— Ты даже представить не можешь, как же с тобой тяжело. Ты грубый, вспыльчивый, неблагодарный, и это в хорошем настроении! В плохом же... — Мерлин запнулся. Были подозрения, что продолжать, да и, в принципе, начинать сию гневную тираду — не лучшая идея. Если что-то пойдёт не так, если Артур вдруг вспомнит, как вероломно стреножили его волю, пусть и для его же блага, он и так будет несколько зол. И нелестные речи вряд ли повысят шансы пережить королевский гнев. Хотя, если Артур вспомнит о колдовстве своего слуги, тем более, о таком колдовстве, то Мерлин погиб в любом случае, так хоть моральная компенсация будет. Ну, когда ещё выдастся возможность, высказать своему королю всё, что он думает, и полюбоваться не на ослиное высокомерие, а на искреннее сожаление? — Ты не брезгуешь побоями и, что самое раздражающее, наотрез отказываешься это признавать. «Ну ра-а-азве это избиение, Ме-е-ерлин? Я ж любя! Персивалю от меня сегодня сильней досталось, и он не в обиде, не будь девчонкой». Вот только я не Персиваль, я вообще не рыцарь, от тебя мне достаëтся не на тренировках, турнирах и прочих пропитанных насилием мероприятиях, на которые твердолобые дурни вроде тебя суются добровольно и с энтузиазмом. Знаешь, сейчас в это сложно поверить, но я ведь даже твоим личным слугой быть не должен. Ученик лекаря — вот судьба, за которой меня отправили в Камелот, травки да скляночки. На летящие в меня металлические кубки и штемпеля, на твои любовные шлепки, затрещины и прочую подобную дрянь я не подписывался. А ещё твоя странная привычка ни с того ни с сего меня трогать, то по волосам треплешь, то якобы пыль с моей одежды стряхнуть пытаешься. Порой, кажется, что это куда хуже летающих увесистых штук и словесных оскорблений. Не больно, кто-то скажет, даже почётно — король лично уделяет драгоценное королевское внимание! Вроде бы, да, и, не буду отнекиваться, Артур, я хочу твоего внимания. Наверно, больше всего на свете хочу именно его. Сильного, искреннего и хоть ненадолго направленного лишь на меня. Но не такого. Те твои прикосновения — это не что-то дружеское, как между тобой и рыцарями, не знак, что ты, видишь во мне равного. Скорее наоборот — есть в них какая-то властность. Понимаешь о чём я? Как некоторые люди поглаживают псов, когда те хорошо себя вели и заслужили, так ты гладишь меня. Посмотрите, какой Мерлин сегодня хороший, все приказы покорно исполнил и даже не рычал, ну-ка к ноге, за ушком почешу. Будь я псом — восторженно повилял бы хвостиком. Но я человек. А людей нельзя, просто брать и трогать, когда тебе вздумается, подобное могут очень превратно истолковать. Ты знаешь, что про нас ходят слухи не самого пристойного содержания? Будто бы мы, ты и я, вместе, как... — Мерлин сглотнул, облизнул пересохшие губы. Говорить такое вслух, тем более своему королю, пусть и зачарованному, оказалось слишком неловко. Сердце принялось судорожно сокращаться, походу, оно пыталось разорваться, лишь бы заткнуть Мерлина. Мозг, также болезненно пульсируя, приказывал не продолжать, прикусить язык, замолкнуть, желательно навсегда. Но слова... Их было слишком много, они пробыли взаперти слишком долго и, получив сейчас шанс на свободу, не собирались его упускать, — как мужчина и женщина. Только сколько ни зови меня девчонкой, а всё равно никто из нас не женщина. И никто из нас не из... них. Я ведь говорил почему покинул Эалдор? Не уверен, слушал ли ты меня. Да оно и не важно, на самом-то деле. В тех бормотаниях о тесноте и желании найти своё место не было толковых ответов. Я ушёл по двум причинам, о первой я никогда тебе, даже такому тебе, не скажу. Думаю, я чисто физически не способен этого сделать, мой язык просто отсохнет при попытке или что-то в этом духе. Вторая же... я никому об этом не говорил, но уверен, многие в Эалдоре и так знают. Эалдор — тихая, небогатая и скучная деревенька. В ней никогда ничего не происходило, когда я там жил, головорезы Канана — и те не свирепствовали. Потому, когда через Эалдор вдруг поехали рыцари, для меня это стало событием. Я никогда ещё не видел благородных людей так близко, понимаешь? Артур, ты понимаешь? Да что ты можешь понимать... Я был в восторге, хотел запомнить этот момент, тогда ведь ещё не знал, что мне выпадет честь созерцать кое-чью благородную физиономию каждодневно, почти без выходных. Один рыцарь выглядел таким сказочным и нереальным, таким чужеродным в моей серой, монотонной действительности. Разумеется, я смотрел. Всего лишь смотрел. Может слишком восторженно, пристально, навязчиво, но без дурных мыслей. А он улыбался мне. Болтал со мной. Просил что-либо сделать для него, просил, не приказывал, и не гнал, даже если я был неловок и нерасторопен. Благодарил. А я, слышавший раньше ото всех кроме матери лишь ругань, радовался чужой доброте. Ну, улыбался в ответ, вертелся рядом. Может я был надоедлив. Возможно, какие-то мысли слишком явно читались в моём взгляде. Восхищение статью и красотой. Я считал его красивым, до сих пор считаю, не вижу смысла отрицать. Но я никогда не имел в виду ничего... странного. Знаешь, я ведь особенный, необычного во мне куда больше, чем ты можешь себе представить. Но нельзя же быть особенным во всём. В каких-то вещах нужно быть и обычным, ничем не примечательным, нормальным. Я заслуживаю того, чтоб хоть в чём-то быть нормальным. А тот рыцарь и его друг, они просто взяли и… и... и отобрали этот, пожалуй, единственный кусочек нормальности. Отобрали, Артур, потому что захотели, потому что могли, понимаешь? Вот как Моргана с Агравейном забрали у тебя Камелот, как-то так сделали и со мной. Только за Камелот мы ещё можем побороться, а мне своего уже не вернуть. И знаешь, что самое неприятное? Меня предупреждали. Мой друг, Уилл, помнишь Уилла, хорошего мага, использовавшего свою силу ради защиты дома и близких людей? — Да, Мерлин нагло лгал, но небеса! Ему так хотелось ввернуть что-нибудь хорошее про магию, дать своему королю такой нужный светлый пример, сделать смерть друга не напрасной. — Ему одного взгляда на наших гостей хватило, чтоб понять, чем всё кончится. Он говорил мне. А я не слушал. И потом, когда всё случилось, просто не мог посмотреть в его глаза. Вообще ни в чьи не мог. Казалось, все видели, что Мерлин, мальчишка, который и раньше-то был немного того, теперь стал ненормальным окончательно и бесповоротно. Думаю, мама поэтому решилась меня отпустить. Всю жизнь она держала меня рядом с собой, делала всё возможное, чтоб я смог влиться в общество маленького, тихого Эалдора, о жизни за его пределами и речи не шло, а тут вдруг Камелот, королевский дворец и мамин знакомый, готовый меня в нём принять... Я был рад, понимал, что в Эалдоре счастливо жить точно не смогу. Прямо мне ничего не скажут, но я-то знаю, никто не забудет о грязи, в которой я вывалялся. В то же время тревожился — неужто и родной матери от меня противно? Она не сказала ни одного злого слова и была ласкова, как всегда, но она высылала меня с глаз долой. Но, знаешь, её решение оказалось верным. Камелот встретил меня казнью, потом темницей, потом... потом ты и сам помнишь, случилось много всего. Меня это отвлекло. Происшествие с рыцарями стало таким далёким и не важным. Всё, что было до Камелота стало не важным. А в Камелоте началась моя жизнь, настоящая, значимая, и я почти забыл... Почти. Не понимаю, когда всё свернуло не туда. Когда во мне начали видеть человека, согревающего твою постель? Когда даже близкие, называющие меня своим другом люди, вроде Гвейна, перестали видеть в таких шутках на мой счёт что-то зазорное?

