Холодное солнце сонно разливалось по полу. Его гладкое полотно зарябило от чёрных мушек. Снег. Уже не первый в этом году, – до него всю ночь бушевала вьюга, – но такой лёгкий и неспешный, он возвращал в начало зимы, когда первые снежинки падали в грязь и тонули в едва подёрнутых льдом лужах. Ещё в ту вьюжную ночь мальчишка, что только-только начал вставать на ноги, заворожённо смотрел на танец белых мух, а Велир мысленно прикидывал, каким раком им придётся встать, чтобы дотянуть хотя бы до весны. Им. Да, уже им.
Велир лениво наблюдал за падающим снегом. На улице уже во всю светило бледное солнце, а он только глаза разлепил. Вставать давно пора, делами заниматься, но Василь, закутанный во всевозможное тряпьё, ещё мирно сопел, прижавшись к худому боку. Велир проверил: сердце стучит, грудь вздымается, нос тёплый, лоб холодный. Стало спокойнее. И всё же нужно было вставать.
Стараясь поаккуратнее выпутаться из объятий, Велир кое-как выбрался из кровати и вздрогнул всем телом. За ночь печь успела практически остыть. Ещё бы немного и они бы уже не проснулись, превратившись в две промороженные туши. Кинув на Василя ещё каких-то тряпок и шерстяной полушубок, Велир сам закутался в привычные одёжи и принялся топить печь. В прошлую зиму он заворачивался ещё больше и печь практически не трогал: так, в баньке попарился, нагнал тепла, пока кашеварил, и всё, согрелся. Этой же на его голову свалился больной малец толщиной с травинку, шмыгающий носом и дрожащий как осиновый лист. Велир и сам выглядел не сильно лучше, но в чём держалась душа Василя – загадка похлеще, чем всё его знахарство.
Поставив на огонь кашу с бараньими кишками (каждый платит, чем может), Велир принялся срезать пучки: нужно перебрать, растереть, по мешочкам да горшочкам разложить, пока не осыпались. В любую секунду могут нагрянуть с соплями и запорами, так что самое необходимое нужно выставить на видное место да в сумку побросать, вдруг куда потащат. Прикидывая объёмы работ, Велир повернулся проверить кашу и чуть не выругался на всю деревню: мальчонка голыми ногами, в одной простынке, стоял у печки и с любопытством разглядывал содержимое горшка. Знахарь тут же подхватил костлявого обалдуя на руки, – лёгкий, что курье перо, – и закинул обратно на кровать.
– Совсем мозги отморозил? Пол ледяной, жеребёнок ты эдакий, – Василь поджал ноги, свернулся в комочек и посмотрел на Велира так, что тот осёкся.
Малец лишь недавно стал издавать звуки и открывать рот не только для еды, не без влияния соседского мальца, а сейчас одно неверное слово и снова замолчит. Велир глубоко вздохнул.
– Ладно, фарг с тобой, жертва полевых родов. Спал бы да спал, не готово ещё.
– Н-не гоните, – пропищал Василь, пытаясь сжаться ещё больше. Велир поднял бровь и хмыкнул.
– Да кто тебя гонит, а? Вон уже как с полдюжины дней на ногах стоишь, хотел бы – ещё тогда выпнул. А щас уже поздняк метаться, – Василь, кажется, ничуть не успокоился. – Да и замороженных детей я не ем – больно горчат.
По взгляду мальца Велир понял: родительство – не его. Не с его характером, не с его чувством юмора. У Макса для уравновешивания хоть Иван был, а над этим обалдуем судьба явно решила поржать и подкинула под дверь знахарю с пристрастием к фляге на поясе и тягой к затворничеству. Лучше родительской фигуры во всём Ислере не сыскать!
Хотя с чего он вообще решил, что должен с ним как-то особенно возиться? Мальчишка же к нему всего лишь в ученики просился. Но без слёз на него не взглянешь: скелет недообглоданный. Пусть окрепнет сперва, подмастерье! Может, к Ивану его? У того с детьми, да и с людьми в целом, лучше выходит.
Хмыкнув, Велир выкопал из горы тряпья на кровати поношенную одежду, что Иван отдал для мальчонки, и подал Василю.
– Надевай, – и снова этот его напряжённо-выжидающий взгляд. Как там Иван талдычит? Терпение есть благодетель Реленова. Да катился бы этот его Релен… – Для тепла это, не гоню. Одевайся и бегом за стол. Портки натяни, двое! И лапти не забудь – больше лечить не буду, не надейся.
