Ю Джеи не понимала коллег. Правда не понимала. Все как один твердили ей – ему плевать на людей, плевать на коллег, он машина, монстр, тот, для кого единственно важным является только миссия. Выполнение любой ценой. Исполнительность без оглядки на цену. Жестокость просто потому, что так велено. И она действительно не понимала, как они могут так о нем думать?
Да. Их реальность жестока. Джихёк в НАР с юношества, и он как никто другой понимает – каждый новый день в их жизни, на их работе – это благословение, которое они слишком часто не заслужили. Привязываться к другим – равносильно тому, чтобы без бронежилета выбегать на линию огня. Шансов, что не заденет, почти нет. И он молчит, смотрит холодно, не подпускает к себе ближе, чем любого незнакомца, но это ведь только для вида. Он отпугивает других, чтобы не привязываться самому, и все равно привязывается. Он чуть не сошел с ума, убив коллегу в тяжелой ситуации, он винил себя в смерти Суён, его гнев и боль были так велики, что у Джеи не было ни единого сомнения – он их любил. По-своему, молча, угрюмо, отталкивая каждый раз, не доверяя до конца, но любил до безумия. И она смела надеяться, что ее он тоже любил.
Возможно, она все придумала, но он мог бы убить ее отца еще тогда, когда они гнались за скорой, на которой похитили возможного свидетеля. Он мог бы просто убить Пэк Моса и закончить миссию, всего-то и нужен был один выстрел – одна секунда, которую он предпочел потратить на то, чтобы вытащить ее из машины, под которую отец кинул взрывчатку. Он закрыл ее своим телом от взрыва и потерял сознание. Он мог умереть вместо того, чтобы пожертвовать ею во благо миссии и страны. Цель прежде всего? Ложь.
Возможно, ей просто казалось, но с ней он всегда был честен. Да, не доверял. Сама ведь виновата. Прослушка в телефоне ее даже не удивила. Даже скорее наоборот, она решила, что это к лучшему, ведь если что, он смог бы прийти и спасти ее. Он ведь пришел бы. Она точно знала. Он всегда приходил. На его месте она бы тоже никому не доверяла. Но она тоже сломя голову бежала на помощь, если даже отдаленно чувствовала опасность.
Возможно, это всего лишь ее воображение, но ей казалось, что он смотрит на нее не так холодно, как на остальных, что сочувствует ей. Он не добил опасного преступника, что мог бы уничтожить экономику страны и убить множество людей, чтобы она – маленькая дурочка – смогла с ним попрощаться. Ведь даже несмотря на то, что из-за Моса погибли его товарищи, он был ее отцом. Джеи была уверена, к ее отцу он не испытывал ни капли сожаления, но оставил им время ради нее.
Возможно, ей просто хотелось видеть в нем то, чего в нем не было. Просто мечталось, что он такой, какой хотелось бы ей. Чтобы самой чувствовать чуть больше стабильности, безопасности и спокойствия рядом с ним, учитывая то, в каком месте она оказалась, и каким жестоким оно было. Может быть, вообразив его не бесчувственной мразью, а действительно героем, она спасала себя от безумия недоверия ко всем и каждому, от паранойи и тревожности, ведь он ее напарник, он защитит, спасет, поможет. Полюбит… Может она все придумала, а он и правда такой, каким его рисуют другие коллеги, но она им не верит. Не хочет верить.
Возможно, так кажется не только ей. Директор Ха, она уверена, тоже не считает его бездушным, потому что понимает, будь Джихёк таким, он не был бы сейчас директором. Ведь та флешка так и не попала в руки никому постороннему. Может быть, Джихёк так обеспечивал лояльность директора к себе, но мог бы, в целом, его просто убрать и сам занять более высокий и неприкасаемый пост. Но не стал же. И никому ни слова не сказал. Потому что понимал, что такое, когда умирает на руках близкий человек, а ты ничем не можешь помочь. Она помнит его слезы над телом того парня-информатора. Она видела вину и тоску в его глазах, когда убили Суён. Хан никогда не был бесчувственным.
