Сумеречные сны

Все валится из рук. Краски текут по холсту и слоятся, в воздухе стоит душный спёртый запах масла, и свет с окна слепит левый глаз. На закате солнце просто невероятно вливается в комнату через большое окно, подсвечивая свежие мазки, но слишком уж бликует прямо Кавеху в роговицу. И вдохновение вроде бы есть, и масло он в своих графитах и чертежах смог отыскать, но всё не то…

Кавех никогда живописцем не был. Пробовал как-то в студенческие годы, но быстро понял — не его. Лёгкая тоновая проработка в завершение чётким ровным линиям от пера — вот его максимум. Но вот припрёт же засесть, позволить вспомнить рукам, поваляться в воспоминаниях. Кавех даже не особо понимает, что пишет: своды собора, внутреннее убранство, очертания людей, ищущих истину.

— Всё не то… — Он чувствует, как круги под глазами становятся ещё на тон темнее. — И где весь твой пыл, весь талант?

Кавех — исследователь, мечтатель: он убеждён, что выдающиеся люди могут обуздать любые начинания.

Он замечает тёмный силуэт в дверном проёме. Аль-Хайтам любит наблюдать его страдания. Каждый раз этот серовласый мужчина оказывается подле в моменты его унижения, разочарования самим собой, несостоявшихся проектов или нелепой неуклюжести в разбросанных чертежах. Хайтам словно специально там, где его быть не должно: заставляет чувствовать себя мечтающим о несбыточных целях подростком, но гордо поднимающим голову только для того, чтобы показать ему, этому несмыслящему в эмпатии идиоту, что он не обращает на его колкий взгляд внимания.

Кавех неосознанно выпрямляется, чуть вздёргивая носом, в который раз переписывая один из фрагментов свода. Он может хоть утопиться в порыве самокопания от неудавшейся работы, но нельзя показывать свою слабость. Никому и никогда. Особенно ему. Аль-Хайтаму.

Если Кавех совершит оплошность, упустит важную деталь, а его удача выскользнет из цепких ладоней, Аль-Хайтам будет первым человеком, который скажет ему что-нибудь колкое, то, что заденет до глубины души, каждый раз больно ударяя по самым чувствительным местам его сердца. Он не может отрицать, что каждый взгляд, каждое слово, исходящие от его чёрствого соседа, опрокидывают на него целый чан холодной воды, заставляя его так же насмешливо и едко вторить ему, чтобы только не больно, только бы никто не понял. Он никогда не признается секретарю Академии Сумеру, что очередные замечания и апатичные высказывания побуждают в нём неуверенность в себе и его творениях, повторяя и стирая уже и так идеальные чертежи или рисунки.

Ненадолго увлёкшись красивыми прямыми линиями солнечных лучей, проникающих из незашторенного окна, на его наполовину заполненный холст, Кавех задумывается над тем, что всё-таки ему совсем не нравится то, что он видит перед собой на мольберте. Всё это кажется таким пустым и отчуждённым, скорее даже отвратительным, и парень не понимает, что именно желает его душа в данный момент: выбросить это полотно к чертям собачьим или оставить как есть, попытаться вернуть этой работе хоть каплю выразительности, живости или хоть какой-нибудь экспрессивности.

— Твои вздохи слышны даже в гостиной. Ты можешь показывать собственное разочарование как-то тише?

Кавех невольно, но незаметно вздрагивает от неожиданности. Он небрежно и на короткое мгновение поворачивает голову в сторону зашедшего в комнату Аль-Хайтама, неуловимо проскользнувшего из тёмного коридора и сложившего руки на груди.

— Так может это ты перестанешь вслушиваться во все мои вздохи и ахи? Гостиная далеко, нормальный человек такого точно не услышал бы, — фыркает Кавех и едва сдерживается, чтобы не закатить глаза прямо перед лицом вечно раздражительного соседа.

Он не хочет никакой ссоры, тем более сейчас, когда старается удержать вдохновение в собственных скользких ладонях, а этот придурок словно хочет раздразнить, распалить его едва сдерживаемое раздражение каждый чёртов раз.

— Знаешь, я бы объяснил тебе, что к чему, но от этого вздыхать и ныть ты не перестанешь.

На минутку прикрыв уставшие и красные глаза, Кавех пытается считать до десяти, как его недавно учил Тигнари, но получается плохо. Аль-Хайтам — существо упёртое и асоциальное, но, даже для такого социопата, Хайтам уж слишком часто «радует» Кавеха своей раздражающей компанией. Он встаёт позади, всматриваясь в мазню на полотне, и его напряжённое молчание даётся Кавеху тяжело. Он садился за это всё, чтобы расслабиться. Непрошеное мнение соседа сейчас ни к чему.