Василь серьёзно кивнул и принялся одеваться. Быстро, чётко, сам подрагивает, слаб ещё, но лицо такое решительное, словно в доспех влезает и честь страны отстоять должен. Интересный, всё таки, фрукт. Велир помешал кашу, понюхал, попробовал. Готово и, кажись, даже съедобно. Василь уже сидел за столом, как истукан, не смея шелохнуться. Вздрогнул, когда перед ним оказалась тарелка, попробовал осторожно и через мгновение набросился так, будто не ел с отроду.
– Тише ты, поперхнёшься – задохнёшься, – Василь остановился и поднял на Велира напряжённый взгляд. Опять двадцать пять. – Тише, говорю, ешь, медленнее. Не усвоится иначе. Ты ведь знахарем хочешь быть, да? Вот и учись, что быстро есть нельзя – либо поперхнёшься, либо живот потом выкручивать будет. Не гонится за тобой никто, не отнимает. Не спеши.
Василь внимательно выслушал и стал есть медленнее, закусывая краюшкой хлеба. Нет, когда люди лежат, с ними проще: кормишь с ложечки, а они только рот открывают, почти не сопротивляются настоям и припаркам. Этот вот вообще лежал, как убитый, только дышал тяжело, всхлипывал и бредил изредка. А теперь может сам держать ложку, но гребёт ей как веслом. Правда, всё равно спокойнее у него только Иван с Максом да жмурики были.
– А-а вы почему н-не едите? – слабо спросил Василь, подняв на знахаря внимательные глаза. Велир отпил отвара и тоже взял ложку. Малец потупил взгляд и тихо добавил: – П-простите…
– Не дёргайся ты так. Задумался и всё. За заботу можешь не извиняться. За внимание хвалю, – Василь кивнул и вернулся к каше.
Велир посмотрел на светлую макушку, на слишком острые скулы, худые плечи. Ещё откармливать и откармливать, чтобы хоть на живого походил. Вопросом «а надо ли мне это?» Велир уже не задавался: раз впустил, значит – надо. Сам надежду подал, сам и разгребай.
Снежинки за окном продолжали падать, танцуя свой странный танец. Светлые и блестящие. А ведь когда накануне бушевала настоящая метель, аж ветер в трубе выл, не давая спокойно заснуть. Василь, правда, лёг рано, измученный слабостью, но всё равно жался ближе, вздрагивая от завываний и скрипа.
– Как по состоянию? – Василь вскинул голову. Эмоции во взгляде менялись быстрее, чем цвет его лечебной бурды в котле. – Как знахарь спрашиваю. Вчера сонной мухой весь день ходил, всё прикладывался. Сейчас как?
– Лучше, – и снова глаза в миску.
Велир вздохнул и потёр переносицу. Надо радоваться, что Макс его разговорил хоть как-то. Когда Василь только пришёл в себя, он на все вопросы отмалчивался и отводил взгляд, говорил только когда бредил. Кого-то уговаривал, кого-то звал, просил не бить. Велир редко обращал внимание на бредни больных, но тут он замирал, прислушиваясь и с тревогой догадываясь, откуда все эти синяки и ссадины на худом тельце. Он знал по себе, как детей бьют. Каждый воспитывает, как может, но кулаки сжимались сами собой. Гнев быстро перерос во что-то попроще, но сердце продолжало сжиматься, когда Василь вздрагивал и замирал, замечая движение возле себя. И ведь он всё равно к нему тянулся, порой осекаясь и стараясь не лезть, но это уже не страх, по крайней мере, не тот. До чего же странный ребёнок…
Велир снова посмотрел в окно. За ночь, поди, все дороги замело. Вот почему к нему никто не тащится, хотя уже день деньской. Повод передохнуть, только б полдеревни от этого не передохло. Велир усмехнулся про себя: в любом случае тут у всех два пути – либо он, либо гробовщик.
Василь тщательно выскреб миску, даже крошки со стола собрал и снова поднял взгляд. Велир понял, что едва притронулся к еде, только отвар весь выдул. Да уж, давно он так в мысли не проваливался. Всё, пора заканчивать с подсчётом ворон и приниматься за работу. Знахарь встал из-за стола. Василь не спускал с него глаз, нелепо обнимая миску.
– Доел? Тащи в кадушку, пусть отмокает.
– А ваше? – Велир посмотрел на кашу, на Василя, на его худые бока, прикинул, что аппетита как такового нет, и махнул рукой.
