыть слезы, отведя внимание от моих них, что изначально было невозможно, заговорил я тихо.

— Ой, да ладно, будто не ясно, что ты не по нужде сюда пришел… а даже если по нужде — мы оба парни, так что нечего тут стыдиться. — ответил мужчина, положив руку на мое плечо. Джеймс, недовольный прикосновениями, попытался клюнуть мужчину, но попал клювом прямо по обручальному кольцу, в итоге, испугавшись, птичка спряталась. — Я же сказал — не слушай ты эту дуреху… Ну Руби всегда невпопад говорит, разбаловали мы ее немного. Успокойся, Оливер…

— Так ведь… права она… — вновь всхлипнув, проговорил я, отведя взгляд и снова начав тихо реветь. — Он умрет рано… и я… и я ко-когда думаю об этом… я просто не могу не плакать. Мне так плохо от о-одной мысли, что аж тошнит…

Меня и вправду затошнило от таких мыслей… перед глазам я видел, как замерзший Джеймс лежал на спинке, в холодном снегу, оледенелыми лапками кверху, бездыханный. Мой малыш…

— Ну-ну… прекращай… — сказал Ал, медленно подвинув меня к себе и прижав к своему крепкому плечу. — Не надо заранее думать о таких вещах… надо жить с позитивом, наслаждаться моментом…

— Ага, спасибо за совет, богатый мужчина, мне так легко наслаждаться жизнью… — грубо ответил я, от обиды покусывая ноготь большого пальца. — Легко вам говорить такое, конечно… а я то ниже дворовой собаки по статусу в обществе. Как и куча таких же детей, как и я… некоторые даже и до 16-ти не доживут, если «не будут думать заранее», так что вы мне тут доказать пытаетесь, чему научить? Бедным были, а? Что-то не видно…

— Не был, и врать не нужно. В любом случае… Не лучше ли жить, наслаждаясь моментами счастья, нежели всю жизнь просто страдать и лишь думать о том, как все плохо? Как бы ты предпочел жить?

Я замолчал, понимая, что он прав, несмотря на то, что он имел явно больше возможности радоваться, нежели я, и ему и вправду было легче говорить. Но уступать ему так не хотелось… все эти взрослые мужчины с деньгами не вызывали у меня никакого доверия. Что просто мужчины, которых я знал, что мужья хороших женщин, что мой отец — все они в моей жизни были не очень хорошими людьми. Юные парни, девушки и женщины были намного милее, добрее… а что еще ожидать, мы живем в мире, где у богатых взрослых мужчин все права — конечно они с ума сходят от всей власти.

— Все, успокаивайся… ты же явно все еще голоден, что там суп, нужно поесть тебе, тогда и лучше станет, от голода такой ранимый. Ты, небось, давно не ел индейку! — улыбнувшись добродушно, сказал мужчина, похлопав меня по плечу.

— Ага, спасибо…. — саркастичным тоном проговорил я, на что Ал посмотрел на меня с непониманием, ведь и предположить не мог, почему это я так агрессивно настроен. — Чтоб потом вернуться в мой холодный подвал и мучаться от того, что больше я такого никогда не поем…

Я не думал так говорить, но что-то внутри словно вынуждало меня пререкаться, не имея и повода… Я не доверял Алу и подпускать его к себе не хотел, может по этому и говорил с ним так грубо, словно неосознанно даже, словно мой рот сам говорил.

— Уже из принципа пререкаешься? Не хочешь, не ешь… — тяжело вздохнув, опечаленным тоном проговорил мужчина, отпуская меня и желая подняться, но внезапно я вновь громко разревелся, сжимаясь в комочек и закрывая руками лицо. Жалкий я ребенок — даже настоять на своем не могу, сразу в слезы бросаюсь, когда вижу, что из-за меня кому-то грустно.

— П-простите… — проныл я, сжимаясь все сильней. — Простите ме-меня… Я дурак…

Биг Ал ничего не ответил на мои слова, но вместо этого он придвинулся чуть ближе и осторожно обнял меня, прижав мою макушку к своей крепкой груди и положив свои большие, тяжелые, но теплые руки на мою спину… Обнял меня… Даже Джеймс был в шоке от такого, от чего и отпугнуть его и не сумел своим писком, ведь просто не мог пищать от удивления. Сочувствующие, эмоциональные, сентиментальные женщины иногда обнимали меня, когда я проходил и предлагал свои услуги, но мужчины — ни разу… Никогда не видел я, чтобы мужчины вообще обнимали кого-то, даже своих жен редко, а тут мужик, один из самых мужественных, которых я видел, обнял меня, незнакомого ребенка, которого он и вряд ли бы в дом пустил, если бы не жена.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/V63LTyXS/6.png)

— Тише, тише… не нужно плакать… сейчас все хорошо, успокойся… — говорил мужчина, поглаживая меня по спине. — Все, давай… нельзя так проводить Рождество, слезах, соплях… ну кто ж так делает…?

— А-ха-х… — тихо и сквозь слезы посмеялся я, оторвав руки от лица и обвив их вокруг спину мужчины, боясь, что объятия кончаться. Как же давно меня не обнимали во время истерики. — Второй год так пр-провожу…!

В ответ я ожидал услышать смешок, ведь мои слова были шуткой, хоть и грустной, но Ал молчал, не смеясь. Он не понял, что я шучу…? Хотя это ведь и не совсем шутка даже, просто изложение факта шуточным тоном.

— Плохой из тебя шутник… — вздохнул он, чуть отстраняясь, от чего и я отпустил его, боясь настаивать на объятиях. Все же понял…

Ал посмотрел в мои заплаканные глаза, а точнее только в один мой глаз, после чего своим большим пальцем осторожно вытер слезы, катившиеся по моему лицу, от чего я отвел взгляд в сторону, смущенный таким интимным действием с его стороны. Его руки были такими теплыми… приятными даже… Меня пугали его прикосновения, но в то же время я не хотел, чтобы он меня отпускал.

— Простите… — извинился я, шмыгнув носом. — Я… я повел себя грубо и глупо… простите… я не должен был плакать.

— Ах, не говори ерунду… все люди плачут время от времени, просто некоторые лучше сдерживают слезы, чтобы выплакаться в одиночестве. — добродушно сказал Ал, тепло улыбнувшись мне. Его глаза были такими добрыми в этот момент. Обычно его брови были немного сердитыми, но сейчас нет — они были расслаблены…

— Нет… я же парень…

— А Хио что, не парень…? Тоже часто плачет…! — сказал Ал, погладив меня по голове. — Ты бы видел, ха-ха… он ранимый юноша, после выступлений на очень большой публике всегда приходит к своему учителю или ко мне, и плачет в объятиях. Сколько бы раз не выступал, все ревет от большого количества людей… даже иногда устраивает слепые концерты, чтобы никого не видеть, а все думают, что он просто навыки свои демонстрирует таким образом, ха-ха… так что не придумывай всякого, некоторые и чаще плачут, просто все это скрывают, особенно парни. Что уж тут поделать, мало кто из людей готов выходить за рамки, поставленные людьми свыше, вот и сдерживаются. Но за теми, кто ломает эти рамки, наше будущее, наше развитие, так что не переживай об этом, показывать свои чувства не плохо. Нельзя все прятать…

Ал был… приятным мужчиной. Таким добрым и понимающим… Его массивность и строгость взгляда не мешали ему быть добрым. Впервые я встретил такого мужчину — богатого, но доброго. Таким бы я хотел быть, когда вырасту… жаль только умру рано из-за работенки и плохого образа жизни…

— Ммм… — промычал я, краснея от смущения. Ал посмотрел на меня с жалостью, словно думая, что я снова начинаю реветь, но я лишь прижался к нему снова, положив руки на его плечи. Мужчина слегка опешил, но вскоре опомнился и молча обнял меня в ответ, прижавшись подбородком к моей макушке. Джеймс же, шокированный моим поведением, потоптался рядом, но вскоре сел мне на бедро, став прижиматься к животу.

От Ала исходила такая приятна отцовская доброта, хотя мне и не с чем сравнить было, отец никогда меня не обнимал, да и не говорил со мной почти. Но по другому его доброту и не назвать — чужих детей обнимать не принято, а он обнимает их, как не чужих.

— Ну все-все… Энн сейчас с ума сойдет от беспокойства… — сказал Биг Ал, при этом продолжив обнимать меня, словно ожидая, когда я сам отпущу его. — Давай, тебе нужно покушать хорошо, Оли…!

«Оли» — как странно звучало это. Только один человек называл меня так с недавних пор — тот самый, что помог мне выбраться из дымохода однажды, но с ним то мы полгода были знакомы, а тут чуть ли не первая встреча. С непривычки мне стало даже как-то жутко, поэтому вскоре я наконец отпустил Ала и встал на ноги вслед за ним. Он осторожно поправил мои волосы, чтобы я не выглядел слишком неопрятно, после чего взял за руку, вывел из уборной и повел обратно к столу.

Меня долго там не было, да и все явно понимали, что в уборной я был не для того, для чего нужны уборные, поэтому было как-то страшно возвращаться, не хотелось говорить об этом всем, но все же мне стоило быть сильным.

— Ох, Оливер! — воскликнула Свит Энн, когда мы вернулись. Она сразу подошла к нам и коснулась моих щек, словно пытаясь ощутить, текут ли слезы по ним, но сейчас я был спокоен, так что ей не удалось ничего обнаружить. — Все хорошо, милый?

— Д-да, все нормально… — тихо ответил я, смотря в сторону.

— Эй… ты прости, что сказала такую глупость… как-то я не подумала. — заговорила Руби, с беспокойством и сожалением смотря на меня и Джеймса. — Не бери в голову…

— Да я же говорю: все нормально! — неловко улыбнулся я, складывая ладони на груди. — Все хорошо!

— Вот и славно… — проговорил Хио спокойным голосом, держа на сухих губах кончики чистой вилки. — Выглядишь уставшим… сядь и поешь наконец…

Я сжал свои губы, снова начав нервничать из-за того, что вновь придется сидеть всем вместе за столом, но кивнул и все же сел на свое место.

— Мы без тебя не начинали есть, это было бы невежливо. Но я вспомнила про салатик! Вот, прошу… — улыбнувшись нежно, сказала Свит Энн, протянув мне небольшую тарелочку с салатом и поставив его у тарелки с индейкой. — Тебе сока налить?

— А… ну, да, наверное? — тихо ответил я, после чего Руби подвинула матери стеклянный бокал, такой же был у Хио, а у всех остальных были бокалы на длинных ножках, тоже стеклянные.

— Или вина тебе каплю добавить? Слабоалкогольное у нас, виноградное вино! — предложила женщины, взяв кувшинчик с соком и налив мне чуть больше половины. — Пробовал алкоголь когда-нибудь?

— Ох, да нет… нет у меня взрослых, под присмотром которых пить мне можно, а лет мне мало, с 13-ти только продают. Да и не нужно мне. — ответил я, взяв из рук Энн бокал.

— Ой, тебе только 12 еще? А 13 когда, скоро? — спросила Руби, отпив из своего бокала немного вина.

— Через годик… мне 12 всего 4 дня, ха-ха…! — легонько улыбнулся я, осторожно оторвав от индейки кусочек мяса и передав его Джеймсу.

— Ох, какой ужас… — погрустнев, сказала Свит Энн, посмотрев на меня с жалостью. — Неужто ты в таком морозе проводил свой день рождения?! Ох, и никаких подарков… а ты не получаешь ничего от церкви?

— Да что там проводить… я в дымоходах этот день провел, так что не мерз, ха-ха. А церковь не дает таким как я ничего, я не привязан к приюту и рабочему дому, так что мне не положено подарков, ведь я считаюсь тунеядцем, даже если это не так… я осознанно пошел на это, так что нечего жалеть меня! — с беззаботной улыбкой ответил я, видя, что и так расстроил Свит Энн фактом того, как грустно провел день рождения.

