Изо дня в день Эи каждый вечер смотрела в грязное окно, наблюдая за людьми, снующими туда-сюда, слушая шум злосчастного дождя, который никак не заканчивался несмотря на то, что сезон дождей уже давно остался позади.
Сквозь перепачканное стекло мир богопротивно искажался, а, может быть, он был искажен в глазах самой Эи? Капли холодного и неугомонного дождя выстукивали причудливый ритм, в котором девушка слышала лишь голос своей погибшей сестры. Всю дорогу залило, как во время наводнения, а нескончаемый поток устремлялся в ливневки все с большей скоростью. С покатых крыш соседних домов безудержно стекала вода. Жители района бежали по лужам, вздымая в воздух холодные капли, прятались под зонтами, не желая вымокнуть до нитки.
Вдалеке громыхнуло, оглушительно, но не настолько, чтобы Эи пришла в себя. Молния ударила где-то совсем рядом, ослепляя ее, но всего на мгновение в отражении она увидела себя. Побитая, грязная, растрепанная и как будто совсем неживая, подобно Макото, что уже несколько недель лежала в сырой и холодной могиле.
Эи осталась одна, как она считала, никому ненужная, всеми забытая и оставленная, желающая лишь одного — поскорее воссоединиться с семьей. В монотонном звуке дождя, бьющем по черепице, девушка слышала голос, столь родной и любимый голос. Быть может, это была ее сестра, с сожалением смотрящая на нее из-за тяжелых свинцовых туч, что затянули не только небо, но и душу. Быть может, в этом дожде Макото сетовала о том, что умерла она, а не Эи. Может, так оно и должно было случиться, и просто судьба сделала свой ход, небрежно перепутав близнецов.
— Проклятый дождь…
Несмотря на то, что в каждом ударе хрупких капель о крыши, вывески, фонари и холодный асфальт, Эи слышала голос сестры, несмотря на то, что видела ее силуэт в утреннем тумане, пелене дождя, она каждый день неустанно стояла у окна, словно фарфоровая кукла.
На похоронах Эи не проронила и слезинки, но плакала каждый божий день в своей пустой и холодной комнате, продуваемой всеми ветрами. Холодно, так чертовски холодно и одиноко, но она говорила себе, что заслужила. Все это заслужила: боль, разрывающую плоть, ломающую кости в труху, вырывающую органы один за одним без жалости и милосердия, пустоту в душе из-за потери самой себя. В этой жизни без Макото она осталась кусочком пазла, который никуда больше не подходил.
Эи села за захламленный стол и достала из пачки сигарету. Она не могла порезать себя, чтобы выместить все, что копилось внутри изо дня в день, просто не хватало сил уродовать тело, так похожее на ее… Но подсознательно все же стремилась к смерти: бутылки на столе, десяток уже докуренных пачек сигарет и нож, все же ожидающий часа, когда ей хватит сил вскрыть себе глотку.
Закурила. Обжигающий дым похлеще самого сильного яда, но дарящий иллюзорное спокойствие, всего на пару минут заглушающее внутренний крик, который никто никогда не услышит. Эи не ела уже несколько дней, на полу стояли пакеты с продуктами, но у нее не хватало сил даже их разобрать. Взгляд фиолетовых глаз упал на один из них, и внутри все сжалось. Обычно готовила Макото…
Глубокий и тяжелый вздох, затяжка, еще одна, за ней другая, и вот сигарета истлела. Эи зарылась руками в волосы и громко застонала, словно в предсмертном крике, открывая дорогу всем чувствам, что бурлили внутри. Новая сигарета… еще одна… и еще… еще…
Стук в дверь в абсолютной тишине задымленного и воняющего табаком дома казался стократ усиленным, тяжелым и грузным, как будто стучал не один человек, а сразу десяток, нет, сотня. Эи затушила сигарету и, натянув рукава своей перепачканной кофты, вытерла опухшее лицо. Копна волос на голове противно растрепалась, никаких следов от прекрасной косы не осталось еще неделю назад.
Она брела к двери нехотя только для того, чтобы накричать на гостя, отправить его восвояси и вернуться к своим мыслям и страху. Девушка вела рукой по обоям, чтобы не споткнуться в темноте, хотя, быть может, стоило отпустить ориентир и упасть. В темноте коридора Эи видела фотографии себя и Макото, и, наверное, их пора снять, но рука не поднималась.
— Эи, я принесла еды, — за дверью послышался приглушенный и обеспокоенный голос Яэ Мико. — Опять даже не впустишь меня?