Ох, Мерлин всегда был болтлив, но столько слов за раз никогда прежде не выдавал и такую невыносимую сухость во рту не чувствовал. А вот глаза ощущались мокрыми, похоже, вся присутствующая в его теле влага устремилась к ним и уже было хлынула наружу, но тут до ушей долетел всхлип.

Чужой всхлип.

Мерлин вдруг осознал, что хоть и разговаривал с Артуром всё это время, но ни разу за всю тираду на него не смотрел. Постепенно обугливающиеся в бледном пламени поленья — вот что намертво приковало его взгляд. Чтоб оторваться от них и взглянуть в лицо своему королю, пришлось приложить неимоверные усилия, в том числе и физические, голова будто в десяток раз отяжелела, а шея окаменела.

Покрасневшие глаза, подёргивающийся в шмыганьях, тоже красноватый нос, дрожащие губы, мокрое от слёз и чутка сопливое лицо… Что ж, теперь, в случае возвращения воспоминаний, Мерлин точно покойник.

— Я… я не з… з-з-знал, ч-что у тебя всё так груст-тно, — икающе выдавил Артур, крупные слёзы беспрерывно скатывались по щекам, — не дум-мал, что так пло-о-охо со мной, чт-то об-бижают…

Он вскочил со своего бревна, в трясущихся руках до сих пор находилась миска с остатками супа. Развернувшись, собрался рвануть в темноту. Мерлин приготовился пуститься следом и всю ночь ловить своего короля по кустам, но этого утомительного занятия удалось избежать. Артур запнулся о бревно, на котором ранее сидел, растянулся на земле, умудрившись выкинуть вперёд руки с миской и лбом о край этой самой миски хорошенько приложиться.

Мерлин тут же оказался рядом, осторожно погладил дрожащую спину.

— Ну что же ты делаешь, — ласково проворчал он, помогая Артуру сесть, садясь напротив, осматривая вспухшую кровоточащую ссадину над левой бровью, — я спасал тебя от кинжалов, ядов, всяких клыкастых и когтистых тварей, мстительных духов и жадных до власти родственников, но не уберёг от миски… Короля былого и грядущего прикончила миска — это никуда не годится.

Продолжающий всхлипывать Артур попытался встать, явно намереваясь повторить попытку бегства, но был остановлен не столько физическими усилиями, сколько словесным указом «сиди», плюхнулся обратно в траву и горько провыл:

— Я плохо-о-ой король, я всё исп-пори-и-ил, ты меня ненави-и-идишь, не х-хочу больше портить…

Мерлин мягко положил руки на плечи, слегка тряхнул, привлекая внимание.

— Тише, пожалуйста, тише, не стоит оповещать об этом всю округу. И, Артур, ты правда сложный, с тобой бывает тяжело, эти слова назад брать не буду, но ты не плохой. Ты, наверно, лучший человек в моей жизни, ну, после мамы, разумеется. И Гаюса. И я никогда, слышишь, понимаешь, ни-ко-гда тебя не возненавижу, сколько бы кубков ты в меня не швырял. Нет, это не разрешение швыряться в меня чем-либо! Фу, нельзя так делать! Просто… я же умереть за тебя готов. И убить тоже, уже убивал, и делал много… сомнительных вещей, которых не сделал бы больше ни для кого, и, порою, мне не хватает… — на языке навязчиво вертелось слово «взаимности», оно казалось самым подходящим и, в тоже время, катастрофически не уместным. Мужчины не ждут взаимности от других мужчин. Он прямо-таки услышал противное Артурово «девчо-о-онка», — чего-то равноценного. Нет, это не призыв умереть за меня, я вообще запрещаю тебе умирать! И убегать не пойми куда. Просто будь подобрее, — с языка вновь попыталось соскочить странноватое в данной ситуации, вовремя проглоченное слово «ласковее», — со мной, ладно?

Артур, смущённо надувшись и отведя заплаканные глаза в сторону, кивнул.

Мерлин облегчённо выдохнул, почувствовав, что мышцы под пальцами расслабились, осмелился выпустить своего короля. Тот больше не рыдал. Только вдруг сморщился и с детской капризностью сообщил:

— Больно.

Артур редко признавал свою боль. Потому, те разы, когда он всё-таки делал это, просто не могли не трогать сентиментальное сердце Мерлина.

Мерлин решил, что и так наделал много глупостей, от ещё одной хуже уже не будет. В конце концов, в слезах и боли Артура есть его непосредственная вина. Ему следовало, как никогда прежде, оберегать ставшего уязвимым короля, а не доводить до истерики. Он накрыл ладонью пострадавшее место, Артур вздрогнул, заскулил, но не отшатнулся. Тихонько зашептал заклинание, чувствуя, как тепло скапливается в ладони и из неё перетекает в ранку, сворачивает кровь, сращивает края, разглаживает кожу. Артур распахнул не до конца высохшие, влажно поблёскивающие глаза. Несколько мгновений смотрел, не мигая.

«Конечно, именно сейчас он придёт в себя» — с каким-то очень ленивым страхом подумалось Мерлину.

Ничего подобного не случилось.

— Твои глаза красиво светились, — простодушно сказал он и, коснувшись исцелившегося лба, одобрительно заключил: — удобно.

— Не будь это незаконно, было б ещё удобней, — беззлобно проворчал Мерлин. — Хочешь сделать для меня хорошую вещь? — получив пылкий кивок, не сдержался и одобрительно пригладил злато волос, чуть потрёпанное и запылившееся, поспешно отдёрнул руку, когда Артур принялся к ней ластиться с довольством нажравшегося мяса кота. — Тогда пошли, поможешь мне вымыть посуду и за лошадьми поухаживать.

Был соблазн свалить на него всю работу, но понимание, что в таком состоянии подпускать короля одного к реке и крупным животным тупо опасно, пересилило. Он и в здравом-то уме стабильно пару раз за день пытается помереть.

До самого своего «пробуждения» Артур говорил разные, не характерные для него вещи — милые, трогательные, приятные, даже мудрые.

«Я не как плохие рыцари, я никогда не отберу…» — последнее, что он сказал перед тем, как его взгляд заволокла пелена, а над лесом, перебудив всех и исконных, и заблудших его обитателей пронеслось громогласное:

— ЧТО ЗА ДРЯНЬ НА МНЕ НАДЕТА, МЕРЛИН?!!

***

Запечённый каплун, которого Артур уплетал так, что за ушами трещало, Мерлина совсем не впечатлял. Корочка казалась слишком жёсткой, неприятно царапала во рту; со специями явный перебор, они были почти до горечи острыми, жгли уже исстрадавшийся рот и губы и полностью заглушали вкус самого мяса. И смысл тогда забивать бедную птичку? С тем же успехом можно было погрызть имбиря вприкуску с базиликом — вкус бы не сильно поменялся, а вот количество дополнительных дырок на ремнях некоторых особо высокопоставленных господ заметно уменьшилось бы.

Мерлин, окончательно убедившись, что кусок в горло не лезет, положил крылышко на поднос. Кончики пальцев возле ногтей пощипывало, он тщательно отёр их о край рубахи. Традиционной праздничной камелотской рубахи для слуг, несколько узковатой, с жёстким впивающимся в горло воротом. Хоть от шляпы удалось отбиться. И накидку уже во время празднества скинуть, изрядно повозившись с ленточными завязками, туго же Артур их затянул. Прося мироздание научить венценосного придурка, хоть что-то делать собственными руками, Мерлин имел в виду не это.