Возможно, это просто дурацкая влюбленность. В конце концов никто не сможет сказать, что ее сонбэ некрасив, не статен, не мужественен. Он похож на бога войны. Он подкупает умом, опытом, уверенностью, спокойствием. Он прилично старше нее, и она соврет, если скажет, что внутри ничего не откликается на его присутствие рядом. Солжет, если скажет, что у нее на загривке не вставали волоски дыбом, когда он раненный в бреду притянул ее слишком близко к себе, что ей не хотелось его поцеловать. Соврет, если скажет, что ее ничуть не задело, что обратился он тогда не к ней, даже понимая, что в нем просто говорила вина за погибшую подругу.
И она не собиралась сдаваться. Он не ответил ни на одно из ее писем, ни разу не вышел к ней на встречу, он снова отталкивал ее, словно говоря: «Зачем ты тут? Ты разве не понимаешь? Я сижу в тюрьме за убийство собственного коллеги, друга. Я опасен. Я могу сойти с ума снова. Уходи». Но она все равно приходила. Знала, что он во всем винит себя, что себя считает источником всех бед и еще не скоро это получится изменить. Что даже знание того, что не он убил своих родителей, не позволит излечить ему эти раны на сердце так быстро. Она знала, он все равно вернется в НАР, знала, что он все равно будет рядом. В конце концов, он предан и верен как пес, да и совсем не знает ничего о «гражданской» жизни. Ему некуда деться, и она не собирается позволить ему снова ускользнуть.
Когда он вдруг взял трубку после освобождения, она поняла, что он сдался. Что позволил ей приблизится на шаг. Видимо, его впечатлило, что за весь его срок она так и не отказалась от него, что несколько лет ждала, звонила, писала, приходила. Может, ему тоже хотелось верить в то, что ему есть кому довериться?
Когда он вышел на работу и оказался в ее группе, она не могла сдержать улыбки, глядя на его вечно хмурое лицо, ставшее еще более хмурым, когда он заметил ее улыбку, ярко контрастирующую с недоверием и опаской в глазах других коллег. За эти несколько лет она быстро выросла в звании и продвинулась по службе. План, который она озвучила ему в начале сработал. Теперь она фактически его начальница. Хотя, несмотря на то, что Джихёку вряд ли когда-нибудь дадут официальное повышение (слишком уж много в его прошлом слишком темных пятен), все прекрасно знают, его подчинение – лишь вопрос его личного желания. И то, что он все еще пытается вести себя в рамках приличий, многих сдерживает от совсем уж наглых нападок в его сторону. Хотя и шепот о том, что он монстр без чувств, снова разнесся по коридорам НАР. Убил коллегу, пробыл в рабстве, потерял память, вернул ее, чуть не погиб, признался во всеуслышание в своих преступлениях, отсидел срок и все равно вернулся на работу, как ни в чем ни бывало. Вот уж и правда - долг дороже жизни.
Но она была действительно счастлива его видеть. Наперекор многим несогласным, но с поддержки директора, назначила Джихёка в свои напарники и заместители, с совершенно детской улыбкой сообщила ему об этом и с удовольствием наблюдала, как на его лице меняются, только ей, пожалуй, заметные эмоции. Недоверие, удивление, смесь разочарования, страха, вины и едва заметной радости. И она ничуть не заблуждалась на их счет. Она знала – перед ней он тоже чувствует себя виноватым. Да, он выполнял свой долг, но он не был уверен, что она простит его, ведь так или иначе – Пэк Моса был ее отцом. И даже если она сама дала на это добро, совершенно не означало, что она был полностью готова понять и простить его за это. Долг – это одно, а привязанность, любовь и семья – это нечто совершенно иное. И то едва заметное облегчение, та искра радости в черноте его глаз, сказали ей куда больше, чем он когда-либо смог бы сказать ей сам. Он действительно не бесчувственный. И ему страшно за нее, он разочарован, что оттолкнуть ее он так и не смог, ведь с ним опасно. Но он рад, действительно рад, что она не держит на него зла.
