Ван Ибо
Наверное, кто-то не поверит, но я тоже устаю. Усталость подкрадывается ненасытным зверем, обгладывая меня со всех сторон, оставляя мелкие отпечатки зубов. И я замираю изломанно-застывшим фрагментом в рваных вспышках фотокамер. Потом медленно возвращаю остановившееся дыхание и, нацепив улыбку, продолжаю идти дальше. Изо дня в день.
Дни стекают по пальцам нотами литургии, оставляя лишь размытые воспоминания и едва уловимое ощущение несбыточного на ладонях.
Сотни людей придумывают для меня жизни, которых я не хочу, пишут истории, которые противны даже по своей сути.
Моё заснеженное сердце кровоточит от тоски по дому, который никогда не станет для меня настоящим.
Однажды она сказала, что я юноша с душою старика. Пожалуй, это самое точное описание меня.
Я шагаю в туманный морок, и прямые пересекаются где-то в густой темноте пространства.
— Ибо, что-то случилось? — испуганно вздрагивает она, не ожидая моего визита.
— Спасаюсь от холода, — отвечаю я, по-хозяйски откидываясь на спинку скамейки. И мы оба понимаем, от какого холода.
Мне сразу стало спокойно; у нее в саду пахло июлем и черной смородиной. А ещё сосны… Такие высокие, что, казалось, касаются неба. И земляника, словно капли моей души, алела на душистой траве.
Она набрала её в горсть и поднесла к моим губам: «Ибо, закрой глаза и открой рот». Меня мгновенно окутал летний манящий аромат. Я восхищённо зажмурился, а она радостно засмеялась.
— Скажи мне, о чём бы ты попросила у Бога?
— Я уже попросила — убежище для тебя, — тихо произнесла она, закусив губу, и отвела взгляд. — Прости, если тебе это не нужно.
Я смотрю, как над лесом плавится карамельное солнце и в дымке благовоний исчезают цветы.
— Это как раз то, что я хотел…
В ней нет чего-то особенного, как вы могли бы подумать. За исключением тепла и глаз, в которых плескается лето. Оказалось, что мне больше ничего и не надо. А ещё она так трогательно обо мне заботится: вечерами вяжет мне варежки и шарфики, до дрожи переживает из-за пустяков, даже если я просто поскользнулся на лестнице.
Мне пора уходить, но я не спешу. Хочу ещё немного побродить босиком по влажному мху и собрать в ладони предрассветные сумерки.
Первый солнечный луч зажигает янтарем кромку её зрачков. Она счастливо щурится и сахарной патокой плавится у меня в руках. И была тишина, и было небо...
Я обязательно вернусь…
Она
Он попал ко мне совершенно случайно. Его сердце было словно бутон розы, укрытый толстым слоем инея. Чтобы растопить этот холод и не повредить нежные лепестки, потребовалось много усилий. Не думаю, что он помнит свои первые визиты. А мне приходилось разматывать кровавые бинты, которые связывали его душу. Слой за слоем. Он никогда не говорил, где получил эти раны, а я не задавала вопросов, хотя догадывалась. Мне не хотелось оставлять его в рвущем душу осознании непоправимости случившегося; всё равно никто так и не понял, чем всё-таки это было.
Помню, когда все восхищались стрижкой Ван Ибо, она его дико бесила. Он попросил, чтобы я пришла в «убежище» и всё переделала. Чувствуя в его голосе слезы, вызванные отнюдь не плохой стрижкой, я оказалась там в мгновении ока. Он был в ванной и мучился животом. А потом прижимался ко мне и беззвучно плакал. Он чувствовался таким чудовищно одиноким, что, глядя на эти стеклянные дорожки, мне хотелось завыть в голос. В его наспех промытых волосах, таких мягких, с крохотными мыльными пузырьками, несмотря на окраску, можно было заметить тонкие серебристые ниточки. Прекрасный юноша с душою старика...
Со временем иней на его сердце превратился в капельки воды, и он стал улыбаться. Если мы попадали в зиму, то кончик его большого носа смешно краснел, и, чтобы согреться, он сгребал меня в охапку, утыкался им в моё плечо и забавно сопел, пробуждая тысячи маленьких лапок мурашек. А снег летел, танцевал и белыми бабочками садился на кожу.
Я вслушивалась в мелодию его голоса, ловила гипнотический взгляд его «лисьих» глаз, и вечер стелился атласной лентой.
Ты приходи, если будет плохо...