— Время пришло, — Аргенти медленно подходит к мужчине, держа в руках белоснежную ткань, — мне необходимо подготовить тебя, поэтому, прошу, позволь это сделать.

      Утром к нему пришло видение. Бог, приняв первоначальный мужской облик, предстал перед ним, сказав, что будет присутствовать на ритуале лично. Ранее все жертвоприношения свершались без Его взора, но в этот раз произошли изменения. Слишком удачные, но не менее опасные. Священник мог лишь смиренно склонить голову, сказать, что всё подготовить, а после скрывать слабую дрожь в руках по пробуждению, пока Бутхилл спокойно спал.

      Аргенти осторожно набрасывает ткань на чужие обнажённые плечи. Подвязывает её у пояса чёрной атласной лентой, спускается ниже и поправляет подол, тихо нашёптывая молитвы. Окунает пальцы в золотистую кровь, рисует знаки на белоснежном материале, пишет руны на груди и, выпрямившись, просит Бутхилла закрыть глаза. Его щёки, веки, губы, лоб, подбородок — всё обрисовывают линии и треугольники, ломаными концами обрываясь на бледной коже. Священник рисует те же символы на собственном лице, склоняется к агнцу, кладёт ладонь на его макушку и прижимается лбом к чужому, продолжая шептать слова на заученной латыни. В голосе проскальзывает сорванное волнение, из-за которого приходится начинать чтение стихов заново.

      Револьвер остаётся при Бутхилле.

      — Останься живым, — роняется тихое между ними, и лишь после Аргенти отстраняется, возвращая лицу спокойствие, — нам нужно идти.

      Переплетение коридоров встречает их отчуждённостью. Холод давит на плечи, расшатывает и без того тревожные мысли, накаливая их до предела, и заставляет замедлить шаг. Священник останавливается в тупике, ловя непонимание в чужом взгляде, качает головой в ответ и молча достаёт кинжал. На цыканье Бутхилла не реагирует — резко ведёт лезвие вдоль ладони, прижимает ту к серым камням после и рисует полумесяц, оставляя кровавую линию.

      Знак вспыхивает золотистым переливом. Медленно растворяется, приводя механизм в движение, и Аргенти, нажав на поверхность стены, медленно открывает проход, бросая неровную линию света на выщербленные ступени.

      — Ого, — Бутхилл присвистывает. Священник бросает на него короткий взгляд, никак не комментируя чужое удивление, и спокойно проходит дальше, начиная спускаться в подвальное помещение. Лестница была освещена лишь огнём свечей, расположенных в нишах по бокам, а потому торопиться не стоило — неверный шаг, и шея будет гарантированно сломана. Не слишком приятный конец для того, кто и так направлялся в руки собственной смерти, ведь если Бог узнает о предательстве, то кара наступит мгновенно.

      Через несколько минут до его ушей дошли шепотки из зала — послушники уже выстроились в полукруг, ожидая прихода главного виновника торжества. И лишь когда Бутхилл переступил порог вместе с Аргенти, воцарилась непроницаемая тишина.

      Всё то же самое, как тогда. Счастливые лица, исполненные предвкушением, блеск огней и холодный камень алтаря. Многочисленные взгляды статуй вокруг и пронизывающий сырой запах земли. Священник медленно втягивает воздух через нос, ведёт агнца дальше и, остановившись перед каменным столом, поворачивается к толпе, произнося:

      — Сегодня свершится великое событие. Каждый из вас неустанно трудился ради этого дня, и старания ваши будут окуплены сполна. Наш Бог будет наблюдать за жертвоприношением и одарит своей любовью каждого, кто приблизил этот праздник к настоящему. Опуститесь же на колени, ибо Он будет говорить устами моими сегодня, и радуйтесь тому, что взор Его обращён ныне на вас.

      Люди перед ним, как один, тут же повиновались. По залу прокатился шорох тканей одежд, а после вновь вернул тишину. Аргенти медленно поворачивается к Бутхиллу, внимательно на него смотря, касается его шеи и, чуть надавив, опускает покорное тело на алтарь. Связывать нет необходимости — красная вязь лент тут же вырывается из нарисованного вокруг стола круга, крепко обвивая за шею и бёдра, прижимая к холодному камню крепче.

