Когда они впервые целовались, в голове было ровно ноль мыслей о контекстах и последствиях. Им завтра было если не умирать, то расставаться до конца дней. А вчера казалось, что безумным задумкам будет суждено навсегда остаться тихим, усталым и сложным вздохом, срывающимся с губ, когда первая седина прочесывает виски, а отпрыски начинают расспрашивать о молодости и таинствах ее приключений.
На завтрашний день много кто умер, но не они. Они выжили. Они помогли друг другу выжить. Всегда как-то помогали: косвенно, невзначай.
Не расставались с тех пор никогда.
Побег из Мэнора.
Пожар.
Брошенная палочка.
Они победили. Впрочем, такое утверждение очень сильно зависит от того, кто подразумевается под «они». Драко в «они» помимо Гарри никто не записывал.
Им не удалось по-человечески поговорить и после: хищные налеты журналистов в случае Поттера и репрессивной машины в случае Малфоя, суды и следствия, похороны за похоронами.
В какой-то момент Гарри устал рыдать и теперь с унылым скепсисом смотрел, как очередной тот, кто был ему дорог, скрывается за крышкой гроба, опускается в пожизненно сырой английский грунт и начинает горсть за горстью укрываться землей.
Сначала Поттер еще мог вспомнить за белым мертвым лицом живого человека, его улыбку и смех. Потом все смешалось, а сознание в моменте словно и не присутствовало: стоишь, смотришь, как оборвалась еще одна и без того печальная жизнь. Это все неправда, спектакль. Гарри настолько забывался, что наблюдал за происходящим от третьего лица, совсем отстраняясь от себя же, и уж тем более от окружающих. Вата в ушах и пелена перед глазами.
На похороны Снейпа пустили всех слизеринцев, кто у него когда-либо учился, хоть и конвоировать пришлось добрую половину. Поттер подсуетился. Для Драко в первую очередь, очевидно. Вроде бы приятная мелочь, а вроде бы посреди процесса приговаривания к каторге ехать куратора хоронить — удовольствие экзотическое.
Драко ни на кого не поднимал глаз. Кроме Гарри — когда они смогли отойти в сторону на пару слов под пристальным взглядом конвоира. Гарри обещал, что докажет невиновность Малфоя: тот правда так и не совершил ни одного преступления. Драко хотел в это верить, а в груди его горячим мазутом растекалось ощущение, которое пока не было обрамлено им в слова. Ощущение это отражало собою слом всего мироздания в одну секунду. Принятие того, от чего мысленно убегал. Столкновение с последствиями, от которых скрывался. Провожание «авося», который не пронес.
И, пожалуй, самый страшный вопрос: как во всем этом мировоззрении, где ничего своего не было; в этой жизни, где Драко ни одного решения сам не принял, могло оказаться место для Поттера?
И самое идиотское: как у Поттера в жизни могло оказаться место под Малфоя?
Чем дольше они были вместе, тем больше этого места становилось.
Как они вообще к этому пришли?
Гарри читает конспекты того, что нужно было выучить за лето, пытаясь усвоить материал за две недели до начала учебы. Повторить последний курс казалось хорошей идеей, пока ПТСР и подготовка к выпускным экзаменам не столкнулись вместе. Только узнав, что там будет, уже захотелось залезть в петлю — а это еще летний список литературы даже не открывался.
Гарри перечитывает одну и ту же строчку в чужом конспекте по ЗОТИ, но ничего не понимает, потому что перед глазами у него только лицо мертвого Римуса.
Спокойное, чуть уставшее и как будто бы знающее, что победа за ними.
Труп Римуса казался слишком живым, когда Гарри впервые его заметил рядышком с Тонкс. Будто прилег поспать, зачитавшись книгой. В отличие от белой, будто фарфоровой Тонкс, в щеках Римуса еще долго был румянец, а на губах как будто бы застыла улыбка. Удивительно, что обортни зачастую живут меньше людей, но Люпин пережил всех своих близких, узнав жизненно важную правду тогда, когда было уже слишком поздно что-то менять.
И с Сириусом, и с отцовством.
Вся их компания, когда умирала, казалась совсем еще живой. Может, Римус и был рад погибнуть, чтобы воссоединиться с остальными.
Гарри помнит и трупы тех, кого он почти не знал. Больно, что этих людей он запомнит именно такими — мертвыми. Знакомое лицо, которое он точно видел в коридоре пару раз, теперь лежало на брусчатке, безглазое, сбитое с головы палицей. На лице этом, шедшем в комплекте со скальпом, как будто застыл ужас, хоть к мышцам оно больше не крепилось, и, очевидно, эмоций передавать не могло.
Или вот еще воспоминание: оторванная девичья рука в камнях. От локтя, белая. Ладонь до кости изрезана: видимо, с ножом напали, а она защищалась. И вся-вся ее ладонь изрезана в мясо, потому что эта ладонь отбивала нож. Кожа у разрезов заветрилась и завернулась наружу, как сушеные свиные уши, а пальцы были расслаблены, хоть и перебиты. На ногтях — цветной маникюр. Лак отколупался на свободном крае, часть ногтей переломана — царапалась. Гарри не знал эту девочку лично, но помнил, что видел ее в библиотеке: она всегда много читала и держала книги так, что ее маникюр каждый раз можно было рассмотреть. От нее стабильно пахло корицей, если пройти рядом, и она заливисто хихикала. Года на два младше. Маглорожденная, судя по лаку для ногтей. Вряд ли выжила: рука была вырвана так, что если в ту же секунду не была оказана медицинская помощь, то можно было смело писать пропало.
У Гарри очень много таких воспоминаний. Неясно, что из этого хуже: чья-то оторванная конечность или перешагивать через труп профессора, который только что умер на твоих руках, и, хоть и был отвратительный, но как-никак помогал тебе все эти годы.
Или видеть сотни трупов там, где вы с друзьями раньше беззаботно обедали, и понимать, что за каждым мертвым пустым лицом стоит своя сложная судьба, на которую тебе плевать, потому что все, что тебя сейчас волнует — не увидеть в этих лицах знакомых.
А потом твои друзья и их семья, которая тебе заменила твою мертвую, оплакивают своего ребенка и брата. Ты видишь, как они склонились над трупом, и ты еще не знаешь, чьим именно, но все понимаешь.
Это было адом.
Еще видеть смерть Сириуса и Римуса было адом. Увидеть трупы родителей в воспоминаниях Северуса было уже не адом, а проклятием.
Когда родители Гарри погибли, они были всего на три года старше, чем он сейчас. Поттер, совсем недавно выбиравшийся в маггловский Лондон по делам, видел целую толпу таких же людей в очереди в «Turnmills», одетых в рваные джинсы, сетчатые колготки и пестрые кожанки. Все, о чем в той очереди был разговор — секс, пиво и ностальгия по Меркьюри. Какая война, какая смерть?