Кавех не спал целые сутки, если не больше. Он пытался внести все правки заказчика как можно скорее, но в итоге просидел не вставая всю ночь и весь день. Казалось бы, после такого забега он должен был отрубиться на такие же сутки, но, видимо, мозг настолько вскипел, что Кавех так и не смог улечься в кровати. Он решил, что если спать не может, то займётся чем-то полезным, но, сев за новый проект, его замутило. Следовательно, Кавеху требовалась смена обстановки и рода деятельности.

— Крайне бездарная мазня для тебя, — прилетает ему прямо в спину. Кавех аж морщится. Дураку понятно, что подобные высказывания ни один художник не заслужит. Если человек выказывает недовольство какой-либо работе, то он просто идиот, ничего не смыслящий в разного рода искусстве. Не понимаешь — молчи и не высовывайся.

— Больно ты разбираешься в живописи… — шипит он, вспыхивая как спичка. — Сколько мне повторять, сколько просить, чтобы ты не лез в мою работу, чтобы ты не комментировал мои проекты и не высказывался о процессе, — Кавех настолько устал, а в голове у него настолько пусто и громко одновременно, что он готов расплакаться прямо сейчас. Он резко оборачивается на стащенном из кухни высоком стуле, угрожая кистью как кинжалом. — Даже если грибосвин научится говорить, он и то помилее тебя подбирать слова будет!

— Зачем ты мучаешь себя, если устал? — Аль-Хайтам читает его как открытую книгу. — Когда ты начнешь уже головой думать, подобный режим работы когда-нибудь тебя убьёт.

— Тебе-то какое дело? Я готов умереть ради искусства! А ты, видимо, просто не хочешь терять домработницу, — Кавех вообще уже теряет нить реальности. Он не задумывается, что слетает с его уст, говоря первое, что приходит в пустую голову. — Гениальный Аль-Хайтам жалеет бедного архитектора. Благородство! А сам-то? Может, ты меня у себя держишь, потому что понятия не имеешь, что такое чувства? Каково это — влюбиться во что-то настолько, что готов уделать этому часы, дни, годы? Положить перед этим душу. Умереть ради этого, — Кавех смотрит прямо в светлые леденящие глаза. Бездушные. — Ты вообще способен любить хоть что-то?

Хайтам смотрит на него хмуро. Он размышляет мгновение, что ответить, но решает вовсе не отвечать.

— Ты пил? — Спрашивает кратко. Будто на трезвую голову Кавех такого бы сказать не смог. Кавех моргает, трёт глаза. Он смотрел на Хайтама не отрываясь слишком долго.

— Нет. Я просто не могу заснуть, — кажется, краска успела попасть в глаза. Или не краска. Он настолько уставший, что слёзы текут сами. — Просто переработал. Не могу больше…

Хайтам убирает ладони от лица. Глаза Кавеха покрасневшие, в горле снова собирается ком. В момент он успевает потерять весь запал и все силы. Кисть выпадает из пальцев, глухо стукнувшись о деревянный пол.

— Ты невозможен, — Хайтам ловит кончиками сухих пальцев слёзы. Кавех смотрит на него пустым взглядом, даже будто бы сквозь него. Он где-то не здесь. Его голова гудит.

Он чувствует тепло тела перед собой, чувствует аккуратные прикосновения к лицу, ощущает этот душный запах масла и сандала. Он будто в трансе. Хайтам накрывает его губы, мягко сминая их. Это ощущается тяжело, Кавех невольно хмурится. Он хочет хоть что-то предпринять, сдвинуться, но энергии не остаётся ни на что. Еле шевелит губами хоть в какой-то попытке издать звук. Звук возмущения, звук отрицания, звук просьбы. В итоге выходит просто вздох. Тело кренится вперёд. Он врезается в лицо Аль-Хайтама, и что-то в нём открывает второе дыхание.

Кавех закидывает руки на крепкую шею, притягивая ближе к своему телу, чтобы почувствовать такое необходимое тепло. Хайтам большой. Хайтам похож на одеяло. Им хочется накрыться, уткнуться. Кавех чувствует язык, горячий, влажный. Ему жарко. Слишком душно. Он хочет вздохнуть. Глубоко, широко, полной грудью через рот.

Воздух спотыкается о чужие губы.

Хайтам напирает всё сильнее ни то выкачивая последние силы, ни то разгоняя энергию внутри. Кавех плывёт. Его лицо горит, когда по нёбу медленно лижут, вызывая странные ощущения. Кажется, он скулит. Норовит откусить этот грязный язык. Вырвать с корнем, чтобы Хайтам больше никогда ничего ему не сказал, больше никогда не помог, никогда не успокоил. Ему не хватает кислорода. Слюни текут как у собаки, а внутри всё разгорается жадность. Зудящая, колющая всё тело, губы, лёгкие, кончики пальцев. Он тянется к серым мягким волосам, к затылку, всё ближе, ярче. Он хочет зарыться в него целиком. Крепкая ладонь фиксирует под подбородком, сжимает пальцами щеки, поверх слёз и слюней. Кавех всё сильнее толкает язык в чужой рот, всё лижет, и лижет, и лижет.

