Прекрасная Лаура

Косимо был беспокоен больше обычного и ему дали вдоволь выговориться. Молодость кипела в нём и убегала за край, на самые угли страстей.

— Я видел её однажды — Лауру Моретти! В роще. Я заметил край её синего платья сквозь ветки кустов и, приглядевшись, обнаружил, что она лежит на подушках, а перед ней расстелена полосатая скатерть. Маленький кувшин вина, немного фруктов и закусок — всё для одного человека. Не знаю, как она оказалась там одна, без слуг. Будто на полотне гениального художника. Ах, как горело солнце в страусовом пере, приколотом к её вуали! Это богиня, ангел! Это не обычная девушка, Паоло, я клянусь тебе! — зачем-то принялся он тормошить брата.

Паоло же, напустив безразличие, ответствовал:

— Все матроны такие. Купаются в молоке и натирают кожу разными снадобьями, оттого они столь красивы. Да ещё дорогая одежда.

— Нет, нет! Причём тут одежда?! — возмутился Косимо, — Изгибы, воздух вокруг неё…

— Лауру весь город носит на руках. У нас народ мудрый, чувствует настоящую красоту. Впрочем, скоро вы сами её оцените, — отозвался отец.

Иоанн Конти взирал на своих поздних детей из-под тяжёлых потемневших век и неспешно отламывал хлеб. Маленькая тарелка была вся усеяна крошками.

В тот вечер старик пообещал взять детей с собой на званый ужин в палаццо Моретти. Серьёзных надежд на этот визит никто не питал. Вместе с тем Паоло полагалось уже задуматься о будущем и привыкнуть к свету, пока он не очернил себя иными развлечениями, молва о которых неминуемо разлетится по Порто-ди-Грано.

— Не посрами нас, мой мальчик. Тебе ведь ничего не выскажут, какой с тебя спрос? Всё выскажут мне. Не хочу сгорать со стыда.

Всякий раз, когда отец семейства говорил «мой мальчик», обращался он только к Паоло. Косимо будто не существовало вовсе. Он подливал вино, исполнял мелкие поручения и учился, больше отца в нём не интересовало, ровным счётом, ничего. Если у Иоанна Конти не находилось, в чём упрекнуть младшего сына, они могли неделями не разговаривать.

Косимо обхватил себя за локти с досадой думал: «Он сидит здесь уже осунувшийся, близорукий, слабый, а уповает на Паоло! Да брат, как только женится, пропадёт для него навсегда, останусь я один ухаживать за стариком, будто мой удел это всё, от чего открестились прочие!»

Когда ужинать кончили, Косимо поспешил в постель. Он вовсе не хотел спать, ждал лишь самых дорогих даров, что приносит ночь: одиночества и грёз. Мечтал он о жизни, полной интересных встреч и поездок, восхищённых взглядов, приятных бесед, секретов и многообещающих знакомств. Словом, о том, что было ему недоступно. И каждая мысль неизбежно заканчивалась на одной лишь персоне. Той, о которой думали все без исключения в очарованном городе у самого моря.

Следующий день Косимо провёл в сборах и тревоге. То казалось, неправильно сидит дорогой колет и слишком ярок весь наряд, то впивались в горло сомнения в том, что он не потеряет лица, увидев Лауру Моретти. Как бы не вышло неловкого разговора!

Обессиливший Косимо рухнул на кровать и подумал, разглядывая потолок: «Пустое. Никто и не подумает ко мне обратиться. За тем столом только отец будет иметь хоть какой-то вес».

Так бесславно погиб очередной погожий день, вылив на улицы прощальный вечерний аромат и набросив на солнце фиалковый флёр заката.

Оказавшись в седле, Косимо наконец-то смог оглянуться вокруг, обнаружить себя в шумном и богатом городе, которого совсем не видит. В тот год лето проходило покойно, солнечно и тихо. К стрельчатым окнам палаццо будто липла поталь, янтарный свет растекался по брусчаткам и льнул к шершавым бокам соборов. Ещё час — и грянут под открытым небом модные ноктюрны, собирая молодёжь. Хотелось дышать полной грудью, ощущая аромат разогретого камня и свежего морского ветра, пока не пришлось снова оказаться в четырёх стенах.

Моретти совершенно растерялись, когда прибыло приглашённое семейство. Кардинал — хозяин дома — лишь развёл руками, увидев покидающих сёдла гостей и их шикарные наряды.

