Чонгук уверен, что не вернётся домой, ещё в то мгновение, когда закрывает за собой дверь и ступает к коню, на котором ему и предстоит отправиться так далеко, что обратный путь будет затерян среди криков боли, луж крови и убитых тел. Он не сомневается, что вскоре присоединится к павшим в бою, потому что — он не настолько хороший воин. Он и вовсе не воин. Его, как и подобных ему, тех, что не могут быть воинами по тем или иным причинам, призвали, потому что других мужчин и не осталось, а для защиты их королевства нужны все.
Держать меч в руках Чонгука никто никогда не обучал — с детства было очевидно, что он будет не способен исполнить свой долг. Долгое время Чонгук не мог пойти. Когда он всё же пошёл, гораздо позже, чем любые другие дети, он часто падал. Позже стало очевидно, что его правая нога с рождения повреждена. Как и вся правая сторона тела, из-за чего он не способен даже вцепиться, как следует, в поводья.
Надежды выжить нет.
Как и выбора — Чонгука убьют в любом случае. Либо на поле боя, либо за предательство.
Даже если он не желает умирать, даже если никто не воспитывал в нём готовность отдать за собственное королевство жизнь, даже если все двадцать лет к нему относились так, словно он никогда не станет мужчиной, сейчас всё это не имеет значения. Чонгук должен. И пусть он знает, что в его смерти не будет смысла, пусть это знают все, кто окружает его в военном лагере и смотрит либо с сочувствием, либо с пренебрежением, ему придётся. Такова его судьба.
И в первый день, когда они встречают свою смерть в виде вражеского войска, Чонгук сталкивается с таким ужасом, которого никогда раньше не испытывал. Его не обучали сохранять спокойствие, видя, как умирают те, с кем он провёл несколько недель в пути, как они же убивают таких же людей, которые больше никогда не смогут вернуться домой.
Чудо, что к моменту, как они одерживают победу, Чонгук остаётся жив.
Впрочем, чудом это назвать трудно.
Его отправляют перевозить тела мёртвых, чтобы скинуть их в выкопанную яму, и Чонгук вблизи видит каждого человека, жизнь которого сегодня оборвалась. Некоторые пока сохраняют разум, но вылечить их уже не представляется возможным — умирать они будут медленно и мучительно. И именно тогда, когда Чонгук об этом думает, глядя в полные боли глаза, перед ним в сердце этого человека вонзают меч, обрывая его страдания.
В кошмарах после ему снится именно этот момент.
После — новый бой. Новые тела. И так снова, раз за разом, меняется лишь место.
Чонгук не представляет, как его не убивают, но вскоре он начинает об этом жалеть. Кошмары его не оставляют. Он не может есть, не может спать, не может говорить и не знает, что ему делать и как жить, если он всё же вернётся домой. Он никогда не забудет. Это невозможно. Через месяц он начинает бояться любых громких звуков, потому что это всегда означает новый бой.
Через два месяца он впервые убивает, и теперь в кошмарах вместо всех умерших он видит лишь лицо своей жертвы.
Через три месяца от него остаётся лишь бледная тень.
Через три месяца и девять дней — его убивают. Не во время боя. На него и трëх его напарников нападают, пока они обходят лес в качестве ежедневной проверки. Что происходит дальше, Чонгук не знает, он успевает лишь увидеть сверкнувший перед глазами меч. Боли он не чувствует. Его сразу поглощает тьма.
Когда Чонгук открывает глаза и видит перед собой чистое синее небо, слышит пение птиц, чувствует запах цветов, он уверен, что так ощущается рай. О том, что такой бывает жизнь, он уже и не помнит. И всё же, как только он пробует подняться, по его телу растекается боль, и это — на рай совершенно не похоже.
— Не шевелись, — проговаривают рядом, и Чонгук поворачивает голову, чтобы взглянуть на мужчину рядом с ним. Он, как оказывается, лежит не в лесу. Это, скорее, повозка, причëм весьма дорогая, как Чонгук может судить по её ограждению и одежде мужчины. — Выпей, — это снова звучит как приказ.
