– Эд, опаздываешь! – кричит мне мускулистый бородач в белых одеждах санитара. Это Джек Райан. Года три с ним работаем, славный парень. Бывший член местной байкерской группировки, о чём ярко намекают татуировки, чёрными змеями оплетающие его руки. Отмахиваюсь, тушу сигарету в пепельнице на столе, пытаюсь успокоить нервы. В раздевалке только мы с Джеком и потертые железные шкафы в два ряда возле стен.
Лампа бледная, но кажется слишком яркой, мигает над головой. Скоро сдохнет, как всё в этом треклятом городе. Вокруг бессмысленно бьётся какая-то серая моль. Напоминает одного психа, который недавно покончил с собой, разбив голову о стену.
– Опоздал, – соглашаюсь, лениво поднимая взгляд. – Спал плохо. Какие-то ублюдки под окнами устроили настоящую оргию. То ли насиловали кого-то, то ли били... Или всё сразу.
– Мир сошёл с ума, – устало вздыхает Джек, ничуть не удивляясь услышанному. Подходит ко мне, достает из нагрудного кармана сигарету. – Ты бы поспешил, а то начальство выговор устроит. Лишат премиальных, туго будет.
Каково без премиальных, я знаю не понаслышке. Либо голодать, либо задолжать за квартиру и остаться без жилья.
Переодеваюсь быстро, скидываю джинсы, меняю на рабочие белые брюки, сверху рубаха с коротким рукавом, потом халат с бейджиком – Эдвард Хассел. Внизу приписка: «санитар».
Когда я учился, то конечно, рассчитывал стать врачом, но в Готэме не нашлось свободного места, после очередных массовых сокращений. Предложили только грязную работу – санитаром. Утки выносить.
Гордый был тогда, отказался, а через два месяца вернулся. Уж очень жрать хотелось. Через два года удалось добиться перевода в другое отделение лечебницы Аркхем. Психиатрическое.
Там я узнал про него.
Джек в несколько затяжек выкуривает сигарету. Тушит её с какой-то странной яростью в глазах, сминает бычок. Я гляжу на него, пытаюсь распознать причину злости, но он сам начинает говорить.
– Сестра беременна. От того мудака. Хочет оставить ребёнка. Дура малолетняя. Ей же только восемнадцать исполнилось.
Джек не любит трепаться попусту, если уж заговорит по делу, то всегда сдержанно и кратко.
– Надеюсь, всё разрешится, – пытаюсь подбадривающе улыбнуться. Джек улыбается в ответ.
– Извини, мне пора. Давай выходной по пивку пропустим или сходим на игру, – спешно ухожу, пусть и не хочется оставлять коллегу без внимания.
Карие глаза Джека провожают меня с вымученной радостью. Даже выдавленной.
– Хорошей смены, Эд!
Железная дверь раздевалки грохочет за спиной, и я иду по длинному светлому коридору. По обеим сторонам кабинеты – психологи, групповая терапия, лечение алкоголизма. Это первый этаж, здесь обычно многолюдно.
Примерно через час, когда начнется время приёма, в этом коридоре будет не протолкнуться, но моя работа начинается гораздо раньше.
Доктор Стюарт уже ждёт меня. Даяна Стюарт – известный в городе психиатр. Вот уже много лет она занимается самыми тяжёлыми пациентами с клиническим психозом, шизофренией, манией преследования, расстройствами личности.
Она специалист узкого профиля, но специалист первоклассный. А ещё старая стерва, которая может лишить меня премиальных на месяц за минутное опоздание. Впрочем, с последним я уже смирился.
В конце коридора меня ждёт её дверь. На блестящей серебристой табличке черными буквами выгравировано имя доктора.
Три раза стучу в дверь костяшками пальцев, деликатно и негромко.
– Эд? – вопрошает она из-за двери.
– Я, доктор Стюарт! – заглядываю внутрь, обвожу взглядом пустую кушетку с болтающимися ремнями, шкаф, забитый историями болезней, и стол, на котором царит идеальный порядок. Доктор сидит в кресле, одетая в снежно-белой халат с торчащей ручкой в нагрудном кармане. Безупречная укладка с проседью, неброский макияж, морщины тонкой сеткой, покрывшие бледную кожу круглого лица. Её тонкие пальцы хватают с уголка стола бордовую записную книжку, открывают на заложенной странице, примерно посередине. На меня же Даяна Стюарт не смотрит. Для неё я всего лишь атрибут, предмет мебели, принадлежащий клинике.
