•••

15.06.2020

«Наступил июнь, чему, я не сказать, что рада.

Последнее слово теперь уж с моим видом совсем не вяжется, неправда ли? Не то чтобы ты мог увидеть, хотя хотелось бы верить, что…

Знаешь, забудь.

Предстать пред тобой в таком состоянии — последнее, чего я желаю.

Просто… это уже второе лето без тебя и…

Я чертовски скучаю.»

№213

•••

Свинцовые грузные тучи скучковались на небе, не пропуская и малой толики тепла солнечного света. Напряжение загустело в воздухе настолько, что его можно было бы пощупать. Душно. Неимоверно душно. Хочется развеять эту гущу руками, дабы вдохнуть полной грудью прохладный и свежий кислород. Привести мысли в порядок.

Киото окрасился в серые тона. Мрачный, шумный и мокрый. Сезон дождей как никак. Всюду слякоть и грязные брызги норовят окропить одежду из-под колёс проезжающих на полном ходу машин.

Эйко вздрагивает и поправляет свои беруши, когда до сверхчувствительного слуха доходит рёв грома. Приближается сильная гроза, а первые капли за этот день уже оросили почву.

До этого девушка неприлично и донельзя пристально следила за случайным прохожим. Мужчина на другой стороне дороги зашёлся громким удушливым кашлем, согнувшись пополам, прикрыв рот. Взглянув на свою ладонь тот ретировался куда-то весьма торопливо и нервно.

Юджи рядом топчется на месте, пытаясь в луже помыть подошву своей обуви, часто посматривая на неё искоса. Ойкает на последующий, особо громогласный, раскат и жмурится. Сверкает яркая молния и дождь усиливается, мгновенно пропитывая собой верхнюю одежду и волосы.

Судзуки раскрывает свой прозрачный зонт и тянет парня за предплечье на себя, чтобы укрыть под ним. Натягивает на его голову капюшон и застёгивает верхнюю пуговицу воротника формы, чуть не сломав себе ноготь большого пальца. Всё же, одной рукой это делать проблематично. Итадори смущается, наигранно возмущённо пробурчав:

— Сенсей, я же не ребёнок…

При этом с довольным видом засовывает ладони в карманы.

Эйко наблюдает за тем, как с зонтика капает дождевая вода на его плечо и склоняет ручку под углом. Щурится и хрипло подмечает:

— Не ребёнок, который до сих пор называет меня сенсеем, хотя мне давно тебя нечему учить.

По привычке разглядывает шрамы на его лице и тянется к своему, — тянущийся от уголка губы до ключицы, — поскребав шею, как если бы хотела отодрать его. Юджи это замечает, но не акцентирует внимание, переключая и её. Обиженно фыркает и вздёргивает подбородок:

— Вы им были, а значит им и останетесь! На-все-гда! — Дразняще делает выразительные расстановки. — Даже если вы против, я-…

— Не против, не против, успокойся, — примирительно кивает, мягко улыбнувшись.

Лицо Юджи озаряется и Эйко становится немного стыдно, что даже столь скудное выражение эмоций заставляет её друзей с облегчением вздохнуть и перестать грузиться хотя бы ненадолго по поводу состояния девушки.

Ведь не она одна всё ещё оправляется после победы над Королём Проклятий.

Прошло полтора года, а ощущение, что вечность. Япония восстановилась, пусть и не полностью, — вряд ли это вообще возможно, учитывая масштаб трагедии, — но с небывалой скоростью. Теперь все в курсе о шаманах и проклятиях. В завесах больше нет смысла, но от них никто не отказался. Известность не равно принятию и отсутствию обычного человеческого страха. К тому же, на фоне произошедшего, проклятий стало больше, а опытных магов меньше, от чего работы выше крыши. Тенген, чьему слиянию успели помешать, отлично держит барьеры, не пропуская их дальше страны. Колледж возобновил деятельность и готов принимать новобранцев. Вопрос о новом директоре волновал многих, так как трудно было бы заменить Масамичи Ягу, которому эта должность подходила лучше, чем кому-либо.

К своему неприятному удивлению и опасению, на тайном голосовании, — читать как вытягивание бумажек с именами из шапки Ино, — большинство проголосовало за Судзуки. При настоятельных убеждениях и доводах приведённых ею в пользу того, что это плохая идея, а также убедительных (не)запугиваниях, она переметнула всех на сторону Кусакабэ, занявшего второе место.

Он очень долго противился и отпирался, но смирился и оказался прекрасным директором, в чём никто и не сомневался.

Эйко с головой нырнула во множество нескончаемых заданий по устранению проклятий, с одного из которых возвращалась вместе с Юджи. Они уже два дня ведут рейды по Киото. Ничего примечательного или запоминающегося. Сегодня вот — прокатились на автобусе до одной из заброшенных больниц и быстро справились с тремя первого ранга и кучкой второго. Девушка применила лишь катану, — перед этим, как истинный прилежный гражданин повесила зонт на уцелевшую вешалку, — а юноша немного грубой силы. Чтобы скоротать время Эйко предложила пройтись обратно пешком и поесть чего-нибудь.

И вот, она слушает как капли тарабанят по непроницаемой поверхности, раздражая её слух, пока их ноги всё глубже уходят под обильную влагу, замерзая. Но Итадори выглядит едва ли озабоченным. В общем чем-то. Да, он изменился, основательно. Странно было бы, если нет. Все они поменялись. При этом, в нём всегда узнавался тот Юджи. Школьник только-только познающий иной удивительный и опасный мир. Подросток схватывающий всё на лету, с необычайной скоростью обучаясь, который несмотря на свой страх и неудачи поднимался каждый раз с новыми силами, наплевав на то, что ему не хватает опыта и понимания происходящего. Готовый спасти всех пожертвовав собой, скрывая свои раны, — не те, что на теле, — глубоко внутри, твёрдо становясь на землю и ступая уверенно вперёд. Сломленный сотни раз Итадори не опускал руки.

И следя за ним Эйко в очередной момент с грустью проговаривала про себя, что он ребёнок. Просто ребёнок. И ему по несправедливости перепала незавидная судьба спасать весь чёртов мир, ныне для него бывавшего чужим. Ни одной жалобы.

Эйко его не понимает.

Потому что самой все последующие вдохи давались неимоверно сложно.

Она возненавидела сон, страшась этого времени до дрожи и холодного пота, но вместе с тем желала провалиться в него.

Чтобы… Чтобы он…

Пробуждение на утро всё отвратительнее.

Пусть Юджи не улыбается как раньше, выдавливая лишь подобие улыбки, потрескавшуюся, натянутую, готовую рассыпаться. Но внутри него, — за разрушенными за́мками, под руинами из обломков надежды, мечты и юности — хранился тот светлый душой мальчишка, поглотивший проклятый предмет, придающий своё рвение всем окружающим и ей в том числе. Наверное, он сам об этом не догадывается.

А может Эйко до сих пор не смогла расстаться с этим его образом, примириться с реальностью, где остались одни крупицы отдалённой обыденности. Обманывала саму себя.

И всё же, в этих карих глазах каким-то неведомым, чудесным образом отражается жизнь. Повидав огромное количество смертей и неописуемого ужаса, растеряв почти всех близких, став свидетелем катастрофы, чуть ли не конца света — Итадори умудрился идти дальше. Свет значительно потускнел, был мал, но не погас.

«Неужели я когда-то тоже была такой? По крайней мере… он так говорил…»

И будь она проклята, если соврёт, сказав что вовсе не благодаря этому, почти что восемнадцатилетнему мальчишке, способна двигаться. Её существование зацепилось крючком за рукав Юджи, вливающего в неё надежду на будущее, где боль притупится и перестанет пульсировать во всём естестве Судзуки, словно она оголённый нерв. Ученики… Нет, уже нет… Ради них, хотя бы ради этих прекрасных людей нужно бороться.

«Как долго я ещё смогу?»

А если подумать, разве есть смысл в её жизни? Она вообще жива?

На самом-то деле, Эйко позабыла когда в последний раз занималась чем-то не касающегося работы. Вернее, она помнит, но… Буквально погрязнуть в одних лишь изгнаниях нечести довольно… печально. Надо бы изменить свой досуг. Необходимо что-то новое, ибо привычное только нанесёт увечий превелико, отдавая желчью на языке и солью на щеках.

Что бы её заинтересовало?

Ничего.

Каким бы занятием она горела?

Никаким.

Можно найти новое хобби, для отвлечения, даже при условии, что выйдет какая-нибудь околесица. Рисование там, лепка, коллекционирование.

Но она ничего не жаждет.

Абсолютно. Эйко мечтает заснуть и не проснуться.

«Пожалуйста. Пусть злой рок настигнет и меня, прошу. Мне плевать на то, как это свершится, главно-…»

— Сенсей! Сенсей!

Судзуки вздрагивает, когда голос Юджи перекрыл оглушительный гром и проблески молний. Юноша обеспокоенно вцепился в её плечо, испытывающе буравя взглядом, нахмурившись. Видимо, разглядев осмысленность в её глазах, он тихо выдохнул и отстранился.

— Вы, кажется, сильно задумались, — приглушённо произнёс, заслужив виноватую улыбку. — Неважно. Пойдёмте отсюда, Судзуки-сенсей, иначе утонем в ближайшее время. Ваши ботинки совсем промокли.

Заторможено кивает и почему-то смотрит на затянутое небо, а затем на Итадори, который потащил девушку на уровень выше. И так пару повторений.

Сквозь такие тяжёлые и грозные облака солнцу не пробиться.

Разве что одному лучику всё же удалось. Весьма согревающему и успокаивающему. Мимо проходит молодая парочка, громко посмеиваясь и Эйко спотыкается, оглядываясь на них.

Они полностью промокли, но парень держал свою куртку над их головами, как будто она чем-то поможет. Они искренне веселились несмотря на свой промокший вид.

В груди что-то сжалось и воспламенилось. Словно раскалённый металл, от чего у Судзуки всё закружилось и сбилось дыхание. Юджи останавливается, с волнением на лице оборачивается и весь его вид кричит о том, что он осознаёт всё. Ощущение, словно намного больше, в отличие от неё. Эйко растирает горящее изнутри место, ноющее уже пару дней. Такое знакомое, но далёкое чувство. Боль неприятная, редкая, поэтому она не придаёт ей значение. Пройдёт.