– Наелся? Не ври, что да. Забирай моё. И не хлопай глазами, ешь! Я в обед отъемся, сейчас меня ждёт уединение с лопатой, – Василь наклонил голову. – Сугробы разгребать буду. Тёплой одежды на тебя нет, так что ешь не спеша, а там придумаем…
– Я подмести могу, – Велир тут же вспомнил, как это ходячее недоразумение, стоило ему отлучиться по делам, пыталось мести дом, с ознобом, с жаром, чуть ли не падая и подпирая себя метлой. Сейчас Василь выглядел куда живее. А с чем фарг не шутит?
– Сколько рвения! Мети уж. Но плохо станет – бросаешь всё и в кровать, без глупостей. Метлу найдёшь, пол видишь, остальное – не тронь.
Василь кивнул и понёс свою миску в кадушку. Велир завернулся в тулупчик, натянул валенки и, нацепив нелепую, но тёплую шапку, вышел в морозное утро.
Снег оказался рыхлый, чистить дорожку было одно удовольствие, но выходило всё равно медленно. Велир то и дело оборачивался на дом, будто боялся, что тот может пойти ходуном, разразиться криками или ещё какая дичь начнётся. Выдохнув, впервые за день он достал флягу. Дети учат терпению и они же добавляют тревог. Теперь Велир понимал Ивана: у знахаря хоть и не младенец, которого чёрт знает сколько пришлось нести верхом на коне, но тоже… ребёнок. И что же, кажется, он с этим смирился. А спихивать ещё одного мелкого на Ивана было бы слишком жестоко, даже в качестве мести за успешное парирование подколок.
С настоечкой в нутре работать стало легче и даже немного веселее. И лопата стала копать лучше, и ветерок перестал быть таким колючим, и снег разгребался быстрее. Велир даже начал мурлыкать какую-то мелодию, слова к которой уже позабыл или не знал вовсе. Снежинки на воротнике и рукавах красиво блестели в солнечных лучах. На набросанные сугробы уже успела слететься стайка ворон и пыталась с них кататься, но успешно проваливалась в снег, смешно отряхиваясь и каркая. На соседней рябине устроились воробьи, склёвывая оставшиеся с осени, сладкие от мороза ягоды. Среди них даже мелькнула красная грудка – вот и снегири.
Отряхнув лопату и варежки, Велир в приподнятом настроении зашёл в дом и замер. Одна из полок, самая гнилая из всех, обвалилась вместе со всем содержимым, и в груде осколков сидел Василь и судорожно пытался сгрести всё то ли в одну кучу, то ли отделить травы от мусора. Как только скрипнула дверь, он поднял на Велира глаза, полные беспомощности, слёз и ужаса, а знахарь смотрел лишь на перемазанные в пыльце и соре окровавленные ладони. Не долго думая он бросился к Василю, крепко сжал его руки и окунул прямо в бочку с чистой водой, не слыша тихих извинений и просьб. Сейчас нужно было быстро промыть и понять масштабы трагедии. Василь тихо шмыгал носом, продолжая что-то шептать, пока Велир бормотал успокаивающие глупости.
– Тише, расправь пальцы, не напрягай, вот так… – он ласково, стараясь не сделать больнее, промыл каждую ладонь и выдохнул, увидев лишь россыпь небольших царапин.
Промокнув первой попавшейся чистой тряпкой, кажется, даже одной из своих рубашек, Велир осторожно обработал каждый порез отваром тысячелистника и полыни. Василь не пикнул, лишь выдыхал чуть резче и прикусывал язык, когда нужно было расправить ладонь. Закончив с перевязкой, знахарь поднял глаза, осмотрел гору мусора, которой стала часть припасов, и вздохнул. Мальчишка тут же сжался, ожидая худшего: сейчас его точно погонят ко всем фаргусам в чём есть, на память выдав крепкий подзатыльник. Наверно, что-то такое думал: снова в глазах рябь из страха и вины. Велир потёр переносицу, ещё раз вздохнул и вдруг усмехнулся.
– Всё никак руки не доходили укрепить или знающих попросить приделать получше, всё на авось надеялся. Донадеялся… Ну, чего притих, подметальщик? А ведь я даже грохот не услышал, совсем в снег этот закопался.
– П-простите… – бледные губы Василя дрогнули. – Если п-прогоните, то…
– Да брось, я сам дурак. А то, что полез руками сгребать – это уже ты дурак, метёлка тебе на кой? И нужно было меня кликнуть.