Эи встала спиной к входной двери и посмотрела в потолок. Мико приходила каждый день даже после того, как они расстались. Сгоряча, возможно, ошибочно их связь оказалась разорвана, а сама Эи все дальше и дальше отталкивала ее, несмотря на все попытки оной начать все сначала. Не было причин расставаться, они были счастливы, но смерть Макото перечеркнула все — не хватало сил любить, когда она уже никогда не полюбит.
— Впусти меня, пожалуйста. — Мико ударила своей миниатюрной рукой по двери, словно вымаливая разрешение войти. — Я люблю тебя, дай мне помочь тебе, дорогая…
И в ответ ничего: Эи медленно сползла по двери вниз и села на пороге, согнувшись и обняв колени. Больно, очень больно слышать, как она умоляет, но нельзя впускать ее внутрь, давить на нее своим ничтожным существованием. Эи отпустила, как сама считала, поэтому и Мико отпустит… со временем.
— Знаю, ты там, — на выдохе с тяжестью сказала Яэ. — Послушай, мы справимся вместе, просто доверься мне, умоляю.
Дождь стократ усилился, словно Макото плакала о том, что ее сестра все еще может быть счастлива; так думала Эи, но для Мико это были слезы сестры возлюбленной о том, что та упускает столь ценные дни жизни, которая может оборваться в любой момент.
— На работе все так смешно, — нервно засмеялась она. — Сара выполняет все твои задачи, но мы уже не можем придумывать отговорки. Выйди если не для меня, то ради наследия Макото… Все ее проекты перешли к тебе. Мы напортачим без тебя…
На секунду Эи показалось, что за тяжелой деревянной дверью послышался всхлип, горький и жалостливый, но уже в следующую секунду все это смыло болью в груди. Проекты… ее проекты, над которыми сестра так корпела и днем и ночью. Нет, они не нужны, Эи хочет лишь одного — чтобы ее Макото вышла из-за угла и призналась, что все это лишь идиотская шутка.
Ярость и раздирающее изнутри чувство неполноценности, прожигающее вены, заставляющее артерии нервно пульсировать и вздуваться… Как ты могла меня оставить, почему не забрала с собой, как мне жить без тебя. Эти и многие другие ядовитые мысли крутились в голове, туманя рассудок и вызывая гнев. Но не к Макото, а к самой себе.
Эи закричала, и крик ее эхом раздался в пустом и уже чужом доме. Она вскочила на ноги и сорвала фотографию Макото с крепежа. Та с треском упала на пол, и рамка разбилась вдребезги. Осколки стекла разлетелись во все стороны. Вспышка молнии: в свете Эи увидела себя в каждом из кусочков стекла: грязную, бледную и мертвую… Не контролируя движения, она упала на осколки, и те впились в ее колени, порезали ладони, но никакой боли не было, только всепоглощающий гнев. Одним резким движением Эи вырвала фото из разбитой рамки и порвала… Напрасно.
— Эи!
Осознание пришло со следующей вспышкой молнии. Девушка широко раскрытыми глазами посмотрела на разорванное пополам фото: на одной части она, а на другой Макото. Единственная фотография у столь любимой ее сестрой сакуры на горе Ёго уничтожена и будет забыта. Дрожащими руками девушка попыталась совместить их, будто надеясь, что сейчас они срастутся и фото восстановится, но ничего не происходило. По бледным пухлым щекам градом полились соленые слезы. Эи провела рукой по лицу сестры, окрашивая бумагу в красный цвет.
Грохот разбитого стекла заставил вздрогнуть и ощутить боль от осколков, все глубже впивающихся в мягкую кожу. Похолодало, а звуки дождя стали громче. Эи уронила кусочки фотографии на пол и взвыла, глядя на то, как Мико влезает в окно, совсем не думая о том, что может порвать свой любимый дорогой костюм. Взгляд зацепился за осколки тяжелой вазы, которой Яэ разбила злополучное стекло, что так долго скрывало их друг от друга.
Мико бежала к Эи мокрая, путаясь в порванных штанинах розовых брюк, но целеустремлённо и яростно, не думая о том, что может сама изрезаться. Секунда, и Эи вздрагивает, оказываясь в объятиях некогда любимой, а может, и до сих пор, девушки.
— Я не уйду, — тяжело дыша, выпалила она. — Никогда больше отсюда не уйду…
— Мико…
— Мы справимся, вместе справимся.