Божество и его хозяйка

Будь тихой, будь смиренной, не поднимай взгляда.

Так Бейлу напутствовали, отправляя в Храм Пламенного Бога. Семья нуждалась в деньгах, а Верховная Жрица была щедра, если ей могли предложить юношу или девицу с колдовскими умениями.

Жизнь в Храме оказалась не так плоха: нужно было молиться Пламенному Богу и трудиться над своим колдовством. В остальное время дозволялось читать, гулять и даже общаться с другими послушниками. Чары Бейлы крепли, расцветали, разрастались, подобно юному деревцу. Она чувствовала, как в её хрупкое тело льётся чужая злая сила, но она не обижает, на жжёт, а послушно гнездится, находит себе дом в её руках. Пламенный Бог был к ней ласков и с готовностью дарил свой огонь за искренние молитвы и послушание.

Бейла внимательно слушала, что говорили за трапезой, следила за шепотками, что пробегали по общей спальне перед отходом ко сну. И все утверждали одно: пусть он всесилен, но именно её стоит бояться, он может испепелить одним взглядом, но послушен взмаху её бледной ладони. Он — это, конечно же, само Пламенное Божество, а она — Верховная Жрица.

И оба они оставались для любопытной Бейлы бесконечной тайной.

Из окошка Бейла однажды видела Верховную Жрицу. Её бордовый плащ из бархата тёмной рекой тёк в такт её быстрым шагам, а чёрные кудри водопадом спускались по хрупким плечам. Бейла хотела бы увидеть лицо этой удивительной женщины, узнать так ли она красива чертами, как величественна, но для этого нужно было попасть в поле её зрения, а после этого мало кто выживал. Так, по крайней мере, говорили.

На исходе весны Бейла приготовилась к своей церемонии, после которой она станет младшей жрицей Пламенного Бога. Это было, разумеется, почётно, и она ощущала гордость за свои успехи в колдовстве. Но самым главным для неё была возможность увидеть своё Божество и его Верховную Жрицу.

— Будь тихой, будь смиренной, не поднимай взгляда, — напутствовала её сестра Лив.

— Я помню, сестра.

Она помнила, но сама не теряла надежды хоть одним глазочком, хоть мельком…

В руках Бейла держала бумагу, на которой была начертана молитва, которую она должна была при всех зачитать. Зал был просторный, светлый, с мраморными колоннами. Ни в своём родном городе, ни в остальных помещениях Храма ничего подобного Бейла никогда не видела. На её церемонию собралась почти вся община. Сёстры и братья поддерживали её в этот великий день.

Подобрав юбки, она опустилась на колени.

Голос дрожал.

Сначала она должна была поблагодарить за возможность быть здесь Пламенного Бога и Верховную Жрицу, потом отдать почести братьям и сёстрам, что помогали ей на пути. Сказать, что и тело её, и душа её, и колдовство её принадлежат Храму. И только потом приступить к молитве.

Молитву Бейла знала наизусть, поэтому могла чуть-чуть подсмотреть. Осторожно, чтобы никто не заметил, она начала поднимать взгляд.

Оказалось, что у её Бога имелись вполне себе человеческие ноги, обутые в блестящие сапоги и обтянутые брюками. Он сидел на троне, положив руки с незнавшими работы пальцами на подлокотники. На плече у него небрежно лежала тонкая белая ладонь с ухоженными узкими ногтями.

И это была не рука жрицы, посмевшей дотронуться до своего божества, это была рука полноправной хозяйки, которая владела душой и телом дикого зверя, готового на что угодно по её приказу.

Только Бейла хотела выхватить взглядом хоть на секундочку их лица, она заметила, как горит бумага, с которой ей предназначалось читать молитву. Верх занялся огнём, стирая буквы и черня белоснежную ткань листа.

Голос снова дрогнул.

Бейла перехватила бумагу пониже и опустила взгляд в пол.

