Я буду рядом

Эйко чувствует как голова пустеет и набивается ватой, заглушая посторонние звуки, вызвав головокружение. Вдруг воздуха не хватает, лёгкие отказываются нормально функционировать и она резко останавливается. По спине пробежали неприятные мурашки, кончик носа и ладони похолодели. Стеклянным взглядом уставилась в пол, как на самом деле ни черта не видит. Тело напрягается, ощутив сильный прилив тревоги и слабости. Сознание подкинуло лишь одну единственную мысль, слишком поздно понятую, после которой её замутило.

«Какое завтра число?..»

На негнущихся деревянных ногах медленно, едва их переставляя, разворачивается боком к пыльному рванному календарю на стене. Пошатывается, заставляет коленки не дрожать, как и предательские пальцы, сорвавшие вещицу со стены. Судорожно подсчитывает дни, несколько раз сбиваясь, теряясь в мыслях от нервов, пересчитывает как первоклашка на пальцах, молясь, чтобы она ошиблась.

Число сходится правильно и на восьмой раз. И на двадцатый.

То отвратительное, тянущее, свербящее на груди чувство чего-то неизбежного, того что ей ещё не удалось разгадать, похожее на тайну, которую пытаются скрыть от тебя, боясь ранить, но в итоге делают больнее, когда утаивают. То на что она не сумеет повлиять, изменить, контролировать никаким образом. Что-то такое, как внезапный приклад со всего разгона об стену. Неожиданно, больно, неприятно, но он уже свершился и тебе остаётся только смириться, смыть кровь и приложить льда, как утешающий приз. Хреновое состояние никуда от этого не денется всё равно.

Бумажка выскальзывает. Отворачивается от такого теперь раздражающего объекта, прикусив нижнюю губу, растерзывая её, чтобы хоть как-то выместить бушующую внутри грозу. На языке растекается горечь, напоминающая желчь из-за которой Судзуки чуть ли не давиться, нехотя глотая. Отросшими ногтями ковыряет подушечку большого пальца.

Тело безвольно застыло, пока разум кричит, буквально трубит злобное, яростное, такое отчаянное: «Сделай уже что-нибудь, никчёмная ты дура! Двигайся! Давай же! Иначе станет совсем поздно!»

Но оно уже наступило. Это «поздно» свершилось ещё тогда, когда Сукуна захватил тело Мегуми, а Годжо вышел из Тюремного Царства.

Тогда уже всё решилось.

Он решил.

Качает гудящей головой, коря за поспешность.

Он знал.

Понял намного раньше, как всё обернётся.

Просто Эйко оказалась непростительно глупа. Словно вернулась на свой первый курс, когда  размышляла как и все остальные, кто видел во второкурснике Сатору никого иного кроме как «Сильнейшего», ни секунды не сомневаясь в нём и рано расслабившись, стоило ему вернуться.

Наивная идиотка.

Ощутила эфемерное спокойствие и дала себе повод перестать заботиться о происходящем, как будто и нет больше никакой угрозы.

Бросила всё на его плечи, как всегда с ним поступали другие, как она зареклась самой себе никогда не делать.

Приятно скинуть планирование и разрешение всех проблем на кого-то другого, более опытного и авторитетного, кого-то кто справится с этим лучше тебя, правда?

— Была слабачкой ничтожной, так ею и осталась, — шипит себе под нос, гневно прикусив губу. Рот наполнился металлическим привкусом. — Ты нихрена не меняешься, Эйко…

Глаза застилает мокрая пелена, а в носу щипит. Жмурится до звёздочек и сжимает кулаки до побеления и хруста, не давая себе такой роскоши как слёзы.

«Поплакать, пожалеть себя и успокоиться — в этом вся ты.»

Смаргивает солёную жидкость, грубо вытерев её рукавом водолазки.

Ноги всё ещё непослушные, но Судзуки принуждает себя и выходит за дверь временно принадлежащей ей спальни, где она так ни разу и не заснула.

Луна подглядывающая с окна за всей этой сценой, словно бы насмехалась над её разбитым видом, провожая холодным серебристым светом.

Направляется в ванную, чтобы привести себя в более приличный вид, не желая утром сталкиваться с беспокойством на лицах товарищей и учеников. Она одна из тех, кто должен вселять во всех воодушевление и веру на победу. Эйко не имеет права быть не подготовленной и обессиленной.