***
Первое время общаться было сложно. Джихёк оставался холоден, держал дистанцию и мало говорил. Он походил на дикого зверя, совсем не понимающего концепции доверия. И она смирилась с этим. Ждала, пока оттает, пока снова сможет открыться чуть больше, чем остальным. В конце концов, терпения ей не занимать.
И однажды это все же случилось. Он имел совершенно дурацкую привычку приходить в ее квартиру без приглашения, ключей и хозяйки внутри, пугая ее, едва вернувшуюся домой, темным силуэтом на диване в темной пустой квартире. Хотя в этот раз сердце пропустило всего один удар, когда она заметила тень в глубине квартиры. Она уже научилась безошибочно понимать, что это он снова пришел без приглашения и стука.
- Кажется, пора сделать тебе дубликат ключей, - тихо произнесла она с усмешкой, оставляя сумку и кроссовки в коридоре и углубляясь в темноту. Включать свет она почему-то не спешила, словно боясь спугнуть, - Ты все равно приходишь, когда тебе вздумается.
- Прости, - в голосе нет и капли сожаления, так, вежливая необходимость. Взлом и проникновение на частную территорию настолько обычно дело в его жизни и карьере, что, пожалуй, он даже не задумывался об этом.
- Что-то случилось? – девушка остановилась напротив него, по обыкновению уже, сидевшего на диване, размышляя, сесть ей рядом с ним, или приземлиться на столик напротив.
- Нет, хочу поговорить.
И тишина. Она снова едва улыбнулась. Всегда так. Он ведь так много молчит, и иногда чтобы что-то сказать, ему смелости нужно намного больше, чем спустить курок его служебного пистолета. Определившись, Джеи все же сдвинула со столика ноутбук в сторону и присела на край, пытаясь, постепенно привыкая к темноте комнаты, угадать выражение его лица и глаз.
- Я хочу спросить тебя, - наконец голос сонбэ снова раздался в темноте. К тому моменту ее глаза привыкли к темноте настолько, что она уже вполне ясно видела его напряженные плечи и переплетенные пальцы рук на коленях. Он не смотрел на нее, глядел куда-то в темноту немного правее ее плеча, - Почему ты все еще хочешь, чтобы я был твоим напарником. Ты ведь знаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет.
- Даже если и так, - ответ не заставил себя ждать. Она столько раз проигрывала этот диалог в своей голове, что не сосчитать. Она, казалось, уже знала любую последующую реплику и подобрала правильные ответы на каждую. Переубедить его в том, что она не считает его опасным, что верит ему больше, чем кому бы то ни было в НАР, больше, чем себе, Джеи не сможет, не сейчас. Поэтому стоит быть откровенной в другом, - Кто-то сможет быть лучше тебя? Гарантируешь, что никто другой не подставит меня, не предаст, не продаст? С кем-то другим точно выйдет что-то хорошее?
Молчание. Он знает ответ не хуже нее самой. Он знает, что такое – не иметь шанса доверять полностью, что такое, когда паранойя превращает в монстра. Он знает, что не может дать ей никаких гарантий, потому что сам никому больше не верит. Да даже между ними так и нет стопроцентного доверия, между ними его просто чуть больше.
- Ты сможешь гарантировать, что никто другой не поедет крышей или не вступит в грызню за власть? Я выбираю тебя. Всегда выбирала. И выберу снова. Ты же сам сказал моему отцу, что ты отличаешься потому, что я верила в тебя до последнего. Я и дальше буду верить.
- Почему?
- Я и в отца верила до конца. Ты и так это знаешь. Я лелею мысль о том, что знаю тебя больше остальных. Что его знала больше остальных. Несмотря на то, что он даже не понимал, кто он, я знала, что внутри его разума все еще есть мой отец. Я верю, что и ты не монстр, каким тебя видят другие. Я знаю, что ты привязываешься и переживаешь также как и мы, просто привык делать вид, что нет.