      Серебро глаз так и пронизывает спокойствием. И священник, смотря на это, наконец, приходит в себя. Склоняется к агнцу, касаясь ладонью его глаз, плавно их закрывает и, выдохнув с лёгкой хрипцой, шепчет, чтобы их не услышали:

      — Наш Бог будет смотреть на тебя моими глазами. Сейчас Он слаб, поэтому существует лишь в моём теле. Не промахнись.

      И тут же отстраняется, как только мужчина неожиданно дёргается. От былого спокойствия не остаётся и следа — взгляд наполняет тревога. Аргенти опускает веки лишь на одно мгновение, а после, отвернувшись, громко произносит:

      — Последние молитвы были прочтены. Предайте благовония огню, закалите над дымом его ритуальный кинжал и взывайте к Богу нашему, чтобы Он одарил этого агнца честью быть убитым Его рукой!

      В то же мгновение вдоль послушников вспыхнули яркие огни. Затрещало пламя, пожирающее сухие травы, а помещение наполнилось сладостным запахом. Аргенти смотрел невидящим взглядом за тем, как огонь уничтожал цветы, ощущал жгучую злость мужчины за спиной, но обратно не поворачивался — ждал.

      Он должен был сказать ему раньше. Должен был предупредить, к чему приведёт чужое твёрдое намерение, но так и не смог. Испытывал ли он вину сейчас? Да. Но, будь у него возможность обернуть время вспять, священник бы поступил точно так же. Бутхилл должен прийти к своему финалу, и беспокойствам не стоит тревожить его и без того покалеченное сердце.

      Руки плавно вытягиваются вперёд. Аргенти принимает кинжал от одного из своих помощников, тянет за ткань рукавов церемониальной одежды и прижимает лезвие к коже.

      Порезы глубокие. Они обжигают нервные окончания, выталкивая горячую кровь наружу, заливают алым пол под ногами и текут по вырезанным линиям, наполняя «колесо Жизни» цветом. Мужчина поднимает голову, обращая свой взор на многочисленные фрески под потолком, опускается на колени и тихо шепчет, видя, как начинают плыть лики перед его глазами:

      —Veniatmors. Veniatvita, — сердце заходится в бешеном темпе, —poenaveniat. Redemptioveniat. Cuius corpus veniat. Veniat qui faciet justitiam.

      Вязкая темнота облепляет его разум. Лёгкие сжимаются, выталкивая последние горсти кислорода, а тело наливается свинцом. Аргенти задыхается, не видя света и роняет на оставшемся выдохе:

      — Veni. Corpus meum tuum est.

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

      В зале воцаряется тишина. Бутхилл глухо дышит, смотря в сгорбленную спину священника, тянется к нему рукой и шипит от натянувшихся пут, не позволяющих ему сдвинуться с этого стола ни на миллиметр.

      Чёртов идиот, решивший, что молчание — прекрасный выход. Самонадеянный, безответственный, до бесконечности жертвенный. Услышанное ранее пробудило жгучую злость на себя, на этого человека, на всю грёбаную ситуацию вокруг. Он мог его предупредить, мог сказать хотя бы слово, оставить намёк на то, что останется цел. Но, нет, нужно сыграть в героя, который после загремит в грёбаный ящик при любом исходе.

      Чужой разум ныне был открытой книгой. И Бутхилл не был уверен в том, что Аргенти ждёт помилование после всего того, что это существо увидит.

      Тело, стоящее на коленях, зашевелилось. Медленно поднялось, неестественно двигаясь, подняло одну из окровавленных рук к лицу и провело языком вдоль разреза, собирая алую жидкость. Очищенная кожа тут же стянулась, не оставляя и следа, и от этого вида на лице мужчины проскальзывает отвращение.