Ей нельзя отбирать у них надежду.

Но как поступить, если у неё самой этой надежды в убытке?

Все наверняка, пусть и не спят, но разошлись по спальням, поэтому ей не стоит никого беспокоить. Применяет «Вечное безмолвие» и беспрепятственно щёлкает замком. Никто не услышит её за пределами радиуса действия техники. Полная тишина — для девушки всё равно что плохая привычка. Яркий белый свет слепит после темноты коридора и комнаты.

Плещет в лицо ледяной воды от чего та краснеет в тон намокшей чёлке, неприятно липнущую ко лбу. Кривится от пощипывания повреждённой кожи на кровавых подушечках и губе.

Равнодушно разглядывает свежий шрам тянущийся от правого уголка губы до ключицы, скрытой тканью.

Снимает водолазку, чтобы наконец рассмотреть все свои новоприобретённые отметины. Крупный уродливый ожог на левом боку — подарок от Джого, за который ей удалось выколоть ему глаз и раскрошить череп. Всё остальное: идеально ровные линии на предплечьях, животе и особо щедрый вдоль спины, как и тот что на лице — дары Короля Проклятий. Её плата за его милосердие и обещание не убивать до тех пор, пока Эйко ему не наскучит. Его позабавила та жестокость в отношении проклятий представшая пред ним в Сибуе, когда она узнала о заточении Сатору. Потому чуть не разрезал на куски, дабы проверить предел её безумия.

С претензией смотрит на свой взлохмаченный хвост. Одевается и распускает его, для того, чтобы расчесать длинные пряди. Давно она этого не делала.

Громко вздыхает и выходит. Возвращаться в ту удушливую, гнетущую и давящую её  негативными эмоциями комнату нет и малейшего желания. Но деваться больше некуда.

Когда девушка почти до неё добралась, то уловила из комнаты, которая находилась напротив той, что принадлежит ей приближающиеся шаги.

Там расположился человек, с кем сталкиваться прямо сейчас хотелось меньше всего, но вместе с тем это было наивысшим желанием. Вот только Судзуки не готова. Морально так уж точно.

Ускоряет шаг, прикасается к ручке, запыхавшись, но не успевает повернуть её и забежать внутрь, как дверца напротив распахивается, а сердце красноволосой замирает испуганно.

— Эйко?

Зовёт родной голос, по которому она ужасно скучала. Всё так же ласково и нежно. Звучит как дом, к которому всегда возвращаешься с охотой.

Тихо выдыхает, собираясь с духом, поворачивается к нему лицом, спиной прижавшись к деревянной поверхности. Разглядывает Сатору из под лба, как загнанный зверь, которому вот-вот вгрызутся в горло. При том, что мужчина выглядит на удивление как плюшевый кот, со слегка растрёпанными волосами, в серых штанах и чёрной футболке. Повязки нет, новую он не искал, потому глаза открыты и немного поблёскивают в темноте, завораживая. Он засматривается на неё в ответ, легко улыбаясь, будто очень ждал встречи с ней. Наверное так и есть. Годжо в общем выглядит беззаботным и спокойным.

Притворяется.

Всё же он обычный человек, с такими же плохими привычками.

— Не спишь значит? Ещё и крадёшься, — посмеивается, выходя за порог, засунув руки в карманы. — По правде, я это понял тогда, когда перестал что-либо слышать, даже своё дыхание. Перестаралась или… Потеряла контроль? Для тебя это странно.

Озабоченным тоном заканчивает, пронзая внимательным взором, не упуская ни одной детали в её поведении. Видит секундное замешательство на дне рубиновых глаз, понимая, что второй вариант правильный. Судзуки складывает печать и теперь он может слышать.

— Прости, — голос охрип и она сама его едва узнавала, когда он зазвучал так, словно Судзуки кричала пару минут назад.

Эйко бы прикинулась бодрой или полной энергии, не растеряй эти качества ещё в Сибуе. Улыбка причиняет лишь неудобства и боль всех мышц лица, отвыкших от такого. Нынешнее состояние слишком приблизилось к тому, чтобы взять и бросить всё к чертям. Смерть лучшего друга — Нанами, подтолкнула её к критической отметке, не перешагнув по причине того, что ей не дали времени об этом задуматься. Загруженность спасла, но человек напротив может стать тем самым финальным толчком.