Что-то было не так. То ли с мясом, которое ни вкусом, ни ароматом на мясо не походило. То ли c атмосферой вокруг, такой вымученно праздничной с толпой припьяневших, нелепо разодетых людей и громогласными выкриками «ЗА КАМЕЛОТ!». Звон бокалов, плеск вина, хруст костей и фруктов, пьяный хохот — всё это больше душило, чем обнадёживало. А возможно дело в нём самом. Как ни старался, он просто не мог заставить себя радоваться. Вернее, он, конечно, радовался, что никто из близких ему людей не погиб и сильно не покалечился. И то была искренняя, но очень тихая радость. Ей не хотелось делиться, о ней не хотелось кричать и уж точно в честь неё не хотелось устраивать пафосных празднеств. Хотелось попросту запереть это тёплое чувство в своей груди и тщательно оберегать, поддерживать, как можно дольше, не позволять затухнуть. А праздники сейчас вообще неуместны. Нечего праздновать. Они не победили. Выжили — не более. Пророчество не исполнено. Альбион не создан. Магия незаконна. И неясно, станет ли хоть когда-нибудь законной.

Тут через мешанину звуков Мерлин уловил своё имя.

Разумеется. Мерлин посильней съёжился, вжался в стену и замер. Вдруг, если сидеть тихо и не реагировать, Артур уймётся, соизволит сам налить себе нужный напиток? Да и по залу снуёт куча других слуг, он точно видел Джорджа, в конце-то концов. Почему Артуру так принципиально впрягать именно его?

Крик повторился. И снова. И снова. И опять. И с каждым разом всё требовательней, длиннее, с неразборчивыми, но явно страшными угрозами.

Ну, пускай опыт вышел, очевидно, неудачным, попробовать стоило.

Покидать тёмный, отдалённый от основной людской массы угол не хотелось, ждать пока его оттуда выволокут насильно — тем более. Так что, поднявшись, он поудобней перехватил поднос с почти нетронутой пищей и неторопливым шагом направился к своему королю.

— Посмотрите-ка, — Артур вальяжно развалился в деревянном резном кресле, правой рукой облокотился о ручку и покачивал серебристым кубком, пальцы левой отбивали по краю стола раздражённый ритм, — он живой! Не раненый и… ну-ка подойди. — Оставив стол в покое, он поманил Мерлина ближе, вцепился в руку чуть выше локтя, дёрнул вынуждая наклониться, принюхался. — Выглядишь достаточно трезвым. Мерлин заметил брошенный в сторону посмеивающихся, то и дело приваливающихся друг к другу рыцарей взгляд. Услышал невысказанное: «В отличии от некоторых».

— Так вот, Мерлин, — губы растянулись в улыбке, в голосе появились сладковатые нотки, хватка усилилась, пока не до боли, но стоит Артуру сдавить ещё немного… — можешь объяснить, почему я должен до хрипоты драть горло в попытках дозваться тебя?

— Да, Мерлин, это не дело — заставлять прекрасных принцесс ждать, — вмешался Гвейн, прежде чем сам Мерлин успел открыть рот. — Ты же знаешь она у нас нервная, особенно когда дело касается симпатичных слуг.

Что ж, зато у Артура появилась новая мишень для недовольства и Мерлина он выпустил. Поставил кубок на стол, взял яблоко, взвесил в ладони, швырнул в Гвейна. Рыцарь с хохотом перехватил фрукт. Раздались хлопки с одобрительным свистом.

— Говорю же, принцесса у нас нервная.

— И капризная, — подхватил Мерлин. Не сказать, чтоб шуточки Гвейна его особо развеселили, они скорее добавляли неловкости, но губы всё же дёрнулись в лёгкой улыбке, определённая доля правды в словах присутствовала. Хотя часть про симпатичных слуг точно была лишней.

— Захлопнитесь оба. И, Мерлин, долей мне вина.

«Нервная» — беззвучно повторил Гвейн, а после очень даже звучно ойкнул, видимо, под столом его пнули. Либо Леон, либо Персиваль, либо оба.

Мерлин не преминул заметить, что кувшин с вином стоит совсем близко к Артуру, буквально лишь руку протяни. Артур заверил, что видит это также ясно, как и одного скучающего без дела слугу.

Стоило закончить с Артуром, как с рыцарской стороны раздалось настойчивое покашливание. Обернувшись, Мерлин наткнулся на четыре просительных взгляда. Наполнил и их кубки. Леону, сказавшему «спасибо», плеснул на пару глотков больше.

— Приятель, ты не будешь доедать?

— Что? — Мерлин едва не выронил поднос, когда к нему потянулись чужие руки. Чудо что он не выронил его раньше, разливая вино. Умудрился придержать у груди одним левым предплечьем. Магия втихаря подсобила, не иначе. — Гвейн! У тебя полно еды!

— И шфто? Из чуфого блюда фехда фкуфнее, — нагло прочавкал Гвейн, остервенело обгладывая крылышко, которое Мерлин, справедливости ради, действительно не собирался доедать.

И всё же, это было его крылышко.

— Не печалься, ты не единственный, кого этот хорёк-переросток обожрал, — подбодрил Леон и, горестно вздохнув, глотнул вина.

— Ты ведь в курсе, что не обязан с ним делиться? — поинтересовался Персиваль.

— Верно, лучше поделись с нами, со мной, своим лучшим другом! — с этим заявлением Элиан умыкнул с подноса горсть изюмин, просыпав большую их часть на и под стол.

Мерлин не успел возмутиться, за него это басовито сделал Персиваль:

— С чего это он твой лучший друг, забыл, кто его полумёртвого на руках таскал?

— Я — нет, но сам Мерлин вряд ли вспомнит, ему ж тогда мозги заморозило, а вот наши месяцы дружбы до встречи с тобой точно остались в его памяти. А с чужого правда вкуснее!

Приехали. Ладно, Мерлин согласен признать, что со своими мечтами, иметь что-то по праву принадлежащее ему, чего-то в этой жизни не понимает.

— Хэй, я познакомился с ним раньше тебя, ты лишь второй, старина, смирись. — Гвейн залпом осушил кубок. Чуть не выпихнув со скамьи Леона, выбрался из-за стола.

Мерлин моргнуть не успел, как тот оказался за спиной, обхватив своей рукой талию и примостив подбородок на его плечо, щёку тут же заколола щетина.

— Курочки для лучшего друга не осталось?

От терпкого винного аромата в носу зачесалось. Из-за подноса и кувшина Мерлин опасался лишний раз дёргаться, не хватало ещё расчихаться.

— Нет? Ничего, колбаски тоже отличная дружеская закуска.

— Хватит с тебя дружеских колбасок, — утробно буркнул Персиваль и своей ручищей сгрёб несчастные колбаски с… уже, пожалуй, общего подноса. Жест вышел непривычно порывистым, каким-то нервным. От сумрачного взгляда, которым его одарил обычно доброжелательный здоровяк, Мерлин вздрогнул. Он не понимал, в чём провинился, но на всякий случай сожалел. В животе, под тёплой ладонью Гвейна, зародился холодок. С правого бока отчего-то прыснул Элиан, с левого — Леон неслышно ворчал в свой кубок, меж тонких светлых бровей залегла морщинка, он явно усердно над чем-то раздумывал.

— Господа, — внезапно заговорил он, видно придя к каким-то выводам, — раз уж мы теперь так меряем дружбу, то его лучший друг здесь я. Я знал Мерлина задолго до всех вас, я помню дни, когда он был не королевским слугой, а безумным мальчишкой, осмелившимся замахнуться на принца.