Хайтам рывком отлепляет его от себя. Кавех не сразу понимает, почему он перестал ощущать тепло. Он с трудом поднимает веки, натыкаясь на затуманенные глаза секретаря Академии Сумеру. Совсем несобранного, раскрасневшегося, взбудораженного и лохматого. Кавеху криво усмехается. Видеть такого Хайтама похоже на его ежедневное желание ворваться в чужую комнату, раскидать ровно сложенные в стопки книги по всему полу, сотворить хаос, так не подходящий спокойной и размеренной жизни соседа. Вызвать эмоцию, ввести в дисбаланс. Мысли искрятся в воспалённой голове вспышками, сменяя одну картинку другой. Он закусывает нижнюю губу и прикрывает глаза. Быть может, ему это просто снится?

Кавех не знает.

Но знает точно, что ему безумно хочется продолжения, распалённое от одного только поцелуя тело жаждет большего, пульсирующее и уставшее. Хочет развеяться, откинуть подальше от себя навалившуюся тяжесть, но не знает, что скрывается за этими затуманенными глазами напротив. От неожиданного горячего шёпота, скользящего прямо в покрасневшее ухо, Кавех невольно покрывается гусиной кожей и ещё сильнее закусывает нижнюю губу, чувствуя металлический привкус во рту.

— Стоит ли мне нагнуть тебя прямо здесь, чтобы ты наконец решил отдохнуть?

Кавеху кажется, что эти возбуждающие слова забирают последние остатки его здравого смысла: он едва не задыхается, приоткрывая рот, чтобы хоть немного зацепиться помутнённой головой за отрезвляющие глотки воздуха. Кажется, будто слова, слетевшие с тонких пульсирующих от поцелуя губ, — лишь его чёртово воображение, ведь во взгляде Хайтама не проскакивает ни грамма смущения или сомнения. Он — полная серьёзность, несдерживаемый и переполненный апатией, словно то, что здесь происходит — обыденное дело, его собственное желание.

Его не пугает, что будет с ними дальше, как только Кавех решит ответить на его незамысловатый и откровенный вопрос, заданный скорее для того, чтобы поставить перед фактом, будто заранее знающий, что именно он скажет.

— Нагнуть? — как бы ни старался, Кавех не мог скрыть хрипотцы в собственном голосе и тяжёлого дыхания. Он облизывает губы, задумчиво отворачиваясь и делая вид, что размышляет над этим вопросом.

Он правда не знает, как бы поступил выспавшийся и отдохнувший, довольный выполненными заказами Кавех. Немного подумав, он решает, что провести время с Хайтамом звучит чересчур соблазнительно. Холодный раздражающий в жизни Аль-Хайтам рядом с ним становится ожившим вулканом, горячим и выжидающим. Опасным.

— Можешь попробовать, — всё-таки выдыхает Кавех с лёгкой ухмылкой и пальцами сжимает серые волосы сильнее.

Аль-Хайтам не улыбается и уж тем более не ухмыляется после положительного ответа, но Кавех замечает, как светло-бирюзовый взгляд, ранее застилаемый лёгкой дымкой, становится чётким, пронизывающим и заинтересованным. Его зрачки расширяются, а глаза распахиваются. Он не сдерживает взбудораженного выдоха, когда чувствует горячие прикосновения к своей заднице, внезапно сильно сжимающие и тянущие в разные стороны. Домашние тонкие и эластичные леггинсы абсолютно ничего не скрывают, только сейчас Кавех это понимает.

Мужчина не заставляет его возжелать поцелуев: впивается в его опухшие тонкие губы, сильно сминая их и облизывая широким мазком языка, врывается с такой же пылающей страстью в приглашающе приоткрытый рот. Кавех уже не сдерживает вздохов, ласкающих чёткий слух Хайтама, и отвечает с таким же напором, крепко сжимая чужой подбородок. Его пальцы не слушаются: скользят ниже, оглаживают сильную шею.

Кавеха всегда удивляло, почему Аль-Хайтам выглядел таким подтянутым, с рельефными мышцами на животе и с широкими плечами. Несмотря на то, что секретарь иногда занимался исследованием, его работа в основном была сидячей, нудной и выматывающей. Кавех не отрицал, что она была сложной и изнурительной, ведь тяжёлые коробы документов, нуждающихся в бережном и тщательном уходе, заставляли таскать их туда-сюда, но Хайтама он часто видел только читающим в своей комнате, гостиной или даже на работе. Словно любая свободная минутка была только для того, чтобы вчитаться в до ужаса важные научные трактаты. Но он, бесспорно, выглядел привлекательным в эти моменты, прямо как во всех банальных романах, про которые ему иногда говорила Фарузан. Начитанный и умный холодный главный герой.