Она замолчала, подумала, и все же решилась на то, чтобы сделать еще шаг в его сторону. Джеи понимала, что он сейчас, как дикий зверь, едва-едва начавший подходить к человеку, пытаясь понять, заманивают его в ловушку, или пытаются помочь, и что ее поступок может в равной степени убедить как в первом, так и во втором. Она подалась вперед и опустилась на колени на пол у его ног, обхватила своими руками его ладони, чувствуя, как моментально напряглись все мышцы под шершавой кожей. Однако он не пошевелился, не дернулся, только перевел взгляд точно на нее и напряженно ждал, пытаясь понять, что она делает.
- Позволь мне и дальше выбирать тебя, сонбэ, - Джеи не отводя взгляда от пронзительных черных глаз, едва касаясь, погладила пальцами его руки, словно успокаивая, - Я доверяю тебе.
- Зря, - выдохнул он.
Среагировать она не успела, сколь не была хороша ее координационная работа в НАР, до его боевых навыков ей было как до луны пешком. Она лишь спустя секунду осознала, что прижата к стене его телом, что не может пошевелить руками, потому что от его хватки на запястьях над головой, возможно, даже останутся красные следы, что его глаза лихорадочно блестят в темноте прямо напротив. Тело пробило мелкой дрожью, дыхание сбилось, пульс зашелся, разгоняемый адреналином.
- Боишься? – он хмыкнул, - Так и надо. Никому не доверяй. Никогда, - уверенный в своей правоте, убедившийся, что он действительно смог ее напугать, оттолкнуть обнаглевшую девчонку обратно на безопасное расстояние, он не понял, что ошибся.
- Дурак, - фыркнула она, с усилием дернувшись навстречу и впиваясь в губы отчаянным поцелуем. Она не боится его. Она давно перестала его бояться. Возможно, с ума сошла уже она, но и смерть от его рук она приняла бы без страха. А вот так, когда он слишком близко, когда она чувствует жар его тела через ткань, когда она чувствует его дыхание на своей коже… О, она дрожит не от страха. Если бы он знал, сколько раз она представляла и этот сценарий. Насколько часто возвращалась к нему в мечтах, представляя его, в очередной раз забравшегося к ней в квартиру не ради того, чтобы продолжить миссию или дать задание, а ради того, чтобы побыть с ней. Знал бы он, что она чувствует что угодно, но не страх. Скорее восторг и возбуждение такой силы, какой даже представить себе не могла. Вот он – ее сонбэ – не в мечтах или очередном слишком ярком сне, а тут, перед ней, наяву. Поэтому она уже едва ли сама отдает себе отчет в своих действиях, жадно целуя, пытаясь получить отклик, прикусить губу, прижаться ближе. И к своему неописуемому счастью, она его находит.
Он отмирает через секунду, отвечая не менее жадно, грубо, голодно. Ее руки тут же оказываются свободны, а его перемещаются ей под рубашку. Его и самого потряхивает. Эта девчонка ломала его преграды и замки словно они были игрушечными. Его хваленый самоконтроль шел к черту каждый раз стоило ей появиться рядом. И видит Бог, если он есть, что он сделал все, что мог, чтобы эта несносная девчонка держалась подальше. Но разве может он отказать той, кто впервые за всю его жизнь, несмотря на все его усилия, так и не отказалась от него самого? Вряд ли.