В страхе сболтнуть, что его лучшим, а быть может вовсе единственным настоящим другом был Ланселот, и омрачить всем праздник Мерлин с силой закусил щёку. Ну и надеялся, что такая примитивная телесная боль сумеет приглушить боль душевную от осознания, что единственного рыцаря, видящего в нём равного, по-настоящему уважающего, понимающего, фраза «Мне и левой не надо!» — не шутка, больше нет, совсем нет. Добился лишь солёного привкуса во рту. А память упрямо подкидывала клочки воспоминаний.

Ланселот у дверей тронного зала, в котором Артур ведёт ожесточённый спор с отцом. Напряжённый, измотанный во всех смыслах он нервно расхаживает из стороны в сторону по полутёмному коридору и вдруг замирает. Смотрит прямо на Мерлина, лицо его в свете факелов поблёскивает от пота, встрёпанные волосы и мешки под глазами совершенно не портят точёных черт. Ланселот сказочно красив. А на Мерлина начинает накатывать тошнотворное осознание, что нечто подобное с ним уже происходило. К счастью, внезапные слова Ланселота не позволяют мыслям окончательно свернуть не в то русло:

— Я слышал тебя. Я видел тебя.

Хохочущий Гвейн с не до конца натянутыми после зова природы штанами.

— Убить? — Глаза его недоверчиво округляются. — Ты? Меня? Удочкой?

А у Мерлина горят ладони. И он прилагает все усилия, чтоб удержать этот огонь, не позволить перекинуться на несчастную удочку, будь она не ладна. Про себя уговаривает: «Тише-тише, это свой, это друг, мне ничего не грозит. Вот, правильно, затухай». Магия была покорна. В последние годы обычно не своевольничала.

Под сводами древнего замка кто-то мирно посапывает, кто-то довольно похрапывает и лишь Ланселот глядит на него со своей лежанки, твёрдо, пристально. Говорит, что Артур должен был сделать его рыцарем. Мерлин смущённо улыбается, пытается отнекиваться. Ну куда ему в рыцари? Не умеет он ничего такого рыцарского, да и вообще не любит это дело. Таскаться вечно в кольчугах, а то и в чём потяжелее, с оружием, драться… ладно б только с неприятелями, так ведь друг дружку тоже мутузить надо! Просто бррр! Кошмар.

— Ты и так дерёшься, — серьёзно возражает Ланселот, — больше и яростней чем кто-либо из нас. И признания ты заслуживаешь больше, чем все мы вместе взятые. И кто знает, — в его тон пробираются озорные нотки, — быть может рыцарю-магу разрешат обойтись без кольчуги и оружия.

— И тренировок в несусветную рань, — добавляет Мерлин, — ничто так благотворно не влияет на мою магию, как крепкий сон до обеда.

Ланселот смеётся.

— Это уже наглёж.

Они в оружейной, Мерлин проверяет арбалеты — достаточно ли плотно завёрнуты винты, хорошо ли натянута тетива, пальцы покалывает от желания намагичить какую-нибудь невидную глазу неисправность. Но это слишком рискованно, не стоит оставлять столь явно ведущих к себе следов. Да и у Камелота нынче много врагов, в любой момент на пути может возникнуть не невинная зверюшка, а прислужник той же Морганы, тогда с заклинившим оружием будет худо. Лучше уж спасать живность по-обычному, внезапными порывами ветра и некстати притаившимися в траве корнями.

Рыцари живо переговариваются.

— Я слышал, в лесу вепрь завёлся огромный и бешеный, говорят уже десяток бедолаг затоптал.

— Думаешь наткнёмся?

— Лишь бы на шатуна не наткнуться, вот где оголодавшая, кровожадная зверюга.

— В лесах у северной границы не гуляй — не наткнёшься, а тут медведей отродясь не видели.

— А волков?

— Вот не будем шататься лишний раз по лесам и ни на каких кровожадных зверюг не наткнёмся, — бурчит Мерлин, раздавая тщательно проверенные, совершенно точно рабочие арбалеты.

— Ну и что вы наделали? — с притворным недовольством интересуется Артур. — Напугали мне Мерлина! Вы понимаете, что он теперь всю дорогу трястись будет, а его испуганно колотящееся сердце услышит вся дичь на несколько миль вперёд?

Оружейная заполняется смешками и только Гвейн сохраняет на удивление серьёзный вид.

— Неудивительно, — обращается он к своему королю, — будь я безоружен — тоже боялся б. Не ослись, принцесса, дай ему что-нибудь.

— Ещё чего, — фыркает Артур, — если он себя пристрелит, портки мне ты штопать будешь?

— Ну хоть удочку для него отыщи. — В ответ на несколько удивлённых взглядов, Гвейн невозмутимо сообщает: — Наш Мерлин ими убивает.

Запомнил ли Гвейн из того путешествия в Лонгстед что-то кроме курьёза с удочкой?

Мерлин очень хочет спросить, но слишком боится услышать ответ.

Щётки с тряпками старательно начищают Артуровы сапоги и доспехи, когда в дверь стучат. Мерлин тут же слетает с кровати, попутно запуская под неё книгу, все до того висящие в воздухе предметы грохаются на пол. С опаской он отворяет дверь, убедительные отмазки на возможный вопрос о шуме не спешат приходить в голову. Но они и не понадобились.

— Ланселот! — губы сами собой растягиваются в улыбке. — Гаюса нет, но…

— Мне не нужен Гаюс, я к тебе.

— О, ну тогда проходите, сэр рыцарь, — Мерлин отвешивает шутливый поклон, пропуская в лекарские покои нежданного, но всегда желанного гостя. — Ты блистал на сегодняшней тренировке, — не удерживается он от комплимента, — ловко одолел всех, даже Персиваля, мне рядом с этим здоровяком до сих пор немного не по себе. Знаю, он добрый, просто так обижать не станет, но всё кажется, что он как махнёт рукой и всё — нету маленького, слабенького Мерлина. Ох, прости, — спохватывается Мерлин, — он твой друг, я не хочу сказать про него и твоё умение выбирать друзей ничего дурного. Наверно, Артур прав, я порою слишком много болтаю.

— Нет, вовсе нет, — успокаивает его Ланселот. Голос мягок, однако что-то в нём Мерлина настораживает. Да и в лице друга что-то было не так, на него будто напустили еле заметную дымку, глаза выглядят мутноватыми. — Перси действительно может пугать, пока не узнаешь его поближе. А ты обязательно узнаешь, тогда он тебе понравится. Ты ему уже нравишься.

Мерлин не нашёлся с ответом. И в принципе не совсем понимает, что чувствует по этому поводу. Оно вроде хорошо. Узнавать, каково быть в немилости у человека, кулак которого покрупнее твоей головы будет, он точно не хочет. Опыт наверняка интересный, но ему и без того не скучно. И в тоже время некто внутри предостерегает, напоминает — в некоторых случаях нравиться малознакомым мужчинам куда страшнее, чем не нравиться. Конечно, сейчас не тот случай. Думать иначе, попросту оскорбительно по отношению к Ланселоту. Он бы никогда не вложил в слово «нравишься» каких-либо грязных смыслов и никогда не подружился бы с недостойным человеком. Что ж, Мерлин долго отрицал очевидное, но пора признать, те двое из далёкого прошлого оставили в нём часть своей грязи, и избавиться от этой грязи невозможно, в его силах — заметать её в дальние уголки своего разума, всякий раз, когда она пытается осесть на чём-то значимом и по-настоящему светлом. Надеясь увернуться от неуместных воспоминаний, он подтаскивает Ланселоту стул, предлагает чай и целительский осмотр с последующей целительской помощью, если понадобится. Артуро-Гаюсовская методика: «Хочешь избавиться от дурных мыслей — займись делом и поживее!». Иногда помогает.

