Блоу всегда был таинственным, не изменяя себе в образе тихого и не особо контактирующего с другими мага. Его манера работать в одиночку часто становилась поводом для пересудов — кто-то видел в этом высокомерие, кто-то намёк на скрытые амбиции. Шёпоты за спиной не умолкали даже спустя годы. Впрочем, Блоу это не трогало. Он никогда не стремился оправдываться перед людьми — ведь он просто делал свою работу. Точно, безошибочно, так, что даже самые ярые сплетники вынуждены были признать его. И именно благодаря этой незыблемой уверенности в своих действиях он завоевал искреннее уважение тех, кто видел его в деле.
Те, кто всё-таки осмеливались заговорить с ним, неизменно отмечали холодную ясность его взгляда, будто Блоу мог видеть людей насквозь, никогда не опускаясь до их уровня. А потом он снова уходил в тень, оставляя лишь странный трепет, непохожий на страх.
Блоу был воплощением силы и грации. Когда он появлялся на поле боя, мир словно замирал на мгновение, чтобы стать свидетелем его триумфа. Его присутствие вдохновляло — маги, обессиленные страхом и усталостью, внезапно обретали второе дыхание. Казалось, сама уверенность Блоу передавалась другим, как искра зажигала в сердцах людей целое кострище.
Немудрено, ведь он был тем, кто мог в одиночку уничтожить орду демонов, и это не было бахвальством или приукрашиванием, вовсе нет, это было правдой, подтверждённой не один раз. Хвалебные речи о нём звучали часто, быть может, слишком часто, чтобы он мог их всерьёз воспринимать.
Однако за этим величественным образом скрывалась куда более земная правда. Плащ, что развевался в бою, был утеплённым, со вшитыми в него магическими камнями, которые обеспечивали терморегуляцию. Под плащом также было несколько слоёв одежды. В его дорожной сумке вместо магических артефактов лежали десятки пузырьков с лечебными зельями: от кашля, боли в горле, головной боли, простуды… всё, что помогало пережить суровую реальность, что так отличалась от его потрясающего образа.
У Блоу была одна простая тайна — его тело было хрупким. Уязвимым перед всем: холодным ветром, влажностью, переменой времён года, даже обычный сквозняк мог выбить его из строя. И, ну просто нелепо, он страдал от смены положения солнца на небе! Маг, способный остановить орду демонов, был бессилен перед собственным организмом.
Это почти смешно. Блоу стал бы самым запоминающимся анекдотом у простого народа, но для них он всё так же оставался символом силы и стойкости, вопреки реальному положению дел. Они не знали, каким он был в те минуты, когда переступал порог дома, Опиона, где попадал под чуткое внимание Мастера.
Там, вдали от их взглядов, он позволял себе согреться у огня, выпить зелье от першения в горле и молча признаться себе, что демоны были куда менее опасны, чем пойманный по пути домой сквозняк.
Сколько он себя помнил, с самых ранних дней детства, Руд никогда не знал, что значит страдать в одиночестве. Даже тогда, когда он ещё не понимал, кем был Киэльнод, его брат всегда был рядом. Тихий, но неизменно заботливый, Киэль словно стал невидимой опорой, что он, быть может, не всегда замечал, но без которой не смог бы устоять на ногах.
Киэль следил за ним с той же непринуждённостью, с которой всё живое дышит. Если у Руда начиналась лихорадка или бессилие в очередной раз приковывало его к постели, Киэль без лишних слов брал всё в свои руки. Он держал под контролем его водный баланс, давал то, что нужно, и удивительно быстро ставил его на ноги.
Руд никогда не спрашивал, как у него это получается. Ему просто не приходило в голову, что рядом могло и не быть этой тихой заботы. Киэль всегда был рядом, как что-то неизменное, как часть мира, без которой этот мир стал бы совсем другим.
Поэтому, когда случалось так, что Руд заболевал в отсутствие брата, во время его командировок, он переносил болезнь гораздо тяжелее. И дело было вовсе не в том, что Руд не мог позаботиться о себе сам — он прекрасно умел справляться самостоятельно. Но без Киэля рядом было одиноко.
Тишина в комнате становилась угнетающей, каждая минута растягивалась в целую вечность. Без заботливого голоса, подаваемого вовремя стакана воды или простого прикосновения брата Руд чувствовал себя брошенным. В эти моменты ему казалось, что весь мир отвернулся от него, оставив одного в темноте и слабости.
