«Перекрестье путей.
Мы за вечность успели друг друга узнать».
Об эльфах-скоя’таэлях говорят многое. Они – это стена стрел, не знающих промаха. Их жизнь – равно чья-то смерть, полусгнивший труп человеческого торговца на тракте. Может, это и так. Может, они несут хаос, пламя и гниль людского страха, шёпот по забитым наглухо ставням деревенских домов и испуганный писк людских детишек по худым лавкам.
Может быть. Иорвету никогда не было дела до чужих слов – значение имело лишь чужое оружие. Сколько клинков поднимут против них, сколько стрел и сабель взметнут его собственные эльфы? В конце концов, жизнь уже давно превратилась в однообразную возню из бессмысленной войны.
Воевать за нильфов – авантюра сомнительная, но уверенная сталь глаз на жёстком лице Фаоильтиарны не давала сомневаться. Их объединили под знаком «Врихедд», швырнули в пекло. Но даже посреди выжженных пустошей, бесконечных разведок и саботажа северных войск иногда появлялась возможность поднять взгляд от копоти и трупов, обратиться к тому, что некогда считалось едва ли не святым.
К лесу.
1267 год, разгар войны, а воздух слишком чист и тих. терпко-еловый запах не лезет в нос, подобно привычному смраду крови и железа. Спокойствие такое, словно уже умер, словно Остров Яблонь уже принял в свою свежую зелень рощ. Впереди, за деревом – высокий звон лютни, медленный перебор тонких струн.
Пальцы тянутся к старой флейте, но замирают на полпути. Только шаг становится осторожнее и тише. Не уничтожить этот миг покоя, не прервать музыку, не прогнать проявление чужой жизни.
Эльдайн – это подтверждение того, что скоя’таэлей объединяют не только битвы и общие мечты о былом величии. Доказательство, что и говорить можно о чём-то, кроме вечной войны. Они с Эльдайном вообще говорят редко: просто лютня поёт, иногда ей вторит тихий, хрипловатый голос, тянущий ноты родной эльфской речи, просто сам Иорвет порой может вступить низкой трелью флейты. И всё-таки, говорить им легко, несмотря на то, что Эльдайн – не Исенгрим, даже не Киаран. Каждый раз, когда стихает музыка, фляга с можжевеловой настойкой кочует из рук в руки – по очереди, не чувствуя ссадин на огрубевших от боёв руках. И почему-то сейчас, несмотря на вечерний холод, костёр не нужен.
Да, слова и не нужны, потому что они, если поток не сдерживать, как горсть ягод посыпятся ненужной, с годами усвоенной горечью и глупыми фантазиями. Что может спросить одно дитя войны у другого? Помнишь ли жизнь свою «до», родной кров, утра без заточки сабли и что-то, кроме подстилки из листьев?
Прошлого больше нет. Есть только настоящее – испещренное кровью и злобой, но живое до звона, жгучее, яркое.
– Добрались без приключений?
У Эльдайна голос юный. Он гораздо младше Иорвета, уступает и Киарану – может, поэтому тон кажется таким лёгким, смешливым, небрежным.
– Я бы сказал, – Иорвет позволяет себе прислониться затылком к дереву и кинуть усмешку, – с ярким кортежем.
Эльдайн не смеётся, но улыбка его – не злой оскал даже, напоминает довольного собой ребёнка. Действительно, установить в два ряда пики с наколотыми головами аэдирнских вояк – это внушительно. По крайней мере, для соратников этих самых аэдирнцев: лично Иорвету бешеный энтузиазм Эльдайна казался ребячеством. Новый глоток настойки приятно катится по гортани, единственный глаз прикрыт лениво. Сейчас – можно.
– Не то, чтобы мне было интересно, где трупы. И всё же, куда вы дели две дюжины обезглавленных тел?
– Отправили кормить деревья, – в вечном мраке Синявой Пущи сверкнула едкая зелень глаз, – Нет, копать было не лень. Тут другая задача – не повредить корни…
Если б Иорвет его не знал, мог бы принять выражение лица Эльдайна за мечтательное, но знакомый огонь в его глазах полыхал беспощадно и слишком сухо, даже сосредоточенно. Будто то, что капитан скоя’таэлей Аэдирна пытался выставить простой игрой, давно стало для него лишь серым куском окружающей действительности.
Если раньше на этом диалог бы оборвался, то сейчас что-то казалось не так: Эльдайну хотелось говорить, его пальцы беспокойно скользили по стройному грифу, нервно царапали, не оставляя следов. А под пальцами у него всё ещё кровь забилась… И Иорвет наверняка знал – кровь не его, не Эльдайна.