Это все было не с ним.
Взволнованное лицо мертвой матери Поттер не забудет никогда.
«[…] для нач-их: »
На ее глазах были слезы.
«поз.: прав.рук. вверх → круг → […] притом ноги д.б. на ширине плеч…»
Он бы все отдал, чтобы ее обнять. Чтобы их всех обнять. Но их всех забрала война. Всех до единого. Молодых, красивых, мечтательных, полных амбиций и стремлений, совсем-совсем зеленых.
«в случ. […] необх. сделать […]»
Гарри ни черта не может разобрать. Почерк в этом конспекте — хоть писаку палкой бей. Еще и лица мертвые перед глазами, и в комнате холодно, и ветер воет, и солнца с месяц не видать — а это пока что август.
— Гарри, ты чего? — Драко приносит нарезанные яблоки, ставит их на тумбу около Гарри и ложится рядом на кровать, тут же проползая рукой Поттеру за спину и укладываясь ему на грудь. От Драко пахнет приятной мятной свежестью шампуня и глинтвейном.
— Да хрень какая-то, хз, — Гарри снимает очки и трет глаза до звездочек.
Драко точно знает, что это, и хмурит брови в искреннем сочувствии. У него такие же развлечения: заваривать кофе, а вместо кофе видеть кровь. Слышать за окном счастливый детский каникулярный визг, а думать первые секунд пять, что кого-то режут. Зайти в темную комнату и завидеть то ли рожу какого убитого родственника, то ли самого луноликого этого.
Количество раз, которые Малфой лично виделся с волдемортом, должны бы по-хорошему ежегодно засчитываться ему в отпускные в пропорции одна встреча — одна неделя в санатории.
Три секунды зрительного контакта с этой чертилой полностью уничтожали любое желание жить на полгода вперед. А они жили вместе. Драко и до этого выглядел так, будто его дома на воде да рисе в подвале держат, а после того, как отчий дом стал штаб-квартирой, Малфой и вовсе в говно на ногах превратился. Даже предсудебные задержания в Азкабане не казались таким издевательством, как ощущение бесконечного наблюдения и ожидание неизбежных проблем. Еще не знаешь, каких: от избиений до психологически пыточных разговоров, как повезет. Но точно знаешь, что что-то да будет: рано или поздно ты не так подышишь и не там встанешь, и вот тут-то все случится. А, и еще периодически кого-то убивают у тебя на глазах, имея в виду, что ты как бы следующий, если что.
Сидишь, ешь, и потом в кого-то из друзей твоей семьи летит круцио. Товарища начинает корежить, где придется, будь то пол или обеденный стол. Руки и ноги неестественно выламываются, глаза навыкат, со рта пена, и ор, ор, ор, что уши режет, а он все орет и орет, и деться некуда, и заглушающее не ставят, чтобы все видели, все смотрели, все знали — ты, конкретно непосредственно ты, будешь следующим.
Твоя жизнь в руках существа, которое дышит смертью тебе на ухо каждый день, и которое очень легко разозлить. Ты знаешь, что сделаешь все, что угодно, лишь бы тебя так же не корежили потом.
Да, Драко до потери пульса боялся всей этой истории. Он и так никогда смелостью не отличался, а это все так и вовсе сделало его параноиком, который собственной тени шугается. Все самые смелые, кто вопросов больше всех в такие моменты задавал, уже давно не дышали.
А у Малфоя только тремор, тремор, тремор.
И у Поттера тоже тремор.
И волосы у обоих седеют.
Им по восемнадцать.
Они оба мечтали завести собаку, увидеть Тихий океан вживую и влюбиться, как в сопливых романах.
Когда они копали братские могилы для павших, никто ни о чем уже не мечтал.
Драко точно знает, о чем именно сейчас думает Гарри, но не находит, что сказать. Казалось, что ни скажи — все бред поверхностный. Точно ясно, что там в голове, но что тут ответить? «Забей, все нормально будет»? Да нет, не будет. «Это пройдет»? Ну, вообще-то, нет, не пройдет. Даже магглы не знают, как лечить ПТСР, а магия предлагает разве что травки успокаивающие или запереть тёпленького в палате, чтоб до греха не доводил ни себя, ни народ вокруг.
Они говорили о войне только один раз, когда Драко наконец-то вытащили из кутузки, и Гарри повез его на Гриммо: в Мэноре находиться никто из них в здравом уме не мог, а больше жить Малфою было негде. Это была одна очень короткая беседа.
— Я никогда ни с кем не это… — Гарри искал слово для «встречался», водя руками в воздухе, — и уж тем более не того самого, — пытался сказать «съезжался», оборачиваясь по сторонам в просторах комнаты, — поэтому я предлагаю сразу прояснить вот что: мы страдаем столько, сколько нужно, и не принимаем на свой счет, если истерим. Идет?
— Идет, — Драко взял кружку с чаем, и руки его так тряслись, что ложка от дрожи клацала на всю кухню.
— Если я чего про ваших спиздану — это тебя не касается, хорошо?
— Да, конечно, — Драко знал, что точно не пропустит такое мимо ушей, — и это… Я — не мой отец и его все вот эти вот. Я много дров наломал, но… — Малфой искал слова, Поттер не перебивал — Это уже не я, если можно так сказать.
С тех пор они войну не обсуждали. И так в жизни проблем хватало. Важно было уцепиться за уцелевшее и вернуть себе статус кво практически любой ценой. Что там у кого родители делали, значения уже не имело, потому что в итоге-то они живы, рядом и должны как-то продолжать ход истории, разделяя одно пространство и временной отрезок.
Тема же эта всегда возвращалась. В этом ужас войны: она отравляет все аспекты жизни без остатка. Ты хочешь, чтобы она перестала быть частью твоей жизни, но взамен она становится частью твоей личности, и не какой-то второстепенной, а самой главной. Отныне и впредь, все действия и слова будут сказаны под диктовку подсознательного набора вынесенных из войны уроков. Даже если уроки эти жестокие, безумные и не подходят мирному времени.
Война всплывет в любом разговоре. Десять минут ностальгии по школе? На одиннадцатой вы вспомните каждый труп. Пять минут разговора о семье? Бред, в их случае разговор о семье без войны в принципе не возможен. О хобби поговорить? Они школьные, а школа — это война. Об отношениях?
Так это эти отношения.
Драко чаще всего виновато молчал. Гарри чаще всего не выбирал выражений и имел на это полное право.
Атмосфера в отношениях накалялась.