— Сенсей, вы в порядке?

Девушка как можно незаметнее переводит дух и кивает. А затем кое-что для себя решает. Протягивает ручку зонта Итадори, недоумённо покосившегося на неё и спешит пояснить с таинственной улыбкой:

— У меня есть неотложное дело. Ты ведь сам справишься с отчётом? Я не промокну, а ты да, пока доберёшься до номера отеля. Возьми. Негоже единственному источнику света исчезать.

Юджи приоткрывает рот, пребывая в немалом шоке, хлопая ресницами, как если бы у Судзуки выросла вторая голова. Юноша берёт себя в уздцы и прежде чем она что-либо поймёт, отводит её ладонь с зонтом, ободряюще приподнимает уголок губ и выйдя из укрытия, говорит:

— Знаете, если намочить крылья, то и летать не получится. Вам он нужнее, нежели мне, — веки Эйко распахиваются и рот беспомощно приоткрылся, а Юджи натягивает капюшон пониже, встав боком и переходит на серьёзный тон: — Постарайтесь сильно не печалиться, он бы этого не хотел. Берегите себя!

Порыв ветра едва не снёс ошарашенную девушку с ног. Еле-еле удержала в руке зонт и сохранила равновесие, когда юноши след простыл за плотной завесой дождя и опускающегося тумана.

— Итадори!

Удручённо топчется по луже, расплёскивая воду и выпускает долгий выдох. Его слова задели чувствительные струны, послав заряд тока прямиком в мозг из недр покалеченной души. Попали точно в цель, оказавшись истиной.

«Крылья… летать… я не помню каково это. Некому меня звать для того, чтобы я воспарила.»

Эйко поворачивается и уходит в противоположную сторону от Итадори. Проходя мимо места, где незнакомца одолевал кашель, боковым зрением она уловила кое-что яркое. Приближается и чуть приседает, рассматривая находку.

Лепесток. Оранжевый и судя по всему — лилия. Ненависть. Месть.

Поддевает носком ботинка и хмыкает. Да, иронично. Кое-кому не повезло полюбить своего врага. Занимательно.

Идёт дальше, петляя по улочкам, не следя за дорогой. Тело движется само, привыкшее к одному и тому же маршруту. Неподалёку находится цветочный магазин, куда заскакивает Эйко, бросив свой зонт в специальную корзину.

Колокольчик над дверью как и всегда раздражает слух, а миловидная флористка за стойкой приветливо улыбается во все зубы. Её напарница в другой стороне собирает букет для коренастого мужчины.

— Здравствуйте! Приятно вас видеть, — искрится девушка, чуть ли не подпрыгивая. — Вам как обычно?

— Здравствуйте, да, как обычно.

Эйко ходит сюда настолько часто, что её запомнили работники сего магазина и выучили какие цветы она покупает. Одни и те же, на самом деле. Повторяющиеся вопросы — формальность.

— Нам как раз завезли сегодня утром роскошные розовые камелии! — Восторженно всплеснула она руками и направилась в глубь магазина. — Сейчас я их соберу!

Неловко кивает, так и не привыкнув к энергичности этой приятной особы, но считает её очаровательной.

Покупатель сбоку находит катану Судзуки в красных ножнах интересной. Без капли стеснения пользуется возможностью изучить оружие. Скорее всего он никогда не сталкивался с шаманами, в близи, по крайней мере. Работницы этого магазина привыкли к ней, потому перестали как-то удивляться сему феномену. Внимание напрягало Эйко. Поведя плечом, она как бы невзначай скользнула по мужчине колким взглядом и он тут же отвернулся.

Задумчиво постукивает ногтями по рукоятке катаны, созерцая разноцветие и изобилие цветов. Нежных, ядовитых, ярких и все они уникальные, чарующие своей красотой. Сменилось четыре магазина и этот самый лучший.

Избегает уголок, где вечно стоят бордовые бутоны, игнорируя их существование всеми силами.

Шагает назад и вправо, неосторожно, задевая стопой ведро.

Опускает голову.

И натыкается на азалии.

Азалии, твою мать.

Кусает щеку изнутри. К ним Эйко относится, конечно, терпимее, чем к тем, что в углу, но они вызывают в ней противоречивые эмоции, всколыхнув неприятные, а вместе с тем и хорошие воспоминания.

_•°🥀°•_

В очередной раз ёжится от порыва холодного майского ветра, заправляя выбившуюся длинную прядь за ухо. Возможно, распустить волосы в такую ненастную погоду — не лучшая идея. Но у неё нестерпимо гудела голова, а тугой хвост ухудшал ситуацию. Полы расстёгнутой синей ветровки бились об бёдра, когда северный ветер скользил меж деревянных столбиков, вдоль веранды, на которой разместилась Эйко в позе лотоса. Ладони сложены в замок, покоясь на икрах, осанка прямая, напряжённая до того, что кажется вот-вот порвётся на манер натянутой до предела нитки. Веки прикрыты, часто подрагивающие из-за пульсации в затылке и висках.

Головная боль преследовала на протяжении недели, в сопровождении слабости, головокружения и спазмов в грудной клетке. Собственное тело, — между прочим полностью здоровое и крепкое, с превосходным иммунитетом, — ощущалось чужим, неподатливым, резко отяжелевшим. За всю свою жизнь Судзуки, наверное, всего дважды, максимум трижды, подверглась низкому давлению, — исключаем периоды нахождения в предсмертном состоянии, — потому каждодневное его присутствие застало девушку врасплох и знатно выбило из колеи.

Впрочем, если бы не самые сильные шумоподавляющие вкладыши, — в которых она даже спит, никогда не снимая, — спасающие от мирского звукового загрязнения, то Эйко попрощалась бы со своей жизнью ещё в свои восемь от тех же симптомов, при пробуждении проклятой техники, предоставляющей особый чуткий слух.

Подсела на обезболивающие, ожидая момента, когда оные подействуют и решила за это время побывать на свежем воздухе, надеясь на то, что он окажет услугу и посодействует самовнушению, над которым Эйко сейчас так старается. Таблетки-то не работают и чёртов кислород тоже, в течение двух часов пребывания здесь. Она сосредоточилась на прислушивание к звону маленького колокольчика, прикреплённого к её красному верёвочному браслетику, который она подвесила на помятый, изодранный не пойми кем или чем кустик, у подножия короткой лестницы. Сложно сузить свой слуховой диапазон до одного него, пока в округе такое обильное количество природной — и не только — мелодии. Но не тогда, когда занимаешься подобным с малых лет. А сегодня получилось с горем пополам. Нехорошо.

Помимо выше упомянутого, глупо сбрасывать со счетов и проклятую энергию. Возникли насущные проблемы с ней, требующие скорых разрешений. Не то обычное детское баловство и привычка с колокольчиком приобретёт высокую трудность.

В конце концов своеобразная медитация не возымела никакого эффекта, от чего Судзуки сокрушённо вздохнула, расслабив плечи и онемевшую спину, подняв веки.

Вскрикивает, — сталкиваясь с непроницаемыми чёрными линзами очков и задумчивым лицом напротив, в паре жалких сантиметров, — размахивает конечностями и кренится назад, но её хватают за оба предплечья, удерживая в таком положении, под углом, с запрокинутой головой.

Тихо стонет от волны боли в потревоженной черепной коробке, возвращая её в прежнее положение. Всё немного плывёт после энергичности в движениях, но она безошибочно узнаёт Сатору, которому неизвестным образом удалось бесшумно и преспокойно присесть на корточки прямо перед ней, в такой критической близи, от чего теперь уже вытянутые ноги девушки касаются его открытых щиколоток в сандалиях. Мужчина ближе наклоняется, изучающе осматривая Эйко, ни разу не съёживаясь от холода в одном чёрном лонгсливе и свободных штанах.

— Годжо-сан? — Не в силах поверить своему упущению пролепетала девушка, часто заморгав, как если бы он испарился и был всего-то видением.

Сатору чему-то ухмыляется и щурит глаза, выглядывающие за съехавшими на переносицу очками.

— Ага, так ты всё-таки не расслышала моего приближения… Занятно, — пребывая в своих мыслях сказал он и потянул Эйко на себя, заставив её сесть прямо.

Эйко давится вдохом, сев нос к носу с ним. Но Годжо при этом не отпустил, заскользив своими шершавыми тёплыми ладонями по открытым, — благодаря закатанным рукавам ветровки, — рукам к тонким запястьям. В таком положении и остался. Даже взгляд ни разу не отвёл, заглядывая прямиком в её глаза. Чересчур пристально.

Румянец опалил щёки и уши, сливаясь с собственными волосами, щекочущими шею и лоб. Как давно он за ней так наблюдает? Неужели она совсем забылась и не сумела опознать чужое присутствие? И зачем ему это понадобилось? Почему он не позвал её или потряс за плечо? Или звал? И почему он так близко, не оставив пространства? Всё донельзя странно. Сатору за последний год почти никогда не искал причины напрямую к ней обратиться. Более того, Эйко считала, что он намеренно остерегался обстоятельств, которые могли принудить его заговорить с ней, испытывая некую проснувшуюся неприязнь к ней. От того и сама спешила быстрее убраться, дабы поводов для неловкостей и давящей атмосферы не осталось. Уходила, вопреки, поющему от присутствия Годжо рядом, сердцу.

Которое пустилось вскачь в эту минуту, восторжествовав. Дорвавшись до внимания мага. До его прикосновений.

Мужчина, видимо, догадавшись о мучащих её вопросах, пояснил некоторые из них:

— Яга тебя искал, заодно и меня поднапряг. Случайно заметил, хотел позвать, но вспомнил о том, что не стоит тревожить твой слух. Решил подойти немного, надеясь, что ты узнаешь, как кто-то неподалёку бродит, но ошибся, — с этими словами Сатору склонил голову набок, источая всем видом любопытство. Пара белых прядей заскользили по его лбу, а после ветер их подхватил, разметав. — Не совсем понимаю, чем ты тут занимаешься, но смахивает на медитацию. И та вещица к этому имеет отношение.