— Ты отвлекаешься, — раздаётся хриплый голос прямо ему в губы, опаляя горячим дыханием, и Кавех не сдерживает тихого вздоха, граничащего со стоном, когда чувствует, как горячие шершавые ладони Хайтама медленно поднимаются и скользят к его стыдливо выпирающему бугорку спереди. Только сейчас он замечает, как сильно леггинсы прижимаются к его разгорячённому члену, сковывают и натирают.

— А что, я задел твоё эго?

Аль-Хайтам снова ничего не говорит, хотя Кавеху кажется, что тот едва сдерживается, чтобы не сболтнуть какую-нибудь очередную колкость. Он небрежно цепляется зубами за нижнюю губу архитектора, а после зализывает лёгкий укус горячим, словно раскалённая магма, языком и аккуратно целует в верхнюю. Едва не закашлявшись от обилия слюны во рту, Кавех наблюдает, как Хайтам медленно опускается на колени, прижимаясь бледной щекой к его внутренней стороне бедра. Его пылкое и тяжёлое дыхание внизу заставляет архитектора сжать пальцы на широких плечах Хайтама и прикрыть глаза от наслаждения.

Ему тяжело представить сидящего перед ним на коленях Хайтама, цепляющегося за его крепкие бёдра и опаляющего горячим дыханием полувставший член через тонкую ткань. Но представлять и не нужно, прямо перед ним такая необычная, даже удивительная картина, от которой разум Кавеха мутнеет с каждым взглядом. Он действительно не понимает, где грань воображения и реальности, отчаянно цепляясь ловкими пальцами за плечи, шею, волосы мужчины.

Кавех не сдерживает громкого стона, звонко раздающегося по комнате, когда чуть влажные от его же слёз и слюны ладони наконец освобождают его член из плена таких внезапно тесных штанов. Его член резко дёргается от неожиданной свободы и прижимается к низу живота, пачкая стекающим предэякулятом хлопковую рубашку. Он старается не смотреть вниз, туда, где прямо сейчас находится Аль-Хайтам, наглаживающий одной ладонью внутреннюю часть бедра, а второй — придерживающий его член, оттягивая крайнюю плоть, чтобы вскоре горячо выдохнуть на наливающуюся возбуждением головку.

— Погоди, ты-

Как только он опускает взгляд вниз, все слова мгновенно застревают в горле. Хайтам немного вытаскивает розоватый язык и прикасается к изнывающей головке, заставляя Кавеха немного выгнуть поясницу в наслаждении и ещё усерднее цепляться за голову мужчины. Бесспорно, Кавех не в первый раз видит подобную картину, но это… совсем другое! Аль-Хайтам — секретарь Академии Сумеру и по совместительству его самый раздражающий, надоедливый и нудный сосед — наблюдает за его реакцией из-под серой чёлки, тяжело дышащий и раскрасневшийся от возбуждения — это кажется чем-то просто непередаваемым.

Хайтам проходится широким мазком по всей длине вдоль распухших вен, нежно целует самый кончик, перед тем как плавно вобрать до середины. Во рту влажно и горячо, хочется больше. Кавех давит на макушку, невольно наваливаясь телом на голову секретаря, на что получает сердитый шлепок по бедру. Кавех едва не хнычет. Ему становится невыносимо душно и жарко, щёки горят огнём. Он пытается освободить пальцы из волос, дотянуться до чужой спины, но не может. Громкое дыхание через нос, вверх-вниз, за щеку и снова в горло, Хайтам сосредоточен на каждом своём движении.

Кавех сталкивает банку с кистями и палитру, стоявшие на столе ватманы и коробку с красками в попытках унять трясущиеся руки. Он пытается снять с себя рубашку, но Аль-Хайтам заглатывает настолько глубоко, издавая низкий задушенный стон, вибрацией отдающий по члену и дальше, и дальше добивающей волной по нервной системе. Кавех вздрагивает с рубашкой на голове. Его глаза закатываются от удовольствия: он дублирует стон Аль-Хайтама, откидывая голову назад. Проходит мгновение, как Аль-Хайтам выпускает его член изо рта, Кавех теряется в пространстве из-за вспышек удовольствия и складок рубашки перед глазами. Он заваливается назад, слетая со стула, так и не успев схватиться за Аль-Хайтама руками.

Приземление далеко не мягкое. Голову не отрезвляет. Но позволяет вздохнуть.

Он лежит на спине, пытаясь отдышаться, кажется, целую вечность. Голова ватная, а уши будто закладывает. Вокруг ни звука. И Аль-Хайтама будто и не было рядом с ним никогда. Кавех хочет закрыть глаза. Но что-то продолжает держать его в сознании.

Кавех подгибает руку под поясницу, доставая оттуда металлический тюбик масляной краски.

С его головы стаскивают ткань, открывая вид на резной потолок. Солнце уже уходит за горизонт, его лучи доживают последние минуты. Предсумеречная синева так быстро сменяет оранжевый закат.