А странно в них, отношениях этих, было все. От начала и до настоящего момента. От того часа, за день до самого главного замеса, когда Гарри снова застал Драко у умывальника, как тогда с сектумсемпрой, и они, очень-очень замученные, просто молча смотрели друг на друга. А потом обнялись. Ни с того, ни с сего. И простояли так полчаса, между дрожащими вдохами и потираниями по лопаткам мысленно утверждали: «я знаю, что это — полный пиздец, и да, я думал о тебе». И так пока Малфой не осмелился сказать заветное «ты никогда не был мне врагом, я так больше не могу», а Гарри только прижал ближе и легонько, почти на ухо, сам тому поражаясь, сказал: «спасибо, что дал сбежать от вас»; и Драко тогда зарылся носом в поттеровскую крутку, сам от себя не ожидая, и впервые за тот год заплакал: ну конечно же он дал им уйти; он хоть и боится всего на свете, но есть в жизни чувства сильнее страха — любовь, например, которую он давил в себе. Хотя Драко в последние годы в принципе все чувства давил, пока Поттер не сделал того, чего всегда так хотелось — принял.
Поттер принял. Не оттолкнул.
«В последние года три я только и думал, как о том, что мог бы предложить тебе помощь и вытащить тебя из этого дерьма, парень-то ты толковый. Но я не предложил. Предлагаю сейчас».
Гарри знал, что у Малфоев все плохо, но пока не побывал у них дома, не понимал, насколько.
Драко запомнит эти слова на всю свою жизнь. Он расцвел. Он больше не был заложником, ему осветили тропку среди этих топей в кромешной тьме.
Малфой хотел сказать что-то о том, какой он отвратный и мерзкий, но Гарри тогда его уже целовал. Они оба обо всем догадывались и уверенно это отрицали. Как им быть друг с другом, было неясно. Будущего у этих отношений не было, но не то чтобы оно было у кого-то из их участников.
А их ведь так и тянуло друг к другу, и больше никак не хотелось этому препятствовать. Особенно зная, что радостей в жизни и так не осталось.
К тому же, завтра была война.
Потом были суды.
Слишком много сил отнимало заращивать рваные душевные раны, которые к тому же систематически терзались то похоронами, то внезапными соболезнованиями от прохожих, то еще более внезапным запахом, с которым связаны воспоминания; то словом, то местом, то свитером, который два года в глаза не видел, а тут вдруг увидел и чуть с ума не сошел; то толпой… Толпы. Да, в толпах нельзя было ходить. Мозг отключался в ту же секунду, а чувство сдавленности и невозможности быстро маневрировать выносило воспоминаниями на поле боя, где быть окруженным — это быть убитым. Тогда начиналась истерика или паническая атака, и не дай бог кому это увидеть.
Но поговорить все равно надо было.
Им еще перед всей шарагой извиваться за эти странные отношения, как ужам на сковородке, а они даже друг к другу претензий не исчерпали — перед прочими так чести не отстоять.
Драко молчит и ждет, пока Поттер первый что-то сделает, но тот просто молчит в ответ и смотрит в стену, не надевая очков.
Напряжения между ними хватало и без этого.
— Ну давай, потом проще будет, — Драко цедит, и это — еще один из немногих его смелых поступков.
Гарри поворачивается, цепляя очки на нос, и не понимает, как оказался в этой точке. Почему именно Драко, почему именно с ним так славно проводить время, так приятно обниматься? Почему именно он такой красивый и понимающий, когда это… Он?
Его тетя убила Сириуса — собственного двоюродного брата и лучшего друга гарриного отца, потенциального крестного и родителезаменителя. И Тонкс, собственную племянницу и по совпадению супружницу одного из немногих близких Гарри взрослых. Эту его тетю убила мать гарриного лучшего друга и по совместительству женщина, которая сама стала заменять ему мать. Друг отца Драко убил гарриного друга и брата его лучшего друга по совместительству. Другой такой же «друг», соучастник ОПГ, убил Римуса — второго родителезаменителя для Поттера и отцовского друга. Тедди, сын Римуса, остался сиротой.
Перечислять можно еще долго.
Драко не убивал никого из них. Он вообще никогда никого не убивал. Он даже проклятие нормальное в свое время сделать не смог — какой из него злодей?
Однако чаще всего смотреть на Драко и не вспоминать лица каждого из этих теперь уже трупов невозможно.
Гарри точно знал, что Драко мог бы быть приятным человеком, но Драко не стал приятным человеком. А сам Гарри после этого всего стал неприятным. Ему нравилось, что просветление Малфоя и его собственный выработанный цинизм свели их примерно в одну систему координат, но то, какими дорогами они в ней оказались, убивало.
— Мне нечего тебе сказать, ты знаешь, — Гарри целует в висок, невесомо, но дольше обычного.
Любит. Ценит. Жалеет. Устал.
Малфой знал, что у Поттера к нему предостаточно претензий и вопросов, но не хотел, чтобы их задавали. Гарри знал, что Драко принял метку насильно, а до этого своим хулиганством пытался привлечь внимание — хотелось бы верить, что на этом можно закончить, ибо этого достаточно, чтобы сделать главные выводы и целоваться без зазрения совести.
Драко смотрит Гарри в глаза снизу вверх, подняв взгляд и не отрываясь от груди. В глаза Гарри все еще не вернулись те эмоции и искорки, какие Малфой видел в последний раз года три тому.
Нежное безразличие. Истощение с отголосками любви.
— Знаешь, мне все еще сложно поверить, что ты правда меня любишь, — Драко перенаправляет взгляд в сторону, сжимая объятия крепче, — а когда ты так смотришь, то и не верится.
Гарри тяжело вздыхает.
— Я просто в целом сейчас не способен ни на какие эмоции. Но я люблю тебя, правда люблю, — целует в макушку, — просто сложно это все. Прости.
Драко дотягивается свободной рукой до тумбочки и цепляет ментоловый «Dunhill». Прикуривает от палочки. Пепел — на ковер.
— Ты важен мне, знаешь? — затягивается.
— И ты мне.
Гарри тоже закуривает. Какое-то время они продолжают лежать друг на друге, куря и ощущая, как сердца начинают биться чаще.
Часы монотонно стучат, кроме них — гробовая тишь. Часы, стук сердца, шелест затяжки. Часы, стук сердца, выдох. Дым стоит столбами и почти не рассеивается: его держит напряжение, зависшее в воздухе.
— Я очень старался понять ваших… — Гарри снова затягивается, — не принять, не оправдать… а просто понять?
Поттер замолчал.
Драко отрывает голову от поттеровской груди и приподнимается на локте.
— И как?