Он на секунду отвернул лицо к браслету. А теперь уставился на неё с ожиданием встречных пояснений.

«Вспомнил о том, что не стоит тревожить твой слух…»

Что-то сжалось и загорелось внутри. И Эйко до сих пор волнуют его прикосновения. Мешают сосредоточиться.

С плеча соскальзывает рукав, обнажая его. Годжо прослеживает за сим процессом и прекращать, наверное, не изволит.

Сглатывает вязкую слюну и чувствует как горло першит, а голос охрип:

— Верно, я медитирую. Пыталась абстрагироваться от прочего шума с помощью колокольчика, — прикусывает язык, но позволяет следующей фразе сорваться с губ. — Помогает освежить разум и… успокоиться.

Она ненавидит выглядеть слабой. Особенно перед теми, кто ей дорог или вызывает уважение. Сатору Годжо уверенно балансирует между этими гранями. Сам того не сознавая, он всё сильнее перевешивает в сторону первого варианта. Девушка в этом деле смело присоединилась к нему. Сетуя на свою судьбу каждый раз, когда видела старшего мага. Последнее, чего бы она возжелала, так это влюблённости в того, кто в одном с ней помещении один на один дольше, чем на пять минут не задерживается. В того, кто не видит в ней кого-то кроме мага особого ранга, учившейся на курс младше. В того, кто не позволит любить себя.

В того, кто считает любовь проклятием.

Игривое мерцание озёр дрогнуло и ухмылка Сатору изменилась. Не очень заметно, но Эйко отметила натянутость его губ, с удивлением заострившись на них.

— Звучит увлекательно, — растягивает слоги мужчина, при этом, лицо выражает некую неудобность.

Брови Эйко лезут вверх.

— Про задумку я, в смысле, Судзуки-чан! — Шутливо всплёскивает руками, выставив их перед собой, в защитном жесте.

Конечности девушки же, в свою очередь, от неожиданности плюхаются на бёдра. Пребывая в чужой хватке она их расслабила, вот они и шлёпнулись, причём довольно звонко, из-за чего Сатору фыркнул от смеха, сморщив нос.

Эйко хмурится и смущённо подтягивает ноги, подбирая их под себя, попутно задев стопой в носочке мужскую.

Годжо, как если бы очнулся ото сна, вмиг отскочил от неё, как ошпаренный и встал. Пару секунд они смотрят друг на друга в замешательстве, принимая импульсивную реакцию Сатору. Первым пришёл в себя он, прочистив горло и засунув ладони в карманы.

Судзуки не рискует подниматься. Велик шанс заполучить головокружение. Но и вот так сидеть как-то не вежливо, поэтому она выдыхает, медленно приподнимаясь, параллельно задавая вопрос магу, в большей степени из побуждения отвлечь его, нежели реального интереса:

— Не знаешь, зачем я понадобилась Яге-сану?

— Подробностей он не разглашал, но, вроде, задание нашёл подходящее тебе.

Ну вот. Опасения оправдались и мир вокруг расплывался перед взором, в затылке застучало и уши заложило. Эйко не подавала виду и кивнула, застёгивая молнию на ветровке.

— Тогда, пожалуй, поспешу к нему.

Она завозилась с обувью, разозлившись на свои непослушные пальцы завязывающие шнурки и тяжёлое дыхание. Ужас, она устала от таких незначительных действий, а что станется на задании?

Так и не осмелившись взглянуть на Сатору снова, Эйко поспешила пройти мимо него и уже вышагивала по тропинке, как вдруг, он очутился перед ней, от чего она пошатнулась. Он придержал за плечо и протянул её браслет, про который она позабыла. Его лицо спокойное, хотя сжатые губы и хмурые брови выражают угрюмость, когда она набралась храбрости посмотреть на него, с благодарностью приняв свою вещь.

— Сходила бы ты к Сёко сначала, Судзуки-чан, — увеличив дистанцию между ними, мужчина поправил очки и глаз его теперь не видно. — Ты бледная как мел и дрожишь. С поручением в таком состоянии вряд ли справишься.

Эйко уже было открыла рот, чтобы возразить, но Годжо испарился. Не понимая, как на это заявление реагировать, она простояла так пару минут, прокручивая его слова раз за разом.

Это было беспокойство или упрёк?

Зная Сатору, он скорее всего просто не сумел должным образом донести своё волнение. По крайней мере, такого Сатору она помнила. Сейчас девушка уже не уверена.

«А ведь раньше мы хорошо общались, шутили и дурачились вместе… Он так резко изменил своё отношение ко мне.»

Коснулась эта перемена одну Эйко. Около года Сатору ведёт себя странно в её присутствии. Меньше говорил и смотрел. Конечно это заботило, но после того, как Гето Сугуру исчез пару лет назад, то маг закрылся ото всех, пусть и делал вид, что он в порядке, поэтому она не стала донимать его расспросами. Проглотила обиду и приняла правила непонятной для неё игры.

Жар вспыхнул в груди, выбив судорожный вздох и она согнулась пополам. Всё перед ней погрузилось в темноту, а затем смазалось и всё прекратилось. Недомогание утихло достаточно быстро, чтобы Эйко не успела даже подумать о том, что это могло быть.

Задумчиво потирая место рядом с сердцем, она направилась к Масамичи, проигнорировав совет Годжо.

Лишь сейчас, остановившись возле кабинета директора, она осознала, что Сатору отключил свою «Бесконечность», чтобы прикоснуться к ней.

_•°🌹°•_

Надо отдать должное, Сатору бывает порой чрезвычайно проницательным. Но Эйко об этом не скажет, ибо это всё равно, что признать в слух свою уязвимость в данный период её существования. А этого допустить ни в коем случае не рекомендуется. Потому что она догадалась, что за проказа настигла тело девушки, хотя кое-какие нюансы не типичны недугу от слова совсем.

С ней творится что-то неладное…

Задание прошло отвратительно. В том смысле, в котором Судзуки показала себя какой-то неумёхой недостающей и до четвёртого ранга. Несобранность и рассеянность просто непозволительны и возмутительны для закалённого мага вроде неё. Одной из немногих, занимающей ряды особых. Отхватить сразу же пару открытых ран от только-только родившихся проклятий первого ранга — смешно. Унизительно.

Маг, что славится своим абсолютным и чутким слухом не сумела почувствовать опасность из-за давления и головной боли. (Последняя умножилась, когда девушку приложили черепом об пол.) При условии отсутствия хоть какой-нибудь скрытности у троих новорождённых уродцев.

К своему стыду она еле управилась и дотащила свою тушу с волочащейся ногой и онемевшей рукой, вся в крови, к испуганному Идзити. Кажется, это он уложил её на задние сидения, укрыв своим пиджаком и не переставал задавать вопросы о её самочувствие. Девушка свернулась в калачик, комкая ткань в районе лёгких.

Эйко доступна обратная проклятая техника, но тогда в приоритете был недавно поглощённый обед, просившийся наружу и кислород.

Дайте вдохнуть.

И уймите этот чёртов пожар в груди.

Ей было жаль паникующего Идзити, которому пришлось нести раненую, начавшую задыхаться, на спине к Сёко.

Эйко уверена, что запачкала его одежду и окропила всю дорогу до кабинета. Она бормотала что-то Идзити про химчистку и машину, как она возместит ему ущерб, а он лишь просил не умирать на нём.

Всё шло пятнами в белом помещении, режущего глаза своим ярким светом. Запах медикаментов немного успокоил и над Судзуки то и дело мельтешила фигура в халате.

Иэйри сняла с неё верх и принялась за глубокую рану от плеча до локтя. Потом за ту, что на голени и животе. Вправила вывихнутую стопу. Последним был затылок.

Хотела проверить рёбра, но Эйко перехватила сухие ладони и покачала головой, тяжело поднимаясь. Тошнота усилилась, а дышать стало легче.

Подруга протянула стакан воды.

Судзуки упустила момент её отлучения.

— Спасибо, Сёко. Я могу здесь помыться? Не хочется идти к Яге-сану вот так…

— Сначала расскажи как тебя угораздило вернуться в таком виде, — Иэйри осмотрела и пощупала затянувшиеся раны, присев рядом. — Сложно поверить в слова Идзити. Ты потеряла много крови. Странно, что ты всё ещё в сознании и умудряешься соображать.

Признаться, она ошибалась. Пострадавшая еле различала её лицо. Зато Сёко не пыталась заставить Эйко лечь обратно и в лучшем случае поспать. Потому что это бесполезно и маловероятно, что выйдет.

Вздохнув, запустила руку в выбившиеся из хвоста волосы, поморщившись, попутно пробормотав:

— Так уж вышло, не повезло.

— Ты не излечилась.

— Тяжело со звёздочками перед глазами.

— И ухудшившимся здоровьем, на пару с нестабильным потоком проклятой энергии?

Эйко замирает, пусто вглядываясь в поверхность кафеля, а после откидывается на стену позади себя, закрыв веки. Плохо. Очень плохо.

— Откуда ты?..

— Сатору заходил, узнавал, не посещала ли ты меня, — Сёко хмыкает и продолжает. — Как будто не помнит то, что тебя силком сюда не доставить. Только без сознания.

«Может и не помнит…»

Судзуки резко оборачивается к ней, отмахнувшись от секундной мысли. Комната вертится, желчь на языке растекается. Желает спросить что-нибудь, но слова не соединяются в предложения.

Иэйри сама пояснила.

— Он был каким-то озабоченным и не разговорчивым. А это звоночек, сама понимаешь. Я насторожилась, но он всё объяснил тем, будто… твоя проклятая энергия потухает. Теперь и я это ощущаю.

Эйко игнорирует её пытливый взгляд, уставившись перед собой в одну точку. Поджимает губы и скользит с кушетки, покачиваясь. Нужно уходить. Забирает свои вещи, вспоминает про оставшуюся катану в машине Идзити и идёт к выходу, бросив, не оборачиваясь:

— Спасибо ещё раз за то, что подлатала.

