В толпе никого не было.

Кого бы ни искал Бард, его не существовало в Полисе — Икару не требовалось жить за его стенами сорок лет, чтобы понять это. Под куполом… Не существовало вообще ничего живого — но это он начинал понимать только теперь, скрываясь под капюшоном от снующих мимо людей, пробираясь по городу, который за несколько месяцев стал ему совсем чужим.

Всё изменилось так быстро… Всё изменилось после смерти Музы.

Конечно, оставалось небо, теперь оно было открыто для него, открыто для всех, кто стремился к полёту, но после того, как отступила первая волна радости — если можно было назвать так сумрачное чувство внутри, небо стало просто небом. Много дней подряд покидая их небольшой лагерь, его — и тех, кто отважился полететь с ним в тот злополучный день, Икар отправлялся в небо и часами парил в одиночестве под облаками.

Небо было открыто для него, весь мир был открыт — но всё было совсем не так. Ничего не было как прежде — как должно было быть. С ним больше не было Музы. А без неё небо опустело.

Первое время Икар чувствовал себя почти так же, как в дни обнуления. Тогда на него надели браслет, и он не чувствовал никаких ярких эмоций. Была пустота, было бесконечное давление, опоясывающее виски, но боли почти не было. Не было ничего в принципе.

Без Музы Икар ощущал себя точно также: была свобода, но не было счастья. Было небо, но оно больше не казалось гостеприимным. Оно казалось глубоким и мрачным, опасным, пустым.

Была старая гитара Барда, которую он нашёл в их старом лагере, но на ней давно никто не играл. Икар не умел, а изгои, ушедшие с ним вместе, словно боялись касаться инструмента бывшего лидера.

А ещё был Полис. Он был далёким и закрытым. Икар даже издали видел искусственное, блёклое свечение. Ненастоящий, мерцающий свет белых ламп, так контрастирующий с приятными, тёплыми отблесками от костра, который они разводили в лагере. Только покинув Полис, Икар понял, каким холодным на самом деле был свет, к которому он привыкал с детства.

Было ощущение незавершённости, словно он должен был сделать что-то, но никак не мог очнуться ото сна и вспомнить, что именно.

В основном была пустота.

Но ещё было одно дело.

Икар всегда был человеком науки. Все задачки он привык решать — даже, когда они казались нерешаемыми. Так что в итоге не видел для себя ничего удивительного в том, чтобы вернуться и попытаться решить последнюю.

Дано: гений, который покинул развитый город ради свободы.

Свобода, которая больше ничего не значила.

И тот, кто был этой свободы лишён — самым жестоким из возможных способом.

А ещё… бесконечное, давящее, тёмное чувство безотрадного одиночества.

Икар знал лучше других, что происходит с теми, на кого надевают медные браслеты — на кого никогда и ни за что не должны были их надевать. Его родители отдали свои жизни, чтобы экспериментальным методом доказать, насколько жестоким были подобные решения. Он сам со спокойным равнодушием чувствовал нарастающее в висках давление всё то время, что браслет находился на его запястье, блокируя не только эмоции, но саму его личность.

Он не знал, жив ли Бродяга. То есть… Конечно знал о его физической жизни — легко взломал системы наблюдения, нашёл нужного человека и нужный дом среди медных. Физически Персей был жив, в этом он убедился. Но Икар понятия не имел, сохранилось ли внутри него то, что люди привыкли называть личностью.

Впрочем, для того, чтобы проверить это, у него был только один вариант. Один шанс.

Подготовка не заняла много времени. Сделать муляж браслета, одеться как один из медных, взломать защиту, которую разрабатывал он сам, но теперь, очевидно бессмысленно, пытался усовершенствовать Брут. Ничего сложного. Куда сложнее было заставить себя принять мысль о том, что никто из медных не узнает его. Никто на него не посмотрит. Все спешат по своим делам, и никому нет дел друг до друга.

Так что в толпе не было никого. Обычный капюшон скрыл отросшие волнистые волосы, а одежда, которую он одолжил у одного из медных, что последовали за ним, не позволяла окружающим разглядеть в нём бывшего представителя платинового статуса. Никто не мог его знать. Разве что Лия или Брут, но он прекрасно знал, что они не сунутся в эти районы. Даже рекламу его любимые друзья снимали не отходя далеко от своих районов — а на роль «медных» нанимали массовку из золотых и серебряных.

Только оказавшись вне купола, Икар начинает осознавать, какое всё это безумие.

