Но жалоб не надо. Что радости в плаче? Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.

— Теперь-то я достоин каких-то объяснений? — Локи огляделся, поправляя воротник пальто.


Наташа кинула пакет из «Дикси» на пол и закрыла вторую входную дверь. Кожа дверной обшивки пахла гуталином. Одна пуговичка потерялась. Связка ключей осталась в замке: протертый крепеж магнита от домофона обещал отвалиться с минуты на минуту.


— Ну типа, — Романова включила фирменную конспиративную интонацию в полушепоте, — Мать твоя нарисовалась, сказала, что видит во мне достойную кандидатуру под эту авантюру. А богов из инопланетный тюрьмы я еще не пиздила, — разувается, вздыхая на выпавший из подошвы снег, — и меня, как ты понял, хлебом не корми, дай в такое вписаться.


Локи вешает пальто на стойку, пугливо оглядываясь в неремонтированной выкупленной коммуналке. Уровень, конечно, не его.


— То есть, ты на это добровольно пошла?


Романова молчит, только кидает пуховик в шкаф и, подбирая пакет с продуктами, марширует в сторону кухни. Ее силуэт в этих интерьерах смотрится органично даже для Лафейсона, который никогда не был знаком с контекстом этих самых интерьеров.


— Чтобы ты понимала, — тоже разувается, — для меня это было как: меня уводят в камеру после очередного отцовского допроса, и тут оказывается моя маменька ни с того, ни с сего. Колдует мою копию, обращает меня в свою служанку, оригинальная сущность которой самозаперлась в чулане, проводит до моста и… Я посреди снега, а передо мной женщина, которая изловчилась меня обвести вокруг пальца, а после — конвоировать… — Локи морщит нос в разочарованном конфузе, — Как Хеймдалль вообще это позволил?


— Ко мне она просто пришла и попросила подать тебя в бега. Собственно, вот и бега.


В Локи разливается что-то волнительно-робкое. Рыжая эта не вызывала никаких положительных эмоций, а ее трюк при ЩИТе и вовсе теперь будет посещать Лафейсона в кошмарах и не давать ему спать, преследуя мыслями формата «вспомни свой главный позор этого года». Чего уж там, Локи Наташу боялся. Его еще никто обхитрить не мог — он же бог обмана и хитрости, в конце-то концов. На что еще способна эта коварная особа?


Обшарпанные обои и высокие своды пустых потолков задавали упаднические настроения, а для разнообразия хотелось шаловливых авантюр, но совесть — а она на удивление была — не давала на эти авантюры добра.


Мать выпустила его на свободу, пусть и на Землю. Выпустила, потому что доверяла. Потому что не могла смотреть в воспаленные от слез зеленые глаза через желтое стекло камеры.


Фригга знала, что рискует как минимум свободой, а как максимум — жизнью, идя на такое. И она дала Локи этот шанс, потому что никогда в нем не сомневалась.


Локи запомнил ее мягкое взволнованное лицо. Запомнил, как она посмотрела на него, проводя большим пальцем по щеке. Неизвестно, что она старалась высмотреть в отчаянном лафейсоновском непонимании. Наверное, рассудок и наличие инстинкта самосохранения.


Он может завалить Наташу и пойти устраивать революцию, но не может предать материнского доверия.


— Мать у тя хорошая. За меня бы кто так вписался.


Романова включила телевизор. Из шипящего ящика раздался голос одиноко стоящего на сцене дядечки в черном, который убеждал какую-то пенсионерку, что некий Крым нельзя аннексировать, чтобы не случилась какая-то война. Локи не знал, что такое «аннексировать», но за Нью-Йорк стало совестно. Неловко, конечно, вышло там все. Это тоже в копилку мыслей о позоре перед сном. А дядечка говорит еще так… Чувство вины само собой просыпается.


— На Соловьева залип? Типа понимаешь? — Наташа кивнула на телек, косясь на гостя.


— Я все языки понимаю. Не на всех говорю.


Романова рассудительно кивнула в ответ и продолжила разбирать продукты. Ей еще предстояло долго инструктировать пришельца о том, как платить за коммуналку, что такое ЖЭК, как пользоваться компьютером и почему первое время Локи лучше не ходить на почту. Впрочем, Нат бы на это посмотрела, но перформанс «резня с бабками» посреди Васьки ее пока что решительно не устраивал.


Наташа убирает еду в холодильник, стараясь незаметно для Локи поиграться с пакетом молока по старой привычке: неизвестно, кто додумался наливать молоко в пакеты, но конкретно это «Простоквашино» 3,2% жирности уморительно делало «ъоъ» в руках, перетекая туда-сюда. Омэриканские галлоны в пластике столько дофамина принести не могли по своей архитектуре.


Идеально ровно сидящая на табуретке фигура в черном, смотрящая выступление Соловьева по телевизору, совсем не вписывалась в эту картину: от Локи шел сибирский холод и неприятное ощущение подвоха. Нюанса. Возможно, как из того анекдота, но об этом лучше не думать. Весь он был хитровыебанный — иначе не скажешь. Тощий и высокий, он умудрялся занять собой максимум пространства. Заходил в комнату, и она становилась его — Романова таких не боялась, но недолюбиливала.