      — Мой пастор хорошо позаботился о тебе, агнец, пусть и нарушил несколько правил, — с алых губ срывается незнакомая хрипота. Бутхилл молчит, смотря, как священник медленно поворачивается к нему, и кривит губы, когда к нему склоняется чужое лицо, — наивное дитя поверило в собственные крылья, и всё благодаря тебе. Надеюсь, ты горд это услышать.

      — Иди к чёрту, — срывается в ответ, чем тут же вызывает смех. Послушники вокруг продолжают сидеть, склонив головы, пока их «Божество» с силой сжимает горло агнца, впиваясь ногтями в бледную кожу. Из полумесяцев тут же проступили капельки крови.

      Матушка всегда говорила, что его язык до добра не доведёт. И ни разу не оказывалась неправой.

      — Я видел каждую его мысль. И знаю, что ты скрываешь под этой тряпкой, — столь знакомая мягкость лица искажается отвратительной усмешкой, — но также знаю, что ты не выстрелишь. Как же ты, агнец, позволил себе привязаться к моему пастору? И какого же тебе сейчас осознавать, что Я — это он?

      Бутхилл хмыкает. Давит в себе желание плюнуть в это испорченное чужим присутствием лицо, достаёт револьвер и, прижав его к чужой груди, шипит:

      — Ты — не он.

      Хватка на горле ослабевает. В хризолитовых глазах «Божества» вспыхивает интерес, заставляющий развести руки в стороны и сильнее прижаться рёбрами к ледяному дулу. В серебряную радужку смотрели с очевидным вызовом. Жаль, что из-за лент не хватало пространства для того, чтобы впечатать кулак в бледное лицо. Перед Аргенти он бы извинился позже.

      — Неужели? Тогда почему ты до сих пор не выстрелил? Боишься, что это тело не выживет? — насмешка оседает горечью на языке. Мужчина стискивает челюсть, крепче сжимает револьвер и кладёт палец на курок, шипя в ответ:

      — Вылезай из него. Прячешься, подобно дрожащей твари, какая же это низость для Бога, тебе так не кажется?

      На мгновение хризолит вспыхивает злобой. «Аргенти» коротко скрипит зубами, пристально смотря в ответ, а после, прищурившись, вкрадчиво произносит:

      — Я напомню тебе твоё место, агнец.

Тьма тут же застилает взор, окуная Бутхилла в ледяную воду. Тот захлёбывается, барахтаясь, рвётся на поверхность, падает на землю и закашливается, задыхаясь. Лёгкие тут же забивает едкий дым, следом за которым доносятся отчаянные крики.

— Мама! Папа! — юноша бежит вперёд. Бросается в пышущий жаром дом, кричит, ища своих родителей, бежит в их комнату и срывается на вопль, закрывая голову руками, когда на него падает обгоревшая балка.

* * *

— Малец, да тебе повезло, — над ним возвышается мужчина, вводя последние трубки, — мало того, что выжил с такими ожогами, так ещё и адаптировался к телу с удивительной скоростью. Как ощущения, м?

Бутхилл фокусирует взгляд на незнакомом лице. Морщится, приподнимая руку, трёт глаза и тихо шипит от ледяного холода. Зрачок фокусируется на металлических пальцах, пока разум пытается осознать, что эта рука — часть его изуродованного тела.

— Ты это, аккуратнее. Имплантов для глаз у меня нет. Благодари Бога за то, что Он сохранил тебе хотя бы лицо.

— Я не верю в Богов, старик.

* * *

— Мой сын! — вдалеке раздаётся плач. Безутешная женщина сидит у развалин, прижимая к себе замершего младенца, — Господи, за что ты посылаешь мне такие испытания?! Чем провинился перед тобой мой сын?! Чем он заслужил такую смерть?!

Бутхилл хмуро осматривает разрушенную деревню. Цыкает, подстёгивая лошадь, и разворачивает ту обратно к кораблю. Снова опоздал. Долго он ещё будет идти по следу, но так и не достигать своей цели?