– Возьми дубинку, Эд, – сухо сообщает она. – Сегодня приедет полиция. Надо подготовить больного к допросу.
«Думал, дело уже закрыто...» – проносится в голове, но не произношу ни слова. Доктора не интересует моё личное мнение.
– Конечно, – отвечаю, сохраняя невозмутимость. – Электрошока сегодня будет мало?
– Электрошока потом будет достаточно, – доктор Стюарт растягивает губы в тонкой улыбке. – Полагаю, это последний допрос. Его казнят.
– Стул? – нервно усмехаюсь.
– Вероятно, – врач поднимается с кресла, грациозно, почти вспорхнув, каблуки её черных туфель часто цокают по полу. Ростом Даяна едва достает до моего плеча.
– Когда прибудет полиция?
– Прокурор со своей сворой обещал быть к обеду.
Вместе покидаем кабинет. Своё рабочее место доктор Стюарт запирает на два оборота, после чего убирает ключ в карман халата и туда же запускает руку. Она всегда, когда идёт по коридору, держит руку в кармане, сжимая ключ. И так всякий раз. Постоянно кажется, будто Даяна боится, что в её кабинет может кто-то проникнуть.
Я кое-что слышал о том, какие истории болезней она хранит в своём железном шкафу. Видел эти ровные стопки папок, на которых вместо фамилий только номера пациентов. Иногда педантичность и холод доктора Стюарт пугают меня до дрожи, порой даже психи, с которыми приходится работать, кажутся более человечными по сравнению с ней.
Она ведёт меня к лифту, а я иду, самому себе напоминая сторожевого пса. В некотором смысле я действительно у неё на поводке, и мне же лучше, если у доктора хорошее настроение, поэтому стараюсь помалкивать и не лезть лишний раз с расспросами.
Даяна обернулась, когда мы подошли к лифту. Её взгляд придирчиво проскользил по моим губам.
– Хоть бы побрился...
Машинально провожу рукой по колючему подбородку.
– Простите? – переспрашиваю.
– Надо лучше выглядеть перед визитом прокурора, – высказывает своё мнение доктор, нажимая на жёлтую мерцающую кнопку лифта. Раздаётся тихий звонок, кабина едет к нам с верхних этажей.
– Простите, не знал, что это случится именно сегодня.
Она больше не отвечает, открывает свою записную книжку, начинает перечитывать заметки.
Через её тонкое плечо вижу убористую запись «нервное расстройство поведения», но отвожу взгляд, пока доктор не заметила, что я читаю.
Створки лифта распахиваются, Даяна заходит внутрь, я за ней. Она нажимает на нижнюю кнопку, с усилием надавливая на букву «B» указательным пальцем. Подвал. Там сильно пахнет лекарствами и спиртом. Место для отбросов, не поддающихся лечению. В запертых палатах, больше напоминающих тюремные камеры, опасные психи либо на пожизненном, либо ждут решения о скорой смертной казни.
А всё началось лет семь назад, если не ошибаюсь. Я тогда был на последнем курсе, готовился к интернатуре. Мусорный кризис, дерзкое убийство Томаса Уэйна, он в прямом эфире, застреливший Мюррея.
Полиция быстро пресекла все беспорядки, десятки были убиты, сотни арестованы, кризис медленно разрешился, но недовольство осталось. Богачи продолжали пир на костях, и больше никто не решался восставать против. Все возобновилось. Безработица, сокращения, упадок. Поэтому я и не смог стать врачом. Поэтому она меня бросила.
Лифт выпускает меня и доктора Стюарт в подвал. Здесь всё перекрыто дверями с решётками. Запах сильнее, чем обычно щекочет ноздри. У каждой дежурит по два охранника, меняющиеся каждые шесть часов. Смена двоих громил с дубинками на поясах, судя по всему, началась совсем недавно. Они ещё улыбаются. Чернокожий справа даже слишком радостно. Это Ник. Тот ещё клоун.