Она понимала, что если Локи захочет ее убить, то сделать с этим ничего не выйдет. Он не глуп, чтобы выкинуть такое прямо сейчас, хотя ему это ничего и не стоит. И тем не менее, Наташа рискует, будучи практически беззащитной. А редок день, когда тот, с кем Романова имеет дело, гарантированно и безоговорочно превосходит ее и физически, и когнитивно.


Первый раз Лафейсона удалось развести, потому что он подвоха не ждал, и относился к Наташе столь же высокомерно, сколь и к прочим землянам. А теперь он готов к всяким сценариям, и чем это крыть, Романовой неведомо.


Локи сейчас, в рубахе и штанах асгардского кутюра, воспринимался среднестатистически британски. Так и не скажешь, что перед Нат сидит неведомый науке инопланетный биологический вид, владеющий научно непостижимым оружием, прозванным в народе магией.


— А это кто?


Вопрос отвлек Наташу от мыслей. Подняла глаза: Локи любопытно пялится на настенный календарь с фотопортретом на развороте.


Седовласый мужчина на фото махал рукой и держал огромный мегафон, пока его пытались стащить с трибуны люди в черных шлемах.


— Политик.


Лафейсон развернулся к Наташе своим неудовлетворенным лицом.


— Какой?


— Наш.


— А ты разговорчивая.


Романовой вдруг стало совестно, что она не объясняет контекста тому, кому еще жить в этом цирке.


— Ну, он против власти, которая есть сейчас. Фото с Болотки, этой весной. Его задерживают. Сейчас отпустили, все хорошо. Надеюсь, станет нашим президентом скоро.


Локи вглядывался в фото.


— «Болотки»?


— Да, Болотная площадь. Там была революция… Ну, не революция… Мятеж, короче. Неудачный.


— Мятеж не может быть удачным. В противном случае, его зовут иначе, — ухмыляется.


— Противная ты язва, Лафейсон, — Наташа села за стол, высыпая горку семечек. — Борис Ефимыч, не слушайте, — Романова обратилась к портрету, тепло улыбаясь.


Локи снова поворачивается к своей новой подруге, придвигаясь к столу. Берет семечки, грызет, на Наташу глядя — учится быстро, плюется кожурками ловко. Как будто на Дыбах годами тренировался. Скорость обучения поражает, без всяких шуток: когнитивные способности асгардцев Наташу пугают.


Она не знает, что Локи — не асгардец.


— Когда ты меня допрашивала на том шаттле, сложилось впечатление, что никакая ты уже не русская. А тут вот тебе раз, — мотает глоловой в сторону календаря.


— А это, Локи, не твое дело.


Как еще завести диалог, Локи не знал. Помолчали под щелканье семечек.


— Моя задача тут простая: помочь твоей матери и развлечься. Жилье я тебе дала, деньги на еду себе наколдуешь. Без драк, без поножовщин, без сюрпризов. Живи, пока там, — палец к небу возносит, — тебе срок не отменят или не будет возможности как-это все это разрулить. Мне в штаты лететь скоро опять, я не собираюсь с тобой нянькаться.


Наташа сплевывает кожурку.


— И дружить тоже.


На лице Локи неподдельное удивление. Врать так невозможно, играть тоже — он реально не догоняет, почему дружить с ним нет никакого желания.


— Че ты бровки домиком складываешь, товарищ? Ты разъебал мой любимый город и еще удивляешься.


Лафейсон стыдливо опускает глаза, делая вид, что заинтересован в ромашках, нарисованных на скатерти. Неловко вышло, он согласен. Но были же в конце концов свои причины?


— Я верю твоей матери, если что, — Романова вдруг мягчеет в голосе, — она сказала, что за тобой стояли какие-то силы, принудившие тебя к этому. Так что не виню. Не борзей просто.


В Локи взрывается что-то невыносимо сентиментальное. Он никогда никому не говорил о том, на что Танос его вынудил. Ни одной душе он не пожаловался на тот кошмар, что творил с его рассудком посох. Но все-то чувствовала маменька его, все-то знала. Знала его, как облупленного, сколько бы ни хорохорился.


И Наташа в это поверила. Она не видела в нем монстра и тирана, хотя знала, на что он способен. Тем не менее, ненависти не питала, что вроде бы логично исходит из одного только факта, что она вообще согласилась помочь Фригге и устроить для Локи бега. Но Романову не купили, ее не заставили, как обычно оно бывает. Она сама решилась на этот шаг, потому что видела, что не все так просто в этой безумной нью-йоркской истории.


Романова на это пошла, потому что узнавала в Локи человека. Возможно, того же самого, что видела и Фригга. А потому подпустила, хоть и знала, что не выстоит схватки, пойди что не так. Продпустила, зная, что Локи — кадр непредсказуемый и опасный. Но все равно привела на конспиративную хату, отдала скидочную от «Пятерочки», звонилку и симку.


Локи много говорил с Бартоном о Романовой. Вернее, Бартон о ней не замолкал. Вспоминая, как и почему она попала в ЩИТ, Лафейсон вдруг осознал, чего она ему помочь решила.


Отрабатывает карму перед Бартоном.


И вот рыжие кудри ее — уже не угрожающее пятно, а греющий теплый свет. И вдруг лицо ее никакое не мертвое, и сама она не страшная совсем, а очень даже милая и вроде бы даже улыбается.


— Спасибо, Наташ.


Улыбнулась.


— Чай будешь?