* * *

— Найди на Акронисе священника по имени Аргенти. Завоюй его доверие и узнай о судьбе моей сестры. Когда-то она была там послушницей, но после перестала выходить на связь. А о твоей цели… Думаю, этот святой расскажет тебе побольше меня — в конце концов, на этой планете так и изобилует верующими этого чудовища, — она прерывается на мгновение, чтобы, наконец, посмотреть на своего собеседника, — к тому же, поговаривают, что он частенько туда возвращается. Только никто не знает, зачем. Может, свил себе уютное гнёздышко с трупами прихожан?

Бутхилл усмехается. Смотрит на девушку, практически не моргая, медленно поднимает руку и, поправив ковбойскую шляпу на голове, встаёт со стула, коротко скрипнув деревянными ножками по полу. Кидает пару золотых монет на стойку, усмехается и, благодарно кивнув, разворачивается в сторону выхода, отсалютовав ладонью.

— Благодарю тебя, милашка. Ты мне здорово помогла. Жди новостей.

Двойные двери с тихим хлопком закрываются за его спиной. Мужчина тяжело выдыхает, поднимая взгляд на бескрайние звёздные просторы, чертит зрачком созвездие дракона, украшающего небосвод, а после, стерев ухмылку с бледных губ, тихо произносит:

— Скоро все закончится.

* * *

— Всё закончилось, — Аргенти слабо улыбается, когда Бутхилл в очередной раз просыпается от кошмара, — я рядом.

Мужчина непонимающе хмурится. Смотрит на священника рядом с собой, пытается выровнять дыхание и пару раз моргает, не понимая, как здесь оказался.

— Что... случилось? — выдавливает из себя. Тонет в спокойствии чужого взгляда, сжимает простыни под собой и медленно опускается обратно на подушки, когда тёплая ладонь давит на грудь, заставляя лечь, — где я?

— На корабле. Мы покинули Акронис несколько системных часов назад, — огонь чужих волос мелькает перед глазами. Аргенти касается его лба, проверяя температуру, и качает головой, — я говорил, что нам стоит задержаться. Ты всё ещё нездоров.

— Что с тем чудовищем? — Бутхилл вновь предпринимает попытку встать, но тут же оказывается прижатым обратно к кровати. Подняться ему теперь просто не дадут.

— Мёртв, — священник чуть ведёт плечом и вновь улыбается, достав из таза с холодной водой полотенце. Влажная ткань осторожно опускается на чужой лоб, охлаждая распалённую кожу.

— А ты?..

— Жив, как видишь. Благодаря тебе.

Рейнджер замолкает. Долго смотрит в тёплые хризолиты напротив, но так и не может вспомнить того, что происходило до этого. Не помнит убийства. Не помнит, что было после и не помнит, как они сели на корабль. Аргенти успокаивающе гладит его по волосам, смещается на щеку и оглаживает шею, слабо надавливая на бледную кожу. Бутхилл сипло выдыхает, прикрывая глаза и, наконец, расслабляется. Священник улыбается слегка, поднимаясь с края постели, отходит в сторону и, подняв таз с водой, добавляет тише:

— Отдыхай.

Мужчина бросает последний взгляд на Аргенти, заметив блеск креста на его груди. Почему он до сих пор от него не избавился?..

      Оглушительный звук выстрела возвращает в реальность. Бутхилл тяжело дышит, расширенными зрачками смотря на исказившееся лицо напротив. «Аргенти» хрипит, делая шаг назад. Зажимает дрожащей рукой рану на своей груди, впивается в неё пальцами и ломано усмехается, смотря на агнца в упор.

      — Неужели ты действительно думал, что сможешь... — предложение обрывается кашлем. На пол капает кровь, сочащаяся с уголка рта. «Божество» недоумённо смотрит на багровые разводы, пока в его взгляде мелькает осознание, смешиваясь с яростью. Он бросается вперёд, впиваясь в чужое горло, впечатывает рейнджера в стол и сдавливает кожу, перекрывая дыхательные пути, — чёртов мальчишка. Я заберу тебя с собой.