— А чего ж ты не привязан? — поинтересовался Хио. — Лучше же там, наверное…

— Ну как лучше… еду дают, кровать есть, не так холодно — вот и плюсы. А дальше все хуже… — ответил я, с грустью вспоминая рабочий дом. — Работаешь по 9 часов в день, что аж пальцы болят, образования не дают, еда отвратная, да и ее забирают старшие ребята, а если возразишь — побьют. Денег не дают тоже, конечно. Лучше на улице, в подвале, особенно весной, летом и осенью. Думаю, там я ел меньше, чем в настоящие дни… сейчас я и график свой могу отрегулировать немного, трубочистов достаточно, так что не гоняют нас. Свободы больше, хотя денег все также мало, старшие трубочисты за работу оставляют мало, большую часть себе забирают. Помните, вы дали мне 4 шиллинга? Три отобрали, ха-ха…! Но… теперь я занимаюсь иногда тем, что люблю, и заработать чуток на этом могу. Я творческий человек, не для рабочего дома…

После моего рассказа все замолчали, словно задумавшись о чем-то, и мы просидели в тишине пару секунд, но затем сквозь тишину прорвался тихий всхлип Свит Энн, что тут же закрыла лицо руками, отвернувшись.

— Ох, Божечки, милая моя Энн, что случилось?! Эй… — испугавшись слез любимой жены, спросил Ал, подойдя к ней и сев на колени перед ней.

— Ой, матушка, ты чего же… — испугался Хио, тоже подойдя к матери и обняв ее.

— Как ужасно! — воскликнула Энн сквозь слезы. — Бедные детки! Почему так не справедливо? Работают, работают, и даже еды нормальной не получают, бедняжки!

— Ох, мам… ты слишком сентиментальна! — сказала Руби, принявшись гладить мать по голове.

— Нельзя так над детьми издеваться! — продолжила Энн с какой-то злостью в голосе, словно желая придушить тех, кто руководит этими рабочими домами и не следит за тем, чтобы дети не отбирали чужую еду. — Ал! Почему так? Ты же имеешь связи всякие! Сделай с этим что-нибудь! И трубочистами детям работать нельзя!

— Милая… только в нашем городе у меня связи и какая-либо власть, ты мне сейчас предлагаешь всю Англию менять. А помочь только рабочему дому Оливера мы не можем, чем же дети в нем отличаются от других? Это будет нечестно… — сказал Ал, смотря на меня с печальной улыбкой, а во взгляде его читалось лишь «Что же ты наделал, глупый ребенок».

— Э-Энн… все нормально… — тихо заговорил я, чувствуя вину перед этой чудесной семей. — Не так все плохо… просто у кого-то такая вот судьба. А дети-трубочисты нужны, нужно же нам деньги откуда-то брать, хотя я уже скоро не смогу, росту ведь. Не плачьте пожалуйста… никому не будет лучше от того, что вы плачете из-за такой ерунды. Вы… вы такая милая… лучше делайте мир счастливей своей солнечной улыбкой.

Я нежно улыбнулся женщине, та посмотрела на меня большими блестящими глазками, а затем подтянулась ко мне и нежно обняла, прижавшись своим лицом к моей детской груди.

— Ах, какой милый ребенок… прости нас, богачей дурных… — извинилась Энн, поглаживая меня по спине. — Я бы так хотела помочь тебе, малыш…

— Ох, вы уже сделали много… сейчас мне так хорошо, как давно не было. Давайте не будем думать о грустно и хорошо проведем остаток этого Рождественского вечера! Но… Мне лучше уйти, если я делаю этот вечер печальны для вас…

— Нет! Не нужно уходить, извини! — сказала Энн, после чего сжала губы и вытерла все свои слезы руками. — Все хорошо… я просто распереживалась.

— Ну все… успокаиваемся и садимся кушать! Оливеру стоит хорошо провести это Рождество, прошлое то явно неудачное было! — усмехнулась Руби, отпуская маму и садясь обратно за свое место. За свою последнюю шуточную фразу девушка получила в свою сторону недовольные взгляды всех остальных и, ощутив это давление, она села ровно и, желая забыться, начала кушать салат, даже не дождавшись всех остальных.

Вскоре все тоже угомонились и уселись за свои места, начав брать в руки бокалы. Увидев, что это делают все, даже Руби, я тоже взял в руку свой.

— Что ж… — заговорил Ал. — Не смотря на то, сколько слез было пролито сегодня — я надеюсь, что это Рождество будет последним печальным Рождеством, а дальше все у нас будет хорошо. Итак… Руби, милая, в это Рождество я желаю, чтобы ты смогла в обществе быть более открытой в том, кого любишь, и при этом чтобы ты чувствовала себя в безопасности.

— Ха-ха, очень нереалистично, но спасибо, папа! — сказала Руби, довольно улыбаясь, затем повернулась к матери с взяла ту за руку. — Я желаю тебе, матушка, стать сильнее, чтобы ты больше не плакала, чтобы больше улыбалась!

— Спасибо-спасибо! — поблагодарила девушка Свит Энн, смахнув последние слезы с лица, а затем поворачиваясь к Хио с улыбкой. — Желаю тебе, Хио, счастливой семейной жизни! Не поддавайся соблазнам Майки слишком много, она, конечно, девушка мечты, но нужно думать и о себе! Также желаю найти тебе храбрость и устойчивости, чтобы ни одно непредвиденное событие не заставляло тебя теряться!

— Благодарю, матушка… — склонив голову и чуть покраснев, сказал Хио. Затем он перевел взгляд на меня, а я сжался, боясь, что он пожелает мне чего-нибудь, после чего и мне придется желать что-то Алу! Мы в семье никогда ничего не желали друг другу на Рождество, был тост, да и все, а тут это, видимо, было некой традицией. — Олли… — проговорил парень своим нежным, мягким голосом… еще одна нежная форма имени, но так ко мне не обращался вообще никто. — Я желаю тебе найти теплое место в жизни, где ты бы мог всегда чувствовать себя комфортно, где ты бы смог счастливо провести остаток своего детства, где ты бы смог заниматься творчеством, а не грязной работой. И Джеймсу желаю тоже зажить счастливо…

— Ох… эм… б-благодарю… — склонив голову, тихо поблагодарил парня я, а Джеймс повторил за мной. Затем я украдкой взглянул на Биг Ала, повернулся к нему и, проглотив комок в горле, тоже решил пожелать ему чего-нибудь, но, учитывая отсутствие опыта, вышло не очень. — Я желаю вам, Ал… это… здоровья крепкого… прожить еще долго и счастливо с семьей… и… всякое такое…

Джеймс внезапно перебил меня, начав что-то пищать, словно тоже произнося пожелание мужчине и от его писка на лицах у всех возникла забавная и немного неловкая улыбка.

— Благодарю, мальчики… — с окончанием речи Джеймса, добродушно усмехнулся Ал, протянув ко мне руку через стол и потрепав меня по волосам на макушке.

Вскоре мужчина, как глава семьи, поднял бокал выше и поднес его к середине стола, что затем сделали и все остальные, я же просто повторил за ними, после чего мы все чокнулись нашими бокалами, а затем и сделали глоток… У Ала, Энн и Руби было чистое вино, а у меня и Хио сок какого-то виноградного привкуса… вкусный, приятный, но довольно сладкий, я к такой сладости не привык. Хио словно тоже не пришлось это по вкусу, поэтому маленького глотка ему хватило, чтобы не продолжать пить.

— А вы, Хио, алкоголь не пьете? Чего же? — спросил я, поставив бокал на стол.

— Ах… да так. Видишь ли, художники иногда очень ранимы, и я именно такой, а таким пить нельзя. — ответил паренек, взял вилку и нож и начал отделять мясо индейки от косточки. — Ступишь на этот путь — и уже не вернуться: не вдохнуть полной грудью, не ощутить ни музыки, ни самого себя. Выпьешь для развлечения раз, второй, затем уже боль заглушить решишь, затем оправдываться начнешь, мол «по пьяни лучше воображение работает», и в какой-то миг начнешь тонуть в этом алкоголе. Не хочу я… много у меня есть любимых композиторов и пианистов из прошлых времен, такие шедевры сочиняли… а сколько бы еще сочинили, если бы не спились? Ах, жаль… очень жаль…

— Ой, ну что ты тут напридумывал! — засмеялся Ал, поставив бокал на стол. — Твой учитель что, разве не любит выпить вина иногда? Он же и в твоем присутствии выпить может, как тогда, в ресторане, вы же тогда и вместе пили, хотя тебе потом было не здорово!

— Не сравнивай этого человека ни с кем другим! — воскликнул Хио, осторожно ударив кулаком по столу… он словно пытался этим ударом показать твердость своих слов, но его мягкая сторона не позволяла сделать это правильно. — Этот человек, он…! Нет, это другое, вовсе другое! Учителей и вовсе то не критикуют! Он умеет себя контролировать, он полностью осознанный человек, он выплескивает все эмоции в музыке, в то время как мне подобному еще учится и учится, я все еще держу в себе, от того и алкоголь мне опасен! И мне он посоветовал не пить, знает, что иногда я духом слаб!

— Ой, милый, Ал и не критиковал! Просто подметил… — усмехнулась Энн, прерывая сына, но и тот не сдался:

— Нет… учителя… они другие. И сравнивать нас не нужно, я ученик и я его не превзойду, он сильней меня во всем… в его музыке больше души. Он… он другой… — на сердитом лице пианиста вдруг на пару секунд застыла добрая улыбка, словно он вспоминал своего учителя. От обсуждения алкоголя Хио резко перешел к восхвалению учителя. — Не нужно ему приписывать такое. Он не поддается таким низменным зависимостям, ведь сочинение восхитительной музыки — вот его призвание, ни алкоголь, ни сигареты…

— Зависимостям поддается, ха-ха! — засмеялась Руби, уже говорившая с набитым мясом и картошкой ртом. — Кошатник он ведь!

— Ой, не притягивай за уши. — грозно прошипел Хио, указав ножом на сестру. — Закрыли тему. Алкоголь не пью, потому что я из этого мира и слаб духом, а про учителя моего нечего болтать, душа сильная у него!

— Он… так вам важен…? — спросил я с интересом. Великий пианист, играющий и без нот, и с закрытыми глазами, и медленные мелодии, и экстремально быстрые, а все молвит, что учитель его выше, лучше. Разве не интересно, что такого сделал такой учитель?

— Конечно… — уже спокойно ответил Хио. — Он был тем, кто привел меня к музыке. Мама ведь тоже увлекалась пианино, но я не был заинтересован, а когда его музыку услышал — вот тогда и захотел сыграть, и он позволил сделать это мне, прямо у него на коленях я сидел, впервые играя… только услышав им созданную мелодию раз — я почти идеально повторил ее, ничего и не зная о музыке. Он показал мне, что нужно играть от души, следовать мелодии сердца, и не важно, насколько по-детски глупа может быть мелодия. Прошлый мой учитель, видя мой талант, только и тренировал меня на самых сложных композициях… а мне не хотелось… мне было 5, мне было неинтересно это! Я хотел играть, хотел играть что-то веселое, что-то не столь тяжелое, хотел словно… играть, играя на пианино, ха-ха… может… может я был бы лучше, если бы остался с тем учителем, но счастлив я стал тогда, когда пошел к новому. 7 лет мне было, а он молодой был… сколько ему было тогда, 23-24? Вот он и был добр, только сам из детства вышел, понимал, как ребенку скучно играть только что-то гипер серьезное… да и сейчас, когда я уже взрослый, понимает, что, как забрал у меня прошлый учитель детство, не позволяя расслабиться ни на секунду — так это детство так я и не ощутил, от того и восполнять надо, с чем учитель и помогает мне своей, порой детской, музыкой… в учителе моем осталась детская задорность, детская душа. — его лицо на миг стало задумчивым, будто он мысленно возвращался в те далекие годы, когда впервые услышал живую, настоящую музыку, идущую от души. — И я благодарен ему за то, что он мне ее показал…

Он очень тепло улыбнулся, после чего покачал головой, веля наконец закрыть тему, и положил себе в рот кусочек индейки, начав наслаждаться едой. Было интересно это слушать… все же, за каждым гением стоит его вдохновитель. Может, Хио и вправду бы спился в будущем, если бы учитель не показал ему счастье игры… алкоголиками ведь не от счастья становятся. Хотя разговор уже давно ушел в сторону от изначальной темы, тем более — сам учитель то, вроде как, не против был выпить бокал-другой, так что Хио просто в итоге ушел в свои рассуждения, восхваляя вдохновителя. Думаю, это нормально… этот человек много сделал для Хио, так что не удивительно, что он может начать говорить о нем просто с пустого места, да еще и с таким восхищением.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/7ZxPjnJN/7.png)

Спустя несколько секунд молчания, я наконец вышел из своих раздумий, ведь Джеймс, не очень заинтересованный в Хио и его истории становления великим пианистом, начал просить еще еды.