В глазах испуг. Внутри тела все сжалось. От волнения даже стало подташнивать. Малфой знал: многое в их отношениях строится на том, что они слишком хорошо друг друга понимают, но тут же будто и вовсе не имеют ничего общего.
Драко всегда очень хотел понимания и очень боялся его не получить. Теперь — особенно.
— Что «как»?
— Что-то понял?
— И да, и нет, — Гарри отодвигается немного в бок, как будто не имея желания больше соприкасаться с Драко.
На самом деле, он просто хочет немного пространства, но Малфою это ощущается совершенно иначе. Если бы Драко знал, как Гарри его любит, но как ненавидит все с ним связанное, он бы зарыдал.
— Как понять?
Гарри нечего на это ответить. Он знал, что ему скажут на все его претензии, однако претензий это не снимало, а скорее наоборот. В любой попытке объяснения Гарри видел оправдания. А Драко в любом споре не пытался понять оппонента, а только убеждался в уже существующей системе своих взглядов. Системе, которая выработалась путем нащупывания конформного и пригревания удобного.
Поттер готовится сказать то, что давно было у него на языке.
— Я просто не понимаю, как на одном факультете могло собраться такое количество отвратительных людей.
Драко сглатывает, думая, хочет ли он промолчать. Наверное, ради отношений это было бы благоразумнее, однако молчать на все подряд у Малфоя уже горло сводит, да и после ситуации с трио в Мэноре он четко решил для себя, что больше стелиться ни под кого не будет. И если духу хватило на то, чтобы помочь Поттеру перед Волдемортом и подать ему палочку, то уж в этом разговоре не промолчать точно духу хватит.
— Мне казалось, что отвратительных людей хватает на любом факультете, — Драко затягивается, — даже на Хаффлпаффе… — задумывается, — То, что они желают добра прям вообще всем, тоже боком может выйти.
— Ты понял, о чем я, — Гарри оставляет сигарету тлеть в пепельнице, не желая больше к ней прикасаться.
— Боюсь, что нет.
Поттер вздыхает. Он знает, что часть его мнений точно ранит Драко, даже если это не касается его. Но, быть может, лучше сейчас, чем на пятом году брака с тремя ипотеками, когда накипит и крышу сорвет еще хуже.
— На Слизерине собралось наибольшее количество плохих людей. Это… примечательно, скажем так.
Драко оседает. Ну конечно, стереотип про Слизерин. И этот туда же. Ну хотя бы Поттер, которому всю дорогу слизеринцы помогали, должен же был так не думать? Сколько можно-то уже?
Малфою пора привыкнуть, что даже самые близкие люди горазды делать о нем и его бэкграунде поспешные выводы.
— Мне жаль развеять твои грезы, но у вас кретинов не меньше, просто их не назовешь таковыми, потому что они теперь герои или типа того.
— Любишь ты жопу с пальцем сравнить, — Гарри закатывает глаза, зная все аргументы Драко наперед и не имея эмоционального резонанса ни с одним из них.
— Ты правда считаешь, что слизерницы и гриффиндорцы многим отличаются? — Малфой медлит, потому что нельзя говорить того жгучего и желчного, что вертится у него на языке, — Ты сам на Слизерин чуть не попал, забыл?
Поттер сжимат челюсти.
Драко знал, что больно резанул, но очень уж хотелось сказать. Желание проговорить, что Гарри не лучше него — оно с ума сводило.
Малфой очень хотел верить, что его судьба могла сложиться иначе, будь у него свои Рон с Гермионой, но он себя обманывал и прекрасно это понимал.
— Хватило воли не попасть. Потому что я просто не такой.
Это был проезд по малфоевскому триггеру на асфальтоукладчике.
— Или твой любимый Дамблдор не дал тебе этого сделать, — Драко закатывает глаза, язвит.
— Следи за языком.
Малфой за языком следить не собирается. Он считал Дамблдора виноватым если не во всех, то в большинстве бед. Самовлюбленный старый маразматик, сделавший культ из собственной личности, манипулировавший детьми ради плана, который не развалился только чудом и сработал скорее вопреки. Идиот, который всю жизнь включал дурака и воевал чужими руками, сталкивая лбами в своих интересах и никогда не беря на себя ответственность. Драко мог поносить Дамблдора до бесконечности по множеству причин, среди которых была главная.
— А ты не думал, что слизеринцы и гриффиндорцы — это всего лишь иллюстрация того, какими разными могут стать люди, если к ним по-разному относиться? — Драко задумывается, уводя взгляд в бок, Чистейшая факультетная сегрегация, если угодно, — чем дольше Драко крутил эти мысли и вспоминал, тем сильнее закипал.
Гарри молчит.
— Знаешь?.. А меня таким не Слизерин сделал. Не Слизерин, а то, как Дамблдор — да и вообще все — относились к Слизерину. Нас в подвалы и на смех перед всей школой, остальным — честь и почет, да?
К этому аргументу Поттер готов не был. Обычные его споры со слизеринцами выглядели иначе. Одновременно бесит, что Драко прав, и радует, что он наконец-то что-то из этой серии анализирует.
— А потом, Гарри, — продолжает Малфой, — их сажают в тюрьмы без суда и следствия, и содержат в ужасных, мерзких, пыточных условиях. Ты меня прости, но никто такого не заслуживает, — Драко затягивается, оставляя сигарету в зубах, чтобы жевать фильтр, — Многие из них оказываются там за слова или за подозрения, и когда — если — они выходят, то звереют, — Малфой садится на кровати, делая последнюю тягу, — и только больше ненавидят.
— А те, кто за слова сели — они с нами, в этой комнате? — Гарри усмехается, — Кто таких условий не заслуживает? Отец твой сел за превышение должностных полномочий и… Что там еще? Организацию и участие в сражениях? Где были жертвы? За это и за прочие мелочи, — Гарри кусает губы, — Тетя твоя за пытки Лонгботтомов села. Им условия там плохие? Кто там кого еще поубивал, мне продолжить?
— Я знаю, что ты желаешь моей родне смерти, — Драко говорит тише, виновато, но озлобленно, и набирается смелости, — но каким бы ни был мой отец человеком, он все еще мой папа. И он очень хороший папа. И я знаю, что ты хочешь, чтобы я его проклял и забыл, но я никогда этого не сделаю, потому что… — Голос Драко ломается, — Потому что он — мой папа, вот и все.
Гарри молчит. Ему стыдно в этом признаться, но да, он очень бы хотел, чтобы Драко забыл про всю свою семью, потому что они — мерзкие люди. А что это такое, когда у тебя есть родственники, ты их любишь и никуда не денешь, Поттер просто не знал.
— И поэтому он сдал тебя в Пожиратели?