      Давление усиливается. Бутхилл дёргается, хватаясь за напряженные запястья «священника», пытается отстранить его руки и жмурит вмиг помутневшие глаза, выгибаясь на столе. По залу проносятся обеспокоенные шепотки, на которые «Божество», обернувшись, рявкает:

      — Молчать! А ты... — смотрит на тело под собой, но не продолжает. Внезапно отшатывается назад, хватаясь за голову, рычит и сжимает алые пряди у корней, шипя:

      — Не смей идти против своего Бога! Я убью тебя, чёртов предатель! Агнец, отрёкшийся от церкви, как ты посмел противоречить мне?!

      Тело падает на колени. Дёргается в приступе, заливает кровью пол и тянет за собственные волосы. В шипящем голосе проскальзывает другой, такой знакомый:

      — Не смей... трогать его.

      Путы ослабевают, позволяя рейнджеру соскользнуть с алтаря и подползти к Аргенти. Руки в беспомощности хватаются за плечи, тянут сопротивляющееся тело на себя и обнимают, прижимая к грудной клетке. Человек в его руках дёргается. Мычит, стискивая волосы крепче, вжимается горячим лбом в холод металла и дрожит подобно осиновому листу. Бутхилл склоняется ближе, пачкаясь в крови, прижимается щекой к виску, покрытому испариной, и тихо шепчет, не осознавая, как сильно сипит его голос сейчас:

      — Я обещал тебя забрать отсюда. Спасти. Но не сдержал собственного слова, — прерывистый выдох, — прости меня.

      Священник в его руках молчит. Подрагивает изредка, держа глаза закрытыми, беззвучно двигает губами и медленно дышит. Металлические пальцы осторожно гладят по макушке, прижимая ту ближе к себе, пока шёпот продолжает разрезать тишину:

      — Я буду рядом. Отпусти его.

      Минуты перетекают в часы. Бутхилл непроницаемым взглядом смотрит в пол, держа Аргенти в своих руках — послушники давно покинули эти стены, опасаясь Божьей кары. Возможно, и вовсе сбежали, оставив церковь в запустении. Единственное, что мужчину сейчас держало в сознании — это тихое дыхание, что до сих пор достигало его слуха.

      Бессознательное тело подхватывается под коленями, исчезая в темноте коридора и оставляя зал, пропитанный запахом крови, позади.

Бог умер.

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

      — Никогда не замечал красоты заката раньше, — Бутхилл тихо хмыкает, встав подле мужчины. Смотрит на разбавленные солнцем краски неба, убирает руки в карманы куртки и тяжело выдыхает, — вам бы понравилось.

      Взгляд опускается на надгробие с выгравированными именами. Рейнджер присаживается на колено, кладя сплетённый венок на могилу, склоняет голову к плечу и чуть приподнимает уголки губ, впервые за долгое время улыбаясь. Слабо, устало, но так искренне, что с непривычки сводит уголки рта, заставляя те тут же обратно опустить, возвращая лицу спокойствие.

      — Они в лучшем месте сейчас, — Аргенти стоит рядом. Сжимает перевязанной рукой чужое плечо и мягко то поглаживает, — и, уверен, гордятся своим сыном.

      Бутхилл чуть кивает. Переводит серебряную радужку на своего спутника, рассматривая бинты, выглядывающие из-под выреза рубашки на его груди, и интересуется тихо:

      — Как ты себя чувствуешь?

      — Как тот, кто умер и удивительным образом воскрес, — мужчина легко смеётся. Откидывает алую прядь волос назад лёгким движением головы с теплотой смотрит на рейнджера, — хорошо. Теперь всё хорошо.

      В ответ вновь следует лёгкий кивок. Рука Бутхилла сжимает чужую, подносит её к губам и оставляет мягкий поцелуй на кончиках пальцев, вызывая неожиданное смущение на бледных щеках бывшего священника. Хризолиты тут же отводятся в сторону, рассматривая густой лес у разрушенного дома, пока в искусственном сердце спустя долгое время разливается такое незнакомое спокойствие.

      Теперь всё действительно хорошо.

      — Пойдём. Прокачу тебя на лошади, — Бутхилл поднимается и неожиданно подхватывает мужчину на руки, неся его в сторону пастбища, — обещаю, что буду аккуратен.

      А на горизонте догорал закат, постепенно уступая место звёздному небу.