— Вот это да, птица есть птицу…! — засмеялась Руби, хватая себе еще кусочек индейки с подноса. — Ты, Оливер, ешь скорее, а не слушай этого помешанного, а то твой Джеймс ничего тебе не оставит!

— Ой, да ладно… я и сам то много съесть не смогу. — сказал я, отрезая кусочек мяса от ножки индейки. — Да и что помешанный то? Если учитель хороший — стоит быть благодарным…! Я бы многое отдал, чтобы мой учитель по хору любил свою работу и учеников, а то так и не увидел улыбки на его лице все 2 года обучения…

— По хору?! — удивилась Энн, услышав то, что было ей близко. — Ох, мой ребенок, моя школа!

Она засмеялась и захлопала в ладоши, с восхищением глядя на меня.

— Быть может, споешь нам сегодня? — предложила Руби, взглянув на елку, словно указывая взглядом на место, где мне стоит встать и спеть. — А мы заплатим!

— Ох… не стоит, вы уже заплатили… — неловко улыбнулся я, кивнув. — Но… я подумаю…

— Потом! — воскликнула Энн, забрав у меня вилку, наколов на нее кусочек мяса из моей тарелки и засунув этот кусочек прямо мне в рот, веля есть, мама, кормящая капризного ребенка с ложечки, а я тут же замолк, ощутив на языке такой сочный, приятный вкус. — Кушай, я говорю, а то остынет, а после еды и продемонстрируешь свои умения!

Я осторожно забрал у женщины стержень вилки и вытащил оставшуюся ее часть из своего рта, начав пережевывать мясо… невероятно, вкуснейшее, сочное, с приятной текстурой. Не ожидал я, что хоть однажды снова смогу попробовать такое восхитительное блюдо. Ранее казалось, что тот суп — нечто превосходное, но нет… запеченная с картошечкой и брюссельской капустой индейка — вот оно, нечто превосходное, невероятное, неописуемое.

— Ох… — ахнул я, проглотив кусочек, после чего слезы вновь потекли по моим щекам. Я был так благодарен…

— Ой, ну чего же ты опять ревешь то…? — спросила Руби с улыбкой, понимая, что слезы вызваны не грустью, а просто очень сильными эмоциями. — Ну и чувствительный же ты мальчишка!

— Ха-ха, ну а как тут не расплакаться, впервые за долгое время индейку кушает, да еще и приготовленную руками Энн…! — засмеялся Ал, но тут же замолчав, увидев, что Джеймс недоволен, что кто-то смеется над моими слезами.

Джеймс сел на мою руку и стал своей мягкой головушкой вытирать мои слезы, отчего я лишь сильнее расплакался, до того приятно было. Грустно было лишь от факта, что все это пропадет, когда Рождество кончиться и мне придется уйти…

— Ой, ну все, все! — воскликнул Хио, протягивая мне салфетку. — Не нужно реветь, вкусно же, нечего плакать! Все, успокойся, Оли…

Я вздрогнул от этой милой краткой формы моего имени, но, не задумавшись, вытер лицо рукавом, а лишь затем уже и взял салфетку, и вытерев глаза от слез, а нос от соплей, мое зрение стало четче и я увидел, что запачкал одежду своими чертовыми соплями! Ах, ну как так можно было! Мне ее добродушно дали на вечер, а я уже сделал ее противной!

— П-простите… — тихо извинился я, салфеткой слегка потерев мокрую часть одежды, но это слабо помогло. — Я… я все… возмещу…

Я сказал глупость, конечно… одежда была дорогая, качественная, вероятно стоила больше, чем я заработал за все время работы, я бы не смог возместить ущерб.

— Не надумывай, милый! — сказала Энн с теплой улыбкой, радостная от того, что я перестал реветь. Все еще так странно было, когда она называла меня милым, но она, видимо, ко всем так обращается… она же и сама Милая. — Всего-то сопельки, все вымою! А ты продолжай кушать! Давай, давай, как возмещение ущерба, кушай!

Я слегка улыбнулся и тихо хихикнул от того, как настойчиво она приказывала мне кушать… Энн была такой милой, она мне… очень нравилась.

По просьбе женщины я, вытерев слезы насухо, хоть последствия в виде ярко-красных щек и носа остались, все же продолжил кушать эту вкусную индейку с картошкой и капустой, заедая салатом и запивая виноградным соком. Было чертовски вкусно, это казалось лучшим блюдом, что я ел когда-либо. Я ощущал такое тепло внутри… мне было хорошо от доброго отношения ко мне, хорошо от еды, от тепла этого дома, от красоты рождественской украшенной елочки неподалеку, от чувства безопасности. Не хотелось уходить… хотелось бы остаться здесь навсегда. Но, хоть конкретно это и невозможно, они смогут еще пригласить меня провести время вместе, не так ли? Может… это не последний теплый вечер, что у меня есть? Я был бы счастлив…

— Так что, Оливер… — вновь заговорила Руби, заканчивая есть. — Как же ты на улице оказался то? По моему опыту общения с бездомными сиротками — ты довольно воспитан и вежлив для того, кто всю жизнь на улице прожил, да и хором занимался… ты говорил, что с матушкой жил, так? Она кем была вообще, как жили вы?

— Руби, не стоит… — сказал Ал, предполагая, что мне может быть неприятно о таком говорить, но я покачал головой, не желая драматизировать.

— Все нормально Ал… мне стоит уже привыкнуть к тому, что ее нет. — проговорил я, проглатывая картошку с мясом, что были у меня во рту. — Я полтора года назад мамы лишился… моя мама умерла осенью. Может, вы слышали про инцидент с поездом, что с рельс сошел…? Вот мы с мамой там были… но ей повезло меньше…

— Ох, да, мы же с Алом там были! И с Руби! — воскликнула Энн, с ужасом смотря на меня. — Ох, мне так жаль… мы тоже пострадали, от того и шрамы! А… а ты глаза своего там лишился?

— Да, угадали, хе-хе. — кивнул я. — Как тесен мир… Мне жаль, что вы тоже там пострадали…

— Не нужно… — ответил Ал, улыбнувшись. — У нас все хорошо…

— Только Руби головой стукнулась и женщин полюбила… — хитро усмехнулся Хио, откладывая пустую тарелку в сторону.

— Эй! Сам ты головой стукнулся! — недовольно воскликнула обиженная Руби, вскочив из-за стола. — Нашел, что при бродяге болтать! Разболтает, дурак!

— Ой, так вы и до этого говорили, что девушек любите… мимолетом. — усмехнулся я, отодвигая почти опустошенную тарелку и позволяя Джеймсу поесть капусты с нее.

— Я думала, что маленький мальчик, столь милый и невинный, не знает о том, что вообще можно любить кого-то своего пола, поэтому ничего не поймет, если ему не говорить прямо… — тяжело вздохнула девушка, вилкой хватая с общего подноса картошечку. — Ха, или на себе познал?

Мои уши и щеки залились румянцем, а волосы встали дыбом от беспочвенного, но такого проницательного и правдивого обвинения.

— Нет… — тихо ответил я, отводя взгляд в сторону камина.

Но тут же Джеймс, маленький предатель, встрял в разговор, начав издавать смешные звуки, словно пытаясь смеяться, насколько это вообще было возможно, учитывая то, что он птица. Он взлетел, покружился над моей головой, словно привлекая внимание, а затем приземлился мне на макушку, начав клевать меня прямо в нос, словно указывая, что тот должен вырасти от моей лжи.

— Ха-ха, вы нашли друг друга! — обращаясь к Руби, засмеялся Хио, осторожно хватая Джеймса и ставя его обратно на стол, чтобы тот перестал меня клевать. — И кто же ваш избранник, юный извращенец…?

— Ну почему сразу извращенец то…? Бог говорил любить… и то, что уже люди писали для манипуляций — это глупости, не верю я в то, что Бог может быть так жесток, что запрещает обоюдную и прекрасную любовь! — обиженно сказала Энн. — Любовь спасает в самые тяжелые моменты, так что это хорошо, что даже живя на улице, Оли может любит… взаимно то хоть? Мы никому ничего не скажем, не бойся, милый!

— Нет… — покачал головой я. — Он богатый, на меня и не посмотрит… мы просто друзья, так сказать. Он помог мне выбраться из дымохода, когда я застрял в нем, а сам он испачкался… такое благородство меня покорило. Он часто приглашал меня к себе в гости… но зимой не может, его мама очень не любит холод, поэтому они всегда уезжают куда-то, где теплее…

— Ты говоришь о Фукасе? Тот парень, что вечно в женской одежде разгуливает… — догадался Хио, слушая меня даже с каким-то интересом. — Вы похожи чем-то… может, внешним видом…? вас обоих небольшие проблемы с лицом…

— Не нужно все сводить к внешним дефектам, Хио… что сразу о внешности то говоришь…? — сказала Свит Энн с недовольством посмотрев на Хио.

— Доволен собой просто… — сказал я, имея в виду то, что Хио слишком красив, чтобы не обращать внимания на внешний вид, поэтому не удивительно, что тот сравнил именно внешность. — Так что да… как-то так… кому-то разболтаете — я про Руби все разболтаю!

— О не-е-ет, как же быть… — подыгрывая моему саркастическом тону, также саркастично ответила девушка. — Не делай этого, Оливер!

— Ты заставила меня плакать ранее, так что точно сделаю! — засмеялся я с хитрой улыбкой, почувствовав себя достаточно комфортно здесь.

— Ох, да ты просто обижен, что у Руби все взаимно, а у тебя — нет! — засмеялся Биг Ал, продолжая попивать свое вино.

— Пфф, да нафиг мне нужен этот женоподобный мальчишка! — продолжал смеяться я. — Мне никто не нужен, пока у меня есть Джеймс!

Джеймс, услышав что-то сталь милое, запрыгал по столу, а затем прижался к моей руке и сел в нее, веля поднести его к своему лицу, что я сделал, получив в ответ поцелуй прямо в губы в виде тычки клювиком.

— Джеймс же мне так же важен, как и Мальчик-свеча потерявшимся в страшном лесу детям… — продолжил я, поцеловав пташку в макушку, после чего тот слез с моей ладони и залез под стол, открыл мою сумку и вытащил оттуда симпатичную самодельную марионетку мальчишки, у которого в волосах был словно фитиль от свечи, но тот, также, как и вся куколка, был на самом деле из дерева. Хио заинтересованно взглянул на игрушку, но вскоре медленно отвел взгляд, словно смутившись. — От того то и управляет за него, когда нужно в сотый раз рассказать эту историю… Джеймс тут играет главную роль. Если бы я был главным персонажем рассказа — он был бы вторым по важности. Думаю, он был бы тем, кто спас бы меня от смерти в какой-то момент… потому что это он делает каждый день и в реальной жизни, ха-ха, да, Джеймс?