Это было ножом по сердцу. Драко замирает: ему всякая правда глаза резала, но эта — еще ни разу.
— Он сделал это из лучших побуждений.
— Да неужели? — Поттер усмехается.
Драко сам в глубине души сомневался в том, насколько из Люциуса приличный родитель, и потому спорить с этим не продолжает.
— Но даже если так — не все же такие, как мой отец? А остальные… — вздыхает, — Ты их не знаешь, но это не значит, что их нет, — Драко нагибается к пепельнице через Гарри и чувствует физическое отторжение, — В Азкабан очень легко попасть. Очень-очень. И много, как ты говоришь, «наших» там по чистейшему беспределу.
Парировать нечем.
— Сириуса вспомни? Он был так себе человеком, но не уровня Азкабана точно. А его закрыли, Гарри.
Вот тут Поттер начинает беситься уже не на шутку. Скрещивает руки на груди, на Драко целенаправленно не смотрит, чтобы не на него злиться. Быть того не может, чтобы Малфой додумался Блэка вспомнить. Это не просто удар ниже пояса — это удар по открытой кровоточащей ране, от которой Поттер рыдал ночами до сих пор.
— Сириус был прекрасным человеком.
Драко садится перед Гарри, чтобы смотреть в глаза. Он поверить не может, насколько в другой плоскости находится поттеровское сознание. Огромная, цветущая, во многом спасительная любовь, которую испытывал Малфой к Поттеру, никуда в такие моменты не девалась, но ощущение чуждости и культурной пропасти становилось вдруг таким всепоглощающим и цепким, что эмпатию как рукой снимало.
Они очень друг друга любили, но далеко не всегда друг другу нравились.
— Знаешь, почему его так легко посадили? — руками машет, заводится, — Тебе сказать? Потому что он Блэк. Вот и все! — Начинает кричать, — Того, что он Блэк, было достаточно! И все поверили, что он виновен! В убийстве! — Малфой придвигается ближе, — Потому что мы все в их глазах — просто грязь, и они только и ищут повода, чтобы нас в чем-то уличить.
Поттер молчит. Он никогда об этом не задумывался. А ведь действительно: никто не разбирался в деле Сириуса, его просто бросили гнить в скотских условиях за то, чего он не делал. Главной уликой и вправду была одна его фамилия.
— Может ты забыл, Гарри, но я так-то тоже Блэк. И поверь, на допросах я достаточно за это выслушал.
— Драко, не обижайся, но помимо Сириуса у Блэков не было исключений, поэтому это не безосновательно.
Драко замирает с раскрытым ртом. Гарри решительно ничего не знал об этом роде, если говорил такое. Поражению Малфоя нет никакого предела, он не верит, что Поттер может такое сказать. В этом доме ведь целое полотнище висит с выжженными портретами — вот же они, исключения. Он ведь не дурак. Он же все понимает, просто ему неудобно это признать. Почему Малфой смог признать неудобное, а Поттеру этого делать не хочется? Еще одна привилегия победителя?
— Ты правда считаешь, что в Сириусе не было ничего блэковского, слизеринского? — Малфой вскакивает с кровати и начинает агрессивно наматывать круги по комнате, размахивая руками, — Он от Беллатрисы одной мантией и отличается, Гарри! Очнись! Ты прикалываешься сейчас?
— Нет, это ты херню городишь! Сравнить Сириуса Блэка, члена Ордена Феникса, и Беллатрису Лестрейндж, серийную убийцу!
— Ты не понимаешь, — Драко дергает головой в усмешке, — нет, ты и не поймешь. А я может хочу, чтоб ты понял?
— Что понял? — глаза поднимает.
— То, о чем я говорю: от того дерьма, в котором мы, например, захлебнулись, Сириуса уберегла дружба с твоим батей и распределительная шляпа! Он же такой же задира, такой же фанатик — он Блэк от головы и до кончиков пальцев! — Драко наворачивает еще один круг, — А под красным его шарфом скрывалось самое настоящее слизеринское нутро! Задира, других дразнил, а весь его протест — это не про идеологию, это про «отморожу уши назло мамке»!
— Да как ты смеешь?!
— Я знаю, что он для тебя герой, но ты слышал только его версию. А я знаю обе, и говорю то, что больше всего похоже на правду, потому что я наслышан, — Драко сам не верит, что говорит это, потому что все семейные обсуждения семейных же разборок мусолить очень не любил, — Так что я точно тебе говорю, что нутро у него блэковское, и вы успешно это игнорируете! И его вы считаете исключением? А Андромеда, моя тетя? А Регулус, брат Сириуса? Мерзкий слизеринец, пожиратель смерти, да?! Только он начал искать крестражи, это была его заслуга, не Дамблдора! Он погиб, как герой, но лавры славы достаются Сириусу, потому что он — гриффиндорец! Да и Регулуса в пожиратели сбагрили, как меня! Мама говорит, что не убеги тогда Сириус — Регулуса бы не отдали в пожиратели! Зато теперь Сириус у нас пиздатый, хотя он ничем не лучше остальной своей семьи!
— Но и не хуже! И Сириус — тоже герой! — Гарри наконец-то вскакивает с кровати, чтобы подойти к Малфою вплотную, — Не смей ни слова говорить о Сириусе! Он был мне, как дядя!
— А мне он и есть дядя! Поттер, блять! — Драко хватается за голову. — Гарри, это была моя семья! Он был моим дядей! Все это произошло в моей семье! Ты понимаешь?
Гарри как будто водой окатывает. Малфой, который казался так далеко, почти мифически по ту сторону баррикад, оказался гораздо, пугающе ближе во всем этом аду.
Малфой очень хотел объяснить, каково это все, но не находил нужных слов, а только пытался уколоть, потому что иначе не умел.
Поттеру по существу отвечать было нечего.
— Троюродный!
— И мне от этого меньше жаль его должно быть? Или ты думаешь, что только тебе можно его оплакивать?
— Вы даже не общались!
— А какое это имеет значение? Это — моя семья, и мне больно, Гарри, за каждого убитого! — Драко смотрит в глаза, и его смятение начинает пугать: отчаянный вой сдавшегося и загнанного человека всегда больно воспринимать, — Будь то хоть тетя, хоть Сириус твой! Это — моя семья, и она вся разваливается, она тонет в крови и собственном дерьме, и мне больно! — Драко тычет пальцем себе в грудь и надрывно кричит, пока к глазам его подступают слезы, — И маме моей тоже больно! Нам дорога наша семья! Наша мертвая уродская семья!
— Ну охуеть заявление! — Гарри хватается за волосы и, нервно-насмешливо выдыхая, делает оборот вокруг себя, пока шок от сказанного кружит голову, — Так дорога, что тетя твоя убивает своего двоюродного брата и… Кто там ей Тонкс? Племянница? Убивает племянницу!