Он и правда не бесчувственный. Совсем нет. Он был в ужасе, когда увидел, кого ему дали в напарники. Юная совсем, не стрелянная, едва оружие в руках держать научилась. Куда ее? Разве что сразу на тот свет с собой брать? Но разве можно? Он надеялся, что она так и будет сидеть в офисе и искать для него информацию, держать ее совсем в неведении было еще опаснее. Он сразу понял, что сидеть на месте и ждать она не будет. Но и эта роль ее не устроила. Она словно сама искала проблем на свою голову и таскалась с ним куда можно и куда вообще не стоило. Он не верил ей, а она верила ему. Он надеялся, увидит все сама – перебесится, передумает, отступится. Показал ей изнанку красивого мира, а эта дурочка, похожая на растрепанную ласточку, все равно летела за ним через весь этот ад. И только из-за нее, возможно, он не сошел с ума окончательно. Только из-за нее он решил остаться и закончить все. Только из-за нее, хотя и сам себе в этом отказывался признаться, пришел сегодня сюда. И хотя и он думал, что хотел оттолкнуть, предостеречь, прогнать снова, чтобы не летела за ним, не привязывалась к такому как он, на деле же он жаждал услышать именно то, что она сказала, удостовериться в том, что она все равно останется, что полетит за ним дальше. Потому что спустя столько лет эта девочка – единственное существо, что отказалось его покидать, единственная, кто рассеивал его одиночество, единственная, к кому он испытывал чувство, что и сам еще не знал, как назвать. И сколько бы он не лгал себе, отказаться от нее было уже выше его сил.
Поэтому, когда он почувствовал ее дрожь, и подумал, что напугал, то почувствовал не торжество, как надеялся, а тоску. Поэтому, когда она поцеловала его и до него дошло, что это не страх, внутри все словно перевернулось от восторга. Поэтому он, опомнившись, смерил напор и свою жажду, чтобы случайно не ранить, не причинить боль, не отпугнуть, но позволял ей выражать эмоции на полную, заработав пару ярких следов укусов на шее и плече. Он был готов позволить ей делать что угодно, лишь бы она не останавливалась, не покидала его.
В момент, когда он одернул себя, сбавил напор, чуть ослабил хватку на ее спине, чуть отстранился, набирая воздуха в грудь, Джеи испугалась. Действительно испугалась, что он остановится, уйдет, решит, что все это ошибка, что исчезнет. И когда он снова приник к ее губам, мягче, нежнее, легче, когда его ладони двинулись по ее коже осторожнее, не оставляя следов, ласковее, она чуть не расплакалась от облегчения. В сердцах даже укусила его дважды, словно пытаясь выразить все чувства разом: «Мой. Не пугай. Не уходи. Бесишь. Люблю». А он просто позволил ей это. Его футболка уже валялась где-то на полу, как и ее, вместе с пиджаком, а она жалась ближе к мужчине, чувствуя его губы на своей шее и руки, быстро расстегивающие лиф. Он большой. За его плечами ее просто не видно. Она так легко помещается в его руках вся и ее так кроет от этой разницы. Она не позволяла себе раньше находиться так близко к нему и никогда, пожалуй, в полной мере не осознавала разницу между ними. Она цеплялась за его плечи, как утопающий за спасательный круг, чувствуя под подушечками пальцев шрамы, к которым ей всегда хотелось прикоснуться. Она ловила губами его сбившееся дыхание и все пыталась дотянуться, поцеловать шрам под глазом. Он не сразу понял, что она делает, а после замер, позволив ей это. Закрыл глаза, выдыхая и чувствуя мягкие губы там, где болело больше всего. Этот шрам никогда не переставал ныть, даже тогда, когда он забыл, как получил его. Этот полный ласки поцелуй словно анестезия, немного облегчил боль. По крайней мере она не винит его за этот поступок, хотя сам себе он его так и не сможет простить, вероятно, никогда.
Он замер на минуту, теряясь в густых, липких, болезненных воспоминаниях, почти потеряв связь с реальностью, но выныривая из них следом за ней: за ее пальцами, скользнувшими по щекам и шее, за ее губами, снова настойчиво ищущими его ответа. Ему давно стоило признать – эта девочка – его спасение. Единственное, что было ему доступно. И ему безумно жаль, что эта ласточка привязалась к кому-то вроде него, ему до одурения страшно за нее, и, пожалуй, теперь он точно понимал – даже если он сойдет с ума окончательно, он не причинит ей вреда, скорее сам умрет за нее. Он ей должен. Очень много должен. Свою жизнь, свою душу, свой разум. Он все это потерял, и только она смогла ему это вернуть, и только ей это все теперь принадлежало.