Какое-то время Икар проводит в лабиринте панелек самого низшего из всех их районов. Избегает камер наблюдения, скользит по слепым зонам между домами, пока не находит нужный — абсолютно такой же, как сотни других. Икар не хочет думать, не хочет представлять, как чувствует себя Бродяга в этом месте. Тот, кто никогда не терпел никаких ограничений, а теперь заперт в бетонной рутинности на нисшевой работе… Икар знает, уже убедился в том, что он не обзавёлся ни друзьями, ни даже знакомыми. Медные избегали его как бывшего изгоя и террориста, природная харизма и лидерские качества вожака диких волков были погребены под давлением браслета… Икар не хочет, но всё равно представляет, как, должно быть, неуютно ему под куполом.

Он без особого труда проникает в квартиру, где живёт теперь предводитель первого и последнего бунта под куполом. Квартира — как и любая у медных, состоит только из необходимого. Кровать, письменный стол, комната, кухня. Икар осматривает каждый угол, пытается найти хоть что-то, что докажет ему, что он рискует не зря, что покажет ему присутствие Бродяги такого, каким он его помнил — но не видит ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Кровать заправлена идеально ровно, посуда вымыта, на столе стандартные книги. Ничего необычного.

Икар знает: так не живут даже медные. Они работают на низких должностях, получают копейки, но никто не является настолько стерильно правильным, стерильно… пустым.

Они смотрят дурацкие шоу Деметры, читают глупые романчики, общаются — словом, всё ещё остаются людьми. Они привыкают к браслетам с детства, но с Бродягой всё иначе. Его природный интеллект и способности не предполагали ничего подобного. Так что Икар боится, что встретит просто пустую оболочку того, кто в прежние времена парой слов мог разжечь костры среди людей. Но теперь, когда он уже несколько раз нарушил закон, проник на территорию не только Полиса, но и чужого дома, думать об этом нет смысла.

Чуть позже ему всё же удаётся найти кое-что, что хоть косвенно указывает на его присутствие в правильной квартире: в холодильнике только мясо. Это заставляет Икара чуть улыбнуться. Разумеется, бывшему Волку пришлись не по душе искусственно синтезированные и модифицированные продукты Полиса, иначе и быть не могло: только попробовав еду, которую готовили изгои на костре, он сам ощутил разницу.

Впрочем, улыбка эта быстра меркнет: это всё ещё не значит, что он жив. Просто физиологическая память, заставляющая тратить деньги на конкретные продукты в магазине. Как ни смотри, а всё же Бродяга по повадкам уж точно — животное в теле человека.

Время, которое нужно выждать, пока он не вернётся с работы, тянется чертовски медленно: от скуки Икар присаживается на диван, включает какое-то дневное шоу, отстранённо анализирует полное отсутствие отпечатков пальцев на пульте управления: очевидно, Персей и не пытался пользоваться благами цивилизации. Икару очень хорошо представлялось, как он приходит домой после долгого рабочего дня, опускается на диван и долго смотрит перед собой — он и сам занимался подобным, находясь под подавляющим действием браслета.

Ни на что большее просто не хватало сил. Были попытки сосредоточиться, подумать о чём-то, что-то сделать, но все они ломались под давлением. Икар до сих пор сквозь туманную дымку вспоминает приход Деметры в тот день, почти не помнит хода разговора — но от воспоминаний о собственной неспособности банально удерживать в голове мысль, его передёргивает.

Икар переключает каналы, скачет по цветным дневным шоу — тем самым, что должны развлекать жителей Полиса, показывать им красивую, яркую картинку жизни под куполом, говорить им разными словами одну и ту же мысль: всё спокойно. Всё в порядке. Мы победили. Радуйтесь, живите, не думайте ни о чём, делайте то, что нужно Полису, делайте…

За нарастающим бешенством и мирным бормотанием с экрана, Икар пропускает момент, в который шуршит входная дверь. У него получается опомниться и поднять взгляд только когда Бродяга входит в комнату, когда от одного взгляда в пустые, раньше голубые, а теперь такие блёклые глаза, перебивает дыхание.

Икар поднимается.

Бродяга стоит прямо перед ним. Выглядит почти как раньше — но совсем иначе. На нём странная, так неподходящая ему рубашка. Брюки — всё серое, Икар так и не понимает до конца, кем именно он работает, да и не может понять: воспоминания наваливаются на него тяжёлой волной, оглушают, тянут на дно. На секунду он вдруг снова проваливается в прошлое — в то самое время, когда был самым успешным из платины, когда всё было хорошо, когда Муза была жива, и они с Бродягой так по-дурацки собачились у костра из-за вещей, о которых он не имел ни малейшего представления.

«Далее в программе — выступление нашего Гения! Брут презентует нам новую, улучшенную версию браслета!»