Он смотрел так, как однажды сам Иорвет в свете костра нервно поглядывал на Исенгрима. Тогда полковник всё понял: выдохнул тихо, передал набитую травами трубку, прошершавил хрипловатым голосом краткое «Что?».
И Иорвет, немного хмельной, замёрзший и вымотанный, ответил, выдал со всей желчью и ненавистью, что жизнь – просто сука, что смерть разменивает монеты жизни грязно и неправильно, что… Он тогда не смог договорить, потому что грубая рука взлохматила небрежно его волосы. Иорвет тогда не получил ответа, но отчего-то все сомнения ушли. Он будто вернул себе себя – словно вспомнил, что давно не мальчишка, что пару сотен зим уже пережил, что подписался на вечный бой сам.
Он сейчас ждёт, что Эльдайн повторит его слова, а сам – готовится сыграть для него Фаоильтиарну, который за тысячи миль от них.
Только Эльдайн – не Иорвет, с обкусанных губ летят совсем другие слова.
– Хочу, чтобы они, – он плюёт это слово с ненавистью, – запомнили. Меня, тебя, нас – всех, кого попытаются насадить на клинки. Я уже не задаюсь вопросами «за что нам это» и «почему». Задавался раньше… До первой крови на моих руках.
Иорвет душит в себе усмешку: идейный. О, он сам был таким когда-то, ещё до появления «Врихедд», до Фаоильтиарны, до Нильфгаарда и целенаправленной войны… Не меньше века назад, когда взял в руки верный лук, который стал надёжнее молитв и надежды.
Прямая ухмылка Эльдайна, наверное, уязвит. А может, он даже не заметит, поглощённый своим огнём. Иорвета волнует не это.
– Людская память коротка. Ты думаешь, они помнят хоть одно лицо, сгинувшее при Шаэрраведде? Ты думаешь, – голос колет намного острее еловых игл, – что они вообще различают наши лица? Тогда ты слишком хорошо о них думаешь.
Иорвет бить не планировал, но удар достиг цели – дрогнули пальцы, сжимающие тонкий гриф. Что дальше: ответный выпад?
Эльдайн поднимается с обитого мхом бревна, и голос его слишком тих.
– Пойдём к Кэдва Гэнвид.
И они правда идут туда. Недалеко, совсем рядом, всё ещё под сенью тяжёлого покрывала тёмной листвы – к старым руинам. Сейчас там пусто: ни эльфа, ни человека. Только незримые тени давно умерших, полуразрушенные статуи древних скульпторов Старшей Расы. Их взгляды так тихи и безмолвны, как оборванная давно струна. Молчаливый камень хранит память и боль, сколы от грубого человечьего вмешательства, только память не осквернить ни оружием, ни огнём, ни злобой. Иорвет не любит кладбища – сама их жизнь стала подобием могильных плит: раньше, позже, какая разница? Но Эльдайн смотрит совсем иначе, с непривычным трепетом касается самыми подушечкам пальцев мраморного Знающего.
– Я уже почти забыл свой дом в Аэдирне, но помню каждый угол этого кладбища. Мне не нужен свет, чтобы найти наощупь любой из памятников, я знаю каждую подпись у основания памятных камней, – в голос Эльдайна возвращается былая злость, – Но этого недостаточно, понимаешь? Я хочу невозможного, если стремлюсь остаться в кошмарах людей? Пусть их боль станет сильнее, чем наше отчаяние.
Это был их последний разговор.
***
О смерти Эльдайна Иорвет узнал не сразу, о месте его последнего приюта – и вовсе случайно. Как и у многих, похороненных в Кэдва Гэнвид, статуи у Эльдайна нет, лишь неприметное захоронение. О том, что здесь именно он, Иорвет догадывается только по оставленной рядом лютне: он помнит прекрасно эту крошечную вмятину на корпусе и сбитую колку.
Иорвет его недооценивал: о кошмаре Синявой Пущи до сих пор говорят, и над ней всё ещё вьётся туман суеверного страха.
Эльдайн лежит здесь недвижимым уже четыре года, а у Иорвета прибавилось не только шрамов, но и горечи. Древние руины покрыты тонкой коркой льда.
Бережно смахивая с лютни снег, Иорвет кладёт рядом ветку омелы, и замёрзшие пальцы скользят по флейте.
«Как сложу свою песнь, как сниму звон оков,
Буду ждать тебя здесь,
На разрыве ветров».