— Право же, Иоанн! Мы позвали вас по-соседски!

Косимо и Паоло переглянулись. Что за странная перемена произошла с мрачным вдовцом Моретти? Очень многие желали бы его аудиенции, а уж быть приглашёнными «по-соседски», пожалуй, рассчитывали лишь персоны того же размаха. Конти же являлись почётной, но скромной фамилией.

— Проходите, проходите! — зазывал кардинал, точно в трактир.

Легендарная дева Моретти появилась подле своего отца.

Да, тогда в роще у палаццо Косимо видел именно её. Теперь же на её ясное, молочной белизны лицо с высокого лба ниспадали кудрявые пепельные прядки. Украшали Лауру по последней моде лишь собственная свежесть, безмятежная улыбка, да золотистая тонкая сеточка удерживала часть волос на затылке. Их тяжёлый эллинский узел был словно из древних поучений об истинной и чистой красоте.

Она протянула руки к обоим юношам и Косимо опешил от того, что собиралась сделать Лаура.

— Папа совсем не развлекался! Разве так можно? Я подумала, нам будет весело всем вместе! — проговорила она, целуя их по очереди трижды, словно сестра.

В гостином зале уже царило веселье, какого Косимо вовсе не ожидал застать. Несколько клириков и пара известных в городе негоциантов были охвачены неким задорным спором и не сразу заметили, что прибыли Конти.

— Представьте себе, вся деревня плачет о каком-то там обнажившемся камне! — театрально вскрикивал молодой негоциант, — Лишь небольшая засуха. Вот-вот пойдут дожди. Снова они будут недовольны погодой.

— Вы собрались сеять в июле, сын мой? — Развёл набрякшими руками один из клириков, — Говорят, всходы погибли.

— Вздор! Предлог задрать цены! Я бы не верил ни единому слову поставщиков. Впрочем, Порто-ди-Грано не напугаешь дороговизной. У республики, в конце концов, есть многоуважаемые… О!

Негоциант поднял бокал за здоровье хозяев и обнаружил их в компании новых гостей. Хозяин представил их и рассадил, а бойкий спорщик, как ни в чём не бывало, пытался продолжать прение, от которого остальные только отмахивались.

— Господин Антонелли, не покажете ли вы мне своё удивительное стекло? — вдруг обратилась к нему Лаура.

— Ах, да, я же за этим и пришёл сюда! — расхохотался негоциант.

Клирики вздохнули с облегчением и завели неспешную беседу с Иоанном Конти. Делая вид, что очень заинтересован, Косимо изо всех сил пытался расслышать, о чём дева Моретти толкует с продавцом стекла.

— Эти украшения потребовали столько труда… — донёсся её задумчивый голос.

И шорох бусин. Тихое, но отчётливое, сочное постукивание.

— О, не думайте о труде, просто любуйтесь. Здесь всё для вас.

— Сказать вам откровенно, я холодна к вещам, от которых нет пользы. Но мне нравятся диковинки и искусство.

— В самом деле?

— В искусстве — спасение для каждого из нас. От горя, скуки, жестокости.

Бог знает, как понимаешь по голосу, что говорят с улыбкой, но волна уютного тепла коснулась Косимо.

— Искренне надеюсь, что вы не охвачены ничем из перечисленного.

— О, нет. Но точно знаю: хорошая живопись делает меня счастливее. Сложность достойно обрамляет красоту, а труд венчает её, — Косимо так и не смог припомнить, чья была эта цитата, — Вы видели новое изваяние возле Сан Мартино? Полагаете, это лишь талант, некий дар?

— Монна Лаура, я, право, робею обсуждать с вами вещи, в которых разбираюсь куда меньше вашего…

— Я куплю ваше стекло, милый друг. Скажите только, что вы думаете о таланте.

Паоло внезапно вонзил свой острый локоть брату в ребро и Косимо вздрогнул.

— Вечно считает ворон, — процедил отец.

На это размякший от вина епископ добродушно отозвался:

— Какие его годы! Тем паче все мы собрались отдохнуть, вот он и отдыхает.

Вечер прошёл удивительно приятно. Что-то было в нём и от древних вакханалий, и от простого семейного ужина одновременно. На прощание хозяева просили прийти ещё как можно скорее и не стесняться заглядывать без приглашения.

— Что такое сделалось с кардиналом? — осмелился Косимо спросить отца по пути домой.

— Его дочь выросла, только и всего. До недавнего времени я о ней и не слышал, что правильно в их положении. Теперь же ей пора подыскать достойную партию, отсюда и частые приёмы.