Драко жмурится от злости, хмурится, скрипит зубами. Если бы платили галлеон за каждый раз, когда ему припоминают внутресемейную резню, он купил бы Хогвартс вместе со всем педсоставом.
У Гарри никогда не было семьи. Ему не понять, что это такое, когда твои самые близкие люди на свете, самые любимые и самые-самые важные — кровопийцы. Когда они готовы воткнуть нож друг в друга. Когда все всех ненавидят. А ты… Ты — плод этой ненависти, но у тебя нет карт-бланша на ответную нелюбовь, потому что семья родная и, волей-неволей, придется быть ее частью.
Драко смотрит Гарри в глаза и понимает, что Поттер никогда не поймет. У него все просто: хорошие — свои, плохие — чужие. У него свои плохими никогда не оказывались. Он не умеет этого разделять, и только с Драко ему придется этому учиться.
Малфою правда больно.
— Пойди роновской матери за это предъяви тогда! Для Молли Уизли Беллатриса так-то тоже родственница! — Драко кричит, на глазах его слезы. Он не плачет — он настолько сильно зол.
— Во-во, ебем друг дружку, а деньги в кружку, — Гарри истерично смеется.
— Это ты про инцест шутишь, Поттер? Че-то когда ты ебал меня позавчера, у тебя проблем с инцестом не было! А тут вспомнил!
Ой.
— Мы дальние! И вообще, не напоминай! Придурок, нахуй, — Гарри отворачивается к окну, морщась и стряхивая голову. Не хотелось думать о таком.
— Это все не имеет никакого значения! Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! И все эти «ебем друг дружку» для тебя ничего не значат! А мне снится все это, вот что! — Драко подходит вплотную к стоящему спиной Гарри, чтобы кричать на ухо, — Блять, да, у нас много хуйни! Но и тебе не надо строить из себя не знаю что! Пока мне про родство с Блэками только немой не напомнил, тебе слова никто не сказал! Конечно, ты же герой!
Поттер замолчал. Ему точно было, что ответить, но хотел ли он говорить это? Да, у Драко срыв, но нужно ли его поощрять?
Гарри смотрит на зареванного Малфоя, и ему правда его жаль, но гнев и вымотанность перекрывают все лимиты терпения. Поттеру всегда всех жалко, а вот его не жалко никому.
— Раз ты такой пиздастрадалец, скажи, а мне может быть грустно? Ну, хотя бы на секундочку, а? — Гарри броском оказывается у тумбочки и закуривает сразу две, пока пальцы его нервно содрогаются, — Или только ты такой особенный, кому сейчас трудно? Мне может быть трудно, Малфой?
— Может?.. — Малфой пассивно-агрессивно разводит руками.
— Ах да? Спасибо, разрешил! — Поттер в той же саркастичной физике отвешивает поклон до пола, складываясь пополам и тут же выправляясь по стойке. Выпускает клуб дыма изо рта.
— Что с тобой не так? Что это за цирк?
— Что со мной не так?! — Поттера в секунду срывает: один неаккуратный вопрос открыл тот ящик Пандоры, о котором Гарри сам даже не догадывался — То, что я сирота, например? Сирота нахуй, ты прикинь? Без бати, который творит на службе, что хочет, а потом метлы моей команде покупает! Без мамки, которая мне сопли подтирает! — На глаза Гарри тут же наворачиваются слезы.
— А я виноват?
— Нет! Родители твои виноваты! Они, конторы их, их ебанная шайка — все они! Они сапоги лизали тому, кто убил мою семью! Из-за того, что вы жили, как сыры в масле катались, моя жизнь превратилась в пиздец! Меня с одиннадцати лет готовили к войне! В конце концов, меня должны были убить! И моих друзей тоже — всех! Потому что мы все для вас нелюди, мясо! — Гарри надрывно кричит и угрожающе машет руками, а лицо его краснеет, — Что со мной не так, Малфой? Все со мной не так!
Руки Гарри так дрожат, что он едва попадает сигаретами в рот.
— Мне было семнадцать, и мне пришлось побеждать мировое зло! А я, быть может, сосаться за школой хотел и зельеварение списывать?
— Я знаю это, идиот! Я прекрасно это знаю, мне не пять, — Драко тоже переходит на крик, — только у тебя есть поддержка: друзья, преподы… Блять! Все! Буквально все на твоей стороне! А мы, прошедшие через то же самое, ни слова поддержки не получаем!
Поттеру сносит голову.
— «То же самое»?! Нет, это вообще не то же самое! Вас это коснулось только теперь, а мы так жили всю свою жизнь! Даже не думай это уравнивать!
— Ты не жил с нами! Ты не знаешь, что было! А был пиздец, и да, слизеринцы заслужили сочувствия!
— Драко, ты ебанутый? Какое сочувствие? Вы устроили войну! Опять! Вы буквально хотели убить всех, кто не пустился по кругу с вашим семейным древом! Мне жаль, что у вас там заморочки, и прости, что не уделяю им должного внимания — я тут, понимаешь ли, геноцид останавливал! Занят был, блять! Не было у меня окошка между пытками, судами и битвами насмерть! Увы!
— Ты не слышишь, что я тебе говорю, — Драко жалобно-отчаянно тянет последний слог, — ты не хочешь этого слышать! Я не прошу нас всех простить! Я хочу быть понятым, это другое!
— А ты думаешь, что я тебя не понимаю? — Поттер обиженно разводит руками, зажимая сигареты в зубах.
Все, что он делал со своей головой в последнее время — пытался понять Малфоя. Помимо всех прочих бед и ужасов, Поттер искренне пытался понять Драко и сострадать ему, потому что любил. И вот тебе на.
— Нет! Не понимаешь! Тебе кажется, что мы тут все сговорились и охуенно проводили время за планированиями убийств, а теперь столкнулись с лишениями и грустим! Это… — Драко вздыхает, устав орать, — Это слышно по твоим словам, формулировкам. Я это знаю. Я знаю, что ты так думаешь, но все не так. Мы боролись. Мы тоже боролись. Снейпа того же взять — он жизнь отдал!
— Снейп? Снейп всю жизнь всех унижал, унижал мою мать, с кайфом стал Пожирателем, а потом ходил жертву из себя строил! Мне его жалко, но он точно не герой! Он — обычный чухан, который сделал что-то героическое, и я ему за это благодарен, и это было смело, но нет, Снейп — не герой, — Гарри закашливается сигаретным дымом, — и в моей голове он из категории «мудаков» перешел в категорию «ну допустим, не все так однозначно» — не более.