Ванна отменяется.

Бредёт неторопливо, из-за дрожи в теле и головокружения. Деревянный пол кто-то успел вычистить. Запах металла не исчезал.

Мрачный коридор встретил нерадушно. Эйко переставляла ноги осторожно и медленно. Нутро тревожно затрепыхало, посылая скопище неприятных бабочек. Ситуация не поддавалась контролю и конструкция из мнимого «всё-хорошо-ничего-не-случилось-я-в-полном-порядке» разваливалась песчаным замком под морской волной носящей конкретное имя.

«Вчера Годжо-сан специально пошёл искать меня. Дважды. Хотя мог поручить дело кому-то другому.»

Её замутило, когда она выбралась наружу. Прислонилась к столбику и помассировала виски, избегая заалевшие участки. Солнечный диск, умаявшись за день, раскраснелся и потихоньку уходил за горизонт. Цепляясь за насыщенный небосвод своими проворными плетями, обжигающими багровым, он сжигал его вместе с — плывущими как мотыльки на свет лампы — облаками, невольно запятнанные красками сиреневого, золотого и персикового. Такие пушистые и чистые, они вдруг должны плыть к своей обворожительной погибели, безжалостно жалящую своими обманчиво ласковыми лучами. Но таким образом рождается за́рево. Одно из живописнейших и великолепнейших творений природы. Иронично, что оно объявляется и во время лесных пожаров. Ужасно прекрасное явление перед скорым пепелищем.

Сейчас оно неумолимо поглощает небо. Эйко отворачивается, возвращаясь к реальности. Половину лица жжёт.

«Какова вероятность того, что он подметил изменения раньше? И надумал проверить свои предположения?»

Проклятая энергия в самом деле нестабильна. Около двух недель. То слишком много, когда того вовсе не нужно, то она почти не ощущается. Выходит таким образом, что Эйко убивает проклятия и ломает парочку стен, сооружений и прочего, когда миссия пустяковая, не требующая более взмаха оружия. Проклятая энергия вырывалась и ускользала на манер заизвивавшегося шланга, не справившегося с мощной струёй воды, вливаясь огромным потоком в катану, принося массу неудобств своим непослушанием. В ином же раскладе ею не представлялось даже усилить физические характеристики тела. А ведь это самые азы, доступные ребёнку. Сегодняшний день показал, чем чревато сие непостоянство.

Судзуки понадеялась, что никому не удастся её разоблачить, но у кое-кого глаза заглядывают в саму душу. Просканирует, проанализирует, вынесет выводы. И придёт выпытывать.

На этот раз она заметила его присутствие раньше, чем он появился в поле зрения. В тот день даже давящую энергию не распознала.

Идея слинять побыстрее не увенчалась успехом, стоило силам покинуть Эйко, объяв холодом и темнотой. Ноги подогнулись, девушка сползла на каменную плитку, расслышав знакомые шаги и взволнованный голос:

— Судзуки-чан?

Пожалуйста, только не сейчас! Ты совсем не вовремя! Уходи, пройди мимо, проигнорируй! Притворись глухим и слепым, ну же!

Вопреки всему Сатору опускается на корточки напротив.

Пространство вокруг сгущается, тяжелеет, пригвождает к полу своим давлением. Эмоции за повязкой и «Бесконечностью». Вечно так. Одним своим появлением показывает насколько далеко находится от неё. Доказывает, что ей не дотянутся, не прикоснуться. Не понять.

«Но я готова содрать с себя шкуру, чтобы осознать, каково быть в твоей. Разделить с тобой это знание или хотя бы облегчить ношу.»

— Как ты? И почему здесь? Идзити позвонил мне, сказал, что тебя ранили и ему пришлось обратиться к Сёко! — Мужчина всплеснул руками, попытался прочитать ответы на багряной радужке. Столкнувшись с металлическим опылением на поверхности он отпрянул, опешив.

Эйко едва разбирала смысл изложенной речи, пребывая в каком-то пузыре. Горло сдавило.

Попыток предоставлять никто не собирался, их истратили. Сатору обжигался множество раз и однажды чуть не сгорел. Прямо как это небо. Кто она такая, чтобы стать исключением? Чем аргументирует свой порыв, какие доводы приведёт, от чего жаждет заручиться доверием? Почему он вообще должен над этим размышлять? Ты не будешь чёртовым исключением.

Острая боль режет нутро, разгораясь. Девушка стискивает зубы.

— Судзуки, эй, Судзуки, приём!

«Нет, не буду.»

Протягивает ладонь и ведёт ею по щеке, невесомо, очерчивая контур чужого лица. Боится столкнуться с щитом.

Старший маг остолбенел, задержав дыхание. Эйко слабо улыбается.

«Но могу быть материалом.»

— Я прошу о многом… — Окружение мутнеет и она стукается запрокинутой головой о столбик, убирая руку. — Но дай мне шанс и я возмещу всё.

«Всё, что у тебя отобрали.»

Сатору какие-то мгновения не реагирует, а затем наклоняется ближе, бесшумно, предвкушающе и плавно, как хищник. Шея под углом, выражение лица нечитаемо, почти безмятежно. Зарево стекает с виска до самой щиколотки. Наверняка горячее. Цепляется невидимыми тисками за душу, следит и высматривает наличие бессмысленного, обнадёживающего лепета. Ничего не отыскал, поэтому:

— А тебе под силу? — Спрашивает приглушённо, маска трескается в поджатых губах и трепещущем сердцебиении.

Невероятно, что она в таком состоянии опознала его.

Смотрит в упор туда, где чистейшее голубое небо, не тронутое пожаром, и шепчет, перед тем как совсем ослабнуть:

— Не отталкивай меня. Мне нужен не «Сильнейший маг современности».

— Но я Сильнейший, — переходит с ней на шёпот, становясь ближе, оставив пару жалких сантиметров.

— Нет, я хочу знать… кто такой Сатору Годжо.

На периферии сознания чудится то, как он касается её лица, мажет пальцами по скуле, заправляет локон за ухо, запятнав рьяными оттенками зарева, и относит куда-то, бережно прижав к себе.

Присутствие пёстрого предвестника пепелища не пропало и при наступлении темноты. Наверное, к утру, они и вовсе сгорят.

_•°🌹°•_

•••

06.10.2019

«Когда-то, я размышляла над тем, почему ты меня не переносишь и избегаешь. Считала, что презираешь.

Вся извелась, кусала ногти и глубоко расстраивалась.

Спрашивала у всех о вероятной причине. Одни пожимали плечами и не находились с ответом, а другие говорили, что я выдумываю.

Оглядываясь назад, я понимаю, что думала вовсе не о том…

Нужно было задуматься над тем, почему ты всегда оказывался рядом в моменты моей слабости.»

№158

•••

— Азалия, значит.

Прохрипела Эйко, наконец отыскав похожее растение на то, что разрастается в её организме.

Заходиться в удушливом кашле, выплёвывая кучку красных лепестков, схожих с лилией, блевать несколько раз в день, не успевая толком поесть и терять сознание — нынешний досуг. Малоприятный, естественно.

Судзуки почти не выходит из дома, не берётся за работу, теряет в весе стремительно, утопает в чувстве вины и, кажется, умирает.

Потому что из всего множества цветов на свете, ей попался тот, что ядовит.

Азалия. Хрупкость, сдержанность, преданность.

В то же время — страсть и печаль.

В Японии её часто называют — «одурманивающий похотью цветок».

Последнее, конечно же, выбило истерический смех.

Первый приступ накрыл неделю назад, чуть позже провальной миссии. Судзуки отлежалась у Сёко, силясь забыть про Сатору и его руки, подхватившие девушку. То, как он находился рядом. Ведь она слышала его присутствие сквозь неспокойные сны. Интересовался ею у бывшей одноклассницы.

В один из таких визитов маг заснул на стуле неподалёку, а очнувшаяся Эйко тихонько сбежала. Он ей позволил. Оба знают об этом, потому что она чётко услышала момент его пробуждения.

С тех пор они не виделись.

Казалось, что атмосфера между ними наэлектризовалась и сгустилась, давая о себе знать на огромном расстоянии.

Годжо исчезал на заданиях, а Эйко взялась за тренировки. О своём монологе не жалеет нисколько.

Нанами был не против составить компанию. И, к сожалению, оказался нежелательным свидетелем.

Поддавшись натиску, Судзуки рухнула на колени, не сумев парировать удар тесака. Катана выпала из ослабевших подрагивающих рук. Худшая тренировка в её жизни. Восемь проигрышей и ни одного выигрыша. Размазали по полу кляксой, предварительно выжав словно апельсин. Спарринги с Кенто всегда были непростыми, но тот день являлся полным фиаско. Поначалу поединки шли вполне себе нормально, если не учитывать аутсайдерства Эйко. Самочувствие улучшилось по сравнению с предыдущими буднями.

По всей видимости, это было обманкой.

Девушку лихорадило. Собственная липкая кожа душила. Хотелось содрать её и вдохнуть глубоко, насытиться глотком прохладного воздуха. Пот выступал рекой, по большей части не от изнуряющих упражнений, а из-за поднявшейся температуры. Мир кружился. Слабость поглощала целиком. Слюни выделялись в таком количестве, в котором не получалось вовремя их проглотить. Эйко не увидела и не услышала за шумом в ушах подошедшего Нанами. Тот присел напротив, повернул к себе и что-то говорил. Лицо напряжённое, взволнованное не на шутку. Судзуки царапает себе грудь и шепчет, меж частых вздохов:

— Жжётся… бо…ли-ит…

Трудно понять, что хуже. Раскалённое железо, залитое внутрь, в лёгкие, или отяжелевшее сердце пропускающее удары, которое, как если бы чья-то хватка сжимала и давила с каждой секундой сильнее и сильнее?

Кенто поднял Эйко на ноги, намереваясь подхватить. Но та отпихнула его и оставшиеся крупицы адреналина понесли девушку к унитазу в паре метров, за стеной. Желудок явно собирался вылезти наружу вместе с содержимым, сокращаясь и скручиваясь. Нанами тут как тут. Убрал её волосы и гладил по спине, успокаивая.