— Партию из числа торговцев и епископских сыновей?! — недоверчиво нахмурился Косимо.

— Связи! — Обронил Иоанн Конти, — Их не выстроить, если вращаться лишь среди равных. Связи ведут вверх.

Объяснение вовсе не устроило Косимо. Своих дочерей кардиналы употребляли, чтобы родниться с другими высокими домами. Все помолвки заключались едва ли не во младенческом возрасте. Однако жених мог по какой-то причине не дожить до свадьбы, и тогда… Нет. Косимо решил не додумывать судьбу семейства, чтобы собственные предположения его не запутали.

Хмель лишил его на этот раз сладкой дрёмы между сном и явью, которой так любил он предаваться. Но взамен с утра Косимо почувствовал перемену вокруг и в себе. Какую — он не мог описать. Ужин, подслушанный разговор и поцелуй девы Моретти будто разделил время надвое, как сумерки делят сутки.

Так Конти нежданно-негаданно стали вхожи в дом кардинала, где их принимали радушно и искренне. За ужинами последовали и обеды, а затем даже завтраки. Всё такие же вольные и приятные.

Одно только угнетало: Косимо полагалось приносить вино и закуски. Моретти никогда его о том не просили, но отец велел прислуживать за столом. Вместо счастливой возможности поговорить с Лаурой он вынужден был ходить на кухню за кувшинами, будто недостаточно унижен был своим положением отрока.

В один из вечеров — о, чудо! — дева Моретти робко поднялась из-за стола и проговорила:

— Папа, я тоже хочу сама приносить тебе и нашим гостям вина, как это делает Косимо. Если бы не он, я бы и не додумалась, что это мой долг, как младшей.

Хоть Моретти и удивился, но дал добро. И в ту минуту шип злорадства пронзил сердце Косимо: Паоло так и будет сидеть средь стариков хмельной и сонный, а у них с дочерью кардинала теперь общее дело. Ни бескостный язык, ни новые шёлковые рубашки брату не помогли.

— Да только не испугаешься ли ты крыс, дитятко? — спросил кардинал, — Говорят, в последнее время они уничтожили добрую долю наших припасов. А значит, в погребе их хватает.

— С этим стоит бороться, — задумалась Лаура, — Животные меня не пугают, а вот их блохи могут кусаться. Епископ недавно рассказывал о покупке сильнейшего яда для вредителей. Им можно пропитать зерно и рассыпать по углам.

— Всё равно через неделю эти твари привыкнут и примутся набивать им желудки без всякого вреда, — досадливо отмахнулся кардинал.

— Я слышала другое. Попросим у епископа яд на пробу?

— Это умно! Поглядим, чья правда.

Между поездками к Моретти, оказываясь под открытым небом, Косимо уже не раз ловил себя на мысли, что, должно быть, он слепнет. Тени казались гуще обычного, а в полдень не таяли. Он даже недавно проверил по диковинным садовым часам, не изменило ли солнце свой ход, но нет. Это в глазах его что-то изменилось. Неужели из-за напряжения над книгами? Впрочем, всё казалось теперь красивее, и каждый предмет, человек или здание обретали горячо сияющий контур, будто искусный художник, старательно ловя нужный свет, выписывал для Косимо всё, на что тот обращал взор.

А ночью, когда подлунный мир отходил ко сну до скорого рассвета и улицы наполнялись шорохом плащей, он больше не замечал того сумрачного кишения и смрада, что царили ещё год назад. Исчезли нищие, реже крались куртизанки вдоль стен и изгородей. Косимо никогда не слышал, чтобы Моретти — дом, облагодетельствовавший город, — занимался его низами. Но, видимо, успех состоял именно в незримости этой твёрдой руки при очевидных успехах. Вспоминались только слова о грабительских ценах на хлеб, произнесённые кардиналом месяц назад.

Лаура, Лаура, Лаура! Косимо казалось, всё вокруг затоплено ею. И вот, что удивительно: всю ночь напролёт он сочинял о ней невероятное, беспрестанно крутил в голове её образ, не переходя, впрочем, даже к фамильярному, а днём видел её живой и настоящей. И грёзы разбивались в прах. Она была простой и открытой девушкой, такой умной, что легко просачивалась в любую беседу, будто сама её начала. Virago вовсе не соревновалась с мужчинами и никогда не посягала ни на их вкус, ни на ум, хотя уступали они ей сразу во всём. Они сдавались без боя, склонялись перед ней без досады или цепенели, задумываясь о сказанном ею.