За стул Ланселот благодарит, от чая и целительских услуг отказывается и продолжает:

— Ты прав, Мерлин, сегодня я блистал, был самым сильным, самым быстрым, самым умелым. Превзошёл всех: моего дорогого силача Перси, опытного, всегда собранного Леона, своего принца… Всех. Я лучший, — почему-то в голосе нет ни крупицы радости или гордости. — И не только сегодня. В прошлый раз тоже. В позапрошлый. Я начинаю забывать, как это — проигрывать.

— И… — во рту вдруг пересыхает, — это ведь… здорово?

— Могло быть здорово, — горько произносит Ланселот и смотрит с таким укором, что Мерлину хочется кинуться к Утеру и со всей возможной ясностью продемонстрировать тому свою преступную колдовскую натуру, — будь это моей заслугой.

— Это и есть твоя…

— Мерлин! — его непривычно жёстко перебивают. — На такое с радостью ведётся Артур, я же вижу чуточку дальше своего носа. Да и о тебе знаю чуточку больше, ты ведь понимаешь?

Мерлин угрюмо кивает, впервые за всё время их дружбы испытывая досаду от того, что прозорливый рыцарь действительно совсем не похож на Артура. Порой, не так уж плохо иметь дело с самодовольным болваном.

— И, — несколько мягче продолжает Ланселот, — ты, как никто другой, должен понимать, как важно, чтоб тебя видели, чтоб твои победы, твои успехи, твои заслуги оценивали по достоинству, — он ощутимо давит на слова «тебя» и «твои». — Ты знаешь, как тяжело играть не свою роль. Я не самый сильный воин в Камелоте, а ты не обычный милый, простодушный слуга. Всё должно встать на свои места.

Лорды, сидевшие подле, толкали без сомнений очень важные речи о потенциальных врагах, возможных союзниках, защите границ и всём подобном. Артур кивал, время от времени выдавал что-то в духе «интересное предложение» и «я ценю ваше мнение» и совершенно не слушал. И уже жалел об этой затее с пиршеством. Конечно, все они пережили страшнейшее испытание и вопреки здравому смыслу, каким-то невероятным образом, сумели выйти победителями, это заслуживало награды, праздника. Не обошлось без потерь, но всё могло быть хуже. Всё должно было быть хуже. При нападении на Камелот должно было погибнуть куда больше людей, выжившим же следовало удирать подальше от не сумевшего защитить их короля. Растяпа Мерлин никак не мог наткнуться на Легендарный меч в камне, а Артур, оказавшийся абсолютно нерадивым правителем — этот самый меч вытащить. Кстати, надо бы заглянуть к Джеффри, да самому для приличия почитать ту легенду про меч, а то не дело это — настолько не знать историю собственного рода. Но это позже, сейчас можно расслабиться и порадоваться. Только настроение было не радостным. Если начистоту, Артур давно не чувствовал себя настолько дерьмово. Голова раскалывалась. В горле немилосердно скребло, хотелось думать, что из-за попыток докричаться до кое-кого, но… Он прекрасно понимал, это началось задолго до пира. Кажется, он даже помнил конкретный момент.

Сидя на твёрдой, ещё не прогретой земле в неудобной, тесной, до боли впивающейся в бока одежде, что периодически ещё и подозрительно трещит и определённо не спасает ни от комаров с мошками, ни от прохладного ветра, Артур осознаёт — у него не осталось ничего и никого. Нет у него теперь трона, короны, покоев с камином, удобным стулом и мягкой кроватью, нет советников, рыцарей, простых верящих в него подданных. Есть только Мерлин, упрямо твердящий, что он, Артур — величайший король в истории всех пяти королевств. И тут приходит второе осознание. Его совсем не пугает и даже не особо расстраивает подобное положение. То, что должно ощущаться немыслимой трагедией, ощущается не самым плохим исходом. У него есть не только Мерлин, у него есть целый живой, невредимый, не умолкающий ни на мгновение Мерлин. На него можно смотреть, еле сдерживая озорное желание слегка дёрнуть за забавно оттопыренное ухо. К нему можно придвинуться, ощутить приятное человеческое тепло (вот и польза от тонкой одежды с чужого плеча обнаружилась, в его собственной кольчуге ощущения бы были не те). Здесь и сейчас, в безопасной ночной темноте, можно положить голову к нему на плечо, из-под прикрытых век глядеть на рыжее пламя костра, чувствовать под щекой шов Мерлиновой куртки и верить успокаивающему шёпоту: «Всё будет хорошо, Артур, у тебя… у нас всё обязательно будет хорошо».

Именно в этот момент грудь пронзает странной болью, а в горле появляется першение. Артур начинает подозревать, что застудился.

Погрузившись в воспоминания, Мерлин прозевал миг, когда Гвейн выдернул из руки кувшин и выхлебал остатки вина. Очнулся только после печального заключения:

— Добротно, но мало. Кто-нибудь в курсе, здесь есть пиво? Хочу пива!

Дожидаться, пока кто-нибудь стащит одинокую сахарную булочку он не стал, сам поставил поднос на стол около Леона. Собирался уходить, тут его дёрнул за рукав Персиваль.

— Садись с нами, — здоровяк похлопал по освободившемуся местечку рядом с собой, устало поглядывая вслед отправившемуся на поиски пива Гвейну.

Мерлина обрадовало внезапное приглашение, он даже подумывал согласиться, но радость быстро омрачилась пониманием — его игра в друга, в равного рыцарям, в достойного сидеть с ними за одним столом закончится сразу же, как только Артуру что-то от него понадобится. А ему понадобится. Скорее всего в то же мгновения, как Мерлинова задница коснётся скамьи. Да и Гвейн вот-вот вернётся и затребует освободить своё законное место. Поблагодарил, улыбнулся, ощутил боль в прокушенной щеке, направился к Артуру.

— Эм, сир, — нерешительно заговорил он, сглотнув солоноватую слюну, — если я тут не нужен, могу ли я уйти? Мне нехорошо, видимо съел что-то не то.

Вряд ли сработает. Артур не то чтобы жесток, нет, скорее наоборот, с другими людьми он порой проявляет удивительную мягкосердечность — он готов защищать от мародёров деревню, что даже не относится к его королевству, готов пощадить родителя, ворующего королевские припасы, чтоб прокормить детей, готов драться со своей же стражей, идти против собственного отца, если те начинают творить беспредел и обирать до нитки простых людей, — но вот на мучения Мерлина у него явно какой-то пунктик, пока не загоняет до усталого обморока, не остановится. Быть может сейчас, впечатлённый вежливостью своего слуги он смилостивится?

Или нет.

Артур же первые мгновения выглядел непривычно растерянным. Он забавно хлопал глазами, будто не понимая, что происходит. Похоже своим вопросом, Мерлин выдернул короля из каких-то глубоких королевских раздумий о важных королевских вещах. Постепенно голубые глаза приобретали осмысленность и цепкость, несколько раз они оглядели Мерлина от макушки до пят, от пят до макушки. Плотно сжатые губы кривились в какой-то неопределённой эмоции. Несколько раз Артур, словно собирался что-то сказать, но в последний миг останавливался и наконец выдал:

— Разве? Честно, Мерлин, не припомню, чтоб ты сегодня вообще хоть что-то ел.

— Верно, сир, — покорно согласился Мерлин, — потому что мне нехорошо и нет аппетита.

Живот несогласно заурчал. Король приподнял бровь и выразительно цокнул. Мерлин смирился с участью проторчать на этом празднестве всю ночь.

— Можешь идти к себе, — разрешил Артур, — только ради всего святого не сиркай у меня над ухом.

К себе он не пошёл, выскользнул сперва во внутренний двор, затем в нижний город, поплутал по улочкам, непривычно людным для столь позднего часа, вывернулся из хваток нескольких особо напористых торговцев и торговок, почти поддался уговорам одной бывшей явно навеселе торговки, утверждающей, что чем больше её медовых лепёшек будет съедено, тем крепче и дольше будет стоять Камелот.