Она попросит у Пламенного Бога прощения за свою дерзость и будет молиться за смирение своего любопытства.

А если любопытство никуда не денется, то она ещё чуть-чуть подсмотрит, но потом точно перестанет.

***

— Любопытная девчонка.

— Как и все они, Эйс, — сказала Джелейна, скидывая плащ с плеч.

— Однажды один из них нас раскроет, и тогда наши планы рухнут одним днём.

— Не думай об этом… Не думай, не чувствуй, забудь обо всём.

Её голос зазвучал иначе, коснулся его разгорчённого лба, проник в голову, лизнул саму душу, заставляя слушаться, подчиняться. По напряжённому лицу прошлась судорога, расслабляя юные и красивые черты. Дрогнули пухлые губы, прикрылись нежные голубые глаза, разошлись от переносицы светлые брови.

Джелейна обожала видеть его таким: не Пламенным Богом, а Эйсом. Её верным, послушным, чистым мальчиком.

Пламенный Бог принадлежал своим служителям, а Эйс принадлежал только ей.

Но видеть его таким остальным было опасно. Не для них, для него.

Когда они были совсем юны, колдовство Эйса не подчинялось ему, выходило из берегов, мучило его и терзало. Он старался изо всех сил, чтобы сдерживать бушующую стихию внутри, но его неизбежно раскрыли горожане, раскрыли и прогнали прочь. И Джелейна не смогла оставить его одного, она ушла следом, бросив родных и друзей. Всё равно никого ближе у неё не было. Их первое, детское чувство выросло во что-то сильное, непоколебимое, всемогущее.

Несколько лет они скитались по городам, пока не открыли, что Эйсу становится легче, если часть его колдовства передать талантливым ученикам. Так и появились Пламенный Бог и его Верховная Жрица, а также их Храм — община юных колдунов и колдуний. Ходили слухи, что лик Бога так страшен, что стоит на него единожды посмотреть, чтобы лишиться жизни. На самом деле лицо Эйса было настолько юным, невинным и неискушённым, что никто и никогда не поверил бы, что это он и есть грозное Божество, которое может сжечь заживо любого, кто задержит на нём неосторожный взгляд.

— Раздевайся, — приказала она.

Опустив голову, он послушно принялся расшнуровывать завязки на блузке. Его нежные пальцы были совершенно чистыми, словно не обжигались тысячи раз о непокорный огонь, словно не сползали раз за разом воском под пламенной стихией.

Босые ноги выпутались из брюк, и он предстал перед своей хозяйкой нагим и готовым на что угодно: на похвалу, на наказание. Он дрожал в ожидании её касания — ласкового ли, жестокого ли. Дрожал в нетерпении.

Джелейна знала, что так нужно. Что так она забирает часть его ноши, облегчает груз на его почти всесильных плечах. Он мог бы сжечь этот мир дотла, но хотел сохранить его от и до: города и страны, людей и животных, пыль на дорогах и хрупкие цветы в бескрайнем поле.

— Садись в кресло.

На его резном теле, на светлой коже пьяно плясали тени от свечей, высвечивая правильные изгибы.

Джелейна подошла сзади, чтобы откинуть его голову и взять за подбородок. Глаза Эйса широко распахнулись в ожидании наслаждения. Как такая великая сила была дана тому, кто столь хорошо подчинялся?

Она хотела бы лишить его всех страхов, стереть всю боль и заставить забыть об ответственности. И… Ей с её силами это было, пожалуй что, подвластно. Вот только лишать его воли? Нет, она бы никогда не поступила так со своим милым другом, со своим нежным божеством. Вместо этого она могла подарить ему чувственное наслаждение, окунуть в него, придержать голову под водой и выпустить измученным, но счастливым. Подарить секундную лёгкость утопленника.

Грудь Эйса, устланная румянцем, как туманом, тяжело вздымалась. Член уже налился в предвкушении и касался напряжённого живота. Его юношеская, незатухающая красота никогда не оставляла её равнодушной.