Чонгук послушно выпивает из чаши, которую подносит к его губам другой человек. Похож на слугу.
— Кто вы? — спрашивает Чонгук настолько слабо, что сомневается, что его вопрос можно понять.
— Торговец, — отвечает мужчина. — Ким Тэхён.
— Почему я жив?
— Понятия не имею.
— Давно я?..
— Да уж две недели, пока мы в пути. Я думал, не очнëшься.
— А зачем вы тогда?..
— Понятия не имею. Никогда не замечал за собой рвения спасать солдат. Но ты умолял не бросать тебя, а Юнги, — Ким Тэхён кивает на слугу, подававшего воду, — умеет лечить, поэтому поздравляю со вторым рождением. Встать можешь?
— Ему нельзя, — вмешивается Юнги. — Швы разойдутся.
— Значит, будет ехать. Накорми его, смени повязки, и двинемся в путь.
— Спасибо вам, — опомнившись, поспешно благодарит Чонгук.
Ким Тэхён машет на него рукой и исчезает из поля зрения, а Юнги принимается копошиться, меняет окровавленные повязки, кормит с ложки, потому что самостоятельно держать Чонгук не в силах, заставляет выпить горькое лекарство и, как только заканчивает с Чонгуком, сообщает, что они могут ехать дальше.
Что ж, ехать в повозке кажется гораздо хуже смерти. В Чонгука будто раз за разом всаживают стрелы, когда они проезжают по кочкам, и несколько раз его раны и вовсе открываются, швы расходятся, и Юнги приходится заново их зашивать. Но Чонгука не бросают. Хотя они могли бы оставить его, они продолжают везти его в повозке, предназначенной для товаров. Он не слышит ни единого упрёка. Ким Тэхён его, как Чонгук предполагает, не замечает, а Юнги просто едет рядом, следит за его состоянием и иногда рассказывает, кто они такие, как Чонгука нашли и куда держат путь.
И хотя Чонгук думает, что его оставят в ближайшем городе, Ким Тэхён после того, как вызывает лекаря, не уезжает. Он ждёт. Через неделю Чонгук поднимается на ноги, и он сообщает, что Чонгук поедет с ними, не оставляя выбора.
Чонгук не противится. Он слабо представляет, где они находятся и как ему возвращаться домой. Да и, если он вернётся, его, наверное, снова призовут, а умирать второй раз он хочет меньше всего.
Лучше уж быть слугой торговца.
Во всяком случае, он сам причисляет себя к слугам, не решаясь задавать вопросы Ким Тэхёну. Приказов ему не отдают. Помогать Юнги он вызывается сам. И пусть от его помощи толку мало, ведь правой стороной тела он после ранения управляет ещё хуже, чем раньше, Юнги не противится. Продаёт Чонгук и вовсе неплохо. Он старательно учится и отмечает, как и какими словами Ким Тэхёну удаётся продать товар, и пытается повторить.
Легче, чем убивать, видеть, как убивают, и переносить тела умерших.
Здесь от него требуется только умение заговаривать людей, чему, благо, Чонгук уже был немного обучен. Ничего сложного.
— А ты довольно неплох, — первое, что говорит Ким Тэхён, обращаясь непосредственно к Чонгуку, а не к ним с Юнги. Или только к Юнги. Чонгука он до этого мало замечал.
— Спасибо, — улыбнувшись, благодарит Чонгук.
Ему, на самом деле, очень приятно. Его, кажется, впервые хвалят за долгие годы его жизни.
Оно и не удивительно — хвалить ведь было некому.
Почему-то после того дня, как Ким Тэхён его замечает и словно только узнаёт, что рядом с ним существует ещё и Чонгук, а не один Юнги, всё стремительно начинает меняться. Их с Юнги разделяют. Чонгук больше не ходит, прихрамывая, за ним в надежде, что для него найдётся дело, а получает собственные, те, которые выполнить ему по силам и во время выполнения которых он не чувствует себя недостаточным. Там от него не требуется много ходить или использовать обе руки. Чаще всего он разговаривает.