Хайтам касается его талии мягко, чтобы не напугать. Он нависает над ним. Кавех сглатывает. Серые волосы обрамляются световым ореолом, будто Аль-Хайтам — сошедший до него Архонт. Величественный мудрый и всезнающий Аль-Хайтам. Причина его нервов, истерик и спермотоксикоза. Всегда желанный, но вечно раздражающий.

Кавех смотрит на его спокойное лицо ни то зачарованно, ни то бессознательно. Кажется, Аль-Хайтам что-то ему шепчет. Он не слышит. Он тянется ладонью к его лицу, но отвлекается на испачканные в краске пальцы. Видимо, тюбик масла под собой он раздавил. Тем не менее, зелёная рука его не останавливает. Он притягивает Аль-Хайтама к себе за очередным поцелуем.

Не сдерживает вздоха прямо в губы.

— Ты должен будешь отмыть меня от краски, — голова раскалывается всё сильнее. Кавех не выдержит их развязки. Ещё не начав, он знает, что отключится сразу же, как Аль-Хайтам заставит его кончить. — И уложить спать, — сквозь поцелуи.

Он чувствует, как нежность с каждым его словом всё больше струится из Аль-Хайтама. Хайтам любит, когда Кавех просит его. Просто просит. Неважно что: совета, вещи, помощь. Хайтам в такие моменты, хоть и не меняется в лице, вся его аура начинает становиться похожа на кота, дорвавшегося до ласки. Поэтому Кавех у него никогда ничего не просит. Ну, или старается этого не делать. Во всяком случае, для Аль-Хайтама проявить заботу под предлогом одолжения комфортнее, чем Кавеху просить внимание и любовь.

Его избавляют от штанов. Руки всё ещё путаются в ткани рубашки. Голая кожа покрывается мурашками. Кавех вздрагивает, когда Аль-Хайтам снова дотрагивается до его члена, мягко и ленно проводя рукой вверх-вниз. Он поджимается и тянет стон, Хайтам ловит этот звук губами, мелкими поцелуями уходя дальше по щеке, к уху:

— Я позабочусь о тебе, — кратко и по делу. А главное, Кавех знает, что так и будет. Хайтам позаботится о нём в любом состоянии.

Губы мужчины постепенно спускаются вдоль шеи, оставляя влажные следы, за которые цепляется прохлада, к ним неожиданно, но так желанно присоединяется горячий и гладкий язык, медленно скользящий по ключице и ниже к плоской груди. Он замысловато лижет тёмный и выпирающий от ласк сосок, разгорячённый рот накрывает его и недолго посасывает для того, чтобы вскоре оторваться и влажными поцелуями спуститься ещё ниже.

Кавех громко дышит, постоянно чувствуя нехватку прохладного воздуха. Жарко, даже несмотря на то, что он единственный, кто прямо сейчас голый в комнате. Становится ещё жарче, когда губы Хайтама снова невесомо касаются его изнывающей и истекающей капельками предэякулята головки. Он ненадолго замирает, когда горячее дыхание опаляет его член, а после коротким движением кончик языка проходится по самому верху — уретре. Кавех немного расслабляется от нежных прикосновений, но, словно читая его мысли, Хайтам не даёт ему передохнуть: тут же заглатывает до основания, расслабляя горло, и сжимает сильными ладонями его бёдра.

Он выгибается в пояснице, но его быстро прижимают к полу, не давая толкнуться ещё глубже и достигнуть пика наслаждения за один только раз. Рот Аль-Хайтама, несмотря на всю колкость, исходящую от него во время разговоров, способен доставить поистине и до ужаса яркое удовольствие, прямо до световых мушек перед глазами и кульбитов сердца в грудной клетке.

К великому разочарованию, Аль-Хайтам больше не двигается: только держит его пульсирующий член в тесноте рта. Его взгляд цепляется за Кавеха, и он клянётся всеми Архонтами, что замечает коварство на дне потемневших от возбуждения зеленоватых глаз. Кавех едва не хнычет от бессилия и желания почувствовать призрачный вкус наслаждения на собственном языке, когда достигнет умопомрачительного и яркого оргазма. Его ладони продолжают крепко держаться за плечо и серые волосы мужчины, не порываясь попробовать подтолкнуть чужую голову. Что, если Хайтам поймёт, как сильно он нуждается в разрядке и вообще в этом разгорячённом и крепком теле, придавливающем его сверху?

Кавех не может себе этого позволить. А тем более раззадорить колкого на поддразнивания секретаря. Хайтам просто обожает вскользь в разговоре упоминать то, что поймёт только он и вспыхнет от смущения и злости.

Неожиданно Аль-Хайтам сглатывает, и Кавех так громко стонет, что вздрагивает от собственного голоса, раздавшегося по всей комнате и наверняка спугнувший несколько птичек за окном. Он выпускает изо рта его пульсирующий и мокрый от слюней член, и архитектор может поклясться, что видит, как уголки тонких чужих губ приподнимаются в довольной ухмылке. Но ему кажется, что это скорее его воображение, немного больная фантазия о любившем долго дразнить во время секса Аль-Хайтаме, пока с губ не будут срываться слова, мольбы о скорой разрядке.