— Снейп спасал нас всех! А за хуйню он поплатился, и поплатился дорого! И я мог! И мама моя, когда спасла тебя! Ты не знаешь, как это страшно: не мочь чего-то и знать, что если не сможешь, то тебя убьют. Не знаешь!
Гарри поражает истерический смех. Драко в жизни не слышал, чтобы тот так гоготал. В припадке окурки летят на пол и тушатся ногой, пока Поттер натурально ржет.
— Что страшно?! Батю нахуй послать? Ты прав, дррогой, в душе не ебу, каково это! Моего батю убили просто, упс! — Поттер смеется, и смех его все больше становится похожим на вой, — А потом я сражался! Мне угрожали! У меня близкие дохли пачками! Я в лицо смерти смотрел чаще, чем на себя в зеркало! А тут… Да, не понять, каково это — не участвовать в хуйне! — Гарри подходит ближе, — Ты очень себя любишь, и ты любишь себя оправдывать, но иногда правда в том, что надо просто принять! Признать, что ты — косячник!
Поттера распирает. Да как у Малфоя смелости вообще хватает говорить на этот счет? Он не был с Гарри все это время, а очень даже наоборот, хотя и без него проблем хватало. Все это время единственного, чего хотелось от Слизерина — каплю эмпатии. Казалось бы, когда Малфою бы включить голову и дать это понимание, как не сейчас? Но он вместо этого наваливает то, что наваливает. «Не знает» Поттер ужаса — а может это Малфой за все эти годы о Поттере не знает ничего?
— Гарри, я…
— Не надо! — Поттер перебивает, — У меня не было выбора. Вот ты любишь сказать, что у тебя выбора не было — так вот, у меня тоже! У меня тоже не было выбора! Я не выбирал войну, я не выбирал сиротство и… — Поттер запыхивается в гневе, — И похороны близких я не выбирал! А ты был мудаком осознанно!
Малфой замирает. Все разы, когда Поттер клялся и божился, что все в прошлом, что Драко изменился и что все хорошо; когда уверял, что любит несмотря ни на что — все эти моменты бьются вдребезги.
Осознанный мудак. Ну что ж.
— Знаешь что, Поттер? — Драко устало прокашливается, — Я знаю, что ты пытаешься сделать вид, что проблема в нас, и ты бы на нашем месте так не поступил. Но если бы ты попал в Слизерин, где тебе… — Голос Малфоя снова дрожит, — Где тебе с детства внушают, где твое место и для чего ты нужен, ты был бы хуже всех нас вместе взятых, раз Дамблдор так легко тебе внушил свое. Тебе кажется, что ты особенный, но тебе так же нассали в уши, как и нам.
Поттер стоит, раскрыв рот, потому что знает, что Малфой прав.
— Просто тебе, Поттер, нассали хорошего. Но как принимать метку не было моим осознанным выбором, так и геройствовать не было твоим! Так сложилось! Стороны одной медали!
— Ничего подобного! Мы согласились на совершенно разное! То, чего желал нам Дамблдор, не имеет ничего общего с тем, что делал Волдеморт! Я пошел на поводу у света, а не тьмы!
— Да прям? Он сделал из себя успешную картинку борьбы со злом. Это была его личная борьба чужими руками. Он даже отряд ваш назвал «Отрядом Дамблдора», или как там? Не Хогвартса, не Магической Великобритании — Дамблдора. И людей он тоже положить успел.
— Даже не сравнивай! — Гарри изнуренно садится на кровать, — Погибнуть, защищая, и сдохнуть, нападая — это разные вещи. То, что «не таких плохих» ваших типа Снейпа убили — это пиздец, но они не были святым и поплатились за свои ошибки.
— Снейп сделал не больше плохого, чем твой отец, — Малфой закатил глаза.
— Ты еблан совсем? — Поттер подлетает и хватает Драко за грудки, упираясь лбом в его и глядя прямо в глаза, — Повтори!
— Твой отец был не лучше Снейпа, просто успел сделать меньше, — Малфой цедит сквозь зубы, впиваясь Гарри в руки.
— Что ты пытаешься этим сказать?! То, что мы все говно, да?! Что тут все — одна большая серая зона, смотря как посмотреть? Из этой серии, да? Что нет плохих и хороших, есть победители и проигравшие? Этому вас учили, Малфой? Поэтому вы такие гниды, да?! — Поттер снова кричит, на этот раз прямо Драко в лицо.
— Нет! И ты опять меня не слышишь! — Малфой тоже кричит на Гарри, красный и со вздутой веной на лбу, — Я пытаюсь объяснить, что мне тоже больно! Что мне очень хуево, Гарри! Что мы тоже многое сделали, но до этого никому нет дела! Да, вы герои, но мы тоже там были, Гарри, и мы были там не только уебками! И мне похуй, думают ли другие так, но я хочу, чтобы так думал ты! — Малфой тычет дрожащим пальцем Поттеру в грудь, — Потому что мне это важно!
— Так никто это и не отрицает! — Поттер еще сильнее сжимает одежду Малфоя в кулаках, потряхивая, — Просто не надо делать из себя жертв! Потому что тут жертвы — не вы! Не вы, не вы, это не про вас! Это про тех, кому вы испортили жизнь!
Драко дрожит и плачет от усталости. Гарри тоже. Они знали с самого начала, что ни о чем не договорятся.
— Можешь сколько угодно говорить, что мы не жертвы, но поверь мне, совсем скоро всем станет на нас похуй, и все будут делать вид, что ничего не было! У нас ничего не осталось, кроме друг друга, и Хогвартс нам тоже строить вместе, потому что больше этого не сделает никто! Никто не победил!
— Нет, Малфой, победили мы, и Хогвартс строить тоже будем мы, и тебе надо решить, входишь ты в это «мы», или продолжишь городить эту хуйню!
Малфой замирает.
— Тогда почему ты со мной, а? — Драко впивается пальцами в поттеровские запястья, — Раз я такое говно?
— Да не говно ты, Драко! Люблю я тебя, идиот, ты слышишь меня? Люблю! — В глаза заглядывает, — Я знаю, что тебе хуево! И мне хуево ничуть не меньше! И это не соревнования! Что ты хочешь от меня? — Гарри уже не кричал, скорее громко плакал, все еще упершись партнеру в лоб.
— Я хочу, чтобы ты знал… — Малфой вдруг затихает, задыхаясь в слезах, — Что я тоже тебя люблю, очень-очень, и я боюсь тебя потерять, но я не хочу тебя терять, но и соглашаться с тобой во всем я тоже не хочу, потому что ты не был в моей шкуре, потому что…
— Драко, я знаю, что тебе тяжело, мне тоже тяжело! Я просто хочу спокойствия! Семью и спокойствия! Но моя семья мертва, — Гарри тоже понижается в тоне, но все равно говорит пронзительно, по сердцу режет и по ушам.