И со своей задачей продать как можно больше и купить как можно дешевле справляется с каждым днём всё лучше.
Жаль, от кошмаров это не избавляет.
Чонгук спит всё так же плохо, и почему-то порой случаются моменты, когда воспоминания оказываются слишком яркими, нахлынывают волной и заставляют Чонгука задыхаться посреди ночи, хватаясь то за горло, то за ужасный шрам на животе. После этого уснуть он уже не может.
Чаще всего такие ночи он проводит в одиночестве.
А однажды к нему на кухню выходит Тэхён, и Чонгук, чьи чувства были обострены пережитым кошмаром, от одного лишь скрипа половиц подскакивает, дëргается и чудом ничего не задевает и не нападает. Тэхён замирает. Лампа в его руках подчёркивает его удивление, и Чонгук, смутившись, тихо извиняется, отворачивается, допивает воду в кружке и намеревается уйти.
— Не спится? — спрашивает Тэхён ему в спину.
— Кошмары, — отвечает он, обернувшись.
Тэхён задумчиво кивает.
— А вам? Тоже не спится?
— Я читал, — улыбнувшись, раскрывает Чонгуку Тэхён. — Только закончил.
— И как вам книга?
— Довольно интересная. Не зря же я предпочёл её сну.
— Тогда хорошо, что вы не ошиблись в своём выборе.
— А что за кошмар тебе снился?
— Всё тот же, — вздохнув, признаëтся Чонгук.
— Война? — догадывается Тэхён, и Чонгук, вздрогнув, быстро кивает. Даже одно слово вызывает так много ужаса, что хочется упасть на пол, свернуться и спрятаться. Кажется, что прямо сейчас к ним ворвутся, его вернут туда, он уже никогда не сможет выбраться, и всё только потому, что Тэхён вслух назвал то, о чëм Чонгук боится даже думать. — Ты пил топлёное молоко?
— Топлёное молоко? — вырвавшись из воспоминаний, удивлённо повторяет Чонгук.
— Его часто дают детям, когда им снятся кошмары. Успокаивает.
— Мне не давали.
— Да? Подожди тогда. Научу.
— Не уверен, поможет ли… — с сомнением тянет Чонгук, однако всё же приближается к Тэхёну и замирает, глядя, как он вытаскивает молоко, наполняет им чашу, в которой иногда Юнги заваривает чай, и ставит на огонь.
Довольно… Интересно.
Правда, когда он делает первый глоток, ему не становится легче. Как бы он ни хотел, чтобы одно лишь молоко, постоявшее на огне, стëрло любые воспоминания, оно только растекается по телу теплом и вызывает чувство тянущей усталости. Хочется вернуться в кровать, что Чонгук и делает, когда Тэхён зовёт его спать.
Этой ночью кошмары ему действительно больше не снятся.
А утром Тэхён ловит его, чтобы спросить, как он себя чувствует, с необыкновенным участием. Он смотрит так, словно это его действительно волнует. И ответ Чонгука вызывает у него яркую улыбку, и он, хлопнув его по плечу, с весельем принимается за работу.
Когда в следующий раз Чонгук просыпается от кошмара и выходит на кухню, чтобы выпить воды, Тэхён неожиданно оказывается рядом с ним снова. И снова — нагревает для него молоко. Но не отправляет сразу спать, а садится рядом и просит рассказать, что Чонгуку снится, обещая, что после этого ему станет легче.
И легче — становится.
Да, не сразу.
Да, долгое время Чонгук не замечает никаких изменений.