Она знала, чего ему стоило позволить коснуться шрама под глазом, знала, какую боль он несет. Этот шрам был куда глубже, чем казалось, он шел до самого сердца. Она понимала, почему он замер и завис, когда она коснулась его губами. И она была счастлива, когда он снова отмер, становясь словно еще более ласковым к ней. Она понимала, что каждый его шрам, которого он позволил ей коснуться, находится совсем не на теле, и что, разрешая ей это, он позволяет ей касаться его сердца. Она знала, что они не перестанут болеть, но желала облегчить эту боль, если он позволит. И он позволял. Он доверился ей.
Он подхватил ее на руки, словно она ничего не весила. Кровать прогнулась под их весом. Простыни еще пахли порошком, ведь кровать чаще всего так и оставалась не разобранной, потому что девушка засыпала на диване у входа, устав от работы и ища тепла в воспоминаниях о нем, сидящем на привычном месте. Он целовал везде, где мог достать. Нависнув над ней, опираясь на колени, шарил руками по ее телу, рисуя ему одному понятные узоры. Она шумно дышала, прогибалась, подставляясь под ласки, чувствуя, что теряется в обилии ощущений, что задыхается, но не хочет, чтобы он прекращал. Она мягко гладила его широкие плечи, обводила пальцами старые шрамы, прикусывала губу, сдерживая рвущиеся наружу стоны.
Никто из них уже не мог остановиться. Они оба сдерживались так долго, что, когда все стены между ними пали, у них не было шанса противостоять напору собственных чувств. Это было одновременно облегчением и испытанием.
Пожалуй, это была первая ночь, когда соседи были недовольны, что Джеи была их соседкой, оказалось, что у девушки мелодичный, но довольно громкий голос. Хотя Джеи это совершенно не волновало. Казалось, если бы они вызвали полицию, она просто выстрелила бы вошедших из пистолета, спрятанного за прикроватной тумбочкой, чтобы не смели прерывать ее, чтобы не спугнули его. Она тонула в ласках Джихёка и была готова защищать свое право на его любовь любыми методами.
Ему тоже не было дело до соседей и их комфорта. Все его внимание было сосредоточено на его ласточке. На том, как девушка выгибалась, как хватала его за плечи и волосы, как звала его по имени, часто и поверхностно дыша. Все в ней опьяняло его, каждая реакция, каждый жест, каждый звук. И он тоже понимал, что убил бы не задумываясь, если бы кто-то попытался отобрать ее у него.
***
- Ты же понимаешь, что у нас не будет долго и счастливо? – спросил он, когда она, уставшая, но совершенно довольная, пахнущая своим любимым гелем для душа, вернулась к нему в кровать и прижалась к его боку. Он обнял ее, прижимая ближе к своей груди, целуя в макушку и с трудом осознавая, как все это время мог обходиться без этого.
- Да. Но разве друг без друга у нас было бы иначе? – она ответила спокойно, уже давно зная ответ на этот вопрос. Она думала об этом тоже, - В НАР так вообще не бывает, а мы уже в НАР, и мы оба знаем, что не уйдем из агентства. Пусть по крайней мере будет счастливо, пусть и не долго, правда? – Джеи мягко коснулась губами его груди и устроила на ней голову, прикрывая глаза и с чувством совершенно незнакомым ей до сих пор, оказалась крепко прижатой к нему.
- Возможно ты права, - тихо пробормотал он. Они оба понимали, в их мире, с их работой, каждый новый день – это благословение, которого они чаще всего не заслуживали. Но его им дали, и может быть, хотя бы не долго, но они действительно будут благословлены новым днем, а не прокляты.