Мужчина утыкается носом в основание члена, пока его ладонь поглаживает яички, а вскоре и налитую головку. Он с силой проводит по горячему стволу, заставляя Кавеха сильно закусить щёку изнутри, и трётся опухшими и покрасневшими губами о головку. Это просто невозможно. На это невозможно смотреть без желания грубо схватить за серые волосы и насадить ртом на изнывающий от избытка возбуждения член, чтобы наконец-то прийти к пику наслаждения. Но Хайтам попросту не позволит этого сделать, особенно после слов о том, что обязательно позаботится о нём. Да и Кавеху, несмотря на всё желание наконец-то кончить, безумно нравится оттягивать удовольствие до самой боли в паху. Ожидание оргазма всегда приносит более яркие плоды страсти.

Кавех не успевает остыть ни на секунду, как и перестать издавать бесстыдные стоны, прорывающиеся сквозь плотно сжатые губы. Хайтам сжимает его разгорячённый член в плотном кольце пальцев, мучительно медленно проводя вверх-вниз и иногда надавливая большим пальцем на головку. Его протяжный стон становится с каждым разом всё громче, когда его член пережимают у основания, не давая кончить. Свободная рука мужчины скользит выше, цепляется за затвердевший сосок и с силой массирует его, иногда прищипывая. Кавех уже не знает, куда ему деться: тело хочет и полностью раскрыться, и мгновенно сжаться. Удовольствие окутывает его со всех сторон, словно тяжёлое одеяло, и заставляет дыхание прерываться, затуманивая разум всё сильнее, только чтобы в ней билась только одна мысль. Хочу. Хочу.

На несколько секунд, когда глаза Кавеха закатываются от наслаждения — возможно, он чуть не теряет сознания от нестерпимого уже возбуждения, — ласки мужчины пропадают, оставляя его тело в полном покое и прохладе, накрывающей целой волной. Хочется прижаться снова к чему-то тёплому и желательно крепкому, чтобы его придавили к полу так сильно, что никак не шевельнуться.

Кавех ничего не замечает, даже не слышит громкий звук стеклянного бутылька, ударившегося о металлический тюбик краски на полу. Он только выгибается дугой, когда прохладные и скользкие ладони оглаживают его член вновь, и тогда понимает, что Аль-Хайтам откуда-то достал бутылёк водянистого масла. В голове проносится мысль: «У него были на меня планы сегодня». Но это быстро отбрасывается куда-то в сторону, когда влажные подушечки пальцев оглаживают его колечко мышц.

Наверное, Аль-Хайтаму не стоит говорить, что, даже несмотря на суматошные и занятые дни с проектом, Кавех нашёл время для того, чтобы немного спустить пар и получить удовольствие. Однако, судя по быстрому взгляду на Кавеха, он понимает, что говорить и не стоит. Хайтам понимает всё сам, когда пальцы с лёгкостью вторгаются в него, касаясь мягких и чувствительных стенок.

Кавех резко хватается за крепкую шею мужчины одной рукой и толкает его на себя, чтобы наконец-то прильнуть губами к чужому лицу. Он сжимает изящными пальцами щёки Хайтама, заставляя его обратить на себя внимание — сфокусировать расплывшийся от возбуждения взгляд, — и вытаскивает язык для того, чтобы пройтись им по красноватым губам мужчины. Изо рта секретаря вырывается тихий выдох. Подразнить его совсем не удаётся, не сейчас, когда Кавех в полном его плену. Аль-Хайтам с напором прижимается к его губам, небрежно кусает их в каком-то садистском желании, и углубляет пылкий, полный страсти поцелуй, от которого бёдра начинают подрагивать, а чувствительные гладкие стенки сжиматься вокруг длинных пальцев мужчины.

Короткие ухоженные ногти легко соприкасаются с упругими стенками, вскоре заменяя их гладкими подушечками пальцев. Ждать такого желанного прикосновения долго не приходится — вместе с укусом нижней губы, пальцы мгновенно находят комочек нервов. Кавех задушенно стонет в раскрытые губы Аль-Хайтама и с появившейся откуда-то силой прижимает его к себе. Из-под влажных ресниц он замечает совсем помутневший взгляд мужчины, покрасневшее лицо и капельки пота, медленно скатывающиеся с висков вниз.