Но потом Киэльнод возвращался. Как всегда, неожиданно, посреди ночи. Мисс Рэн, добрая душа, связывалась с ним через шар связи, передавала новости о его состоянии, и Киэль, не задумываясь, бросал все свои дела. Его появление было быстрым и тихим: он входил в комнату, бесшумно подходил к постели и осторожно его обследовал, чтобы не разбудить.
И всё снова становилось хорошо. Казалось, даже воздух в комнате становился легче, а мир возвращал свои краски. Руд знал, что всегда может рассчитывать на брата, даже если тот был где-то далеко. Это знание согревало не хуже мягкого света лампы, зажжённой Киэлем, чтобы прогнать ночную тьму.
Руд болел часто, почти всегда затяжно, но болезнь никогда не становилась для него преградой. Даже в самые тяжёлые моменты, когда глаза резало от высокой температуры, а тело трясло от озноба, он чувствовал себя в безопасности.
Мастер был рядом. Он молча поправлял сбившееся одеяло, словно защищая Руда от невидимого холода, хотя в комнате было несколько магических камней, что грели не хуже печи. Его движения были мягкими, почти невесомыми, как у человека, знавшего хрупкость Руда лучше, чем он сам. Влажная тряпка, осторожно положенная на горячий лоб, приносила мгновенное облегчение, и Руд позволял себе закрыть глаза, зная, что в этот момент может себе позволить просто переболеть.
В жестах Киэля не было суеты, лишь спокойствие и уверенность. Это было чувство, к которому Руд привык с самого детства. Слабость его тела будто теряла власть, когда рядом был Мастер, и пусть жара могла иссушать мысли, одна неизменная истина оставалась в сердце: он не один.
Когда Руд в очередной раз слёг с лихорадкой, комната наполнилась привычной тишиной, нарушаемой лишь его хриплым дыханием. За окном медленно сгущались сумерки, а по полу стелилась тень от опустившихся штор.
Он устало прищурился, когда в комнате раздался едва слышный шорох. На краю кровати, словно по волшебству, появился пушистый кот. Шерсть густая, тёмная, с мягким отблеском в свете лампы.
Кот забрался ближе, свернулся клубком у его бока и уставился на Руда большими, почти гипнотическими глазами. Конечно, это был Киэльнод. Даже в этой форме его невозможно было не узнать.
— Знаешь, я ценю твоё желание согреть меня, — с хрипловатой усмешкой произнёс Руд, приподнявшись на локте и бросив взгляд на кошачью мордочку. — Но зачем ты превратился в кота? Неужели так нравится притворяться милым?
Киэльнод не ответил. Конечно, не ответил — кошки не разговаривают. Но его уши едва заметно дёрнулись, а хвост лениво обвился вокруг лап. Только чуть позже Руд уловил едва слышный ритм мурлыканья.
— Хитрый ты, — пробормотал он, вновь опуская голову на подушку. — Сам же жалуешься, что я тебя слишком крепко обнимаю, когда сплю.
Киэльнод всё так же молча смотрел на него, словно говоря: «Просто отдыхай. Всё остальное — неважно.»
Руд улыбнулся краешком губ, уткнувшись в одеяло. В теле всё ещё жгло, но в присутствии Киэля лихорадка казалась менее пугающей. Тепло, исходящее от небольшого тела, успокаивало лучше любого лекарства.
Утром, конечно, Киэльнод будет сдержанно морщиться от боли в рёбрах, шутливо ворча на Руда. Тот, конечно, снова не смог контролировать силу своих объятий. Озноб, пробивающий всё тело, заставлял его искать больше тепла, чем было нужно, поэтому, забывшись сном, он совершенно не заботился о благополучии кошачьего тела Киэльнода. Хотя… ну, наверное, будь Киэль человеком, он бы тоже не смог обойтись без последствий…
Подобное случалось не впервые, и Киэль никогда не жаловался всерьёз. И в следующий раз, когда Руд сляжет с лихорадкой, Киэльнод снова почувствует эту тянущую боль в рёбрах, когда Руд будет крепко за него цепляться в поисках тепла и утешения. Он снова будет ворчать с утра, а потом Руд признается, что делает это специально, а Киэль фыркнет, закатывая глаза и набивая сумку Руда зельями и засушенными травами.