Однажды, спеша к завтраку в приветный дом, Косимо нашёл одну из отгадок переменам. С главной площади исчез рынок, источавший грязь и миазмы. Должно быть, его сдвинули куда-нибудь на край города, чтобы не портить его благочестивого вида, либо вовсе разогнали. В самом деле, зачем крестьянам торговать вот так, на солнцепёке, привлекая море зевак, воришек, да всего пару покупателей в день?..

Конти в то утро прибыли раньше других и успели вдоволь насладиться обществом хозяев. За ними явился негоциант Антонелли и принялся завтракать преимущественно креплёным вином. Жадные глотки он перемежал сплетнями про известных людей, с которыми ему довелось торговать или проводить время. Снова он не в меру шумел, но уже не раздражал. Истории и впрямь были забавны.

С солидным опозданием приехал епископ, чем вызвал у Иоанна Конти некоторое недовольство. Однако причина…

Растерянный и охрипший, он подошёл к столу и явно готовился произнести нечто неожиданное.

— Я спешу вам сказать, дорогие гости, что госпожа Лукреция Грасси…

— Грасси! — хлопнул себя по колену Антонелли, как ни в чём не бывало продолжая рассказывать, — Точно! Чёрт меня побери, никак не мог вспомнить их фамилию! Так вот, этот их братец…

Епископ был явно сбит с толку.

— Послушайте, госпожа Гра…

Но перекричать негоцианта уже было невозможно. Тогда Лаура коснулась своей детской ручкой его плеча, и тот отвлёкся.

— Дайте же мне сказать, прошу вас! — взмолился клирик.

— Мы слушаем, — в глазах Лауры ещё блестели искорки смеха.

— Лукреция Грасси сегодня оставила этот мир…

Улыбки соскользнули с лиц.

— Как это? Что могло случиться?

— Полагаю, её семья не в восторге, от того, что разболтал их доктор, — епископ пожевал губами, — По его словам, она наглоталась золотых монет.

— Какая нелепость! Золотых монет вы сказали? Я правильно понял? — Моретти в изумлении перегнулся через стол.

Лаура медленно встала и замерла.

— Бедная женщина сошла с ума…

Косимо показалось, что она добавила «от», прежде чем зажать себе рот ладонью.

Он на миг представил как падает в желудок, царапая гуртом горло, тяжёлый дукат и содрогнулся от ужаса.

— Что заставило её? — изумился Моретти.

— Неизвестно. Возможно, и правда, душевная болезнь. Помешательство.

После такой новости все решили тихо разойтись по домам из уважения к почившей Лукреции Грасси. Следуя вместе с братом и отцом по знакомым улицам и площадям, Косимо вдруг заволновался.

Его объял полуденный ужас, так редко посещающий людей, но известный каждому.

Линялое безоблачное небо пугало своей пустотой, невидимое за горизонтом море молчало. Сколько уже прошло похожих друг на друга дней?

Он не понимал, жара это давит на грудь или сердце само каменеет от страха. Ничего и никого перед собой не видя, он почувствовал себя словно потерявшийся ребёнок. Погода хороша, днём безопасно, нет ещё ни голода, ни жажды, но время сочится сквозь пальцы и вот-вот сгустятся сумерки, а ночь он уже не в силах будет пережить. Он медленно угаснет, оторванный ото всего, что его питало и защищало.

Только в тени, уже на пороге дома, Косимо смог стряхнуть с себя странное помешательство.

Череда частых гостеваний у Моретти вскоре изменила свой тон. А причиной стала помолвка Лауры с Лоренцо — статным юношей, чьи усталые и мудрые глаза венчали едва заметные брови. Принадлежал он к древней и могущественной семье Каттанео. Отчасти прав оказался проницательный Иоанн Конти: видно и впрямь кардинал выбирал для дочери партию, хоть и не за тем столом, что так часто собирался. Когда Косимо узнал об этом, душа его вмиг сделалась легка и свободна. Наблюдая за тем, как навязывается Паоло, можно было ожидать худшего. Только не Паоло! Невыносимую боль доставил бы такой союз.