Кавех снова едва не хнычет, но уже от осознания, что прямо сейчас перед ним взбудораженный Аль-Хайтам, судя по всему возбуждающийся из-за того, что доставляет ему удовольствие. Это заставляет его свободной рукой скользнуть вниз по чужой крепкой груди, пробежаться кончиками пальцев по дёрнувшемуся от неожиданных ласк прессу и схватиться ладонью за твёрдый бугор, видневшийся даже через грубую ткань штанов Хайтама. Пока длинные пальцы мужчины толкаются в его горячее и изнывающее нутро, временами разводя их в стороны и с силой надавливая на простату, рука Кавеха с лёгкостью находит в штанах и влажном нижнем белье твёрдый и истекающий от нетерпения член секретаря.

— А-а…

Тихий стон удовольствия громко раздаётся в ушах Кавеха, и он не может сдержать своего, вторя ему, когда Хайтам обессиленно утыкается лицом в его вспотевшую шею, словно прячась от настигших прикосновений. Кавеху неудобно, так неудобно, что рука начинает болеть от положения, но ему абсолютно всё равно: он продолжает быстро двигать рукой на члене мужчины как может, постоянно утыкаясь запястьем в ткань штанов. Снова, словно читая все мысли, проносившиеся в голове архитектора, Хайтам свободной рукой приспускает собственные штаны и нижнее бельё, отчего снова тихо стонет в кожу Кавеха, когда его член освобождается от оков одежды, а прохлада оседает на разгорячённой плоти.

Кавеху безумно нравится слушать тихие и сдерживаемые стоны Аль-Хайтама. Он хочет услышать их больше, больше, пока не будет удовлетворён ими, поэтому с силой цепляется рукой за стоящий колом член, чтобы снова начать двигаться сначала в быстром, а потом замедленном темпе, пережимая основание, чтобы отомстить и оттянуть такое ожидаемое удовлетворение. Кавех хватает другой ладонью волосы Хайтама и крепко сжимает, оттягивая их, чтобы мужчина наконец-то отлип от поцелуев его шеи и позволил взглянуть на своё возбуждённое лицо.

Однако Хайтам не даёт ему внимательно рассмотреть его: длинные пальцы снова набирают темп, скользят в анус до самых костяшек, и к двум добавляется ещё указательный. Кавех громко и протяжно стонет, чувствуя, как мышцы живота постоянно напрягаются, а подушечки пальцев сильно и с каждым толчком касаются его простаты.

— А-ах, Хайта-ам…

От резких толчков, попадающих прямо по простате, лёгкого трения их влажных членов вместе, словно в каком-то жарком и страстном танце, мокрых поцелуев куда-то в оголённое плечо Кавех чувствует, как его крохи ещё не помутневшего сознания медленно улетучиваются. Его тело словно пульсирует от огромного количества ласк, обрушивающихся на него и доставляющих невероятное удовольствие — то, как может только этот заносчивый упрямец перед ним, покрытый испариной и покрасневший от возбуждения. Он знает, что вот-вот кончит: его пальцы на ногах поджимаются, подтянутый живот напрягается, бёдра содрогаются, стремящиеся поглубже и посильнее насадиться на чужие длинные пальцы, стоны всё громче и громче.

Неожиданно Аль-Хайтам кусает его за плечо — так сильно, что искры перед глазами, и это становится последней каплей перед тем, как сорваться, вкусить удовольствие, которое так старательно пытался доставить ему мужчина. Кавех выгибается дугой, приподнимая бёдра и невольно прижимаясь к стоящему колом члену Хайтама, пока густо и сильно кончает на собственный оголённый живот. Он падает безвольной куклой, глубоко и рвано дыша, и перед его глазами до сих пор взрываются фейерверки.

Кавех чувствует, как тёплые влажные губы прикасаются к его горящей щеке, мажут ниже и оставляют до боли в грудной клетке разнеженный поцелуй в уголке рта. В сонливую голову приходит только то, что это кажется бредом, выдумкой его помутнённого мозга. После полученного удовольствия, такого страстного сильного, он понимает, что ему хочется только провалиться в сон, подтянуть одеяло повыше и не выходить из комнаты до тех пор, пока окончательно не выспится.

Он даже не замечает, в какой момент его разгорячённое тело сталкивается с лёгкостью, пустотой и прохладой ночи, ветром скользнувшую из приоткрытого где-то окна. Аль-Хайтам снова исчезает так быстро, спонтанно, словно призрак, настоящая неуловимая и страстная фантазия в его снах. Он отключается быстро, но плавно. Темнота безвозвратно забирает его в свою негу, последнее, что успевает сделать Кавех — тихо выдохнуть с улыбкой.

В следующий раз, когда открывает глаза, Кавех видит закатные цвета. Он не сразу понимает, где находится и что происходит. Отодрав голову от подушки, осознаёт, что находится в своей постели. Один. В голове что-то сразу успокаивается, но он всё равно невольно хмурится. Кавех не чувствует себя отдохнувшим. Он облокачивается на изголовье кровати, залипая на неопределённое время в окно. Вечером всегда тянет прохладой.

Смена цветов небосвода всегда завораживала Кавеха. Он часто обращал внимание на природные явления, находя в них вдохновение для проектов. Будь то форма листьев, хаотичность ветвей или симметрия бабочек: в мелких деталях кроится истина.