– Доброе утро! – его лучезарная улыбка угасает при виде доктора Стюарт.
– Посещение больного номер... – Даяна заученно перечисляет цифры, я с усилием сдерживаю зевок. По именам она их называет, только начиная терапию. При персонале больницы психи для неё такая же, как и я, мебель с инвентарными номерами. На лицах охранников возникает сперва недоумение, потом хмурые выражения. Толстяк Берни без слов протягивает мне дубинку и готовится сопровождать нас до цели. Ник передаёт доктору шприц с транквилизатором, после чего снимает с пояса ключ и отпирает дверь, которая сразу захлопывается за нами.
Коридор с мерцающими лампами, паркетным полом и белоснежными стенами кажется бесконечной трубой. Провалы дверей на одинаковых расстояниях друг от друга тянутся до самого конца. Крошечные камеры с мягкими стенами. Там творится ужас. Не хотел бы я знать и половины того, что происходит в головах этих зверей, некогда бывших людьми. Сердце взволнованно бьётся, как всегда при встрече с ним.
Артур Флек не просто странный, он уникальный среди психов. Он будто видит глубже, чем остальные. Мне до сих пор неясно почему, но я ему симпатизирую. Даже не из жалости к тощему невысокому мужичку, который постоянно смеётся. Он меня восхищает.
Берни останавливается у его камеры, в самом конце коридора, открывает дверь, пропуская нас с доктором к больному.
Позади дверей камеры, полностью звукоизолированных, не слышен его смех. Да Артур сегодня и не смеётся. Он крепко связан путами смирительной рубашки. Он слишком опасен.
– Артур! – мягко обращается к нему Даяна. Псих медленно поднимает голову.
Живой взгляд пронзает насквозь женщину и впивается в меня, словно щекотит. Мне неуютно под взором этих жутких, глубоко посаженных глаз. Из-за жидких волос, наполовину закрывающих лицо, они выглядят чёрными. Невозможно разобрать, есть ли в этих глазах зрачок или же они состоят из плотной смолистой тьмы.
Лицо Артура, как обычно, рассекает улыбка при виде доктора. Он всегда улыбается.
– Ты слышишь меня? Понимаешь, что я говорю? Как твои дела, Артур? – начинает терапию доктор, но больной остаётся подозрительно молчалив, оглядывает женщину с ног до головы, прищуривается, раздувает ноздри. Ждёт.
– Сделай что-нибудь! – приказывает мне Даяна. И я делаю.
Моя дубинка взлетает в воздух отточенным взмахом руки и опускается на затылок доктора. Звук удара. Женщина, как подкошенная, падает, роняет блокнот и шприц. На дубинке остаётся кровавый след.
Артур начинает хохотать. В его глазах не только искренняя радость, почти детская, но и глубина во стократ большая, чем я познал за всю свою жизнь.
Начал понимать истину недавно, когда узнал, что движение ещё живо. Они ещё борются, и я вместе с ними.
Артур смеётся, каркающе, надрывно. Я подбираю транквилизатор, стучу в дверь, чтобы Берни открыл мне и выпустил.
Как только добродушный толстяк показывается на пороге, игла шприца входит ему в шею. В серых глазах мелькает искра непонимания, щеки надуваются, словно он хочет крикнуть или сказать что-то, но не успевает. Доза транквилизатора рассчитана так, чтобы мгновенно усыпить человека, пусть даже и такого крупного, как Берни. Я закрываю дверь, забираю у охранника ключи. Ник может заметить, времени мало. Если он поднимет тревогу, до того как я всё сделаю, тогда план прогорит.
Развязываю смирительную рубашку, освобождая больного от ремней. Артур, не переставая, смеётся, из его глаз текут слезы. Он едва ли не задыхается в истерике, и я начинаю говорить:
– Мы ждём тебя, там наверху. Нас много и мы хотим их смерти.
– Ты! – радостно восклицает Артур, давясь хохотом. – Ты мне не нравишься!
Истерика превращается в гримасу гнева. Лицо становится озлобленной маской. Надломленный смех с эхом улетает в коридор, а свет в моих зрачках сужается до белой точки.
Я не успел заметить, когда в руке Артура вдруг оказалась дубинка с пояса Берни.