Уголки губ Годжо медленно опустились. Оба молчали пару мгновений, пока Судзуки вглядывалась в тёмную раму дверцы за плечом мужчины, избегая зрительного контакта всеми силами. Он же поступал совершенно наоборот. Сверлил особо усердно, явно для того, чтобы заглянуть в саму душу и всё там перевернуть, хотя уже и нечего, ведь остались практически одни разрушения.

Не тронут ни единой царапиной лишь маленький столик на трёх ножках, надёжно держащий пару потрёпанных предметов. Пышную красную розу под прозрачным куполом, растерявшую пару лепестков; плюшевый медвежонок с торчащими нитками и ватой наружу в районе мордочки; хрустальный снежный шар, увитый паутинками-трещинами, но мягкие снежинки внутри не перестали кружить в танце.

Над столиком висел красивый, крупный ловец снов в виде солнца, со множеством больших и мелких кристаллов, что освещал всю комнату ярким, беспрерывным белым свечением. Единственный атрибут без изъянов, грозящийся быть разбитым. Если он рухнет, то светить будет уже нечему.

— Ты много нервничаешь. И не то чтобы условия и ситуация благоприятные, но ты похоже совсем не спишь… — подмечает Сатору, акцентируя внимание на её кругах под глазами. Широко улыбается, снова прикидываясь дурачком, всплеснув руками, для того чтобы приподнять ей настроение. — Но это поправимо! Давай я проведу для тебя сеанс лечебной терапии! Иди сюда, канарейка!

Подходит ближе, расставив руки для объятий, но Эйко вся подбирается и жмётся ещё ближе к поверхности позади, что заставляет Годжо остановиться и разволноваться не на шутку. Он поспешно протягивает к ней ладони, скорее по привычке:

— Эйко? — Склоняет голову так, чтобы встретиться со спрятанными за густой чёлкой тёмными в это время суток глазами, но терпит неудачу. — Я сделал или сказал что-то не так?

Тон и глаза мужчины передают все его переживания по поводу её нетипичного поведения. Его неподдельное беспокойство так и окутывает коридор.

Губы Судзуки сложились в тонкую линию, подрагивая от переполнивших её эмоций, челюсть плотно сжата, да так, что желваки заходили. Горло невыносимо заныло, не имея возможности проглотить тугой комок из сдерживаемых рыданий и крика.

— Двадцать четвёртое декабря… — вырывается надрывно, ломано и хрипло, как наждачкой по горлу.

Сердце напротив неё забилось учащённее и его дыхание сбилось — улавливает сверхчувствительный слух. Разволновался, не ожидал или просто думал что готов услышать подобное, а на деле всё обернулось иначе. Сатору застыл статуей, переваривая озвученное.

Эйко рвано вдыхает и выдыхает, слишком шумно, как человек которого недавно душили. Впивается ногтями в кожу ладоней, спустя несколько секунд почувствовав вязкую влажность. Откидывается затылком, больно ударившись, не обратив на это и толику внимания. Чистое голубое небо встречает её растерянностью и… сожалением? Ха.

— Не смей отшучиваться и говорить, что это случайность, совпадение или мои выдумки, Сатору.

Годжо вытягивается по струнке, расслышав в её тоне стальные нотки и безграничную усталость. Безысходность.

Эйко наблюдает, дожидаясь каких-нибудь отговорок приправленных дюжиной дозой наигранной беспечности и ребячливости. Ничего этого нет, а значит Сатору сейчас серьёзен с ней.

— Всё не могла понять, что же не даёт мне покоя с тех пор как ты вышел из заточения и назначил дату битвы… Прямо здесь, — приглушённо начала она, приложив ладонь к груди, лениво прикрыв веки и пялясь в потолок. — Моей целью было во чтобы то не стало освободить тебя, но я терпела каждый раз поражение. Снова и снова. А когда нам удалось, то с чего-то посчитала, что мне можно передохнуть и перевести дух. Свесила ножки и радуюсь. Боже, какая же идиотка.

Низкий истеричный смех бьёт наотмашь. Эйко зарывается пальцами в волосы, дёргает за корни и проводит по лицу, сложив их под подбородком, как если бы молилась. Жаль, что она не верующая.

Годжо передёргивает. Холодок пробегает по спине и плечам, от чего хочется обнять себя и согреться. Но больше всего он желает заключить в крепкий замок её.

— После всего случившегося… Ты имела право на передышку, — тихо произносит Сатору, борясь с самим собой, не позволяя себе подойти к девушке.