Но они часто проводят так ночи, даже когда Чонгук просыпается не от кошмаров, и с каждой такой ночью Чонгук вдруг начинает чувствовать себя иначе. Не плохо. Не хорошо. Просто — странным образом иначе. Они и днём, и ночью часто общаются, в отличие от Юнги, всегда занятого своим делом и не желающего вмешиваться к ним или чтобы они вмешивались к нему, и Чонгук…
Он, кажется, привязывается к тому, чтобы быть рядом с Тэхёном.
Это странно — он никогда не был привязан. Он с детства знал, что ему нигде нет места и никто его не ждёт, а на войне усвоил горький урок о том, что такая привязанность повлечёт за собой слишком много боли и совершенно того не стоит. Но он больше не на войне. И ему находится место, потому что Тэхён спокойно показывает, что ценит помощь Чонгука, потому что принимает его полностью, потому что ни взглядом, ни действием не даёт понять, что вообще замечает, как Чонгук хромает и старается не использовать правую руку.
Он даже смотрит иначе. Никто другой не смотрит на Чонгука так. Во взгляде Юнги часто мелькает сочувствие, а Тэхён, наверное, никогда его и не жалеет. Но не так, чтобы поручать Чонгуку невыполнимые дела, нет. Он знает, что Чонгук способен выполнить хорошо, и он обучает его делать это ещё лучше. И отмечает, когда у Чонгука получается. И говорит с ним откровеннее. И видит не его хромоту или болезненный шрам, а просто Чонгука.
Единственный, с кем Чонгук не задумывается над словами.
Первый, на кого Чонгук позволяет себе смотреть дольше положенного.
Тот, о ком Чонгук вдруг допускает мысль, что они могли бы…
Удивительно.
Почему-то Чонгука совершенно не волнует мысль, что он подобным образом думает о мужчине. Его беспокоит далеко не это. На самом деле, об этом он задумывается в последнюю очередь, когда успевает обдумать возможную реакцию Тэхёна, если он вдруг узнает. Не страшно. По сравнению с реальными и ощутимыми страхами Чонгука, что, наверное, не оставят его до конца жизни, хоть сейчас и стали не такими яркими, этот кажется совершенно нелепым.
Чонгук поэтому и позволяет себе в мгновение, когда Тэхён, преследуя своё дело, оказывается достаточно быстро, на мгновение прижаться к его щеке. И отойти. Всё же реакция Тэхёна может быть любой.
Впрочем, он замирает на долгие мгновения, а после — оглядывает его с таким удивлением, словно никогда и подумать не мог, что однажды что-то подобное случится. Не возмущается. Не оскорбляет. Просто окидывает его внимательным взглядом, усмехается собственным мыслям и, качнув головой, продолжает дело. Точно ничего не случилось.
Не страшно.
Не имеет значения его реакция.
Чонгук и не рассчитывал ни на что, прекрасно зная, что ничего подобного он не заслуживает.
Однако той же ночью, когда они снова встречаются на кухне, Тэхён вдруг приближается к нему, поднимает за подбородок опущенную голову и встречает его пронзительным взглядом.
— Уверен? — спрашивает он.
— В чём?
— В том, что хочешь этого.
— Чего?
— Быть со мной.
— Не знаю, — честно отвечает Чонгук. Об этом он не думал. Он не представлял, что однажды Тэхён вообще об этом спросит. — Может, хочу. Точно не против.
Тэхён снова усмехается и вдруг тянется вперёд, чтобы прижаться к губам замершего и от неожиданности, и от непонимания, что делать дальше, Чонгука. Его никогда прежде не целовали. И это, стоит признать, ощущается гораздо приятнее, чем всё, что было в жизни Чонгука до.
Наверное, ему ещё только предстоит узнать, чего он в действительности хочет.
И всё же — сейчас он обнимает Тэхёна и принимает его поцелуй с приятным чувством, что растекается по телу вслед за его ладонями. Этого он, определённо, хотел. Да, не догадывался о наличии у него подобных желаний, но теперь спокойно принимает их и обещает себе узнать больше. Пока есть время. Пока он жив. Пока Тэхён хочет того же.