Джеймс посмотрел на меня с каким-то непониманием, а потом положил марионетку на стол, а сам сел мне на плечо и прижался к моей шее так крепко, как только мог, начав что-то пищать себе под нос, словно плача…

— Ой, эй, не плакай! — воскликнул я, испугавшись плача моей птичка-свечки. Я сразу взял Джеймса в свои руки и прижал к своей груди, надеясь, что от этого он успокоится. — Я злобно пошутил, нет у меня таких мыслей, все нормально…

Я погладил пташку по голове, затем нежно поцеловал его в лобик, после чего поставил обратно на стол, но тот сразу подошел ко мне и прижался к моей груди так крепко, как только мог… я высказался ему однажды о чувствах, что сидят внутри меня, а он понял меня, как настоящий человек, и теперь боится, что я и вправду могу сделать себе плохо, хотя правильно боится, ведь я могу… только Джеймс и оставляет меня на этой земле, ведь страха у меня по поводу смерти почти нет… Нагрешил я уже столько, что глупо боятся Ада, я все равно уйду туда, а раскаиваться не хочу. Бог не прав…

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/kGQ9p2nZ/8.png)

— Ох… Джеймс боится представлять даже, бедный. Не говори о смерти, Олли, это не хорошо… — нежно сказала Свит Энн, погладив меня по макушке нежно и осторожно.

— Простите… — извинился я, продолжая от головы и до спинки гладить растерянного и напуганного Джеймса.

Все за столом замолчали на время, от моих слов стало неловко… куда бы не пришел — все испорчу. А на что еще способен такой, как я?

— Давайте не будем печалится… — вздыхая тяжело, сказал Хио, встав из-за стола и подойдя к пианино. Он поднял крышку, обнажая клавиши, затем осторожно коснулся пары из них, от чего по гостиной разнесся тихий звук, и, пригладил волосы, сел на черное кресло, положив пальцы на клавиши. — Позвольте… я сыграю, чтобы разбавить обстановку.

— Ох, опять что-то от своего учителя…? — усмехнулась Руби, подлив себе в бокал немного вина.

— Его музыка никогда не навредит, не будет лишней… — вздохнул Хио, достав из своей сумки папку с листами, что были забиты нотами. Пролистав немного, он нашел то, что его зацепило. — Думаю, эта подойдет… эта мелодия всегда заставляет меня улыбаться от ее энергичности… главное на текст не смотреть, тексты Морты умеют ломать мой мозг…

— Ну литовцы они такие… Что она, что твой этот Гарийюс… — усмехнулась Руби, на что пианист злобно зыркнул на нее, веля не говорить ничего плохого о, видимо, национальности любимого учителя и кого-то еще. Руби и вправду умолкла…

Он некоторое время смотрел на ноты, словно вспоминая мелодию, а затем убрал листы в сторону… видимо, ему было удобней играть по памяти. Вскоре его тонкие, длинные пальцы, будто танцуя, начали скользить по клавишам, и в тот же миг в комнате разлилась необыкновенная мелодия. Быстрая, чуть хаотичная, полная неожиданностей, эта музыка поднималась и опускалась, словно кто-то непрерывно подхватывал ее и вновь уводил в сложные виражи. Я едва успевал следить за движением его пальцев — они словно превратились в молнии, так быстро он переходил с одной клавиши на другую, переходил от одного ритма к другому.

Звуки были такими энергичными, что казалось, будто в самой музыке скрывалась неуемная жажда жизни, ее дикий ритм. Порой казалось, что мелодия вот-вот выйдет из-под контроля, как порыв ветра, но Хио, не теряя ни секунды, возвращал ее, будто держал ее на тончайшей нити, едва уловимой для глаз. Он иногда нажимал на какие-то педали внизу пианино, от чего слушалось, как он легонько стукает своим небольшим каблуком своих туфель об пол. Я сидел, не в силах отвести взгляда, и видел самый четкий пример фразы — «играть от души». Он был в каждом звуке, в каждом движении, в каждом аккорде.

Эта музыка завораживала. Я заметил, как руки Хио почти летают над клавишами, словно им не нужны паузы и передышки, как будто каждый аккорд подчиняется ему. Это выглядело почти пугающе — такая скорость, такая уверенность и власть над мелодией. Сердце билось чаще от понимания, насколько это был сложный ритм. Мне показалось, что только настоящий мастер способен так сыграть: ни одна нота не осталась незамеченной, даже самые короткие отзвуки наполнялись чувством.

В какой-то момент Хио слегка улыбнулся, но его лицо осталось спокойным и невозмутимым. Казалось, что для него это исполнение — не просто способ разбавить обстановку, а что-то очень личное, словно разговор с тем самым учителем… Хио словно хотел поблагодарить учителя за то, что тот так его вдохновляет, поэтому вкладывал душу в каждую ноту, желая передать весь талант учителя в сочинении мелодий, словно боясь, что покажет его ниже, чем сам Хио его видит. В его игре было что-то почти интимное, уважительное, и от этого я не мог оторвать глаз.

Когда мелодия резко закончилась, и последний аккорд растаял в воздухе, воцарилась тишина. Он оторвал руки от клавиш, посмотрел на нас так же спокойно, словно не было этих минут бешеной скорости и ритма. Ни один мускул на его лице не дрогнул, руки не задрожали. Я поразился — его лицо оставалось таким же уравновешенным и спокойным, будто вся эта невероятная энергия сейчас погасла, и лишь легкая улыбка на его губах осталась единственным отзвуком. Он сидел так, словно это была обычная репетиция, и это спокойствие восхищало еще больше. Он был гениальным пианистом…

— Великолепно, Хио, как всегда, как всегда! — улыбнулся Биг Ал, откинувшись на спинку своего стула и глядя на Хио с уважением. — Ну, раз уж у нас тут музыкальный вечер, как насчет того, чтобы Оливер тоже присоединился? Спой нам что-нибудь, юноша!

Все взгляды обратились ко мне, и я ощутил их интерес к моему голосу… ох, давно я не пел ни для кого. Было страшно… смогу ли я вообще? Мои легкие все слабее…

— Ммм… — я задумался, усаживая успокаивающего Джеймса на свое плечо. — Что на счет… «Carol Of The Bells»?

— Ох! — воскликнула Энн с восхищение. — Это же «Щедрик»! Песня моей Родины!

— Ох… вы… вы украинка? — спросил я, интересуясь ее происхождением. Я и раньше заметил, что у нее есть легкий акцент, некоторые буквы, например «t» и «r», звучали очень четко, резко, а некоторые буквы были словно слишком протяжны, но я не придавал этому большое значение…

— Наполовину! Мама украинка, а папа русский! — сказала Энн с улыбкой. — Я приехала сюда, в Англию, потому что Ал приехал к нам на Украину на время, мы встретились и он украл мое сердце, поэтому я уехала с ним…!

— Если бы она не уехала, я бы остался на Украине, потому что, кажется, мы украли сердца друг друга! — засмеялся Ал, наклонившись к жене и нежно поцеловав ее в щеку, заставляя ее запищать тихо от таких романтических слов и такого милого действия, поэтому она обняла мужа крепко-крепко, прижав его голову к своей груди и начал грубо целовать его в макушку. — Ух-ох! Успокойся, милая моя Энн! Все, все! Лучше спой с Оливером, м? Ты же с хором детишек твоих учила эту песню? Поможешь мальчишке!

— Да, ты прав! — сказала Энн, отпуская Биг Ала и выходя из-за стола.

Женщина схватила меня за руку и потащила за собой, после чего мы вдвоем уселись у камина и елки, а она все продолжала держать мою руку… ее была такой нежной, теплой, даже теплее чем воздух около огня…

— Милый Хио, ты же тоже мой хоровой ребенок в прошлом? Может, тоже подпоешь нам своим нежным голоском? — спросила Энн, обращаясь к сыну. Тот помолчал некоторое время, а затем повернулся обратно к пианино, словно говоря «Не подпою, но подыграю», и вновь положил пальцы на клавиши. Он задумался, словно вспоминая, что это вообще за песня. — Та песня, что мы с детишками готовили к выступлению в прошлое Рождество! Помнишь, твой учитель ведь играл мелодию тогда!

— Да… я помню… — сказал парень, кивая, — Тогда в том же темпе…

Хио на мгновение закрыл глаза, подбирая первые ноты, и вскоре его пальцы начали перебирать клавиши, выводя легкую, плавную, но стремительно нарастающую мелодию, что была мне так знакома. Волнение охватило меня — как давно я не пел для кого-то! Я сжимал руку Энн, чувствуя, как ладони слегка подрагивают от волнения, но ее рука оставалась теплой и уверенной, словно передавала мне свое спокойствие.

Мелодия становилась более ритмичной, и, почувствовав момент, я вдохнул глубже и позволил себе запеть. Голос мой был хрупким, высоким, немного напоминавшим голос юной девушки, но он удивительно хорошо гармонировал с музыкой. В мелодии я чувствовал мягкость и тревожный ритм приближающегося Рождества, как будто каждый звук и аккорд приносил с собой праздничный дух.

Энн тоже начала петь вместе со мной, чуть крепче сжав мою ладонь, и ее голос, как тепло, исходил не столько от камина, сколько от самой нее. Нежный и ласковый, словно обволакивающий, он добавлял гармонии и спокойствия нашему пению, и я, вслушиваясь в ее чистое звучание, даже на секунду забылся, словно меня окутал уют этого вечера.

Даже Джеймс, устроившись у меня на колене, тихо подпевал — тихо чирикая в такт, будто поддерживая нас своим скромным голосом. Ал и Руби смотрели на нас с искренним интересом, увлеченные этой маленькой сценой у камина. Моя робость и страх почти растворились, уступив место этому странному и долгожданному теплу, которое казалось знакомым и новым одновременно.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/8Pzn3FP6/9.png)

Но внезапно я почувствовал, как дыхание сбилось. Мой голос прервался на мгновение, словно запнувшись. С трудом, но пытаясь вернуться в ритм, я снова попробовал петь, но вместо звука вырвался резкий кашель, который тут же оглушил всю комнату. Я схватился за грудь, ощущая, как по горлу стекает сухая тяжесть, дыхание становилось тяжелым и рваным.

Энн сразу же остановила пение, тревожно повернувшись ко мне и сжимая мою руку еще крепче, а Хио перестал играть, пальцы его застыли на клавишах.

— П-простите… — прошептал я, переставая кашлять.

— Ох, ты болеешь, что ли? Простужен? — обеспокоенно спросила Энн, проведя рукой по моей щеке, словно поглаживая.

— Н-нет, нет! Вовсе нет! — сказал я, а затем вновь прервался на кашель. — Просто… я же дымоходы чищу… у меня уже не то здоровье. Простите… простите, что все испортил…

По одной из моей щеки скатилась слеза, но я тут же прижал рукав накидки к щеке, вытирая ее. Как обидно было… опять все порчу, опять ничего не могу сделать с собой. Я снова хочу хорошо петь, как раньше… не нужен мне ни плохой хороший учитель, ни хороший… я просто хочу петь снова…

— Эй-эй, не плачь, эй! — воскликнула Руби, встав из-за стола и подойдя к нам. — Да чего ты? Никто не злиться, всякое бывает, ну что поделать!

— Я не могу больше п-петь! — вновь разнылся я от непереносимой обиды, закрыв глаза свободной рукой и сжавшись, словно желая, чтобы меня не трогали, но на деле мне не хотелось быть одному сейчас.

— Ну-ну, не говори таких вещей, малыш… ты хорошо поешь, просто легкие твои слабые! Нужно просто их слегка подлатать, нужно больше свежего воздуха, дыхательные упражнения! — сказала Энн, наклонившись и обняв меня, прижав к своей теплой груди, сердце в которой так трепетно стучало, словно она сильно волновалась за меня и за мои чувства.

Снова стало стыдно… опять и опять я реву, как маленькая девочка! Я не хочу быть таким слабаком, не хочу реветь из-за каждого неприятного момента в жизни, но я не могу… я так устал… Я теряю все, что люблю, медленно но верно. И скоро я останусь совсем один, без ничего…

Джеймс внезапно поскакал прямо к моей сумки, опрокинул ее и вытащил мягкую плюшевую игрушку, после чего, притянув ее ко мне, положил у моих колен, начав тыкать ею в меня, заставляя принять игрушку… это был ЩеноКот… любимая игрушка Джеймса, я всегда брал ее с собой, чтобы Джеймс мог посидеть в сумке с ним в обнимку. Мы с Джеймсом и ЩеноКотом всегда спали втроем, в то время как другие плюшки обычно просто лежали рядом… Джеймс всегда заставлял меня обнимать эту игрушку, когда мне грустно. И сейчас Джеймс пищал мне, веля взять игрушку, что я в итоге и сделал, не желая расстраивать пташку.