— Ну же, хотя бы одну на пробу возьми, потом приходи за второй, за третьей, седьмой, не ради себя, так ради Камелота, ради нашего короля! — бойко частила она.

Но Мерлин вовремя вспомнил, что не взял никаких денег и, решив, что и так сделал ради короля достаточно, двинулся дальше.

У него не было какой-то конечной цели. Он не шёл куда-то. Он просто уходил. Не насовсем и не из Камелота, а так, на время, на несколько часов, от людей и их глаз, что постоянно смотрят, но никогда не видят.

Выбрел на луг, с которого виднелась лесная окраина. Плюхнулся в траву, зарылся в неё пальцами, ощутил прохладную влагу осевшей после заката росы. С наслаждением вдохнул свежайший травянистый воздух, грудь наполнилась приятным холодком, а вместе с ним иррациональным чувством свободы. Глаза, привыкшие к темноте, заметили, что сидит Мерлин в окружении клеверных листьев. Соцветий ещё нет — рановато, но, если прийти через пару недель, можно будет полюбоваться на зелёные просторы, усеянные пушистыми пурпурными головками.

Тут среди стрёкота кузнечиков, подвывания ветра, шелеста листвы, этим ветром потревоженной, Мерлин различил совсем другой шелест. Кто-то шёл к нему. Со спины. Еле слышными шагами. Кто-то, явно не желающий быть замеченным. Тело напряглось, от взбурлившего в крови колдовского золота аж самому больно стало. Тише-тише, сначала увидеть преследователя или преследователей нужно, оценить обстановку, только если опасность смертельная, только если обычными силами никак нельзя, только тогда…

В попытках успокоить магию, он не успел и головы повернуть. Ладонь крепко зажала рот. Одной рукой Мерлин ухватился за запястье, тщетно надеясь отодрать его от своего лица, другой попробовал вцепиться в ухо или волосы противника, но та быстро была перехвачена. К несчастью своему, нападение он встретил сидя и сейчас просто не мог использовать ноги, чтоб хорошенько полягаться. Зато мог кусаться. А нападавший не озаботился перчатками. Второй раз за ночь его рот наполнился кровью. За спиной выругались до боли знакомым голосом и отпустили.

— Артур?! — вскакивая и оборачиваясь, вскричал Мерлин. — Ты на пару с Гвейном после вина пивом нахлестался? Я же мог…

— Побить меня? — Артур лениво потрясывал пострадавшей ладонью и кривовато улыбался. — Какая жалость, Мерлин, я не вижу поблизости удочек.

Будь ты проклят, Гвейн. Недельным беспрерывным зовом природы. По-крупному. Нет, не стыдно.

— Оу, точно, — король продолжал рассматривать слегка кровоточащую ладонь, ухмылка его становилась всё более довольной, — у кого-то зубки отросли, и теперь он может закусать своих врагов до смерти. Но будь поосторожней, — ухмылка стала походить на оскал, — вряд ли ты многих подобным напугаешь, а кому-то может даже понравиться. О, хмурься сколько хочешь, всё равно ты не страшнее вздыбленного кота.

— Зачем ты тащился за мной? У твоей королевской задницы нет дел поважнее?

— Ничего не может быть важнее безопасности моих подданных, Мерлин. Сперва хотел удостовериться, что ты в целости и сохранности доберёшься до своей каморки, не более, потом понять, где во фразе «можешь идти к себе» ты услышал разрешение покидать дворец, шляться по городу и за его пределами. Мы с тобой говорим на разных языках? Я чего-то не знаю о твоём месте жительства? Это тебя, а вовсе не меня, Гвейн успел напоить какой-то бьющей по мозгам дрянью? И, кста-а-ати, тебе же было нехорошо. Или я что-то путаю?

Мерлин часто врал, а Артур так же часто бывал им недоволен и недовольство своё выплёскивал по-разному. Словесная отповедь — не самый плохой вариант. И чего-то оскорбительного Артур сказать пока не успел. Лишь указал на факт вранья и теперь стоит — глазами грозно сверкает. Но почему-то именно этим весьма тактично выраженным недовольством пришибло сильнее, чем с размаха брошенным кубком. Минутами ранее его тело полнилось освежающей прохладой, сейчас же на её место пришла колючая ледяная тяжесть. И от этой тяжести подгибались ноги. Живот и грудь словно набиты булыжниками, а в горле застрял царапающийся кусок льда. Смотреть в лицо своему королю, видеть, как под напускным издевательским весельем проглядывает злость было невыносимо. Мерлин смотрел мимо, чуть вбок, за плечо Артура на едва различимые в ночи крыши нижнего города. Но почему же ему сейчас так плохо? Почему нет сил на дерзость? Можно ведь поотбрыкиваться: он не обещал, что пойдёт к себе, он сказал, что хочет уйти, додумки Артура — не его проблемы. Но есть лишь желание улечься в мягкие клеверные заросли, закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Почему от расстройства дрожат губы? Ничего плохого не случилось. Бывало хуже, страшней, несправедливей…

Несправедливо.

Вот в чём дело. Раньше Артурова ругань была несправедливой. Королевская задница не видела полной картины, наивно считая своего слугу забывчивым лентяем, тупо увиливающим от своих обязанностей. Обидно. И в то же время, утешительно. Мерлину не за что себя винить, он не бездельничал, не кутил в таверне, он спасал жизни, исполнял пророчество, прокладывал дорожку к Альбиону. Если б Артур знал… Фантазии о его восхищении, уважении, благодарности помогали держаться.

В этот раз всё по-другому. Нет жаждущих мести колдунов и нуждающихся в спасении дракончиков. Зато имеется слуга, который без веских причин ввёл в заблуждение своего короля и сейчас, впервые за долгое время, чувствовал себя по-настоящему перед ним провинившимся. Вина, приправленная осознанием, что здесь и сейчас Артур может язвить на его счёт как угодно, может даже наорать или побить и всё равно будет прав — вот что горчит и причиняет боль. Ланселот часто намекал, что Мерлин не на своём месте, и, очевидно, думал, что правда о магии это изменит. Только глупости это. Нет у него никакого другого своего места. С магией или без, но Артур — король, Гвейн, Персиваль, Леон, Элиан — рыцари, а он слуга и не более.

— Простите, сир, — шепнул Мерлин, едва размыкая губы.

Наверно, следовало добавить какое-нибудь оправдание, объяснить свой поступок. Но он опасался выдавать длинные предложения. Опасался говорить громче. Сомневался, что справится с чувствами, что сумеет удержать в себе горечь и расстройство. Как и с магией, уговаривал: «Тише-тише, это лишнее, от слёз и всего подобного не будет толку, Артур точно не оценит, да и не из-за чего тут плакать, никто даже не помер». Магия явно послушней эмоций, последние затихать не желали. Подрагивали уже не только губы. Мерлин внезапно осознал, что всё его тело бьёт предательская дрожь. И дело не только в эмоциях. Когда успело так похолодать?

— Где накидка?

— Потерял, — выдал Мерлин абсолютно убитым тоном. Нелепо. Неправдоподобно. Очевидно лживо. Пристрастный допрос ещё и на эту тему его доломает.

Около уха раздался тяжёлый вздох.

— О боги, какой ужас! И тебе я доверяю свои вещи!

Поверил? Смилостивился и решил подыграть?

Налетел особо сильный порыв ветра, холодный воздух юрко пробрался под рубаху. Мерлин съёжился, обхватил себя руками и тут почувствовал, как его приобняли за плечи, настойчиво притянули к себе, укрыли плащом от обозлившейся погоды.

