Мужчина медленно садится в кровати, чтобы перевести дыхание и спрятать слезившиеся глаза за водопадом волос. Во сне к нему пришла Эферия: она улыбалась и сказала, что их сын прекрасный ребёнок. Разговор казался коротким, всего лишь мелькнувшие светлые волосы, мягкая улыбка и брошенные слова, а прошла целая ночь. И Ланосте, привыкший скрываться за маской, пред этой великолепной женщиной полностью терял над собой контроль, будь то сон или явь, иллюзия или лихорадочный бред.

(Он слишком винит себя за смерть Эферии, он так влюблён).

— Чёрт, — выдыхает он тихо, пока слёзы не перестают катиться по щекам.

Многое произошло с тех пор, как Эферия покинула этот мир: и взлёты, и падения, и даже любовный интерес Юджериана!.. и Ланосте не может не улыбнуться, когда вспоминает хватающегося за сердце Киэльнода, который узнаёт, кто именно этот любовный интерес. Руд, однако же, пожимает плечами, протягивая брату платок.

(Ланосте даст руку на отсечение, но Руд подмигнул Шикмуону).

Юджериан так увлечён Чёрным магом, что Ланосте просто закрывает на это глаза, предупреждая только о том, что не стоит растягивать или торопить события. В итоге он может наблюдать периодические всплески истерик главы Опиона у себя в кабинете, а затем невинно улыбаться. Киэльнод театрально вздыхает, начиная перечислять все минусы отношений их подчинённых, а затем считать все затраты, и прочее, прочее, прочее, пока не выжмет из Председателя всё терпение. В конце концов, Ланосте сухо отшучивается, на что получает возмущённый вздох, негодование во взгляде и громкий хлопок дверью. Он усмехается. Это стало настолько привычно, что эта драма кажется относительно милой. Пока Четвёртая Башня не жалуется на Шикмуона.

(Он клянётся, что это случайность, Ланосте и сам знает, что вины сына в разрушенной крыше лаборатории нет, как и совести у Микелькарго, но мастерски делает вид, что крайне озадачен случившимся).

Председатель ещё успеет расплатиться с Мастером Четвёртой Башни, но позже. А пока он снова засыпает, встречаясь с Эферией во сне.

— Здравствуй, — улыбается она, в лёгком белом платье стоя посреди поля цветов. Она мягко срывает цветок и подходит, заплетая стебель в прядь его волос. Эферия смеётся, а Ланосте улыбается дрожащими губами. — Ты прекрасен.

— Ты тоже, Эферия, — внезапно сиплым голосом говорит Ланосте, делая глубокий вдох. Женщина хихикает, утягивая его на поле васильков.

— Как наш сын? — солнечные лучи вплетаются в светлые волосы, заставляя их светиться. — Как его спутник?

— Они… они в порядке, — он просто не может содержаться от мягкой улыбки и грустного взгляда. Но молчит.

— Я рада. Ланосте, знаешь, а крошка Шик пишет мне письма, — она снова смеётся, заметив недоумение на лице мужчины. — Он действительно мил. Пускай пишет и не каждый день, но раз в месяц тоже хорошо.

— О чём он пишет? — осторожно сжимая маленькую ладонь своей жены, он представляет, как Шикмуон пишет письма. Наверняка не лучше, чем отчёты. И почему он об этом не знает?

— Хм… он пишет, что сожалеет, — Ланосте замирает. Шикмуон сожалеет? — Он сожалеет, что не писал мне ни разу за все двадцать лет своей жизни. Мне было любопытно, как бы он писал в первые годы своей жизни.

Эферия смеётся беззлобно, вовлекая Ланосте в ненавязчивый танец.

— Ты знал, что он очень вежлив? «Здравствуй, мама, как Ваши дела?», ну разве не прелестно? — Ланосте прыскает, а Эферия отпускает его и делает круг вокруг себя. — Он замечательный. И спутник у него чудесный. Спасибо, Ланосте.

Порывом ветра в небо стремятся лепестки и он вздыхает, когда открывает глаза вновь. Это тяжело. В последние дни, когда ему снилась Эферия, он не хотел просыпаться. Но его жена слишком хорошо его знает, насильно выгоняя в реальность. Он нужен в мире живых, а не мёртвых.

Шикмуон снова пишет письмо для матери, стараясь писать кратко, но с основными событиями за месяц. Словно он делал так всегда, он макает кончик пера в чернила и начинает на листе бумаги в привычном уважительном тоне:

«Здравствуй, мама. Как Вы? В этот раз меня обвинили в сгоревшей крыше лаборатории Четвёртой Башни, но балахонщики ушли, скрипя зубами. Мама, старик здоров и действует на нервы каждому, кто заходит в его кабинет. Старик Черныша тоже, кстати. Можно подумать, что старики решили изжить друг друга, но они просто волнуются. Я не тот, кому можно доверить Черныша, уж точно не после сломанной стены Опиона и попытки прикончить этого засранца, но старик смирился, а Мастер до сих пор плюётся ядом. Черныш ругается и часто бывает голосом разума, поэтому в этом месяце обошлось без жертв.

Я счастлив, мама».

Оставив чернила сохнуть, Шикмуон хмыкает. С каких пор он стал этим заниматься?..

(На самом деле он помнит, как Черныш рассказывал об этом и просил попробовать, но понятия не имел, что это так увлекает).

— Пойти к Чернышу, что ли?