Я отодвинулся от Энн и взял ЩеноКота в руки, после чего крепко прижал его к своей груди, также прижимаясь к нему и подбородком. Энн вновь обняла меня, начав нежно гладить по волосам, с корней и до их концов, от чего ее руки скорее всего запачкались, ведь концы волос моих все еще были в саже…

— Не плачь, Оли… — присев на корточки передо мной, сказал Ал шепотом, понимая, что сейчас я уязвим и поэтому меня спугнет его обычный голос. — Ты же упоминал, что скоро уже не будешь работать трубочистом… тогда и легкие восстановить сможешь!

— Мама тебя в свой хор примет, не реви… — приободрил меня Хио, подошедший ко мне и севший рядышком, около моей спины.

— Ох! Да, приму! Конечно приму! Вы этот голосок вообще слышали? Олли ведь маленький ангелочек, идеальный хоровой ребенок! — воскликнула Энн, настраивая меня на больший позитив. — Оли, малыш, ты хочешь петь в моем хоре?

— Хочу! — воскликнул я громко, а глаза мои заблестели уже не только от слез, но и от восхищения. — Д-да, я хочу петь в хоре! Я очень хочу!

— Ну вот и чудесно, и нечего тут плакать! — засмеялась Руби, похлопав меня по плечу. — Все нормально! Вот, покушал уже, согрелся, теперь и хором снова займешься! Все, хватит тут обниматься, маму у меня забираешь!

Я усмехнулся от ее слов, после чего и отпустил Энн, вытирая слезы об спинку ЩеноКота, Джеймс же сел на голову игрушки и прижался лбом к моему лбу, потерся об него и что-то чирикнул, веля успокоиться.

— Ты такой ранимый, потому-что сладостей давно не ел! — воскликнула Свит Энн, поднимаясь на ноги. — Так что давайте опробуем десерт! За одно и узнаем, кто у нас сегодня счастливчик! Думаю, кексики уже должны были подготовиться!

Энн наклонилась, осторожно поцеловала меня в макушку, а затем ушла на кухню, оставляя нас в ожидании… пока мы ждали ее возвращения, Хио передал мне пару салфеток, веля привести себя в порядок немного, и я принял их, понимая, что выгляжу нехорошо с этими всеми соплями и слезами. Вскоре Энн вернулась с четырьмя кексиками на красивой тарелочке, но ставить на стол она это не стала, а просто подошла ко всем нам и поставила этот поднос на пол, прямо около меня… видимо, ей показалось, что раз уж мы все тут сидим на полу около камина — то и за стол садиться не нужно. Джеймс, увидев сладость так близко, сразу попытался поклевать один из кексиков, но я схватил его в руки, не позволяя и близко подойти. Какой некультурный малый все-таки… надо обучить его манерам!

— Итак… нас пятеро, так что кому-то придется делиться! Оли, ты можешь взять целый! — с улыбкой сказала Энн, подталкивая поднос ко мне, словно желая, чтобы я взял угощение первым.

— Ох, нет-нет, не стоит… — покачал головой я, смущаясь от такой любезности. — Я уже… я уже наелся, так что мне хватит половины…

— Ну тогда мы с Олли разделим… — приобняв меня за плечо, с нежной улыбкой сказал Хио, взяв с подноса один кексик.

— Итак… Оливер, у нас есть традиция… — заговорил Ал. — В одном из кексе есть парочка ягод брусники, кислинкой и горечью отдаст. Тот, у кого попадается — имеет право попросить у всех остальных членов семьи что-то, какое-то желание! А может и не у всех… в любом случае, желание должно быть похожим, то есть если попросить у кого-то конкретного что-либо — у других можешь попросить то, что поспособствует исполнению того желания, что ту попросил у того конкретного человека. Если что, даже Энн не знает, где ягодки, так как еще до запекания каждый перемешивает формочки, уже заполненные тестом и ягодами! Хио у нас самый везучий, так что вам и вправду стоит разделить с ним, тогда и твое желание исполним! Ну, постараемся!

— Ну уж нет, моя очередь! — недовольно проговорила Энн, откусив кусочек от своего кексика. — Уже 9 лет не попадается мне, моя очередь!

— Удачи с этим… — усмехнулся Хио, руками разделив кексик на 2 равные части. — Думаю, у тебя есть шанс… Потому что у нас ни красного пятнышка! Прости, Олли…

Парень сунул мне половину кекса, я оторвал от нее кусочек и переда Джеймсу, после чего принялся и сам кушать вкусный, все еще теплый, но не слишком сладкий десерт, и я нисколько не был расстроен отсутствием ягод внутри, эти люди дали мне уже так много, что грех просит что еще, да и, быть честным, не было у меня желаний, помимо того, что я бы хотел приходить к этой семье в гости еще, но просить о таком мне было бы стыдно…

— Ах, пусто! — обиженно проговорила Руби, съев уже половину своего угощения. — Да что ж такое!

— Не кипятись, милая… 2 года назад тебе везло, не так давно… — засмеялся Ал, ткнув указательным пальцем в девушки, отчего та надула губы, отвернувшись. — Эх, дети-дети! Ты совсем еще юная, Руби…! Тебе бы…

— У меня! — восхищенно воскликнула Энн, подняв вверх руку с кексиком, внутри которого виднелись красные пятна. Ее глаза заблестели от счастья, а улыбка стала еще счастливей обычного. — Ура-ура! Наконец!

Она крепко обняла меня, ведь я сидел у нее прямо под боком, и начала качать из стороны в сторону, радуясь тому, что наконец, спустя 9 лет, она вновь может пожелать чего-либо…

— О нет… — с каким-то отчаянием во взгляде пробормотал Ал, прикусывая губу и отводя взгляд.

— В смысле «О нет»? Не рад за меня, что-ли?! — недовольно спросила женщина, откусив еще кусочек от своего угощения. — Не завидуй, мужчина! Твои желания я и так всегда выполняю…!

— Как и я твои… но, учитывая обстоятельства и твой характер, я предполагаю, что твое желание переходит черту адекватности в этот раз… — возразил Биг Ал, все так же с недоверием смотря на жену.

— Ой, мама та еще загадка, тут угадать сложно! — засмеялась Руби, пытаясь разбавить обстановку.

— Нет, тут все очевидно… — ответил Ал, кинув на меня сердитый взгляд, от чего я чутка сжался, не понимая, за что был им наказан.

— А вот и нет! — возразила Энн, подсев к мужу и обвив свои руки вокруг его шеи, соблазнительным взглядом смотря прямо в его глаза, от чего я как-то засмущался… она была слишком игрива с ним…

— Нет, Энн… мы не будем…

— Ну, ну, ты даже не услышал желание, милый! — перебила Ала женщина, проведя пальцем по его подбородку, но тут и Ал не стал отставать, также перебив жену, но при этом громко и четко:

— Мы не оставим Оливера жить в нашем доме!

На мгновение мне стало трудно дышать. Я не понимал, правильно ли расслышал Ала. Он говорил так твердо, будто все уже решено. Словно нет ни малейшего сомнения в том, что оставить меня здесь — нелепая прихоть, едва ли достойная внимания. Но ведь… но ведь Энн даже не успела попросить об этом, разве нет?

Я не мог оторвать взгляд от Энн, затаившей дыхание после резкого ответа мужа. Невозможно представить, что кто-то вообще может считать, что я, Оливер, бедный сирота, могу «стать частью этой семьи», и уж тем более, что такая мысль могла всерьез прийти Энн. Да, она была наивной, но не до такой же степени! Она взрослая женщина с двумя взрослыми детьми, не может такой человек просто захотеть приютить кого-то, кого она знает всего-то пару часов. Она не могла подумать о таком, не так ли? И Ал не мог, так чего же он отверг эту идею, хотя и на уме ее ни у кого не было?

Тут на плечо мне сел Джеймс и легонько клюнул меня в щеку, словно видя, что я перестал воспринимать эту реальность не как сон и нуждаюсь в проверке того, сплю ли я, но боль от его клюва не разбудила меня… это был не сон…? Но… но не могут такие слова произнесли всерьез!

«Да нет…» — мелькнула мысль. — «Быть может, Ал просто не так предугадал ее желание…»

Я снова посмотрел на Энн, стараясь прочесть по лицу, что это, должно быть, всего лишь какая-то шутка или недоразумение, но в следующую секунду Энн прикрыла лицо руками и горько разрыдалась, отстраняясь от мужа, словно не желая и рядом находится с таким «предателем».

Слезы текли по ее щекам непрерывно, она всхлипывала так тяжело, как будто у нее отняли ее родного ребенка, не переставая повторять: «Но почему, Ал… почему?»

Ее голос звучал почти как плач ребенка, огорченного до самой глубины сердца. Хио и Руби тут же подбежали, приобняли мать и попытались ее успокоить, но Энн не могла унять своих слез, сквозь которые мямлила все, что только могла.

— Как же так… — тихо произнесла она, взглянув на мужа через поток слез. — Так не ч-честно! Ты совсем меня не любишь, почему ты так со мной?! Это впервые за 9 лет, когда я мо-могу загадать ж-желание, а ты отказываешь мне!

Ал выглядел потрясенным, от его решительного тона не осталось и следа. Он опустил голову, глядя на Энн с каким-то глубочайшим сожалением, словно сам себе не мог простить того, что вызвал такие слезы у любимой.

— Мам, мам, ну чего же ты? — пытался успокоить Энн Хио, гладя ту нежно по спине. — Ну глупость, правда! — он перевел грустный взгляд на меня, словно прося не обижаться. — Мы с ним пару часов знакомы, а его уже в дом на постоянную основу тащишь! Еще сыночком бы его называть начала, ей Богу!

— Но Оли такой хорошенький, такой бедненький малыш! Прошу, у нас же есть лишние деньги, пожалуйста, Ал…! Ну Оли ведь не помещает! Он воспитанный, милый мальчик! Пожалуйста-пожалуйста! — продолжала рыдать Энн и теперь я и увидел то, что не была она главной в семье, раз уж мужа умолять приходилось чуть ли не на коленях. — Такой талантливый малыш, а по дымоходам лазает и голодает! Нельзя, нельзя так!

— Энн, милая, прости, но правда, прекращай! Мы не можем его оставить, он же не маленький котенок, он подросток уже почти, а мы его знать не знаем! — пытался успокоить жену Биг Ал, но та все ревела и ревела.

Руби смотрела на мать с особой жадностью… давно было заметно, что она особо остро реагирует на слезы матери, но тут она чуть ли сама не плакала, видя мать в таком отчаянии…

— Ну… — девушка взглянула на меня, все сидящего в шоке и наблюдающего за всем происходящим с круглыми глазами. — Ну может правда, пап… он… он не помешает… а мама деток любит, счастлива будет! Что, сложно что-ли? Ты все равно часто работаешь, а Оливер много требовать не будет! Да и спальня у нас есть лишняя, гостевая, чего упираться! Ну не честно же, 9 лет ждала возможность что-либо пожелать, а тут такое… зачем вообще тогда вся эта ерунда с желанием, если исполнять мы не хотим?

— Ой, Руби, я брата желал — мне так и не подарили его, так что эта традиция была сломана еще когда мне 5 было…! — все еще стараясь быть на стороне отца, возразил Хио, но Руби, явно более сильная и ловкая в спорах, возразила в ответ:

— Ну так а Оли чем тебе не братик младший?! Как раз на 5 лет младше! Залатает старые дыры этой традиции, за одно и новым появится не позволит!

— Не думаю, что он станет нам семьей, так что и братом не станет… — держал оборону парень.

— Почему это не станет?! — обиженно возмутилась Энн. — Все зависит от твоего восприятия! А ты сразу на негативе! Тебе учитель как член семьи, что ты тут пререкаешься!

— Да я просто…

— Ты понять меня не хочешь, вот и все! — снова расплатившись, воскликнула Энн, прижавшись к груди дочери, которая единственная ее понимала.

— Ну мам, ну я же… Я… — вновь начал Хио, но, взглянув на меня, он вздохнул, а затем посмотрел на отца с мольбой и сложил руки вместе, умоляя. — Папа, пожалуйста, давай оставим Олли…!