Джелейна провела рукой ниже, по шее, чувствуя под пальцами дёрнувшийся кадык.

— Какой жадный, какой нетерпеливый.

Руки вжались в подлокотники, вздыбливая вены на предплечьях. На лбу проступила испарина. Губы мучительно, трогательно изогнулись.

— Правильно, я не разрешала себя трогать.

Не то чтобы ей в самом деле нравилось его мучить, но чувствовать такую силу в своей власти? О, обладать божеством было сладко. Сродни тому, чтобы держать в руках бьющееся сердце и повелевать им, хрупким и сильным. Пьянящее чувство, которым сложно насытиться.

Горячая кожа под касаниями распалялась ещё сильнее.

— Отдайся мне полностью, отпусти, — шепнула Джелейна в горящее ухо.

С раскрытых губ сорвался первый стон, полный страдания, полный желания. Джелейна невесомо коснулась головки члена, просто дотронулась, чтобы увидеть, как подбрасывает тело, как его выкручивает, будто после удара молнией.

— Ну-ну, спокойно. Я ещё даже не начала.

Она прикусила мочку уха и оставила невесомый поцелуй на скуле, обманчиво невинный. Они знали тела друг друга лучше, чем что бы то ни было в этом мире, за исключением, разве что, их душ.

Столько времени они были вместе как мужчина и женщина, и столько же их близость не становилась привычной, каждый раз вспыхивая новым пожаром меж ними.

Джелейна прошлась рукой по крепкой груди. Кожа Эйса всегда так горела, так отзывалась, что руки сами тянулись объять как можно больше, коснуться, огладить, сжать. От испарины светлые волосы у шеи, за ушами завились непослушными, трогательными локонами.

Положив руки ему на плечи, она провела вниз, убирая всё напряжения из налитых мышц, изгоняя усталость, будто демона. Эйс заслужил отдых, заслужил покой. Она — его дом, его отдых, его покой. Грудь мерно вздымалась, дыхание замедлилось, успокоилось. Широкий рукав её платья невесомо задел член, и Эйс вздрогнул, снова напрягаясь, словно вскипая пеной горной реки, несущейся к обрыву.

— Пошли, — сказала Джелейна и повела его за собой к кровати.

Его не удержали бы и кандалы, поэтому она обходилась атласными лентами, легко привязывая запястья Эйса к изголовью. Она умела удерживать иначе — одной крепкой мыслью. А ленты нужны были для красоты, лаская алыми языками его руки. Он жалобно всхлипнул и весь подался вперёд, чтобы она пожаловала ему хоть мимолётное прикосновение. Пока не время.

Джелейна встала с кровати и сбросила своё платье, сковывающее движение. Пара жадных глаз мгновенно облизала контуры её нагого тела.

— Разве я разрешала смотреть?.. Ладно, смотри, мне не жалко.

Его брови беззащитно дрогнули, ленты натянулись. Он стремился к ней, как цветок стремится к солнцу. И она — о, она тоже маялась без его тепла. Как же сильно ей хотелось просто окунуться в его объятия, позабыв, кто они и где.

Уже обнажённая она снова подошла к кровати и оседлала его колени. От касания их тел Эйс откинул голову и едва не ударился о резное изголовье. Джелейна успокаивающе зашептала ему на ухо: «Всё хорошо, родной, всё сейчас будет хорошо».

— Пожалуйста, Лей, прошу тебя, — взмолился он, подаваясь бёдрами вверх.

Смилостивившись, Джелейна взялась за его член и направила себе между ног, но не дала проникнуть внутрь, а только позволила потереться о влажные складки. И ему будто этого было уже достаточно, он блаженно уткнулся ей между ключиц и ровно, глубоко задышал.

— Не думай закончить, пока я не позволю.