– В-вы же запретили мне всё трогать…
– А ты трогал? – Василь сперва мотнул головой, но тут же её опустил. – Осколки не считаются. Чего боишься? Она держалась на честном слове, а оно тут… Фарг со всем этим, вставай, убирать будем. Ты мети, а я осколки соберу. Ещё и воду теперь вынести надо и новой натаскать…
– Я принесу! – Велир аж вздрогнул: так громко малец ещё не говорил. – И-извините…
– Да-к ты же даже не знаешь, где у нас колодец, беглец заморский, сиди уж. Вместе бы сходили да одежонки на тебя нет… Разберёмся, потом. Эх, жаль, что у столяра здоровье крепкое… Ну да пусть таким и остаётся! Собутыльника мне ещё не хватало.
Василь осторожно начал подметать пол. Велир, собирая осколки, радовался, что мальца не зашибло: полки и правда были ветхие и чудо, что не упали ещё раньше, прямо на его, Велира, пустую голову. То, что Василь ничего не трогал и никуда не лез, он знал, тут к гадалке не ходи. Этот даже пикнуть в его присутствии лишний раз боится, не то, что ослушаться. Так что настоящий дурак тут один, в дурацкой шапке и полушубке в доме. Надо бы их скинуть, печь уже неплохо прогрела их лачугу.
За окном успело стемнеть, пока Велир ходил за водой и договаривался со столяром. Тот, благо, оказался сговорчивым и сердобольным, после истории про мальчишку, которого едва не зашибло и которому все руки располосовало, он готов был хоть все доски в доме обновить, лишь бы дитятко цело было. Знахарь мысленно усмехнулся: дети – полезная в хозяйстве вещь.
Вернувшись домой, Велир прислушался: тихо, как в госпитале в чуму. Осмотревшись, он выдохнул: не убёг. Василь забрался с ногами на кровать и закутался во всё, что нашёл, так, что только лоб с отросшей чёлкой видно. К каше в печи не притронулся: не решился, кажись, обедать без учителя. Учитель… Не приведи Релен его так звать будет.
Велир скинул валенки и плюхнулся рядом, прислонившись спиной к стене. Василь отодвинулся и сжался.
– Поел бы, кашу на день варил, не на неделю, – светлая макушка качнулась из стороны в сторону. – Ослёнок этакий. Нам чуть ли не весь дом переколотить собрались, чтобы уж точно никого не зашибло. Облом гробовщику.
Василь поднял заплаканные глаза, и у Велира отчего-то снова кольнуло сердце. И это ещё столяр сердобольный?
– Вот ты мне скажи, зачем так убиваться? Трав ещё полно, народ ко мне не так уж и часто тащится, протянем, – и ведь глаз не сводит, обалдуй такой. – Не прогоню я тебя, угомонись. Не на тебя, так на меня бы свалилась. Ещё хуже, если бы на какого другого дурака.
Велир вдруг смекнул, что страх мальца оказаться на улице – хороший признак. Значит, жить хочет. И не просто жить, а в тепле. Да и в болезни его организм до талого нагонял жара, лишь бы вытравить из себя хворь. Такому упрямству можно было только восхищаться.
– Я н-не хотел.
– Знаю, – Велир фыркнул. – Ты, если так боишься, то чего ко мне прилип? Получше вариантов не нашлось?
– В-вы добрый.
– Я пьяный. Да и трясёшься ты как падучий, разве добрых боятся? Не загоняй. Да и откуда ты, идя из своего зажопинска, знал, что я добрый? – это слово неприятно скребло язык. Ещё бы “хорошим” обозвал.
– В-вы знахарь…
– Херахарь. Вот весна будет, пойдём с тобой трупы копать – очень знахарское дело, но где тут твоё "добрый"? Но ты не думай – раз пришёл и в ученики напросился, то так просто от меня не отделаешься. Пожалеешь и не раз, что со мной связался, я тебе обещаю. И лягушек резать будет, и крыс, и прочую гадость…
– Обещаете? – в сумраке Велиру почудилось, что Василь улыбнулся.
– Угрожаю вообще-то. Взвоешь ещё у меня! А сейчас вылезай из берлоги и иди есть, оголодал поди. До чистой тарелки, и никаких поползновений из-за стола, пока не доешь, агнец недоношенный.
На губах Василя и правда сверкнула улыбка. Она словно снежинка, упавшая на ладонь: раз и пропала. Велир так же улыбнулся в ответ. Кажется, лёд на его сердце тоже оказался лишь парой снежинок.