Лоренцо же сразу всем понравился. Воспитанный и обстоятельный, он держался от невесты на почтительном расстоянии, дабы не смущать её. Лаура же вела себя словно детская подруга: охотно поддерживала все разговоры, нисколько не смущалась. Они знали друг друга совсем недавно, а согласие меж ними уже крепко завязалось всем на радость. Лоренцо не любил сидеть за столом и всё время придумывал то прогулки, то игры, приходившиеся по вкусу братьям Конти и не раздражавшие их отца. Следовало ожидать, что старик не прикусит языка и в сторону ещё юного Каттанео, однако все задумки были встречены без недовольства.

Однажды за обедом Лоренцо вслух прочитал опус некоего неизвестного автора, случайно попавший в его руки. Тот утверждал, что Лаура — самая обычная девушка, видал он таких предостаточно, а весь Порто-ди-Грано попросту спятил от безделья и не замечает, как погружается в хаос.

— Вы всё забавляетесь, — веско проворчал на это Иоанн Конти, — А сегодня поутру ко мне подошёл слуга и заявил, что не сумел нигде купить хлеба. Раньше он не подводил меня.

— Хлебом больше не торгуют, — равнодушно пожал плечами Лоренцо, — Да и на что он вам? Есть народы на свете, хлеба не видавшие. Говорят, на востоке живут столь суровые аскеты, что вовсе не едят. А у нас с вами вдоволь прекрасного вина.

— Да-а-а! Удивительные времена мы встретили, — епископ сложил руки на выпиравший под сутаной живот, — Вы тоже видели толпы чужаков, слоняющихся по городу? Я спрашивал нескольких недавно, зачем они приходят сюда. Из ответов я только понял, что они бросили хозяйство и отправились, куда глаза глядят, а чего хотели искать — уже и не помнят, — он хохотнул, дёрнув плечами, — Кроме того, у каждого имелись следы огня святого Антония. Стало быть, бог покарал их.

Отчего-то вдруг засуетился хозяин гостеприимного дома.

— Детонька, мы вот-вот останемся без вина, — любезно проворковал кардинал и, как только дочь скрылась из виду, обняв пару пустых кувшинов, вполголоса продолжал, — Безобразие, которое коснулось лично меня — нечто из ряда вон! Решительно не могу дальше держать при себе чувства! Вообразите: я написал своим сыновьям о том, что подобрал Лауре наилучшего супруга. Хотел поделиться радостью и пригласить на свадьбу, а они, гадкие мальчишки, ответили, мол, у них никогда не было сестры! Только помалкивайте, новость разобьёт голубке сердце.

— До чего же уродлива зависть! — Скривился епископ, — Вот так просто отречься от сестры… Надеюсь, вы-то будете благоразумны и простите их. Замужество — знаете ли, отнюдь не наслаждение. Даже за таким бесподобным юношей.

Косимо заметил, что Лоренцо сидел как на иголках, но тревога его была, скорее, задорной. Как только старшие стали расходиться из-за стола, он подозвал к себе всю молодёжь и, осторожно оглядываясь, предложил:

— Изловим неизвестного автора!

— Побьём? — задрал Паоло подбородок.

— Зачем же? Я тебя уверяю: потехи будет куда больше, как только он увидит среди нас саму Лауру.

Косимо удивился:

— Но только как же мы его изловим, если он неизвестный?

— Моё подозрение падает всего на нескольких, — усмехнулся Лоренцо, — среди них одни гордецы, которым только дай себя показать. Я разузнаю, кто это, без особого труда. Но всё бесполезно, если сегодня ночью вы не соизволите покинуть свои койки. Для эффекта нас должно быть много.

Соблазн провести лишнее время в компании Лоренцо и Лауры был невыносим и Косимо тут же сдался, пообещав сбежать.

Они с Паоло подкараулили полночь. Отворили засов на двери чёрной лестницы и спустились так тихо, как только смогли. Спящий город хранил безмолвие, в мостовых от света луны сияли мелкие белые камешки, сообщая верный путь на соборную площадь. А там, укрывшись в глубокой нише, уже ждали две укутанные в домино тени.

Лоренцо высвободил одну руку из-под плаща и во мраке сверкнул листок с опусом. А в другой у него наготове оказался незажжённый факел.

— Идём. Первый гордец и любитель чванства живёт совсем близко.

По пути Косимо всё пытался угадать истинные чувства Лауры, украдкой следя за её походкой. Она, кроткая от природы, могла подчиняться жениху, но по всему казалось, будто шалость ей нравится.

У высокого дома со свежей штукатуркой они остановились. Лоренцо принялся кидать камешки в одно из окон, и вскоре там затеплилась свеча.