Он закивал, как заведённая игрушка, соглашаясь на все условия, лишь бы его продолжили трогать, лишь бы не выпускали из рук. В награду Джелейна коснулась губами его шеи, втягивая кожу, оставляя след, который всё равно никто не увидит. Никто не увидит, но она будет знать, что он там есть.

Пламя свечи продолжало свой завораживающий танец, воздух в комнате накалился и загустел плотным туманом.

Джелейна была возбуждена, она тоже его хотела, близость Эйса отзывалась в ней той же ноющей сладостью, той же тяжестью в низу живота. Но сейчас, сегодня это было не о ней, не о её удовольствии, а только об Эйсе, о его ноше.

Устроившись рядом, она пробежалась пальцами по его груди и животу, будто на музыкальном инструменте играла, задела между двумя ногтями сосок, сорвав с губ глухой стон.

Пусть её мысли тоже уплывали, когда её рука скользила по возбуждённому члену, возвращаясь к тем моментам, когда она могла почувствовать его в себе, ощутить его полностью, от головки до основания, такую прекрасную, пьянящую заполненность. Пусть она сама таяла, касаясь его, но именно она должна была сохранять трезвость рассудка.

— Ну же, раздвинь ноги, покажись мне весь.

Эйс лёг удобнее, чуть раскинувшись на кровати. Было заметно, как он расслабляется, отпускает себя, как кожа его перестаёт гореть так отчаянно. Запястья уже безвольно висели в лентах, тело распласталось по простыням в бесконечной неге.

Она дразнила его и дразнила, то ускоряя темп, то мучительно замедляясь. Рот Эйса открылся, в одурманенных глазах плескалась болотная муть, он терялся в ощущениях и терял себя. Под её руками он становился обычным мальчишкой, жадным до ласки, влюблённым в свою хозяйку, в свою музу и жрицу.

Поднесённую к его губам руку он принялся иступлённо целовать, как безумец, и Джелейна позволила ему. Он прижался к руке лбом и застонал раненым зверем, не в силах сказать ничего внятного.

Жалости в нему в ней не было, только огромное восхищение, только огромная нежность, от которой надрывалось сердце.

— Забудь, не думай ни о чём, кроме меня, живи мною, дыши мною, гори мною.

И он горел. О, как красиво и больно он горел! Иногда ей казалось, что всё его пламя, необъятное, бесконечное, всё лишь для неё. Чтобы ей было тепло. И правда, рядом с ним ей никогда не было холодно.

— Закрой глаза.

Он беспрекословно послушался, смежив веки. Джелейна ускорила темп, проводя ладонью от основания до головки, чуть сжимая под конец. Слыша, как тяжело Эйс дышит, она поняла, что больше не может мучить его.

— Не сдерживайся, мой милый.

Как только эти слова сорвались с её губ, Эйс излился, изгибаясь дугой на кровати, едва не разрывая атласные ленты вокруг запястий. Рот его раскрылся в беззвучном крике, а глаза блаженно закатились.

Его красота в эти моменты завораживала. Казалось, что именно тогда он настоящий, именно судорога наслаждения — его истинное предназначение, а пламя, приходящееся по его телу — это что-то неправильное, лишнее, случайное.

— Я тебя не заслужил, — сказал Эйс хрипло, приходя в себя.

— Разве может божество не заслуживать свою жрицу? — со смешком спросила Джелейна, распутывая алые ленты.

— Я серьёзно, Лей.

— Ты заслуживаешь всего самого лучшего. Если бы нужно было ещё раз создать ради тебя секту, я бы сделала это, не задумываясь.

— Ты ведь знаешь, что я весь принадлежу тебе?

— А что, по-твоему, я тебе тут пыталась показать всё это время?

Освобождёнными руками он обхватил её за талию, обнял крепко и вжался лицом в изгиб шеи. Сколько же в нём было ласки, сколько любви. Совершенно не божественной, а обычной, человеческой. И он действительно весь целиком был только её.

В конце концов, и она точно так же принадлежала ему с тех самых пор, как они детьми сбежали из родного города.