Смешок. Горький и невесёлый.

Эйко переводит на него сардонические глаза и язвительно выплёвывает:

— Я не имела права! Скажешь, что с моей стороны правильно свалить всю ответственность на тебя одного? Только потому, что устала крутить в голове возможный смертельный исход кого-то из нас? Из-за того, что считала тебя решением всех проблем и понадеялась на конец этого кошмара?

— Да, правильно. — Легко отвечает, совершенно искренне, чем несказанно злит собеседницу.

Зрачки её сужаются, огонь распаляется в них, способный сжечь всё это здание. Отталкивается от двери, стремительно сокращает расстояние.

— Нет, Сатору! Неправильно! — Повышает голос, распаляясь. Злиться вовсе не на него. На себя.

Хорошо что её техника всё ещё работает и их разговор никто не услышит.

Годжо кладёт свои тёплые шершавые ладони ей на плечи, аккуратно и ненавязчиво. Даже через плотную ткань ощущает её худобу и торчащие кости. Раньше она пышела здоровьем. Ему кажется, что ещё чуть надави и она разобьётся как фарфоровая кукла, а когда-то напоминала непоколебимый и стойкий бриллиант.

Но стержень в ней никогда не ломался.

— Почему же? Я ведь сильнейший и это нормально, что на меня полагаются. Разве не для этого я был рождён? — Мягко и обыденно произносит, на автомате и уже корит себя за это, когда замечает чужую ярость и несогласие.

Эйко мнёт в кулаке его футболку в районе солнечного сплетения и цедит сквозь зубы, приподнявшись на носочки:

— Не для этого! Ты не какой-нибудь Супермен с другой планеты, а обычный человек! — Хватку ослабила и на этот раз тычет пальцем в грудь. — Я совершила эту ошибку дважды, поддавшись общему устоявшемуся мнению о тебе. Ненавижу себя за это, корю, но принимаю, потому что виновата в собственной слабости и должна буду искоренить её. Не успокаивай меня, потому что я всё это говорю не за тем. Подобное себе никогда не позволю впредь, как и тебе!

С вызовом и твёрдостью. Годжо остаётся внимать и не перебивать. Да и вставить ему нечего. Девушка складывает руки на груди, нахмурив брови.

— Я никогда не буду видеть в тебе лишь оболочку из «Сильнейшего мага современности», который только дурачиться и веселиться горазд, раскидывая проклятия направо и налево! — Взмахнула руками импульсивно и схватила за запястье, посылая по спине мурашки, дёргая за чувствительные ниточки на душе своими словами, полными чистейшей правдой. — Да будь ты самым могущественным существом во всей вселенной — мне плевать! Будь ты тысячу раз особенным или избранным — мне плевать! — Судзуки тяжело выдыхает, растеряв уже всю пылкость и способность держаться на ногах. Все силы в эмоциях выжгла. Последнее она произносит почти шёпотом, болезненно и с чувством, на выдохе: — Ты просто Сатору. Самый дорогой мне человек, которого я люблю больше всего на свете.

Что-то обрывается наравне с пропустившим пару ударов сердцем. Он словно лишь в этот момент осознал насколько сильно девушка перед ним была верна ему, любила и принимала такого, какой он есть. Не пытаясь изменить или возвысить. Ей всё равно на его силу и прочее. Эйко нужен настоящий Сатору. Не более. Со всеми своими изъянами, недостатками, тараканами в голове и душевными ранами. Годжо может показать свою слабость, распахнуть душу и она его не осудит, не перестанет уважать и смотреть с любовью. Она всегда будет рядом, на его стороне и сопровождать куда угодно.

Жаль, что до него дошло в столь поздний срок. Это же не станет его якорем сожаления и вины, что превратит Сатору в проклятие?

Любовь есть проклятие.

Давняя фраза вспомнилась, отдав пульсацией.

— Эйко, — зовёт по имени, чтобы заглянуть в измученные очи и сжать щёки, бережно поглаживая. — Не представляешь, как я благодарен тебе за всё то время, что ты находилась подле меня. Не знаю, чем заслужил столь светлого и добродушного человека, как ты. Мне бы хотелось в полной мере доказать свою любовь, скрыть тебя от этого мира, чтобы никто не смог причинить тебе боль.