Икар не может сосредоточиться. Стоит как последний дурак перед ним, смотрит в пустые глаза — и не может перестать видеть иное.

Бродяга, сидящий у костра, улыбающийся нахально и нагло, хамит ему, но хамит так замысловато и харизматично, что даже у гения из Полиса не находится слов, чтобы ответить ему сразу.

Бродяга медленно моргает. Поворачивает голову — и Икар с ужасом понимает, что знает, для чего: там, на стене, кнопка вызова безопастников. Сейчас он нажмёт, двери квартиры заблокируются, и одному богу известно, что случится дальше. Нужно что-то сказать, но он не может найти слов. Он не может вынырнуть из мутной, серой глубины.

Вот Бродяга — уже в толпе, он смеётся и скандирует какой-то лозунг, снова скалит в улыбке зубы, действительно ни дать ни взять — волк. Он собрал людей и поднял чёртово восстание, и Икар мог поклясться, что его взгляд горел тем огнём, который зажигал огни в тысячах сердец.

Сейчас Икар не видит ничего из этого. Он смотрит в глаза, которые кажутся теперь серыми, пытается что-то найти, но не находит ничего. А Персей уже совсем явно делает шаг к кнопке.

— Не нужно, — выдыхает Икар, заставляя себя оставаться на месте. — Я…

— Я знаю, кто ты, — произносит парень. О, Икар чувствует, как у него начинает дёргаться веко от этого блёклого тона. Он не должен был быть таким. Он должен был выдержать, остаться… собой. — Но тебе не стоило приходить.

— Дай мне минуту, — просит Икар, делая осторожный шаг вперёд. — Прошу. Потом сможешь сдать меня, если захочешь.

Бродяга несколько секунд сверлит его взглядом, и Икар вдруг начинает сомневаться в своей затее: раньше пустота была только вокруг. Теперь, когда он смотрел на него — она проникает и внутрь. Он не уверен, было ли в его жизни что-то хуже.

Икар мотает головой: нет. Нельзя сдаваться. Он должен попробовать, должен попытаться исправить это, потому что даже опасный террорист не заслужил подобной участи. Никто не заслужил.

— Я хочу помочь тебе, — быстро говорит он, — знаю, сейчас тебе кажется это неважным, кажется, что всё в порядке, но ты не в порядке. То, что они с тобой сделали — моя вина. Они ломают твою личность, забирают твои эмоции и свободу, не имея на неё никакого права. Я… Я должен был прийти раньше, но я не… Муза умерла, — неожиданно для себя говорит он, теряя всю свою заготовленную речь. Спотыкается об этот факт, как обо что-то физическое, ломает весь свой план. Впервые в жизни произносит это вслух, и словно понимает впервые.

Муза умерла.

«С новой, улучшенной версией, вы будете чувствовать только радость! Счастье каждый день — то, о чём мы мечтали!»

— Кто… Такая Муза? — Бродяга поднимает на него заторможенный взгляд, но от кнопки отступает.

Икар чувствует, как над ним смыкаются волны. Пустота расширяется, и на виски давит так, словно он снова под браслетом, и до инсульта считанные минуты.

Нет, нет, этого не может быть. Всё было напрасно? Его нет. Больше нет. Он не помнит свою сестру, не помнит, кем он был.

«Я уже опробовала новую версию браслета! Это потрясающая разработка! Теперь каждый, каждый сможет быть счастливым!»

«После всего произошедшего я не чувствовал радости, но с новыми настройками…»

«Это именно то, чего мне недоставало в жизни! Я снова люблю свою работу!»

Икар не выдерживает — хватает с полки книгу и запускает её в сенсорный экран. Силы его раздражения хватает как раз для того, чтобы тонкая поверхность пошла цветными полосками и умолкла.

Ох, блять, теперь Бродяга точно сдаст его безопастникам…

— Икар… Кто такая Муза?

Икар опускает плечи. Беспомощность накрывает его тёмными волнами вместе со стучащим в висках осознанием: забыл, забыл, забыл. Всё было напрасно. Ничего не имело значения. Бродяга, очевидно, слишком долго был под действием браслета, и теперь снять его будет смертельной опасностью.

Внутри него больше ничего нет, ничего, что было раньше. Икар снова смотрит на оболочку, тело того, кто когда-то был самым диким и харизматичным, самым свободным человеком из всех, что он знал.

Был живым. Теперь… Больше нет. Икар глядит на каштановые пряди, раньше так красиво и неряшливо падающие на лоб, теперь — так неподходяще зачёсанные назад. На костюм этот дурацкий, на взгляд… Мотает головой и делает шаг вперёд.