Становилось лишь отвратительнее. Судороги подкрались ко всем конечностям и губам. Мерещится красное.

— Да что же с тобой происходит?!

Теряя самообладание выругался над ней Нанами, позволил прийти в себя, а после мигом принял вес подруги и понёсся к Сёко. Правда, Судзуки отключилась ещё до того, как он переступил порог санузла.

Какое счастье, что у неё есть такой друг как Кенто. Иначе бы она точно отправилась в мир иной на том кафеле.

К слову, никто из них и не заметил парочку лепестков вышедших вместе с завтраком. Заняты были другим.

Зато об этом поведала Сёко, предоставившая карточку с рентгеном, демонстрируя растущий букет прямо по центру грудной клетки, в ближайшем будущем грозящийся пробить лёгкие, а затем и сквозь рёбра, выйти наружу. Судзуки прислушивалась через дымчатый разум, избегая цепких взглядов друзей. В кислородной маске пока что не было надобности и она сняла её, предпочитая самостоятельность. Вдох-выдох. Девушке вкололи некий препарат, чьего названия не упомнить, но теперь намного легче. Смерть откладывается.

— То есть, хочешь сказать, что Судзуки добьёт именно токсин цветка ещё прежде, чем тот вырастет?

Голос Нанами предвещал мало хорошего. Фасад обманчиво спокойный, собранный. Выдают разве что стиснутые кулаки, сжатая челюсть и заходившие желваки. Очки не при нём и мужчина то и дело касается переносицы, прикрыв веки. Эйко спала часов пять и с тех пор он сидел здесь, разговаривая с Иэйри. С пострадавшей не перекинулся и фразой. Но это впереди. А сейчас на уме одно:

«Ханахаки — полный отстой.»

Болезнь прогрессирует быстро, безжалостно. Эйко знала о ней общие факты, не интересуясь. Столкнувшись, она перевернула весь интернет.

В тот день Иэйри смотрела на неё с сочувствием. Бутоны не распустились и трудно подтвердить, какие это цветы, но совершенно точно из рода рододе́ндрон, поскольку содержит андрометодоксин, отличающий их от других. Подруга выписала ей таблетки, помогающие справиться с ним, посоветовала заходить к ней, чтобы вкалывать атропин. Хотя это всё отсрочка и не более. Единственный способ избавиться от яда — уничтожить цветы. Ибо отравлять они не перестанут. Сёко предложила операцию, которую проведёт лично.

Та же отсрочка неизбежного. Растение вернётся снова.

Есть противоядие, которое навсегда их сгубит, только…

— Все варианты провальные, — прошептала Судзуки тогда, стоило Сёко оставить её и Нанами наедине.

— Не признаешься, кто этот человек? — Присел поближе друг, упираясь локтями в колени.

Девушка невесело улыбнулась, сминая пальцы.

— Боюсь, ответ тебе не понравится.

Повисла долгая тишина. Эйко клянётся, что расслышала момент, когда механизм щёлкнул в мозгу Кенто, подбросив догадку. Мужчина спрятал лицо в руках и явно старался не вспылить. Бормотал на подобии: «Да эта повязка даже не догадывается!..»

Судзуки искренне смеётся.

— Расскажешь ему?

Улыбка меркнет, приклеивается грустью в загнутых уголках. Легкомысленно пожимает плечами.

— Расцениваешь ситуацию не безнадёжной?

— Расцениваю оценкой минус сто из пяти. Планирую в случае чего кое-кому об этом незамедлительно сообщить.

Эйко вздыхает, подпирая щеку согнутым коленом.

— Полагаю, выбора у меня нет…

Пауза. И тут кувалдой по черепу:

— Твоя любовь тебя же и погубит, Судзуки.

Шокировано взирает на друга, едва ли готовая к подобным изреканиям. Сбитая с толку проглатывает язык и ждёт выпущенные им невидимые стрелы, пронзающие нехотя, аккуратно, зато прямиком в яблочко, как если бы Нанами был осведомлён о грядущем.

— Может не сегодня, не завтра и не спустя месяц. Но однажды, ты захлебнёшься в этих чувствах, чьё количество обуздать никому неподвластно. Даже тебе. Ведь сердце у тебя, пусть и твёрдое, но всё-таки хрупкое и чувствительное.*

Лёжа на ледяном полу своей спальни Эйко прокручивала брошенное Нанами по кругу. Недавняя лихорадка отступала. А её причина покоилась в банке из-под кофе, пестря своей красотой и изяществом насыщенного алого. Распустились. Бутоны зацвели и запахли.

— Никогда не думала, что буду источать аромат ядовитого кустарника изо рта, — посмеивалась маг, потягиваясь, чтобы разомнуть затёкшие мышцы.

Отражение сбоку отвратительно. Оттенок кожи мертвецкий, волосы соломой, мешки под глазами чернющие и кости выпирают. Хоть сейчас призрака сыграть и оскар заполучить.

Тянется к телефону, набирая номер своего спасителя.

Иначе венок для похорон вовсе не понадобится.

_•°🌹°•_

Жизнь без смертоносного, весьма красивого сорняка очень хороша. Никаких обмороков, слезливого прощания с едой и судорог. Надо отдать Иэйри должное — ни шрамика. Эйко пребывала под её скальпелем и последующем наблюдением в течение пяти дней, дабы спровадить весь токсин из организма вон и окрепнуть. Нанами навещал и кормил фруктами. В курсе были об этой тайне только они двоя. Поразителен тот факт, что за этот месяц она посещала медпункт чаще, чем за все прошлые годы. Включая студенческие. К счастью, сегодня последний профилактический день и Судзуки вольна идти восвояси. Наконец приступить к обязанностям, потому что отговорка для Яги об отравлении затянулась, пусть и являлась полуправдой.

— Я наплела ему про то, что тебя ужалил рой пчёл, на чей яд у тебя жуткая аллергия и ты похожа на вздувшийся мясной шар — так он без сомнений поверил, как только я начала описывать подробности.

— Надо же… мне стоит волноваться по поводу его реакции при виде меня? — Судзуки оторопело зависает и закатывает рукав голубой рубашки.

Сёко проводит спиртовой ватой по предплечью и найдя вену, вкалывает препарат безболезненно. Проверяет работу, удовлетворённо кивает и просит подержать локоть согнутым. Выбрасывает перчатки и уходит к раковине.

— Наверное, первое время подозрительно поглазеет, а так нет.

Эйко застёгивает пуговицу, слезает со стола для вскрытий, где недавно она лежала сама и подруга копошилась в её внутренностях. Забавно. На нём рассчитывала оказаться посмертно и по сути, именно таким и был исход. Правда, корректнее всё же — предсмертно. Обходит и в очередной случай заостряет внимание на контейнере, — предназначенного… эм, ну, точно не для рассады, — с значительно мозолящим зрение содержимым.

— Эй, тебе так уж необходимо хранить то, что ты буквально вырезала из меня?

Красноречиво поворачивается к Сёко, сложив руки крест накрест. Та радостно улыбается, глядя на стебли с распустившимися пышными азалиями. Берёт банку и любуется. М-да.

— Безусловно. Это мой первый опыт с пациентами, болеющими ханахаки. Ещё и с тобой.

Судзуки скептично вскидывает бровь.

— Ты не удосужилась их отмыть. Они в моей крови и… мясе.

— Послужит удобрением пару дней. В воду что ли вас, прелестные? Завянете же.

— Они меня чуть не прикончили.

— Я решила эту проблему.

— Ладно-ладно, ясно! — Машет ладонями перед лицом и смеётся, признавая поражение. — Как бы там ни было, спасибо, Сёко, я в огромном долгу.

— Ой, тоже мне, отделаешься ящиком пива, на том и разойдёмся, — безразлично отмахивается как от надоедливой мошки.

Судзуки открыла было рот, чтобы возразить, но уловила стремительно приближающиеся шаги. Знакомые донельзя.

— Кажется, Годжо-сан идёт, — бормочет Эйко, заставив подругу навострить уши, хоть и тщетно. — Неестественное появление… переместился видимо, а чего не сюда сразу?

Перекидывание дум с одного полушария в другое прервалось внезапной паникой при мелькании цветов рядом. Спокойствие ветром сдуло.

— Быстро прячь! Он уже дошёл!

Иэйри застопорилась, хлопая ресницами и не придумала ничего лучше, чем банально прикрыть контейнер простынёй для трупов, лежавшую в паре шажков. Эйко обернулась на вошедшего точно в момент открытия двери. Сатору аж замялся, встретившись с двумя парами горящих огнём очей. Ненадолго. Тут же приветливо замахал и растянул широченную улыбку, угрожающую порвать его рот.

— Приве-е-ет вам обеим! Как поживаете?

Это было очевидное переигрывание. Приподнятым настроением от него и не пахло, а вот нервозности и какой-то нетерпеливости в его резких и энергичных движениях — хоть отбавляй. Судзуки наверняка подбросила дров в этот возбуждённый огонь своим затяжным созерцанием. Сёко тактично прокашлялась и ответила ему:

— Приемлемо. Чего зашёл-то? Сомневаюсь, что ко мне.

Эйко проигнорировала камень закинутый ей в огород, поведя плечом. Она не сдавала субъекта спровоцировавшего недуг… Ладно, допустим.

— Ты чертовски права, Сёко! — Тыкает в бывшую одноклассницу пальцем и поворачивает голову в направлении самой младшей. — Мне наводку дали, что Судзуки тут кантуется. Я к тебе.

Желудок ухнул куда-то вниз. Рассудок заметался в поисках спасения, но не тут-то было — Иэйри исчезла раньше, чем Эйко вообще что-либо осознала, на прощание насмешливо хлопнув по спине. Гнетущая тишь мерзопакостно захихикала, тёмным облаком выползав со всевозможных щелей, царапая своими когтистыми ручонками ушную раковину Эйко. Но, в то же мгновение, заклубилась содрогаясь, и растворилась в учащённом стуке чужого сердца. Дыхание сбивчивое. Сатору нервничает. Девушка отыскала в нём своё отражение. Надо бы сосредоточиться. Так и оглохнуть легче лёгкого.