— У тебя есть я! Я могу быть твоей семьей, — Драко отпускает наконец руки Поттера: хватка оставила синяки.
Гарри будто водой облили. Зацикленность на убитой семье напрочь отгородила его от осознания, что он может строить свою.
И не только семью — жизнь. Поттер может строить свою жизнь. Сам.
— Так будь! И я твоей буду! Нормальной, любящей и понимающей! Как ты и мечтал, — Гарри окончательно срывается и ревет уже навзрыд, резко выпуская одежду Малфоя из кулаков и сразу же обхватывая в самые крепкие объятия.
Он вцепляется в Малфоя не только как в любимого человека, но и как в возможность начать все с чистого листа и с той точки, которая точно не была предначертана.
Драко тут же обнимает в ответ, прижимая любимого дрожащими руками настолько сильно, насколько может. А сам плачет, потому что любит и потому что устал.
— Я знаю, как тебе хуево, Драко, даже если… — Всхлипывает и старается не запачкать слезами Малфою свитер, — Даже если… Даже если мне тяжело это принять. Даже если мне страшно это принять.
Малфой вдруг отстраняется немного, но только чтобы аккуратно взять Гарри за лицо, будто боясь разбить или поломать, и заглянуть в глаза. В красные, мокрые и скорбящие глаза, которыми Драко был готов любоваться всю жизнь.
Волнение вдруг подступает и обнимает со всех сторон: чего такого страшного для принятия может быть?
— Страшно принять… что?
Поттера накатывает еще одна волна слез, самых искренних и детских.
— Что… Не знаю, на твоем месте… Да так же бы я и поступал, хули, вот что, ты прав, — Гарри возвращается в объятия, будто жить без них не может, — я поэтому и не виню тебя ни в чем, солнце.
Малфоя за секунду эти слова уничтожают и возрождают обратно. Теперь уже его развозит на волну самых детских рыданий: его не винят. Его любят. И любят его просто так. Он всю жизнь об этом мечтал.
— А я себя очень виню, Гарри, — Драко упирается носом любимому в плечо, — что я никогда не стал тобой.
Гарри прижимает Малфоя к себе еще сильнее, как самое ценное сокровище, гладит по спине, успокаивая, баюкая. Он и врагу не пожелает быть Гарри Поттером.
— У тебя не было выбора, — Поттер гладит по волосам, — даже не думай об этом.
— Ну, у тебя тоже его не было.
— Зато он есть теперь. У обоих, — Гарри отстраняется, чтобы снова посмотреть в любимое лицо.
Молчат, любуются. То, что они смогли столько сказать друг другу и так при этом выглядеть, свидетельствует о высочайшем доверии, и это был хороший знак.
— И мы выбираем друг друга? — Драко смягчает взгляд и обвивает поттеровскую шею руками.
— И мы выбираем друг друга, — Гарри утягивает в короткий и отрывистый поцелуй, а Малфой легко на него поддается.
Они, зареванные до головной боли, опухших красных лиц и с сорванными голосами, обнимались и целовались так еще добрых минут десять, пока не пошли курить на балкон. Обнимались, слыша, как громко бьются их сердца, и ощущая, какая горячая у них кожа. Вжимались друг в друга, чтобы точно не отпустить, не потерять. Им совершенно точно нужно было однажды все это высказать, чтобы понять самое главное: друг друга.
В конце концов, они больше не дети своих родителей, не дети своей эпохи, не инструменты в чужих руках — они просто люди, уже взрослые и, хоть и травмированные, но дееспособные. Люди, которых переломала и столкнула друг с другом война. Люди, которые не знают, что будет дальше, но которые теперь хотя бы могут быть уверены, что дальше в принципе будет.
А там и по ходу дела можно разобраться.
— Я люблю тебя, Драко, — Гарри приятно обдувает прохладный ветер, характерный для Лондона и убийственный для нестекленного балкона, но такой необходимый сейчас, — и что бы ни происходило, просто помни, что я тебя люблю, хорошо? Просто так люблю.
Драко притирается ближе, стараясь сделать объятие еще теснее: хотелось слиться, впиться, не отпускать больше никогда. Он всю жизнь искал вот этой идиллии, когда тебя просто любят, и ты просто любишь в ответ, и вам хо-ро-шо.
— Я тоже тебя люблю, Гарри, — Малфой затягивается и тут же зарывается носом обратно Поттеру в плечо, — Всегда любил, ты знаешь.
До войны у них языки не поворачивались говорить подобного: оба не были в состоянии произнести «я тебя люблю» вслух. Когда Драко увидел якобы мертвого Гарри, то внутри него рухнуло все: он ведь так и не сказал.
Малфой вспоминает об этом и по телу пробегает дрожь.
— Люблю очень, — целует в шею.
Гарри горько улыбается. Он знает эту дрожь. Он сам многим не успел сказать того, чего хотел. И потому, когда чудом с того света вернулся, тоже первым (ну или почти первым) делом всем сказал то, что давно хотел, но никак не мог собраться. Удивительно, насколько длинным может быть этот список, и насколько это неочевидно, пока не становится слишком поздно.
Гарри запускает пальцы в платиновые пряди, чтобы перебирать их с ветром вместе и думать. Думать, что бы он мог изменить в своей судьбе. Понимать, что хотел бы выбрать Драко раньше. Впрочем, хорошо, что выбрал сейчас: трудно представить момент, когда они могли быть друг другу нужнее, чем теперь.
Поттер водит рукой по спине Малфоя, прижимая к сердцу все сильнее и сильнее, и впервые за долгое время ощущает спокойствие.
Драко вслушивается в смесь запахов одеколона и шампуня, которыми Гарри был пропитан насквозь и с которыми ассоциировался уже напрямую, и понимает, что сходит с ума. Впервые в хорошем смысле.
Неизвестно, много ли положительного в том наркотическом дурмане, который они друг другу дарили, но сейчас он был жизненно необходим.
Они курили и обнимались, пока их рано повзрослевшие и огрубевшие лица сквозь облака ласкали лучи заходящего солнца. Это лето — последнее каникулярное, и это будет их последнее школьное первое сентября. Так должно было быть еще в прошлом году, но его украла война.
Они оба не торопятся и готовы перепрожить это время снова, пусть и другими теперь уже людьми. Наиграться в квиддич, нацеловаться в лесу и на астрономической башне и, в конце концов, отпраздновать нормальный выпускной.
Весной, когда они будут выпускаться, а абсолютно все реновации закончатся, оставленные на память руины закроют собою свежие, только распускающиеся цветы.