— Папа, просим, мы просим! — продолжила Руби, обняв ничего не понимающего отца.

— Прошу-прошу, милый! — все продолжая плакать, взмолила Энн, так же прижавшись к мужу.

Мужчина, смущенный мольбой от всех членов семьи, посмотрел на меня круглыми глазами, словно рассуждая. Я все еще не верил, что это и вправду происходило… это было странно, ненормально. Есть множество таких же детей, как и я, я ничуть не особенный, так с чего бы всем этим людям желать того, чтобы я остался у них? Понятно, что действительно желала этого лишь Энн, но если бы другие совсем этого не хотели — встали бы на сторону Ала да и все тут…

— Да что ж такое…? Почему только у нас так…? — обреченно спросил Ал, пытаясь оттолкнуть от себя жену и дочь. — Ну правда, это абсурд…

— Нет-нет, не абсурд, я могу абсурднее! Ал, пожалуйста…! — продолжала молить Энн даже тогда, когда Ал оттолкнул ее от себя.

— Боже мой… — тяжело вздохнул мужчина, наклонившись к жене и поцеловал ту в лоб. — Ладно… ладно…

Энн застыла на мгновение, словно не веря в то, что услышала. Но через секунду ее лицо озарилось такой искренней радостью, что казалось, будто вся комната наполнилась теплом, исходящим только от нее. Она вскочила на ноги, глаза ее блестели от слез, но теперь это были слезы счастья.

— Правда?! Ты правда согласен, Ал?! — воскликнула она, глядя на мужа. Он кивнул, снова тяжело вздохнув, словно соглашаясь на что-то такое, что все еще не до конца принимал. Энн тут же захлопала в ладоши, взвизгнула от радости и бросилась ко мне.

Я остолбенел, не успев даже осознать, что произошло, как она наклонилась, обняла меня, подняла на руки и прижала так крепко, что я ощутил, как тепло ее объятий полностью охватило меня. Я не мог пошевелиться, дыхание снова сбилось, но не от страха или холода — от непонимания.

— Мой милый мальчик! Оли, ты даже не представляешь, как я рада! — Энн сжимала меня так крепко, а говорила так быстро и восторженно, что у меня закружилась голова. — Я обещаю, у тебя больше никогда не будет холодных ночей! Ты всегда будешь сытым, теплым, счастливым! Джеймс теперь точно проживет долго, обещаю, обещаю! Мы будем о тебе заботиться, я все сделаю, чтобы ты был счастливым ребенком!

Она покачивала меня из стороны в сторону, словно я был маленьким ребенком, и прижималась к моему лицу своей теплой щекой. Я даже не смог ничего сказать — настолько все казалось нереальным. Мой взгляд метался по комнате, останавливаясь на каждом члене семьи.

Руби улыбалась с такой нежностью и облегчением, словно ей самой только что сделали самый большой подарок в жизни, хотя она просто хотела, чтобы мама не плакала горько. Хио выглядел растерянным, он сидел на полу, задумчиво глядя на меня и Энн. Кажется, он только сейчас осознал, что сам поддержал желание матери, и теперь не знал, что сказать или как реагировать. А Ал отвернулся, словно не понимая, как смотреть на меня, но на его лице возникла легкая, почти незаметная улыбка

И тут, словно наконец осознав, что это все действительно происходит, я заплакал. Горячие слезы покатились по щекам, голос дрогнул, а из груди вырвалось какое-то хриплое, неразборчивое бурчание. Я крепко обнял Энн в ответ, вцепившись в ее плечи, боясь, что это ощущение может исчезнуть.

— Спас… спасибо… — пробормотал я, но слова утонули в слезах, я ничего не мог сказать нормально, я был напуган, смущен, ничего не понимал, но мне было так тепло и приятно.

Джеймс, все сидящий на моем плече, заметив, что я начал плакать, быстро обнял меня своими крылышками, прижавшись своей теплой макушкой к моей щеке.

— Эй, милый, не плачь, не надо! Все будет хорошо, теперь все будет хорошо! — мягко говорила Энн, снова гладя меня по голове и вытирая слезы с моих щек пальцами, но я все не мог перестать реветь.

Этот момент, этот добрый, теплый момент, казался таким нереальным, что я боялся, что сейчас проснусь где-то в холоде, прямо в снегу. Но теплые руки Энн, нежные прикосновения Джеймса, поддержка этих людей вокруг… все это словно происходило наяву.

Руби тоже выглядела растроганной, она подошла ближе и обняла нас обоих, прижавшись ко мне с улыбкой:

— Ну вот, смотри-ка, теперь ты часть нашей семьи, младший братишка, ха-ха! Только не реви, а то от тебя и мама реветь продолжит, тогда и я разревусь!

Хио же молча встал с пола и подошел к нам, после чего нерешительно положил руку мне на плечо, а потом, словно не выдержав, тоже обнял нас.

Свит Энн, Руби и Хио сжались вокруг меня в теплом, искреннем групповом объятии. И тут я почувствовал, как к нам подошел Ал. Он тяжело вздохнул и лишь мягко потрепал Энн и меня по голове.

— Ну что, Оли… — пробормотал он, усмехаясь, хотя в его глазах я уловил легкую усталость. — Добро в дом семьи Роуз… теперь и твой тоже, похоже…

— Дом семьи Роуз и Оливера! — засмеялась Руби, похлопав отца по плечу, выражая тому шутливое сочувствие.

Я ничего не мог сказать. Никаких слов не хватило бы, чтобы выразить, как я был благодарен. Поэтому я просто остался в их объятиях, сжимая Энн, Джеймса и мою игрушку, попутно мягко прижимаясь к людям, которых я теперь, кажется, мог назвать своей семьей. Я никогда не забуду свою родную маму, но оставаться одному тоже не хотелось и, мне кажется, она была бы спокойней на том свете, если бы знала, что я под присмотром добрых людей…

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/c4k5Nsr5/10.png)

Вскоре обстановка стала легче, и все члены семьи начали спокойно болтать, обсуждая меня, дальнейшие действия и все прочее, но я молчал, не в силах говорить даже. Кажется, меня уже хотели запихнуть в какую-нибудь школу… и я был не против, я, может, и не любил учебу, но глупым мне быть не хотелось, я и так многое потерял, не ходив на учебу полтора года! Я был так рад… хотелось быть таким же ребенком, как и раньше, пусть обстановка и изменилась… пусть теперь я живу у, можно сказать, незнакомцев, пусть это неловко и ощущается неправильным — я был рад. Мне было так хорошо сидеть у камина, на коленях Энн, в обнимку с ней. Она была такой милой, такой хорошей… было тепло, наконец тепло. Но Джеймс, кажется, все не верил в реальность происходящего, поэтому все тыкал и тыкал меня, хотя ему бы стоило потыкать себя, ведь это он думает, что спит… кажется, ему тоже нужна школа… хотя какая школа? Для птицы он очень даже умен!

— Сейчас затыкает тебя, голова разболится… — усмехнулась Руби, протирая обеденный стол сначала влажной, а затем и сухой тряпкой. Рождественский ужин был уже закончен…

— Да дурачок он… — ответил я, вытирая остатки слез со своего красного лица. — Ему нужно уснуть, чтобы понять, что он не спит, ха-ха!

— Ну вот скоро и пойдет спать! — воскликнула Энн, вернувшаяся со второго этажа. — Я не разбирала никогда пижамы Хио, потому что отдавать их не хочется, подобно нижнему белью, и в итоге нашла его пижаму 8-ми летней давности! Она просторная, тебе подойдет, Оли!

Она подошла ко мне и передала мне пижаму, белую, аккуратную и элегантную. Я взял ее и прижал к себе, не зная, идти ли мне уже переодеваться да и куда вообще идти…

— Скоро уже пойдет спать, да… но для начала хотелось бы одарить наших родных детишек подарками! — с добродушной улыбкой сказал Ал, уже словно приняв то, что придется мириться с тем, что я теперь нахожусь в его доме. Ал держал в руках два подарка квадратной формы, они были упакованы в узорчатую бумагу бледно-желтого цвета. — Мы не знали, что ты, Оливер, явишься, так что подберем тебе подарочек попозже, не обижайся!

— Ой, ой, что вы, не нужно, вы уже сделали так много…! — смущенно ответил я, поглаживая Джеймса по макушке, пытаясь успокоить. — Мне не нужно больше подарков никаких…

— Подарков?! — восхищенно спросила Руби, выйдя с кухни уже без тряпок. Она тут же заприметила в руках отца подарок, на упаковке которого было написано ее имя, после чего быстро подошла и забрала его, сияя глазами от восхищения. — Ура, ура! Косметика? Духи?!

— Ты как всегда… — засмеялся Хио, приняв из рук отца свой подарок, а затем чуть поклонившись отцу и матери. — Благодарю…

Хио и сообразить не успел, как Руби уже села на пол, неподалеку от меня, и разорвала упаковку своими зубами, доставая из нее красивую деревянную коробочку… она тут же открыла коробку, и на лице ее застыл детский восторг. Она тут же достала из коробки свой подарок — элегантное, красивое украшение, словно галстук-бантик, сама ткань была розовой, как волосы Руби, а посередине красовался ровный и блестящий от света камина драгоценный камень ярко зеленого цвета.

— Как ее волосы, как ее глаза! — воскликнула Руби, прижав украшение прямо к сердцу. — Ах, любовь моя…

Все явно были рады реакции дочери на такой подарок, и она была явно счастлива получить его. Девушка тут же развязала обычный розовый бантик, что был у нее весь вечер, а затем завязала украшение вокруг воротника своей рубашки, поправила его и, словно сраженная наповал, свалилась на пол, начав кататься по нему в восхищении… такая забавная была реакция у нее на это… но, видимо, она и вправду очень и очень любила ту, под чей цвет глаз и волос был подобран камень.

Вскоре все стало спокойно, и наступила очередь Хио открывать свой подарок… он аккуратно развернул упаковку, будто боялся нарушить ее целостность, словно семья не могла себе позволить новую. Его пальцы слегка дрожали от волнения, но в глазах светилась тихая радость. Наконец, он достал из обертки коробочку из дерева, но побольше, чем у Руби, и была она покрыта прозрачным лаком, отчего заметно блестела. присмотревшись, я увидел серебряный ключик, торчащий из одной стороны коробочки, и тогда понял, что это музыкальная шкатулка…

— Этот подарок, как и подарок Руби, делался на заказ… с придумыванием ее подарка нам помогла ее любимая Гуми, а с твоим, Хио, твоя любимая Майка и многоуважаемый учитель! — радостно сказала Энн, сев рядом со мной и приобняв меня, словно прося не обижаться на отсутствие подарка, хоть я уже и говорил, что мне он и не нужен.

— Ох… эти… камушки драгоценные… это ведь шпинель? Совсем как ее глаза… — задумчиво произнес Хио, нежно улыбаясь. И вправду, по углам крышки шкатулки были небольшие драгоценные камушки… А еще по всей крышке виднелись узоры.

На середине крышки я заметил выгравированную розу и ее лепестки — такой же узор я видел на камине и столовом серебре семьи Роуз. Похоже, это был их семейный символ. Розы переплетались с другим другим легким узором, напоминающим то ли облака, то ли пар, то ли туман… Прямо у замка крышки виднелся тонкий, едва заметный узор в виде клавиш пианино. Хио провел пальцами по узорам и камням так осторожно, будто желая прикоснуться к любимой невесте и учителю через них.

Он открыл шкатулку, а внутри обнаружил мягкие бархатные стенки, простой механизм и пару отсеков, в которые можно было сложить что-нибудь. Пианист коснулся ключа своими тонкими пальцами и завел шкатулку, после чего мягкая мелодия наполнила комнату. Я не узнал ее, но заметил, как лицо самого Хио озарилось. Его взгляд стал глубже, а в глазах появился блеск, будто мелодия говорила с ним на языке, который был понятен только ему. Наверное, эта мелодия была для Хио одной из любимых композиций учителя, ведь, видимо, никакая другая музыка не была ему так важна, как его музыка…

Хио несколько секунд просто смотрел на подарок, слушая мелодию, словно боялся прерывать ее, а затем, когда последние нотки растворились, он тихо прошептал, обращаясь словно не к родителям, а к самой шкатулке:

— Спасибо…

Он закрыл шкатулку и прижал ее к своей груди, словно боясь потерять…

— Очень красивая мелодия… Музыка вашего учителя? — спросил я, посмотрев Хио в его сияющие глаза.