Годжо же скрывал своё волнение, трогая всё, что трогается и двигая всё, что двигается. Нюхал, кривился, отставлял, придвигал и изучал. Словом — творил что угодно, ради того чтобы избежать зрительного столкновения с Эйко. Запамятовал про её сверхчувствительные уши? Навряд ли. Как бы там ни было — Судзуки в этом ему подыграет.

Первоначальная скованность рассеялась. Усаживается на край стола, боком к мужчине, не бросив односторонние гляделки.

— Я тебя внимательно слушаю. Или ты не припоминаешь зачем меня искал? — Приподнимает уголок губ, веселясь с положения дел. Застать Сатору не болтливым — как если бы отыскал золотую жилу.

Девушке в общем-то нравился его подвешенный язык и тяга заполнить собой имеющееся, а иногда и нет, пространство. Наверное, по причине обделения природой и генетикой Эйко таковым качеством.

Годжо наконец-то смотрит на неё. Спиной упирается в стену, складывая руки на груди. Хмыкает и спрашивает:

— Не любопытна личность моего информатора?

«Яга-сан, кто ж ещё. Нанами не пойдёт против моих желаний и решений, как бы не грозился.»

Сатору разводит ладонями на её реакцию.

— Догадалась, значит. А мне вот толком ничего не известно, — холодные нотки в голосе настораживают Судзуки, сбив всю спесь. — Я, конечно, не лез с расспросами по поводу твоего неравномерного потока проклятой энергии, скинув это на перегруженность, но вот твои резко зачастившиеся походы к Сёко — чересчур подозрительно. Раны отсутствуют. Ибо на задания ты не ходишь и я зашёл к Яге, впарывающего мне какую-то чушь про пчелинный яд, из-за чего ты практически неделю торчишь здесь, — замолкает на секунду, переводя дух и заканчивает кое-чем обезоруживающем: — Но я в курсе, что у тебя аллергия лишь на цитрусы. Скажи… у меня есть право на объяснения?

Может, полного спектра противоречивых эмоций не разглядеть за маской, но в этом нет надобности. Вытянутый по струнке позвоночник, побелевшие пальцы впивающиеся в ткань формы, ровная, тревожно дёргающаяся линия губ — выдают с потрохами. Метания Сатору между желанием в эту минуту разузнать об абсолютно всех мелочах одновременно кричали о том, что неведение он предпочтёт больше. Эйко мечтала стряхнуть с себя тяжесть тревоги, осевшую крошечными ледяными частицами на каждом сантиметре кожи. Фаланги заледенели. В затылке больно запульсировало. Теребит пуговицу на рукаве рубашки, ища дорогу отступления. К невезению, очутиться за дверью по мановению рук — недоступная роскошь. Длинный вздох. Будь что будет. Бежать поджав хвост — не в духе Судзуки. Если Годжо жаждет этого, то она ему расскажет.

— Глупое оправдание, да? — Тихо посмеивается, зачесав распущенные пряди назад. — Нельзя надеяться на Сёко в этом плане.

Сатору фыркает, подходя чуть ближе, спрятав ладони в карманах. Ухмыляется.

— Бездарное. Но ты, Судзуки, врёшь не лучше.

Он клонит голову в бок. Девушка не спорит, соглашаясь с ним. Секунды отведённые на формулирование мыслей тикают набатом в сознание.

— Сейчас ты стабильна.

Кивает на его замечание.

— Не без вмешательства Сёко, — рвано вдыхает спасительную дозу кислорода и тараторит, с целью побыстрее со всем покончить: — За этот месяц я падала без чувств пару десятков раз, лежала в судорогах, не могла есть и едва контролировала себя. Мои силы пришли в упадок, да такой, что проклятия третьего ранга со мной расправились бы на раз-два. А иногда наоборот, шли вверх бурным потоком неподвластным мне. Моё тело истощилось.

Лица Сатору она не видела, царапая собственные костяшки. Язык ворочался еле-еле, складывая звуки в слова, горло пересохло.

— А источник всего этого?

Тон бесцветный. Мужчина приблизился, нависая над Эйко внушительной тенью, загораживая тусклый желтоватый свет светодиодов. Осмелилась исподлобья глянуть на выражение отстранённости его лика. Годжо словно бы внимал, а устаканить информацию словно не сумел. Очутился далеко от Судзуки, путаясь в липких сетях паутины мыслей.

Сатору подцепляет её подбородок, принудив выгнуть шею и снимает повязку. Эйко прикусывает щеку, теряясь от таких действий. Каменеет, проглотив восхищение вызванное этими прекрасными, умопомрачающими самоцветами небес. Произведение искусства. Сотворённое чем-то неземным.

Промаргивается, отгоняя непрошенную рассеянность. Ногтями врезается в металлическую поверхность стола. О таком сознаться не выйдет.

Сатору не требует, потому что сам отыскал нужный объект, метнув взгляд за плечо девушки всего единожды. Зрачки его сужаются.

Краска вмиг отлила от щёк. О нет, нет, нет! Погоди! Она не готова! Стой на месте!

Годжо потянулся к простыни, встав коленки к коленкам, щекоча своим дыханием макушку Эйко, так близко, что она едва не утыкается ему в ключицы. Одурманивающий запах парфюма щекочет нос.

Выше перечисленное раннее возымело бы беспроигрышный успех в воздействии над Судзуки, однако, в данный момент её заботила внутренняя паника. Цепляется за предплечье Сатору, смяв рукав до скрипа, призывая обратить внимание на неё, а не на… кусок ткани, как некстати окрасившийся в багровые крапинки.

Представшие во всей красе перед Годжо, ибо Эйко понятия об этом не имеет. Мужчина останавливается, переключаясь на собеседницу. Вид у неё глубоко несчастный. Брови сведены над переносицей, глаза бегают туда-сюда, капилляры полопались и складывается впечатление, что она вот-вот расплачется. С подбородка его пальцы перешли к основанию шеи, а большой палец покоился под челюстью, фиксируя в одной позе. Считывает пульсацию. Очень частая.

— Что-то не так?

Всё.

Вопреки, говорить Эйко не может. Даже букву выдавить. Держится за него и смотрит умоляюще. Прошу, не надо. Я не сумею. Он стушевался и сам того не замечая, начал поглаживать её шею. Улыбается со смешинкой, поинтересовавшись:

— Если ты кого-то убила, а Сёко тебя покрывает, то не переживай, я приму участие!

И резко откидывает простынь.

Лёд трескается и впивается острыми концами в саму душу, заработавшую моментальное обморожение.

Именно это испытывала Эйко при пересечении их радужек. На той, что напротив рябью недоумения пошла гладь озера, а затем оно разрослось до бушующих морских штормов и цунами сложных эмоций, среди которых нашлись волны озарения. Сатору отпускает Судзуки, обходит и становится аккурат перед контейнером. Девушка же не меняет своего положения. Опустошённая.

•••

09.10.2019

«Бежать, бежать, бежать!

Вот, о чём я думала. Спрятаться от тебя и от своих эмоций, приходящих в неистовство при одном только твоём появлении. Конечно, я хотела расставить всё по полкам, да вот смелость меня покинула. Легче было пойти на смерть, нежели признаться.

Я боялась.

Меня ужасали сценарии в моей голове. Жалость или сочувствие, которые могла встретить в твоём взгляде. Твою увеличившуюся пуще прежнего отстранённость.

Мои ладони никогда бы уже не ухватились за твои.

И тогда, я потону в своей любви.

За призмой неразделённых чувств, силуэты окружающих являлись бы ко мне размытыми. Все, кроме твоего.»

№160

•••

Обернуться бы и узреть реакцию Сатору. Но Эйко не настолько бесстрашна. Упасть с обрыва или оказаться среди сотни проклятий — вполне в пределах разумного и выполнимого. Чем не похвастается первый вариант.

Пальцы покалывает. Металл издаёт резкий, противный вопль под ломающимися ногтями.

— Эйко?

Вздрагивает всем телом, выйдя из оцепенения и с шоком уставилась на мужчину через плечо. Звучание собственного имени из его уст — что-то непередаваемое. Как прикосновения язычков пламени к заледеневшему сердцу. Не обжигающие. Согревающие.

Годжо не в состоянии отвести взор от цветов. Взъерошивает волосы и скрипит зубами.

— Это ведь… — обрывает фразу, замолкает, задевает контейнер. После, с вопросом оглядывается на Судзуки. — Что с тобой происходило весь этот месяц?

Медлит. Вонзает изломанные пластины в подушечки. Соскрёбывает кожицу. Глухо произносит:

— Многое… Я была на грани смерти. И всё из-за них.

Подбородком указывает на бутоны. Не ждёт уточнений или новых вопросов, вываливая накопившееся как сухие факты:

— Это азалии. И они содержат токсины, которые отравляли меня в течение всего мая. Сперва я не догадывалась, что со мной творится, а когда выяснила, то быстро смирилась с этим фактом и попыталась скрыть. Не учла того, что цветы не спрашивали, чего хочу я. Яд распространялся дальше по организму, на задания не пойти, но мной это игнорировалось. И зря.

— Тот день, когда я нашёл тебя на земле… — вспомнил Сатору, прошептав то скорее себе, нежели ей.

— Да. Урок был усвоен и я не стала рисковать далее. Тренировки же бросать не собиралась. В конечном итоге Нанами застал первый приступ. А там уже Сёко всё узнала. Она сказала, что за отрава во мне и колола препараты. Предложила операцию. Я лежала дома какое-то время, не воспринимая всерьёз услугу, ведь известно, что болезнь вернётся так или иначе.

— Ты лишь поэтому к ней не обратилась с самого начала?

— В этом не было смысла, — качает головой, смачивая горло слюной от долгих разговоров. — И всё-таки я согласилась.

Повисает молчание, где Судзуки стоит в профиль к Годжо, остерегаясь пронзительных глаз.

Два коротких шажка и Сатору возле неё, упирается в стол, фаланги к фалангам.

— А мне кажется, ты преследовала другую цель. Утаивала личность виновника, я прав?