Краски вокруг снова холодеют. Кавех думает, насколько он устал, но спать совсем не хочется. Думает о том, что пора снова садиться за работу, что хотел бы выпить или развеяться, сыграть в карты. Он старается не думать о том, что было до его погружения в сон. Старается не думать, почему спит в кровати, почему его тело чистое и приятно пахнет. Кавеху вообще особо думать ни о чём не стоит.

— Проснулся? — звучит тихое у двери. Кавех снова невольно вздрагивает. Хайтам перемещается почти бесшумно, снова стоит, прислонившись о дверной косяк, и смотрит. Кавех не видит, как тот смотрит, ведь всё ещё смотрит на небо.

— Проснулся, — просто отвечает он, тяжело вздыхает, нехотя добавляя: — Спасибо, что позаботился обо мне.

— Я сдерживаю обещания.

— Да. Это так, — Кавех слабо улыбается. Он всё-таки находит в себе силы взглянуть на Аль-Хайтама, из-за чего что-то внутри него неприятно покалывает. — Так и будешь там стоять?

— Не буду мешать, — легко кидает Хайтам, ленно разворачиваясь и собираясь уйти.

— Стой, нет. Я не про это, — пока не поздно проговаривает Кавех, — я не выгонял тебя… Я приглашал присесть.

Хайтам замирает в дверях, будто мгновение обдумывает сказанное, после принимая приглашение. Он с долей недоверия подходит к кровати, но после еле заметного похлопывания по простыням ладони Кавеха, всё же присаживается на самый край, вопросительно выгибая бровь.

— Ты хочешь что-то обсудить? — прямо спрашивает мужчина. Кавех на вопрос хмурится. Не то чтобы он хочет что-то обсуждать. Он и на разговоры то сил не находит. Просто неожиданно ему захотелось компании. Даже если это будет Аль-Хайтам. Было бы славно, если бы они просто посидели молча, но этот вопрос словно начало какой-то важной темы, и не то чтобы приятной.

— Наверное, нет, — не может же он просто сказать, что хочет, чтобы Аль-Хайтам просто посидел с ним рядом. Что он не хочет чувствовать сейчас себя одиноко. — Просто…

— Скажи прямо, — не без толики раздражения требует Аль-Хайтам.

— Просто полежи со мной. Не хочу быть один.

Хайтам долго и пристально смотрит на него, практически не моргая и поджав губы. Кавех краснеет под этим взглядом всё сильнее, а звонкое молчание только усугубляет неловкость. Он ненавидит показывать свои слабости, но слишком не в себе, чтобы фильтровать, что делать можно, а что нельзя.

Неожиданно Аль-Хайтам также молча ложится рядом. Они лежат так, пока солнце окончательно не садится, пока сумерки не превращаются в тёмную синеву, а на небе не показываются звёзды. Кавех пропадает в мыслях всё это время, не думая о чём-то конкретном, больше просто пялясь в одну точку.

Когда он всё-таки включается и, видимо, окончательно просыпается, то смотрит на соседа рядом. Аль-Хайтам возле него дремлет. Его вечно собранное выражение лица в такие моменты становится чуть мягче, а кожа, кажется, сверкает в лунном свете. Кавех не первый раз наблюдает, как его сосед спит. Это не приводит его в какой-то восторг или очаровывает, он просто любит наблюдать за этим в качестве исследования. Будто так он мог узнать Аль-Хайтама с новой стороны. Лучше его понять.

Кавех легко улыбается и переворачивается на бок. Он скользит кончиками пальцев по его запястью вниз, накрыв его ладонь своей. Хайтам чуть дёргается во сне, нахмурившись, рефлекторно чуть сжав его руку в ответ.

Аль-Хайтам медленно открывает глаза, его расфокусированный сонный взгляд делает его… милым? Хайтам утыкается в подушку сильнее, вздыхая, и подбирает руку Кавеха под себя, обнимая её, прямо как игрушку.

— Сколько времени? — тихо бубнит он.

— Не знаю, — шепчет Кавех. — Так ли это важно? Можешь поспать у меня.

Тот не отвечает. Он всё-таки заставляет себя открыть глаза и посмотреть на Кавеха. Его взгляд уставший, обременённый. Будто он чего-то очень долго ждёт или ему что-то тяжело даётся, на грани разочарования и очарованности.

— Если ты не против, — шепчет он горячо ему в руку, сжимая её сильнее.

— Не против, — Кавех вытаскивает свою руку из чужого плена. Он поддаётся вперёд, покрывая тёплые губы Аль-Хайтама своими. Просто быстрый ночной поцелуй и еле красные щёки. Ничего такого.

Он сразу же утыкается в грудь Аль-Хайтама, вдыхая его тяжёлый запах, и внутри у него что-то похожее на смущение, даже счастье.