Судзуки прислушивается к нему, ловит каждый неровный вздох. После последней фразы отрывисто шепчет, сквозь рыдания и скатившиеся по щекам и ладоням мужчины слёзы, оседая на ослабевших ногах:

— Тогда почему ты оставляешь меня? Ты выбрал день смерти своего лучшего друга, чтобы уйти за ним, да? Чтобы у тебя не было двух памятных дней… — Голос её сорвался и Эйко еле удерживала себя в стоячем положение, лбом прижавшись к его груди, зацепившись руками за плечи. — Почему я осознала это только сейчас? Когда осталось всего пару жалких часов…

Если бы она только догадалась раньше. Если бы она была осмотрительнее и внимательнее. Если бы не сглупила. Если бы была рядом в момент его заточения. Если бы предотвратила это всё.

Если бы, если бы, если бы...

Сатору одной рукой подхватывает её под талию и ведёт в свою комнату, предварительно закрыв дверь. Коленями упирается в мягкий двуспальный футон, куда присаживается и девушка, сталкиваясь с ним своими. Обнимает очень крепко, прижимается щекой к макушке, вдыхает запах её волос, параллельно поглаживая по спине в успокаивающем жесте. Эйко окончательно срывается на бесконтрольный громкий плач пропитывая слезами футболку, сомкнув кольцо из рук на его торсе, комкая ткань на спине. Повторяет неразборчивые фразы, бормочет как в бреду и держит так, как если бы Сатору прямо здесь растворился в воздухе или песком посыпался из её рук, как самая желанная мечта, о которой грезил без конца, но та оказалась лишь миражом, болезненной иллюзией.

Все слова, которыми он мог бы её утешить кажутся самыми ненужными, пропитанными ядом лжи и лицемерия. Сказать, что всё будет хорошо и рано проливать слёзы по нему? Соврать и обнадёжить, мол, есть у него надёжный план со всеми буквами английского алфавита, и что он обязательно победит, вернётся к ней целеньким, а они заживут спокойно? Сказать, что волноваться пустая трата времени и Годжо точно выйдет из битвы победителем раз уж он одним только своим рождением пошатнул весь магический мир и стал чуть ли не богом наяву? Потому что Сильнейший?

Он привык так говорить всем, кому угодно и всегда.

Ему верили, боялись, почитали, уважали и надеялись на него.

А что противопоставить той, кто не видит в нём всемогущего бога? Той, кто понимает, что он вероятнее всего не выживет в этой битве? Что Сатору может сказать Эйко не привирая?

— Прости.

Вырывается шёпотом, пропитанным горечью и виной, растекающихся кислотой на языке, отравляя их обоих. Судзуки со свистом набирает воздуха, захлёбываясь новой волной рыданий, похожих на стенания раненного зверя. Сатору зарывается рукой в её волосы на затылке, массируя и целует в насыщенно красную копну, больно зажмурившись, не имея силы воли слушать как чужое сердце и душа сгорают в геене огненной, без того измученные до предела.

— Не хочу, не смогу вынести твою смерть, — выдавливает между всхлипами Эйко, сорванным голосом безумно просипев: —  Пожалуйста, пожалуйста, Сатору, прошу тебя не уходи... я не смогу, не смогу, не смогу, не смогу, не смогу, пожалуйста…

Разве они недостаточно страдали? Жизнь магов только этим и наполнена, так какого чёрта им подбрасывают столь невыносимые испытания, раз за разом повышая цену и увеличивая количество жертв? Почему они не имеют право на счастье? Чем они заслуживают такую судьбу?

Годжо приподнимает её зарёванное опухшее лицо, нежнейшими прикосновениями вытирая солёную влагу, осматривает с любовью, гладит шрам, прослеживая от губы до шеи и прижимается своим лбом к её. Девушка цепко обхватывает его запястья своими ледяными дрожащими пальцами, часто дыша из-за истерики, закрыв веки, дабы почувствовать его присутствие в полной мере, пока не настало утро. У них ещё есть в запасе пара часов, которые лучше потратить с пользой.

Жаркий огонь внутри, сметающий всё на своём пути, в том числе и весь ментальный замок Эйко, разгорался и потухать в ближайшее время не собирался. Маленькая яркая комнатка нетронута языками пламени, надёжно защищённая, но, к сожалению, ненадолго. Ловец снов опасно покачивался, но был пока что цел.

«Вот бы таким и оставался.»