Эйко вскидывает подбородок с возмущением во взгляде, нахмурившись.

— Мои чувства — мои проблемы. Он не виноват ни в чём.

Сатору вскидывает бровь, никак не комментируя её слова, гнёт своё:

— Значит, угадал.

Девушка хохлится как снегирь зимой, тем самым подтверждая.

— Человек из техникума или как-то связан с ним, раз уж ты не выдавала его, — мужчина возводит лицо к потолку, размышляя в слух, не представляя как действует это на нервную систему Эйко. — Хм… Нет, он точно отсюда. Возможно, имеет крупный авторитет. Шишка какая-нибудь, а иначе бы ты так не пеклась о сохранности его анонимности перед друзьями. На тебя не похоже — нервничать по мелочам.

То, с какой уверенностью он заявляет о чертах характера Эйко, попадая точно в цель — трогает струны души. За то время, где между ними кроме неловкостей и напряжения не было чего-то ещё, она уже не верила, что Годжо хранил в памяти какие-либо собирательные образы её персоны.

Подумать об этом как следует не выходит.

— Кто это?

Будто молотом огрели. Жмурится. Со свистом вздыхает. Говори. Говори. Скажи!

Поднимает глаза на Сатору. Твёрдо произносит:

— Ты.

Годжо отшатывается, словно от удара. Бледнеет и весь вид мага кричит о том, что на подобное он не рассчитывал. Судзуки спешит разъяснить:

— Я ничего не требую. Знаю, того же ты не испытываешь. Именно поэтому смолчала. К тому же, нас даже друзьями не назвать. Любовь — это ответственность, я не смела возложить её груз на тебя.

«Ты бы винил себя за неимением нужного ответа.»

Сатору сжимает кулаки.

Эйко моргает и он теперь стоит впритык, обхватывает её щёки, целует. Поначалу прижимается губами, затем обхватывает нижнюю, лижет, оттягивает и прикусывает. Судзуки мерещится остановка всей планеты. Нет на свете кого-то помимо них. Нет никого важнее Сатору, целующего её с такими пылкостью и страстью. Внизу живота плещется тягучая нега. Сводит ноги вместе. Обнимает за шею, силясь поспеть за ним. Мурашки пробежали. В ушах отдаётся ритмичное перестукивание двух сердец, стремящихся выбраться из оков, прямиком друг к другу. Внутри цветёт нечто, отличающееся от яда. Оно воздушное и щекотливое. Кроме музыки их переплетённых алой нитью жизней не существует каких-либо звуков. Эйко не слышит. Заряды тока жалили там, где он к ней притрагивался. Мужчина языком кружит в горячем, влажном танце с чужим, кусает, проходится по верхней кромке зубов и нёбу. Подхватывает Эйко под бёдра, усаживает на стол, перемещает жалящую опьяняющим жаром ладонь на затылок периодически массируя, прихватив корни волос меж пальцев.

Он отстраняется, с туманной пеленой рассматривая Эйко из-под пушистых ресниц и прикрытых век. На лазурной поверхности искрятся яркие, завораживающие блики.

— Дай мне время, хорошо? Я слишком долго подавлял их. Всё светлое и прекрасное просыпающееся во мне, как только ты замаячишь на горизонте.

Судзуки дрожит. Надо собраться в кучку. Прикосновения Сатору расслабляют.

— Не принуждай себя. Если ты будешь действовать из жалости, то я…

— Эйко, я едва ли видел в тебе коллегу, напарника или друга, — серьёзность и непоколебимость вводят в ступор, призывая дослушать. — Ты всегда была чем-то бо́льшим.

Заправляет девичью прядь за ухо, с грустью улыбнувшись.

— Беда крылась в том, что я не мог сделать тебя счастливой. И сейчас вряд ли сумею. Меня редко застать вне работы, я не умею говорить красиво или делиться своими переживаниями. Ты нуждаешься в ком-то, кто намного лучше меня. Но… Ты просила не отталкивать тебя.

Эйко нежно ведёт по линии скул и челюсти, мягко заулыбавшись.

— Нам неоткуда узнать, как сложится будущее. Наша жизнь и без того коротка, так давай брать от неё всё до чего мы дотягиваемся? И… Кто-то лучше? Не смеши, я давно выбрала тебя.

Заместо ответа Годжо целует её снова. И снова. И снова.

•••

11.10.2019

«Вообразить невозможно то, как ты осчастливил меня тем, что наконец поведал причину своей дистанции.

Не столь было важно то, как ты выразишь свои эмоции, Сатору, я рада просто находиться подле и одаривать тебя любовью. Я не прочь была выполнять роль материала. Чтобы ты использовал меня когда вздумается. Главное — не сторонись.

С самого детства вокруг меня множество людей, понимающих меня, выслушивающих, обнимающих и оберегающих. Мне неизвестно одиночество.

Ты же лишён всего.

Мне никогда не понять каково быть тобой, но я желала услышать, обнять и защитить.

Не от проклятий, а от самого себя. Уберечь Сатору Годжо от бремени «Сильнейшего» и звания оружия.»

№161

•••

_•°🥀°•_

— Госпожа? Госпожа!

Эйко часто промаргивается, отгоняя завесу памяти, подбросившей болезненные картинки прошлого.

Молодая флористка озадачилась тем, что докричалась до мага спустя целую минуту. Ей показалось, или ресницы их постоянной клиентки намокли? То, как старательно она испепеляла обычные азалии… Жутко.

Особо любознательного покупателя и след простыл. Пышные розовые камелии покоятся на прилавке, ожидая. Ох, задержалась Судзуки знатно. Искренне благодарит работниц, расплачивается и бегом выходит. Зонтик раскрывается, расплеснув дождевые капли, затерявшиеся среди собратьев. Лужи подкрались к щиколоткам.

— Она покупает у нас одни и те же цветы раз в неделю, на протяжении полугода, — миловидная флористка обратилась к напарнице, провожая клиентку взором. — Имени не знаем, но, клянусь, я найду её в толпе из сотен. Вижу эту госпожу чаще мамы.

— Интересно, кого же она потеряла? — Подпирает кулаком подбородок напарница.

— Однозначно — этот человек олицетворял собой весь мир для неё.

_•°🥀°•_

Отношения между Эйко и Сатору не вышли на новый уровень сразу.

На данную связь между ними вообще не повесишь такой ярлык. Они и не торопились. Лишняя, грузная, давящая морально ответственность в их и без того наполненных обязательствами жизнях. Пара плыла по течению.

Судзуки держала свою руку протянутой, позволяя Годжо браться за неё когда захочется и отпускать, если заблагорассудится. Его тянуло к ней. Он поддавался. На пару с этим — противился порыву. Холодел. Угрызения совести и съедающая вина подталкивали Сатору обратно. Его пугало то, с какой лёгкостью Эйко демонстрировала свою любовь, огораживала теплом, лаской и вниманием. Выполняя обещание. Пусть ей никогда бы не удалось возместить утерянное.

Судзуки практически не ощущала дискомфорта. Скачущее настроение Сатору нисколько не утомляло. Нужно посидеть рядом — она тут как тут. Оставить наедине с собой — беспрекословно исполняется. Она не навязывалась, принимая характер Годжо таким, какой он есть. В приоритете — выкинуть из разума мужчины устоявшиеся и такие несуразные привычки.

Ветер юркает под подол плаща. На запотевшей витрине пекарни отражается витиеватая фигура молнии, мимо которой прошла девушка. Букет надёжно спрятан от влаги.

Сатору смущали особая чуткость и забота Эйко. Мол, надобности в них у него какой-либо нет. И спешно выстраивал вокруг себя стену. Переждав всплеск бушующих и чувственных порывов со стороны девушки — он кирпичик за кирпичиком сносил баррикаду до основания. До следующего периода.

Её расстраивали оные поступки. Потому Судзуки напирала чаще. Ради того чтобы он привык.

Годжо не обучился потреблять благодушие и обращение к нему от людей должным образом. Напасть такая — никто ему их не адресовывал. Конечно, в детстве его баловали и всячески потыкали любым капризам, холили и лелеяли. Вырос этот мальчишка эгоистичным и самовлюблённым. В чём же тогда дело?

Сей вопрос Эйко задавала себе на протяжении долгих недель в студенческие годы.

Черти крылись в том, что Сатору посчитал, будто бы такое наседничество и чрезмерная опека вызвана рано приобретённым статусом «Сильнейшего.» Мы тебя любим, пока ты оправдываешь свою репутацию. Не подведи и стань тем, кем тебя нарекли.

Подтвердить гипотезу никогда уже не удастся. Судзуки не расспрашивала и не проверяла. Ей лишь кажется, что в неком мозговом отсеке Сатору есть папка с пометочкой и пунктик на слове «должен». Красным таким ядерным маркером. Кому, что и зачем — не ясно.

А вот весь образ Сатору кричал сие словечко. Взять хоть в пример его надрывание над усовершенствованием своих физических навыков. Про магическую часть от греха подальше промолчать бы. Годжо отлично сознавал, что на блюдечке ничего ему не досталось, зато мастерски убеждал в этом остальных.

И чего уж таить — когда-то Эйко тоже ослепнула от этой лживой пыли, щедро раскидываемой мужчиной.

Тогда она возненавидела тот набор букв, который отказывалась воспринимать и как-либо задействовать. Приучала к этому и мага.

— Знаешь, если бы каждый человек получал любовь в своё время, то жизнь складывалась проще. Я знаю о чём ты думаешь на самом деле… Мы все имеем право на любовь. И многим, порой, её ужасно не хватает. Ты не должен что-либо заслуживать.

Донести до него такую простейшую истину вышло разве что наполовину.

Например тогда, когда Сатору разрешал себе в скупые часы сна телепортироваться в квартиру и ночевать у Эйко. Поздно ночью прилечь рядом, приобнять её, уткнуться в макушку и бормотать что-то про приятный запах. Иногда они тратили их на болтовню обо всём и ни о чём, взирая на потолок. Сминали простыни. Встречали рассветы с балкона, босыми стопами становясь на ледяную плитку, не без горячих чашек чая. Объедались сладостями. Бывало, что Сатору в свободные минутки хватал Эйко и перемещал их куда-нибудь. Это могли быть кофейни, парки аттракционов, аллеи, рестораны, кинотеатры, магазины одежды или даже пляжи и леса. Всегда непредсказуемо.