— Это не важно, — качает головой он. Шагает ещё ближе, застёгивает верхнюю пуговицу на серой, рабочей рубашке. Создаёт идеальность там, где она никогда не была бы к месту. Что ж… Теперь так. — Прости меня. Прощай, Персей.

Что ж, он ошибся. Слишком долго медлил, анализировал, искал подходы — и потерял его. Полис отнял у него слишком многое. Любовь, друга, наставника… А теперь отнял ещё и Бродягу, отдал взамен бледную копию, что не помнила ни о чём из произошедшего… Не помнила о свободе. Икар разворачивается, чтобы уйти. Краем глаза замечает ещё одно неясное движение — Бродяга расстёгивает пуговицу назад.

Хм.

— Зачем ты это сделал? — уточняет он, наблюдая за парнем. Очевидно, тот не собирался раздеваться — просто зачем-то вернул в идеальный вид каплю… Неидеальности? Икар дёргает бровями, разворачиваясь назад. Голубые глаза смотрят без каких-либо эмоций.

— Я не знаю, — просто говорит Бродяга.

Икар снова застёгивает — и всё повторяется. Вот же… чёрт.

Может, он сходил с ума, но может быть… У них ещё был шанс.

— Ты пойдёшь со мной? — просто спрашивает он. В серых глазах явно всё та же пустота, но… Икару хочется верить, что он видит в них что-то ещё.

***

До лагеря добираются в душном, опасном молчании. Икар впервые в жизни оказывается в ситуации абсолютной неизвестности: Бродяга, хоть и идёт за ним, вовсе не выглядит как человек, собирающийся покинуть Полис. До самых последних минут, до самой границы, Икар так и не представляет, что может случиться. Будет ли Бродяга просто молча тащиться следом? Попробует ли позвать на помощь и сдать его? Он не имеет ни малейшего понятия — знает только, что если что-то подобное произойдёт, ни его, ни уж тем более Бродягу, будет не спасти. Лишь после, когда они оказываются вне, он позволяет себе бросить осторожный взгляд на парня рядом, тут же одёргивая себя от подступившего разочарования: так глупо.

Словно он действительно ожидал, что оказавшись снаружи, Персей вдруг вспомнит, кто он, почувствует свободу, волшебным образом остановит действие браслета и придёт в себя. Словно ему вовсе не перекроили психику, словно дурацкий гаджет на запястье не контролирует саму биологию его мозга, словно Полис не сломал его личность. Икар отворачивается.

Разумеется, ничего из этого не происходит. Разумеется, он ничего и не ждал — больше не был ребёнком, чтобы верить, словно всё может измениться как по волшебству. Чёрт, да он даже не верил, что хоть что-то в мире может меняться. Уже какое-то время он думал о том, что даже своей нелепой идеей о свободе он вовсе ничего не добился — просто перемешал мировые составляющие, просто выбросил несколько фигурок.

Конечно, он увёл группу людей — но изгои, попавшие в город, те, которых потом заставили носить браслеты, всё ещё оставались в Полисе. Словно он чему-то научился, понял, что значила свобода — но ценой этого понимания стала жизнь Барда. Он исполнил мечту той, которую любил — и эта мечта её убила. Он вытащил Бродягу, но слишком поздно. Он… Не был уверен, что не испортил всё. Теперь, когда Бродяга был с ним, но был таким, он не был уверен, что свобода того стоила.

— Я не смогу снять твой браслет сразу, — сказал он, останавливаясь. И сам не зная, зачем говорит это и кому. Кому… Чёрт, он ведь и правда не понимал толком, кто перед ним теперь. Изменения от подавления эмоций могли быть фатальными — и предугадать, что именно изменилось, не представлялось возможным. Икар был уверен, что случай Бродяги отличается ото всех, что были им известны. Если подумать, он был первым человеком, с настолько яркой личностью, никогда не носившим браслет и подвергнувшимся обнулению. Последствия действительно были непредсказуемыми.

— Это слишком опасно. Ты можешь умереть, если я ошибусь, но может быть, у меня выйдет постепенно снижать его воздействие. Если честно… Я вообще не уверен, что получится. Ты был ярким лидером и не носил его никогда прежде, инструменты подавления личности особенно опасны в твоём случае и… Я не знаю, зачем говорю тебе это, — беспомощно выдыхает он, сводя брови и отправляясь по пустырю вперёд.

Ложь.

Разумеется, он знал. Просто с самого их побега из-под купола, с тех самых пор, как люди приняли его как своего лидера, он не встречал никого, кто мог бы его понять.

И уж точно не было никого из прошлого, кого он мог бы назвать… «Своим».