— Прости, моя канарейка, — милое прозвище вызывало на сей момент лишь болючую пульсацию на сердце, как тысячей острых иголок проткнуть. Сатору аж сбился с мысли. — Если бы был иной выход… Если бы я нашёл его, всё приняло иной оборот, но сколько не искал… Его нет, канарейка.

Немного отстраняется, кончиками пальцев мажет по скуле, а затем и мокрым ресницам, прося взглянуть на него. Эйко ластиться к его ладони щекой, выполнив просьбу, тяжело сглотнув. Дивные насыщенные закаты омрачены густой пеленой печали и тоски, от чего свет их поблекнул.

«Только бы не угас насовсем.»

Судзуки разглядывает силуэт мужчины, освещённый серебряным светом ночного светила, запутавшегося лучами в его белых, мерцающих как снег зимой волосах и блики на глади бирюзовых озёр.

— А знаешь, Сатору, — севшим голосом произносит, игнорируя сухость во рту. — Даже при условии, что ты сам смирился, я не стану этого делать.

Годжо замечает, как закаты потихоньку и понемногу возвращают свой богатый алый цвет, еле заметный, багровея наперекор токсичному туману зловредных эмоций. Взгляд решительный и жёсткий, воинственный.

— Я буду верить в тебя, если ты не веришь. Не вернёшься? Так я сама за тобой пойду.

— Эйко… — Он ожидал такой расклад, но уж явно не жаждал.

Она должна жить. Без него или с ним — неважно.

Девушка перебивает, готовая парировать любые его отговорки:

— Да, Сатору, я так и поступлю! Но перед этим сделаю всё, что в моих силах, выложусь на максимум, как и ты, — переплетает их пальцы, смотря совершенно непреклонно. — У меня не останется и малейшего стремления жить дальше, если тебя не станет. Это не жизнь, а бессмысленное существование, все дни сольются в один беспросветный, монотонный и серый. Я знаю, что ты желаешь мне счастья. Но откуда ему взяться, когда практически весь мой мир крутится вокруг тебя? Поэтому…

Приподнимается, чем выводит вздрогнувшего Годжо из оцепенения, смыкает объятия на шее, вызвав тяжёлый вздох и виском жмётся к чужому, шепча на ухо:

— Я буду рядом с тобой. Всегда и везде, куда бы ты не отправился. Никогда не оставлю. Я ведь люблю тебя, Сатору.

По подбородку, на женское плечо скатывается робкая слеза. А затем ещё и ещё. Позабыл и каково это — дышать и моргать. Органы скрутило и обожгло. Мозг отказывался должным образом обрабатывать полученную информацию, будто бы это сложнее, чем поддерживать «Бесконечность» или «Расширение Территории».

На эмоциях стискивает её в самый крепкий замок, зарывшись лицом в место между шеей и плечом, почувствовав ускоренное сердцебиение и часто задышав, не зная, как унять всколыхнувшую внутри всё подчистую грозу.

Он должен сказать ей, что она не может последовать за ним. Эйко самый светлый человек, которого он когда-либо встречал. Которого не заслуживал. Как бы он её раньше не отталкивал, держал на расстоянии, просил перестать взращивать к нему какие-то чувства, ведь те не приведут ни к чему хорошему, а только обременят их обоих и обрекут на мучения — Эйко улыбалась ему самой искренней и солнечной улыбкой, тронувшей уголки её глаз и оседала мерцанием на радужке. Она терпела все выходки Сатору, была снисходительна до всех шуток и приходила в моменты полного мрака, разгоняя его.

Она стала его якорем. Якорь, что держал Годжо на плаву. Без неё ему уже не справиться.

— И я тебя люблю. Хочу, чтобы ты была со мной. Очень сильно, — срывающимся голосом хрипит.

Эгоистично. Но это то, что он думает, то что ему необходимо.

Эйко игралась с его волосами, нежно перебирая, пока он наслаждался её запахом, что напоминал их проведённые вместе жаркие летние деньки и вечера, когда они провожали солнце за горизонт, а после считали звёзды на небе, шуточно соревнуясь, кому удалось больше, ведя глупые незамысловатые разговоры, поедая сладости на её кровати и засыпали в объятиях друг друга, забывая про жестокость мира и тяжёлую ношу ответственности возложенную на них.

Они отыскали тихую гавань друг в друге. И они выбирают сохранить её.

В конце концов, они ведь заслужили, верно?