— Да, она, это она… — ответил он с улыбкой. — Мы придумали ее вместе… это больше песня, у нее есть текст, но я не пою больше, мой голос больше не подходит… Ты, Оливер, споешь однажды ее, она подойдет тебе… я познакомлю тебя с учителем и он точно влюбится в твой голос, поэтому придется петь, ха-ха.

— Ох… я никогда не против петь! — улыбнулся я, а Хио похлопал меня по макушке.

— О… эта мелодия, кажется, усыпила Джеймса! — засмеялась Руби, заметив, что Джеймс, сидящий у меня в руках, уснул. — Это доказательство того, что всем малышам уже пора спать!

Я почувствовал, что сон действительно начинает подкрадываться ко мне. Глаза тяжелеют, тело становится каким-то ватным, а комната, хотя и полна света и тепла, начала казаться мне уютной колыбелью. В этот момент Энн вдруг поднялась и подошла ко мне с широкой улыбкой.

— Ну, мой милый, Руби права, пора отправляться спать… — сказала она, потянувшись, чтобы взять меня за руку. Не дожидаясь моего согласия, она мягко потянула меня на ноги. — Ты явно устал, а завтра нужно много сделать! Купить одежду, отмыть тебя, познакомить кота Хио с Джеймсом!

Я удивился, услышав про кота и хотел задать пару вопросов, коты, как никак, охотятся на птиц, но Энн не дала мне времени подумать и провела меня по коридору, вскоре открыв дверь в ту самую комнату, где я переодевался ранее. Она не изменилась: уютная, светлая, с кроватью, накрытой аккуратным одеялом, с тумбочками и небольшим шкафом в углу.

— Здесь ты теперь можешь жить! — улыбнулась Энн. — Здесь спали только гости, но после них я всегда стираю кровать, так что не переживай, она чистая! Переодевайся!

Она улыбнулась, легонько потрепала меня по щеке и вышла, оставляя меня одного. Я оглядел комнату. Она казалась мне слишком хорошей, слишком чистой, слишком теплой. Как это может быть моим новым домом? Не верилось, особенно после того холодного серого подвала… неужели я не вернусь туда? Нет, я не мог поверить… Но Джеймс, который мирно дремал у меня в руках, напомнил мне своим теплом, что все это — реальность, хотя и невероятная.

Я осторожно положил Джеймса на одну из подушек на кровати, а он сразу устроился поудобнее, свернулся в маленький комочек и даже чирикнул, словно соглашаясь с тем, что это место ему нравится. Рядом я положил его любимую игрушку, ЩеноКота, чтобы ему было уютно. Потом я начал снимать одежду, осторожно и трепетно, ведь это была одежда маленького Хио, а сняв ее — я аккуратно сложил на кровати, после чего надел пижаму, которую дала Энн.

Это было длинное, просторное белое пижама-платье, какое я никогда раньше не носил. Оно казалось странным, не таким, как моя старая одежда, но было мягким и теплым. Я оглядел себя в зеркале, что стояло у стены. Образ был… непривычным… это даже напомнило мне о Фукасе… интересно, что он скажет, когда вернется и я все ему расскажу? Может, мы сможем стать даже ближе… может… может быть… я хотел бы стать с ним ближе.

Закончив все дела, я вышел из комнаты, и Энн тут же подошла ко мне с улыбкой.

— Оли, ты выглядишь просто прелестно! — воскликнула она, хлопнув в ладоши, а затем взглянув на мужа и дочь. — Разве не милый?

— Да, очень милый! Милый Оли! — ответила Руби, похлопав мать по плечу нежно.

— Эм… спасибо, но, честно говоря, я никогда не носил что-то подобное. — пробормотал я, чувствуя себя немного неловко… мои ноги словно задиралась об кончики пижамы, хотя оно не было столь длинным. — У меня была другая пижама, когда я жил с мамой. Это немного… непривычно.

— Ничего, привыкнешь! — усмехнулся Ал, подходя ближе. — Главное, чтобы тебе было тепло и удобно.

Пока я говорил, Энн уже умудрилась взять мой вечерний наряд и аккуратно повесить его в шкаф… в мой шкаф… неужто ли отдает самый дорогой сердцу наряд мне? Ах, как сердце мое грелось от ее заботы… как я хотел быть с ней рядом… она была так похожа на маму… такая заботливая, добрая… мне хотелось даже назвать ее мамой, но это было бы так неприлично, мы мало знакомы ведь.

Вскоре Свит Энн, словно между делом, забрала мою старую одежду, которая все это время лежала в углу. Я заметил это и, хотя сердце говорило, что не стоит, тихо попросил:

— Энн… не выбрасывайте, пожалуйста. Мне кажется, я… я еще надену ее однажды.

Энн удивленно посмотрела на меня, но Руби поддержала:

— Ох, да, одежда и правда неплохая! Можно ее подлатать, а?

Но Энн мягко покачала головой:

— Давайте закончим с этим завтра. — сказала она, убирая старую одежду на тумбочку в коридоре. — А сейчас, Оливер, тебе пора лечь. Остальным тоже пора пожелать нашему новому члену семьи спокойной ночи.

Я снова почувствовал это странное, щемящее чувство. Все происходило так быстро, что мне было сложно поверить, что это реально. Но… это было так тепло, так хорошо, что я просто решил позволить себе поверить.

Ал подошел ко мне, положил руку мне на плечо и, словно чувствуя мою растерянность, мягко подтолкнул обратно в комнату.

— Давай, парень, я помогу тебе устроиться. — сказал он, и я послушно пошел за ним, после чего он убрал одеяло в сторону, позволяя лечь. Кровать была невероятно мягкой, теплой, такой, какой я даже не мог себе представить. Затем Ал осторожно накрыл меня одеялом с пяток и до плеч, тихо и осторожно, стараясь не разбудить Джеймса. — Эй, Оли… — вновь заговорил мужчина, и теперь его голос не звучал устрашающим, теперь это был всего лишь нежный, глубокий голос, в котором чувствовалась забота. — Прости, что был немного груб… принимать домой незнакомца, сам знаешь, странно.

— Ох, нет-нет, не стоит извиняться… это и вправду странно. Я бы не принял, наверное, будь я на вашем месте! — ответил я, улыбнувшись. — Спасибо вам… я не доставлю неудобства, обещаю!

— Ха-ха, хорошо, хорошо! — ответил мужчина, приблизившись и осторожно обняв меня. — Спокойной ночи…

Я лишь кивнул на его слова, желая ему спокойной ночи, после чего мужчина поднялся и, потрепал меня на макушке, покинул комнату, после чего и Руби подошла ко мне со своей типичной, слегка безумной улыбкой.

— Завтра я тебя подстригу! — со злорадством в голосе проговорила девушка, схватив кончики моих волос. — Я всегда стригла Хио в детстве, от того и появилась его фирменная прическа, на одном плече лежащая! И тебя подстригу, как младшего брата, ха-ха!

Я и ответить на это не знал что, смотря на нее с круглыми глазами и уже представляя себя лысым… Руби лишь хмыкнула, а затем крепко обняла меня, сдавив до такой степени, что я на секунду забыл, как дышать.

— Спокойной ночи, братик! Я буду тебя любить… бить тебя тоже буду иногда, и щекотать и всякое разное вообще! — засмеялась девушка, смотря на меня с восторгом. — Все, пока-пока!

Она отскочила от кровати и быстренько смоталась из комнаты, оставляя меня со Свит Энн. От поведения дочери та тихо усмехнулась, а затем погладила меня нежно по голове, прощаясь, по я схватил ее руку, не желая, чтобы она уходила… мне не хотелось оставаться без нее, почему-то было страшно, что больше не смогу побыть с ней так близко, хоть это волнение и было беспочвенным.

— Энн… м-можете посидеть со мной недолго…? — попросил я, все держа ее руку с своих руках. Женщина мило улыбнулась мне, покраснела, а затеп осторожно села рядом, на уголок кровати.

— Все нормально, малыш, не бойся… засыпай… — проговорила Свит Энн, поглаживая меня по плечу. Вскоре к дверному проему подошел Хио, молча смотря на нас, и Эн, конечно, заметила его. — Хио… попрощайся!

Хио сложил руки на груди и покачал головой, отвергая просьбу:

— Не хочу… — ответил парень, на что Энн посмотрела на него с мольбой. — Нет, мам… давайте я лучше сыграю что-нибудь.

— Ох, сыграйте ту мелодию из шкатулки! Хочу услышать ее оригинал! — предложил я, прощаясь с столь холодным парнем. Я не был против его холода, понятное дело, что ему сложно будет привыкнуть ко мне, хотя он и пытается быть добрым и отзывчивым…

На мою просьбу Хио кивнул и, прошептав лишь тихое «Сладких снов», удалился из комнаты, оставляя лишь щель в двери.

— Спокойной ночи, Оливер… — сказала Энн с улыбкой, пока Хио готовился к игре. — Спи спокойно… ты только не оставляй нас… тут хорошо. Останься с нами…

Тут Джеймс что-то пискнул, но так же быстро и замолчал. Энн нежно погладила птицу по макушке, успокаивая, а тот поднялся, встрепенулся, подошел ко мне и лег прямо около моей груди, под сердцем, словно желая слышать, как оно стучит.

Музыка, производимая соединением клавиш и пальцем Хио, началась. Сначала мягко, словно робкий шепот, первые ноты медленно разливались в воздухе, наполняя дом тонкой, почти невесомой мелодией. Это была та самая мелодия, что играла из его шкатулки, но теперь, на пианино, она звучала более величественно, более глубоко и тепло.

Каждый аккорд казался живым, напоминая нежный голос, рассказывающий что-то сокровенное. В этой музыке было столько любви и заботы, что не удивительно, это ведь мелодия, что он сочинил вместе с учителем.

Энн все еще сидела рядом, ее рука лежала у меня на плече. Она тихо гладила меня, а я ощущал ее тепло через ткань пижамы. Это тепло смешивалось с музыкой, обволакивая меня со всех сторон, как одеяло. Джеймс, устроившийся у меня под сердцем, тихонько шебуршился, будто мелодия убаюкивала его еще сильнее, чем меня.

Музыка была медленной, но не грустной. В ней было столько нежности, столько надежды, что я даже не заметил, как мои веки начали тяжелеть. Я пытался не закрывать глаза, ведь мне хотелось продлить этот вечер, но это тепло, эта музыка были слишком сильными, слишком уютными.

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/GthzZNrC/11.png)

Я почувствовал, как мысли начинают путаться. Завтра… что будет завтра? Впервые за долгое время я думал о будущем не без надежды, во мне было какое-то радостное волнение. Как же я хотел остаться здесь, в этом доме, с этими людьми… Хотел стать частью их семьи. Это был лучший день в моей жизни, и я не хотел, чтобы он заканчивался.

Но музыка продолжала играть, а мои мысли смешивались, становясь все более отдаленными. Звук пианино становился приглушенным, будто доносился издалека. Я все еще слышал его, даже когда мои глаза окончательно закрылись. Легкая улыбка тронула мои губы, пока я погружался в теплую, мягкую пустоту.

Музыка сопровождала меня в сон, как мягкий, любящий голос. Я чувствовал тепло… уют… любовь. Но в один момент в этом тепле появилась какая-то странность. Кончики моих пальцев и ног начали холодеть. Я попытался пошевелить рукой, но все еще не мог управлять телом… Музыка становилась все слабее, будто уходила куда-то далеко, а вместо музыки я услышал… Джеймса… его пищание.