Уставший и растерянный Мерлин не мог определиться стоит ли ему поблагодарить за заботу, возмутиться непрошенным прикосновением и отстраниться, готовиться к подлянке. Понял, что ничего из этого делать не желает. Говорить всё ещё страшновато, на какие-либо шевеления нет сил. Хочется просто стоять, левым боком и локтем упираясь в Артурову алую стёганку, правым плечом ощущать и словно впитывать тепло его ладони. Ну и плащ. Не сказать, чтоб он сильно грел, но с ним лучше, чем без. Кажется, ледяная глыба в груди начала оттаивать. Мерлин наконец осмелился посмотреть в лицо Артуру, он чуть повернул голову и тут же получил щелбан в лоб.

— Я кому говорил не сиркать?

— Это вежливость! — возмутился Мерлин. Громко шмыгнул носом. Тому виной холод, а вовсе не невыплаканные слёзы. — Этикет, правила, всё такое…

Пальцы на плече ощутимо сжались, но почти сразу ослабли.

— С твоей стороны — это неисполнение приказа и хамство. Я же не дурак. И я сейчас слышал твой смешок. Я не глухой и не слепой. Вместо того, чтоб хамить своему, между прочим, королю, лучше расскажи мне, что случилось. Ты слишком тихий и на пиру, и вообще… — в глазах под нахмуренными бровями отразилось нечто похожее на мыслительный процесс, — с нашего возвращения в Камелот я тебя почти не вижу и не слышу.

— Ты только что обвинял меня в хамстве и намекал на слишком громкий смех.

— Я не дурак, — повторно отчеканил Артур, — и ты тоже. По крайней мере, не такой безнадёжный, каким пытаешься казаться, — оу, это почти комплимент. — Ты прекрасно понял, о чём я говорю, Мерлин. Что тебя так расстраивает в последнее время?

Да, понял. А смысл? Он всё равно не сможет ничего объяснить Артуру. Хотя бы потому, что сам не очень понимает, что происходит. С ним много всего приключилось — извращающее колдовство Ламии, убитый вместе с Утером шанс на Камелот без запрета на магию, гибель Ланселота. Но оно случилось не сейчас, не в последнее время, прошли месяцы. Так почему теперь, когда всё тихо-мирно, ему так паршиво?

Мерлин молчаливо разглядывал клеверные заросли у ног. Артур, не дождавшись ответа, заговорил сам, и голос его звучал непривычно робко, особенно после недавнего напора:

— Гвейн и остальные… они дурачились, понимаешь? Мы все шутим друг с другом и порою можем перегибать. Если в этот раз они перегнули и не дали тебе поесть, то… — Показалось или он правда замешкался? И даже сглотнул. Мерлин мог поклясться, что на краткий миг услышал стук чужого сердца. С другой стороны — мало ли тут, на улице под ночными ветрами разных звуков. — Знаешь, по секрету тебе скажу, только в этот раз — никому ни слова. Особенно прожорливым рыцарям. Я серьёзно, Мерлин. Так вот, — Артур понизил голос и заговорщически зашептал на ухо, — на стол сегодня подали не всех каплунов, одного я припас только для себя, такого сочного, жирненького. Его на двоих хватит. И в моих покоях никакой Гвейн твой кусок не отберёт. Можно ещё вина захватить…

А это… мило. Слишком мило. Артур в самом деле беспокоится и хочет накормить его? Да ещё и едой, заготовленной лично для себя?

В лесу за их спинами точно что-то сдохло.

Мерлину кое-что вспомнилось.

Он бодро топает через лес, периодически оглядывается, следя, чтоб неохотно переставляющий ноги Артур совсем не отстал. Сейчас, когда ему удалось собрать всё необходимое, чтоб вернуть Камелот истинному королю, потерять под какой-нибудь сосной непосредственно самого короля будет особенно досадно.

— Мерлин, постой, — просит Артур.

Мерлин повинуется. Ждёт пока его нагонят.

— Помнишь, ты говорил, что у нас всё будет хорошо? — спрашивает Артур, поравнявшись с ним. Мерлин кивает и возобновляет шаг. — Знаешь, я тебе верю.

Это хорошо.

Когда яростный огонь в королевских глазах потух, когда проклятия в сторону Агравейна сменились самоуничижительными речами, когда всегда готовое к бою тело налилось тяжёлой ленцой, он испугался так, как не боялся никогда ранее. Ни кровожадные монстры, ни охотник на ведьм, ни разъярённый Артур, кричащий, что отец прав и магии никогда не будет места в Камелоте, не смогли вселить в него того ужаса, что вселил вид сломленного, смирившегося со своим поражением, отказывающегося что-либо делать Артура.

— Но я тут подумал…

А это страшно.

Обязанности Артура — тренировать рыцарей, подписывать важные бумаги, красиво сидеть на троне, издеваться над своим личным слугой и не чуять магии под собственным носом. Никакого думанья в списке не значится.

— Наше «хорошо» вовсе не обязано быть в Камелоте. То есть… Я хочу сказать… Я иногда думал, что не будь я принцем и королём, то вполне мог бы жить счастливо с тобой где-нибудь за пределами дворца.

Мерлин запинается то ли о спрятавшуюся в траве корягу, то ли о собственную ногу. Медленно оборачивается на своего короля. В голову ударяет жуткая мысль — заклинание безволия что-то повредило в королевских мозгах. Гадство. Мерлин же никогда раньше его не использовал и в свой первый раз действовал на нервах и впопыхах. И он не помнит упоминались ли в книге побочные эффекты. Стараясь скрыть свой ужас, он выдавливает улыбку, встречается с выжидательным, убийственно серьёзным взглядом Артура, уточняет:

— И где же мы будем жить счастливо?

— В деревне, — ответ сопровождается, лёгким пожатием плеч, — навроде Эалдора. Только в самом Эалдоре останавливаться нельзя — Моргана про него знает. Нужно уйти дальше от границ Камелота. Укрыться в неприметном месте, до которого никому нет дела. Может затеряться в горах, найти что-то на подобии Лонгстеда.

— И как мы будем жить в деревне? Чем заниматься? Что есть?

— Как все. Подыщем небольшой домик. Я буду охотиться и воришек от наших посевов отгонять. Ты, как обычно, убирать, стирать, готовить, за всякими козами, да курами следить, кстати, может каплунов разводить научишься — вот тебе и занятие, и еда. Помню, что с кроватями в деревнях туго, ну хоть одну-то раздобыть сможем. Пусть небольшую, нам хватит.

О, конечно, Мерлин-то не король, с него и пола хватит.

— Кучеряво… — бормочет Мерлин. Представляет суровую зиму, пришедшую после не самого щедрого на урожай лета. Представляет деревенскую полутёмную хижину, в которой туго не только с кроватями, но и с, например, стёклами в окнах, ставни есть — уже шикарно. Представляет в ней Артура с отнюдь не деревенскими запросами. Ужасается. Хватает того за рукав кольчуги и с удвоенным рвением шагает к Экскалибуру. Ланселот прав, всё должно быть на своих местах, место Артура — на троне Камелота. — Каплунов тебе вечно подавай, а гороховую похлёбку с лошадиным хлебом не хочешь?

— А это вкусно?

— Если до этого дней пять не ел — объеденье. А если поголодать пару недель, то и древесная кора становится очень даже ничего.

Тело Мерлина сотрясается. Не от слёз или холода. От хохота. Позабыв о стеснении и манерах, он беззастенчиво уткнулся в королевское плечо, радуясь, что оно укрыто сравнительно мягкой стёганкой, а не кольчугой.

— Хорошо, что я не позволил тебе удрать в какую-нибудь горную деревню.

Артур фыркнул ему в макушку.

— Рад, что развеселил тебя. — Разум подсказывает, что тут должна быть доля язвительности, но… её будто бы нет, фраза звучит так искренне. — Я скучал по твоему смеху.