Судзуки ловила и хранила каждое их времяпровождение в отдельном уголке своей памяти. Наслаждалась моментами. Ничто не способно было испортить их. Ох, как же она его любит! Не стыдилась говорить об этом. Просто так и без какого-либо повода. А зачем ждать? Если есть возможность здесь и сейчас. Несмотря и на то, что откровенностей от Годжо не дождёшься. Заместо лирических признаний предпочитал действия.

Такие, что те смахивали на конкретную одержимость.

Сатору заваливал Эйко подарками. Отнюдь — не дешёвыми. Даже не близко. Покупал всякую вещицу понравившуюся девушке. В дальнейшем, исходя из этого, она предприняла усилия над тем, чтобы ни единого намёка не просочилось на то, что ей что-то приглянулось. Тактика принесла мало пользы. Годжо одаривал разноцветием побрякушек, юбок, обуви, рубашек и прочего. Море сладостей, гаджеты и никуда без мебельных атрибутов.

Но главенствующую позицию занимали цветы. Носили они название узнаваемое.

Эйко тормозит на переходе в ожидании зелёного света. Людей поблизости практически нет. Холод пробрал до костей. Обувь хлюпает. Машины шумят, несутся по дороге навстречу друг другу, плещут грязной водой.

В одной луже, на противоположной стороне, тонет одинокая роза. Бордовый оттенок потемнел пуще прежнего от влаги. Вся мятая и растрёпанная. Уже не пышная и не такая красивая. Без своих шипов, оберегающих её. Сломанная и больше она никогда не расправит свои лепестки. Солнце не согреет, а почва не примет. Удел этой розы — лежать в грязи и наблюдать за снующими туда-сюда пчёлами в этом каменном улье.

Кто-то превращает органы Судзуки в безобразное месиво. Обрывает скудные красные нити тупыми ножницами, дабы причинить побольше адской боли, ковыряет раны и злостно хихикает, веселясь с её беспомощности. Наполняет лёгкие огнём. Сжигает заживо посреди оживлённого города. Колени подгибаются, а живот скручивает. Роняет зонт, который подхватывает ветер, унося со скрипом в даль. Стонет, ищет опору у подножия светофора. Хрипит, в попытке глотнуть воздух. Мнёт букет в стальной хватке. Горло дерёт, словно бы в него залили серебро. Такого же цвета как и небо над ней. В висок вводят толстую тупую иглу и бьют по ней молотком. Дурман пропускают, загустившейся пеленой обволакивающий. Дезориентирует.

Приступ медленно сходит на нет. Аккуратно выравнивает осанку, сглатывая горечь, смачивая пустынную сухость.

Видит, как легковушка переезжает розу, паркуясь. Эйко пропускает через себя остаток жизни былой красавицы. Жалкое похрустывание под шинами. Стебель, на манер позвоночника, выгибается и ломается. Рёбра разрывают мышцы и мягкие ткани, выходят наружу кровавыми шипами. Нить её оборвалась. Обвисла уродливым лоскутом. Она так и останется одна под тяжестью улья. А под колёсами солнце не найдёт доступ к ней.

Роза погибла.

Эйко мутит. Она бежит к другой зебре в нескольких метрах, переходя там. Заскакивает в вовремя появляющийся автобус и в ближайшие двадцать минут абстрагируется от мира.

Хруст преследует на протяжении всей дороги. Её перемалывают как кофейные зёрна, крошат по составляющим. Выворачивают наизнанку. Снова и снова.

Под шинами была Судзуки. И под плачущим серебряным небом и под леденящей, каменной, переполненной алчностью и жадностью человека пустыней.

Это её нить обезображена. Обрезана.

Неполноценна.

_•°🌹°•_

— Как ты меня назвал?

Эйко прекратила помешивать чай, резким порывом ударив ложкой по стенке чашки, едва не расплескав всё. Удерживает алюминий, так и не бросив его в раковину. В изумлении поворачивает голову в сторону мага, распластавшегося на кресле. Бедный столик поддерживал его ноги в пушистых тапочках. Не имея выдержки лицезреть такое, Судзуки сбрасывает стопы Сатору с нарочито выраженным недовольством и с громким стуком поставила фарфор перед ним. Мужчина фыркает, подпирает подбородок, но мягкая улыбка краешком губ никуда не делась. Прослеживает её путь до окон, где девушка раздвигает шторы, давая солнечному свету жидким золотом стечь на пол. Блеск гладит открытые мраморные плечи и коленки, щекочет нос. Эйко задумчиво пропускает золото меж пальцев, играется, рассматривает кружащую пыль, взмахом нарушая покой песчинок. Светило освещает её фигуру. Вьюн волос, налитых кровью, украшает солнечная корона. По-особенному ярких и насыщенных благодаря ей. Завораживает.

Такая прекрасная.

Думается Сатору. Как хорошо сидеть и созерцать столь непостижимую красоту одному. Знать, что в любую минуту ему позволено намотать эти локоны на палец, обвить вокруг тонкой талии руки, прижать к себе, поцеловать. И это кровавое марево никогда не взглянет на него другими эмоциями, отличающимися от положительных. В свету оно мерцает, оснащается теплом, пляшет бликами и превращается в любимый закат, когда Судзуки оборачивается боком.

Ждёт.

Годжо сморгнул наваждение с трудом, и потянувшись к дымящему напитку, ответил:

— Канарейка.

Эйко мило хмурит брови, не понимая, присаживается напротив, подбирает колени и обнимает их. Корона не исчезает.

— Почему именно так?

Сатору взирает на маленькую совушку, запечатлённую на подставке, ногтем царапает серебряную окантовку.

— В детстве у меня была канарейка. Оперение в точности как твои волосы. Она очень красиво пела, — голубое небо сталкивается с алым закатом, он греет, как кисточки обмакивает свои лучи, смешивая оттенки. Порождает зарево. — Прямо как ты. Если бы меня поставили перед выбором — всю жизнь слышать только один голос, — то я выбрал бы твой.

Сатору и сам не уловил, почему сказал подобное. Оно вырвалось и всё. Как заточённая в клетке птица, которой спустя немереное количество времени открыли дверцу, отделяющую беднягу от свободы.

Повторяя судьбу его любимицы детства. Он истинно дорожил той прелестной канарейкой, которую выпросил у родителей, раз промелькнувшей на периферии зрения во время побега за витриной зоомагазина. Красавицу продавали за смешную цену и даже при таком раскладе, её никто не брал. Маленький Сатору был в полном восторге от питомицы. В ту же минуту передумал сбегать из дома и вернулся столь молниеносно, что никто и хватиться не успел его пропажи. Зато всем прожужжал про свою хотелку и не затыкался пару часов, выбив у родителей разрешение на приобретение птички. Сам кормил, разговаривал с ней частенько, во время занятий думал о том, как бы скорее вернуться домой и полюбоваться ею, обожал моменты продолжительного чирикания, боясь слишком громко моргать, не то что дышать, чтобы не разрушать идиллию. Души не чаял. Привязался.

А потом по глупости надумал взять птичку на руки, попытать удачу, всего на пару секунд, к невезению тогда и окно было открыто нараспашку. Канарейка выпорхнула раньше, чем Сатору вообще понял, что произошло.

Следующие пару месяцев он старался смириться с исчезновением своей подруги.

А тут объявилась копия.

На этот раз, Годжо будет ловчее и осторожнее, чтобы не упустить её. Ни в коем случае.

Эйко поражённо раскрыла рот. Кроткий румянец тронул уши. Закат налился более сочным цветом, засветил яростнее, поглощая. Распространился по всем затаённым уголкам души, прошёлся приятной щекоткой, любовно огладил. Манит к себе, как если бы гипнотизировал. А Сатору и рад последовать за ним безвольной куклой, с самой искренней улыбкой, лишь бы дотянутся.

Закат сам идёт к нему навстречу.

Судзуки привстаёт и не утруждая себя тем, чтобы обойти низкий столик, встаёт на него коленом, тянет Годжо к себе за шею, не успевшего отставить чашку. Та звонко лязгает по подставке, когда девушка его целует, порывисто и разгорячённо.

— Тебе нужно только попросить, дурачок. Я спою всё, что взбредёт твоей головушке, — выдыхают ему в губы со смешком, отбирая фарфор и небрежно отставляя.

У Сатору что-то ухает внутри, когда Эйко усаживается на столе между его ног, хватает за воротник футболки и перетягивает на себя, укладываясь. Солнечные просветы дошли до разгорячённой, пунцовой девичьей кожи, вздымающейся груди, а самое важное — нательных звёзд, тут же сцелованных: под глазом, на линии челюсти, скуле и крыле носа. Бережно касается шрама под бровью и очаровательной ямочки на щеке. Чертыхается, когда Судзуки трогает его кожу своими холодными подушечками под тканью. Кусает в отместку губы, слизывая шоколадный вкус недавно съеденных ею моти. Марево переливается отсветами драгоценного небесного металла, блёстками оседающего на радужке и ресницах. Зрачки расширяются. Смешинки плещутся на дне.

Их зарево воспламеняется с пущим рвением, занимает всю комнату, растекается на стенах и окнах, не уступает лесному пожару, — такое же притягательное явление, несмотря на ужас принесённых увечий и несчастий. Нанесённых в пылу друг другу.

Столь искусный природный феномен в их исполнении становится настоящим бедствием.

Корона наносит ожоги, а багряный вьюн опутывает запястье Сатору, — он в плену жгучей паутины, — кружит сознание своим запахом, — стоит зарыться носом, — не дающего покоя.

Розы.

Затерявшиеся бутоны и запутавшиеся лепестки в кровавой сети, невероятно душистые. Обмакнутые в солнечный сладкий мёд, застывшего неаккуратно, с подтёками хрустящего янтаря. Увековеченные.

Однако, в завершение, они тоже сгорят в зареве.