— Закройте… окно… — прошептал я умоляющим голосом, желая, чтобы холод в конечностях ушел. — Мама… матушка Энн…

Мой нос замерз уже, как и губы, уши… зачем меня и тут мучают? Ну все же хорошо… может, в комнате было душно, поэтому они решили впустить свежий воздух в комнату? Но я этого не хотел, мне было холодно…

Внезапно перед моими глазами зажегся легкий свет… я не видел источник, я все не открывал глаза, но сквозь веки я видел свет, теплый и приятный. Что это было? Мне не было известно, но я хотел узнать, поэтому, зажмурившись, я все же открыл свои глаза и увидел перед собой огонек, маленький и теплый… спичка… это был огонек от спички. А спичку эту держал в своем клюве Джеймс, смотрящий на меня со страхом и какой-то надеждой…

— Д-Джеймс… — проговорил я, смотря на него со слезами на глазах… глаза слезились от холода. — Зачем ты зажег с-спичку, Джеймс? Нельзя жечь спички в доме, это опасно…

Джеймс посмотрел на меня с непониманием и шоком… он, все держа спичку в клюве, смотрел на меня круглыми глазками, словно не понимая, о чем я вообще говорю. О каком доме идет речь, если прямо сейчас я был на улице, около того злополучного дома, и лежал в холодном снегу, замерзая?

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/3rSZktYk/12.png)

Джеймс что-то чирикнул, а затем бросил спичку в снег и залез мне под голову, своим телом пытаясь поднять ее. Он продолжал чирикать и чирикать, словно рыдая от счастья, что я открыл глаза, что я проснулся, что я не умер во сне… в моем прекрасном сне…

— Нет… нет-нет… — проныл я, отказываясь верить в то, что все, произошедшее в этот вечер было не правдой, было лишь моей фантазией. Разочарование… глубокое разочарование сразило меня. — Энн… Энн, пожалуйста, домой… Энн…

Я заныл, слезы хлынули из моих глаз… нет, я хотел жить там, в семье Роуз. Я молил Бога о том, чтобы то, что я сейчас лежу в снегу — было лишь сном, но нет, это реальность. Гнилая, уродливая, мертвая реальность… по крайней мере навсегда такая для меня отныне. Этот прекрасный сон сломал меня… это был конец…

— Джеймс… — заговорил я, все не вставая с пола, все не вставая, даже не смотря на мольбы моей пташки. — Зачем ты разбудил меня, Джеймс? — после этого Джеймс замер и взглянул на меня с отчаянием, прося не говорить того, что я хотел сказать. — Лучше бы я умер! Лучше бы я умер там, вместе с ними!

Джеймс окаменел от моих слов. Его маленькие глаза округлились, а перья на макушке слегка приподнялись от потрясения. Он смотрел на меня, как будто не верил своим ушам, как будто надеялся, что я возьму свои слова обратно. Но я молчал. Джеймс медленно отвернулся, будто не в силах больше видеть меня, и, опустив голову, подошел к кучке черной, пыли рядом, словно там что-то было сожжено до пепла. Он прижался к ней всем телом, словно пытаясь найти в этом теплоту и утешение, и тогда я услышал его. Джеймс рыдал. Его жалобные звуки, такие тихие, но такие пронзительные, проникали прямо в мое сердце. Я пытался закрыть уши, закрыть глаза, но не мог — его боль была моей болью. Это я причинил ему это страдание. Я тот, кто должен был его защищать, был его другом и семьей. И теперь я сидел здесь, холодный и жалкий, и видел, как он, мой единственный друг, ломается из-за меня. Маленькое тело его дрожало, крылья слегка прижимались к земле, словно он пытался закрыться от всего мира. Это был не просто звук — это был крик души. Он боялся. Боялся остаться один. Боялся, что потеряет меня. Джеймс ведь был мне больше, чем просто птичка — он был моим другом, моей семьей, и он чувствовал то же самое. А теперь он услышал, что я хотел умереть. Что мне лучше было бы оставить его и забыться в вечном сне. Это убивало его, и я это видел.

Я почувствовал, как вина накатывает на меня, давя своим весом. Как я мог? Как я мог так с ним поступить? Джеймс не заслуживал этого. Он спас меня, разбудил, потому что не хотел, чтобы я замерз в снегу. А я обидел его, я сделал ему больно.

— Джеймс… — прошептал я, но птичка лишь сжалась еще сильнее, прижимаясь к пыли. Я видел, как его маленькое тело трясется от плача, слышал его тихие, почти человеческие рыдания. Он не хотел смотреть на меня. Он не мог.

Я заставил себя двигаться. Каждое движение давалось с трудом. Руки дрожали, ноги, кажется, вовсе перестали существовать. Снег лип к моей одежде, пробираясь под нее, оставляя ледяные полосы на коже. Я чувствовал, как мои губы пересохли, а дыхание стало рваным, но я не мог оставаться там, где был. Я должен был утешить Джеймса. Осторожно, будто он мог исчезнуть от одного прикосновения, я взял его в свои дрожащие ладони.

— Джеймс, прости… — мой голос дрожал, в горле стоял ком. Птичка попыталась вырваться, но я прижал его к своей груди, чтобы он почувствовал мое тепло, услышал биение моего сердца. — Прости меня, пожалуйста… Я… я не думаю так. Я сказал это… сказал это на эмоциях. Ты не заслужил этого. Ты спас меня… ты всегда спасаешь меня. Я никогда не оставлю тебя, Джеймс. Никогда.

Джеймс все еще дрожал, его маленькие крылышки бессильно повисли. Он издавал жалобные звуки, но я продолжал говорить, пытаясь заглушить эту боль:

— Ты мой друг, моя семья. Мы будем жить вместе, я обещаю. Пусть это не будет так, как в моем сне, но мы справимся. Мы будем жить, Джеймс. Я буду жить ради тебя.

Я почувствовал, как дрожь в его теле начала утихать. Он все еще тихо попискивал, но уже не так отчаянно. Его крылья вдруг обвились вокруг моих пальцев, и он прижался своей теплой макушкой к моей щеке.

— Спасибо, Джеймс… — прошептал я, чувствуя, как слезы катятся по моим щекам. — Спасибо, что ты есть. Я не оставлю тебя. Я обещаю.

Джеймс еще немного плакал, но постепенно успокаивался. Он крепче прижимался ко мне, его маленькие крылышки обнимали меня, словно он пытался защитить нас обоих от всего мира. Я продолжал его гладить, шепча извинения, повторяя, что я не уйду, пока он жив. Но в глубине души я знал, что это обещание — единственное, что удерживает меня.

Весь мир казался мне серым и мертвым, но Джеймс… он был моим светом, моей единственной связью с жизнью, он был моей птичкой-свечой. Только ради него я мог продолжать дышать, продолжать существовать, несмотря на то, что теперь этот мир для меня был мертвым. Там, во сне, я увидел тепло, ощутил его… там меня накормили, согрели, одели, приняли. После такого я уже никогда не смогу приобрести надежду, не смогу увидеть счастье хоть в чем-то… теперь этот мир — просто моя клетка, из которой я выберусь только вместе с Джеймсом.

— Ты… ты сжег ЩеноКота, пытаясь меня разбудить? — тихим голосом спросил я, взглянув на валяющуюся неподалеку сумку и снова на кучку пепла. Джеймс, мой маленький герой, дернул головой, словно пытался сказать, что ему не важна эта игрушка, хотя я и знал, что она была его любимой вещицей. Его глаза смотрели прямо в мои, полные любви и отчаяния. Он готов был пожертвовать всем ради меня. Раньше я чувствовал, как он разжигает маленький огонек тепла внутри меня, приободряющий и теплый, но сейчас я мог лишь притвориться, что он вновь зажег его, в действительности я заставлял себя не сдаваться…. Пока Джеймс борется за меня, я не имею права опускать руки. — Ничего… я сошью тебе нового. Не плачь… все хорошо. Пойдем домой…

Домой… ах, прекрасное слово «дом». Я бы хотел оказаться снова в доме, в тепле, в одеяле… но мой настоящий дом там — где Джеймс. Настоящий Джеймс! А тот Джеймс из сна лишь иллюзия… его нет… также, как и всего того гостеприимства семьи Роуз. Скорее всего. Я наблюдал за членами этой семьи ранее, особенно за Энн и Хио, так что, может, они и вправду были бы гостеприимны, может, они бы и накормили меня, но точно не оставили бы жить у них… их семья была такой дружной, такой милой, что я следил за ними в свободное время, надеясь, что их милый вид и отношения восполнят пустоту внутри меня. И это было так, я был счастлив, наблюдая за ними… многое во сне было правдой, я точно знал, даже некоторые шутки, которые я так и не понял, были взяты из разговоров Энн и Руби. Ах, а если бы мне открыли… хотя… может мне и открыли, но позже, когда я уже валялся в снегу, но я был не замечен, ведь за дверью меня не видно было бы. Но и знать правды не хотелось… нет. Не было у меня никаких шансов. Мне не открыли и точка! В такое будет легче верить…

Я, отбросив все мысли, наконец поднялся на ноги, которых почти не чувствовал, усадил Джеймса на свое плечо и начал собирать свои вещи, валяющиеся в снегу. Коробку почти закончившихся спичек я убрал в карман, а в сумку засунул моих марионеток, что выпали из нее, когда я упал. Все было засыпано снегом, что все валил с неба… я не был завален лишь потому, что Джеймс, видимо, очищал меня постоянно. Взяв сумку, я оглядел землю… ничего не осталось, лишь шапка, которую я сразу же надел на себя…

«Я еще надену эту одежду однажды…» — пронеслось в моей голове то, что я сказал Энн во сне… и вправду, я был в ней прямо сейчас. И еще долго буду в ней.

Вздохнув, я взглянул на окно, под которым лежал все это время. Заглянув в окно, я увидел, что кровать не было пуста… Руби спала в ней, я видел ее пышные розовые волосы. Нету у этой семьи никакой лишней комнаты, нету ничего. Сон — это сон… изначально не было и шанса на его реальность. В комнате, на тумбочке у кровати, догорала керосиновая лампа… ее огонек казался мне теперь недостижимым маяком. Как будто этот дом был кораблем, что уплыл от меня навсегда, оставив на берегу.

Я смотрел на это окно и свечу, будто это был последний осколок моего счастья. Как бы я хотел еще раз увидеть лица той чудесной семьи. Услышать, как Энн зовет меня к ужину. Почувствовать мягкий взгляд Ала, даже его недоверие теперь казалось таким теплым. Но это был сон. Всего лишь сон. И я больше никогда не вернусь в него, ведь я должен оставаться с Джеймсом… умру я — он уморит себя голодом… уж лучше будет, если он умрет от старости, а я повешусь, это будет намного менее болезненно.

— Прощай… сестрица… — тихо проговорил я, даже не желая, чтобы Джеймс это услышал, а затем развернулся спиной к прекрасному дому, направившись к моему холодному подвалу обратно по улице. — Спокойной ночи, прекрасная семья Роуз…

В окнах домов уже не горел свет, все легли спать… уже, должно быть, было 2-3 часа ночи. Я возвращался в темноте и тишине, что лишь иногда прерывалась лаем уличных страшных собак, но меня они не трогали, да и не видели. Я шел в спокойствии, раздумывая о сне…

Понятно, почему что я не мог и во сне поверить в то, что меня оставят. Таких детей как я — куча в нашем мире, я ничем не особенный… я лишь думал, что мне повезло урвать золотой билет, но нет, все лишь иллюзия. Я такой же, как и все дети-сиротки… нет никакого у меня будущего, никому я не нужен и никому не интересен. Все люди думают, что особенные, но, увы и ах, большинство из нас обычные и не заслуживают большего, чем все другие. Я просто очередной ребенок, которому не повезло, очередной ребенок, который умрет, и об этом никто не узнает. Такова моя реальность… остается только дождаться смерти Джеймса, которую я, конечно, желаю меньше всего в жизни, и тогда и настанет конец. Джеймс — мой последний лучик света, моя свеча, а я заблудившийся ребенок…

Жаль что в нашей истории никто не станет героем, никто никого не спасет…

(Иллюстрация: https://i.postimg.cc/DwsQYFsG/13.png)