Какое-то время они просто стояли. Слушая дыхание Артура, Мерлин внезапно находит этот звук весьма убаюкивающим, веки наливаются тяжестью, сами собой начинают закрываться. Ловит себя на мысли, что в этот час он обычно уже спит(если не бьётся с грифонами, мстительными духами, не пытается сварганить противоядие из подручных средств или создать оружие, способное убить бессмертное существо) и после долгого, наполненного пиршественной вознёй, дня очень даже не против уснуть здесь и сейчас. Прямо так, стоя, прижавшись к Артуровому боку, укрывшись его плащом. И далёкие крики ночных птиц, смешанные с завыванием ветра не кажутся особой помехой. Как и почти пустой желудок, Мерлину не раз случалось ложиться голодным, в основном, конечно, до Камелота, но и в нынешней жизни прецеденты бывали — с этим вполне можно жить, ну и спать тоже.

Однако Артур нарушает его планы. Вновь спрашивает, что у него случилось. Приказывает говорить правду или не говорить ничего. Слово короля — закон. Мерлин молчит. Тогда Артур вдруг расстёгивает плащ и полностью перекидывает его на плечи Мерлина. На попытки отбрыкиваться заявляет, что простуженный слуга повредит ему куда сильнее лёгкого весеннего ветерка. И Мерлин теряется.

Временами Артур вёл себя гадко. Как в их первую встречу. В такие моменты Мерлин от души злился. Без зазрения совести выдумывал колкие прозвища для этого венценосного осла.

Временами совершал достойнейшие поступки. Когда он, наплевав на многолетние устои и убеждения Утера, посвятил Ланселота и других не благородных, но действительно заслуживающих того людей в рыцари, Мерлин был готов разорваться от бурлящей внутри гордости за своего короля.

Но обычно Артур был таким, как сейчас. Не злым, не жестоким, проявляющим заботу, только… Забота эта слишком часто горчила.

Лёгкий весенний ветерок.

Простуженный слуга.

Нельзя просто взять и сделать что-то хорошее для своего слуги. Нужно непременно напомнить, что он слуга, напомнить, насколько он Артуру не ровня. Не только по статусу, по силе и стойкости тоже. Он слаб. Для мужчины, пожалуй, не позволительно слаб. Вот, Мерлин, ты же почти как девица, давай плащиком тебя от ветерка укрою. Самое паршивое — Мерлин понимал, это не какой-то плохой, низкий, недостойный поступок, чтоб на него злиться, но от понимания сама злость никуда не девалась, лишь соседствовала с чувством, что он не в праве её испытывать и ему следует просто порадоваться оказанной доброте. Но Мерлин не мог просто радоваться. И злиться не мог. Мог стараться не думать об этом.

Сейчас, на насмешливый вопрос Артура — «Нагулялся?» мог кивнуть и послушно пойти с ним обратно во дворец.

Артур был необычайно весел. По нижнему городу шёл, чуть ли не приплясывая, чему-то мечтательно улыбался, активно разглядывал почти опустевшие прилавки, казалось, правда не замечал весеннего, но всё же ночного и вполне себе пробирающего ветра. А у Мерлина на душе скребли кошки. Пока что не навязчиво. Но с каждым шагом, каждым брошенным на беззаботного Артура взглядом, неясная беда ощущалась всё более близкой и неотвратимой. Их словила уже знакомая Мерлину торговка, вернее, словила Артура и ему, охотно согласившемуся, что ради короля не жалко нескольких монет, всучила две последние золотистые лепёшки. Те успели остыть, опуститься и чутка подсохнуть, но даже так во рту от них растекалась приятная сладость, чувствующуюся через минуты после того, как последний кусок был проглочен.

— Знаешь, у меня тут ещё немного монет осталось, — Артур похлопал по привязанному к поясу мешочку, — если тебе что-то приглянулось, ну сувенир или украшение, можем взять.

— Ты меня пугаешь, — в кои-то веки решил не лгать Мерлин, — плащ, лепёшки, теперь подарок… и каплун с вином в твоих покоях! С чего такая щедрость?

— Во-первых, с того, что вопреки твоему оскорбительному намёку, я вообще не жадный. Во-вторых… ты заслужил это, Мерлин. Не найди ты тот меч, не заставь меня его вытащить, и всего этого не было бы.

Казалось, тут должно быть «в-третьих». Больно резким вышло молчание. Но продолжения не последовало, а Мерлину ничегошеньки не шло в голову. Сувениры и украшения? Нелепость какая! Подобные бесполезные вещи его не интересовали и, в принципе, он считал их… излишними? Допустим, Артур дорожит перстнем своей матери, Гвейн носит оставшуюся от отца цепочку с серебристым полумесяцем, влюблённые спустя долгие годы трепетно хранят полученные друг от друга симпатичные безделушки — тут Мерлин понимал ценность и вопросов не имел. Это память о дорогом сердцу человеке, греющее душу напоминание о том, кого, возможно, давно нет в живых. Символ родственной или романтической любви. В остальных случаях… Зачем ему вещь, не способная прокормить, согреть, защитить от врагов или вернуть магию в Камелот?

Получив лёгкое покачивание головой, сопровождающееся робким «не думаю, что мне что-то надо», Артур закатил глаза и многозначительно заявил:

— Подозревал, что ты можешь такое выдать. — Запустил руку в мешочек. — Решил сам кое-что выбрать. Думаю, тебе подойдёт.

Даже с привыкшими к темноте глазами Мерлин не сразу разглядел, что же такое Артур ему протягивает, а когда таки рассмотрел, что-то в животе неприятно заворочалось — лепёшка назад запросилась, не иначе.

На ладони лежал плоский серебристый с золотистыми вкраплениями кусочек металла. По форме легко угадывалась гордо усевшаяся на коряге птица, кто-то вроде орла… нет, кто-то изящней, с узкими крыльями, мелким и коротким клювом…

— Это ты, — с невероятным довольством в голосе заяви Артур, — в каком-то смысле. Ты знал, что есть такой сокол — Мерлин? Помельче обычных соколов, но всё же умелый охотник, гроза воробьёв и перепёлок. Это, — он со смешком перехватил кулон за тонкую, из мелких звеньев, цепочку, качнул им у самых Мерлиновых глаз, — довольно забавно. Наверно, было бы неплохо, чтоб рядом с тобой всегда находился кто-то подобный. Повернись-ка.

Тук-тук-тук, ту-ту, тук-тук-тук, ту-ту.

Дятел словно долбил над самым ухом, полностью заглушая любые другие звуки. Мерлин даже не пытался понять, чего от него хотят. Растерянно хлопал глазами, наблюдал за покачивающейся птичкой. Качнулась вправо. Хлоп. Тук. Замерла. Хлоп. Влево полетела. Тук. Снова вправо…

Мерлин, вспомнивший куда и зачем они шли, вдруг ощутил горьковатую жирность на языке. Приглашение Артура правда было приятным. Он искренне ценил проблески Артуровой доброты. И так же искренне не переваривал запечённых в специях каплунов. Да и вообще не ладилось у него с птицами. Отголосок отвратного привкуса каплуна, покачивания маленького металлического соколика, нервирующее, непонятно откуда взявшееся, постукивание дятла — всё это производило не лучший эффект на несчастный, уставший за день организм.

Ещё и Артур вздумал потрясти его за плечо, видимо, в попытке заставить повернуться.

В итоге, в спазмической агонии сотрясся желудок, вытолкнув из себя толком не начавшие перевариваться куски лепёшки. Изрядная часть попала прямо на алую стёганку.

Вокруг невнятно переговаривались и хохотали люди.

Пожалуй, если б не нахлынувшая на пару с дурнотой слабость, Мерлин сам бы от души похохотал — настолько комичная смесь из искреннего недоумения, детской обиженности и трогательного беспокойства отразилась на королевском лице.