— Прячьтесь! — Шепнул он остальным.

Осталось только свернуть за угол и ждать.

Голосом, полным трагедии, Лоренцо вскоре произнёс:

— Если ты не трус, младший Бартолетти, выходи из дома и ответь за свои слова!

— Что тебе от меня надо, Лоренцо? — прохрипел тот.

— Немедленно спускайся!

Как только оторопевший юный Бартолетти в помятой от сна рубашке вышел из дверей, его тут же окружили. Он в панике закрутился на месте, пытаясь разглядеть, кто устроил засаду.

Листки щёлкнули в густой тишине, когда Лоренцо расправил их лёгким взмахом и поднёс к глазам.

— Одень её в рубище, сшитое из грубой шерсти, распусти её волосы, заставь её босой идти — и ты не увидишь больше в ней никакой прелести и особенного ровным счётом ничего.

— Не понимаю… — замотал головой Бартолетти, — Что это? О ком?

— Я узнал твой скверный почерк на оригинале.

— Как ты мог подумать! Мне, по-твоему, нечем себя занять?! Да я бы сам в глаза посмотрел этому трусу, что смеет каркать в сторону чужой невесты! — возмущённо взъерошил волосы юноша, — Я, по крайней мере, не пишу этими ужасными стеклянными перьями. Да и когда бы успел, если пробыл неделю на вилле у друзей? Я вернулся сегодня поздним вечером.

— Прости. Наверное, мы и правда ошиблись, — сказала Лаура, выйдя в круг света от факела.

— Мона Лаура! Да если бы я даже недолюбливал вас, стал бы тогда крючкотворствовать?! Я не тот, кто вам нужен, но его, право, стоит проучить.

— Так идём с нами! — пригласил Паоло в шутку.

Однако Бартолетти, поколебавшись, зашёл в дом на минуту, а вышел уже с бутылкой.

Так компания обрела ещё одного сообщника, с которым проследовала к следующему дому. Но и там мнимый автор оказался ни при чём. Второй гордец, явившись холодный и сдержанный, будто и не спал, заявил, скрестив руки на узкой груди:

— Готов дать тебе любую сатисфакцию, Моретти. К женщинам я вовсе равнодушен, но не позволяю себе осуждать кого бы то ни было за симпатии. Они не в нашей власти. Да и язык, которым написан опус, мне не свойственен.

— Тогда и ты иди с нами, Феррини! — потребовал Лоренцо, — не остановимся, пока не найдём того, кто это сделал.

— Только в честь давней дружбы и ради справедливости, — тот кивнул, прикрыв глаза.

Не прошло и часа, как компания увеличилась ещё на несколько человек. Не все соглашались идти дальше, но хватало шума и смеха и от сподобившихся проучить автора опуса хотя бы ради потехи.

Всё больше гротескной драмы становилось в голосе Лоренцо, всё больше вина покидало бутылки. Бордовая тень смыкала тонкие губы Лауры, светлые локоны дрожали от её переливистого смеха, и вот уже было не остановить спонтанного веселья, но вдруг кончились подозреваемые.

— Похоже, мы зашли в тупик, — всё ещё мрачный и замкнутый Феррини прикрыл рукой подбородок. — Перебрали всех, кого только можно. По всей видимости, автор — женщина. Не сводить же нам с ней счёты.

Лоренцо развёл руками:

— В твоих словах есть толк.

— Так хорошо быть предоставленными самим себе! Давайте ещё побудем вместе! — взмолилась Лаура. — До рассвета мы успеем вернуться. В крайнем случае, мы с Лоренцо скажем, что подговорили вас. Никто не будет наказан.

— Мы сильно шумим, хорошо бы уйти подальше. Собаки так и лают на каждой улице, — проговорил Бартолетти.

Лаура обернулась туда, где вдали над домами возвышалась скала.

— С утёса открывается замечательный вид на море. А ещё, — она словно видела в ту секунду всё, как наяву, перед собой, — в том месте руины древнего храма. Я там никогда не была, но мне рассказывали. Белоснежные мраморные глыбы, а на них можно разглядеть рельефы изумительной работы.

— Идём, если ты не устала, — ответствовал ей с улыбкой Лоренцо.

И Лаура, широко и уверенно шагая, направилась к краю города, ведя за собой остальных. Перед ней расступились высокие дома, а затем и лачуги остались позади. Порто-ди-Грано никогда не славился размерами, пройти его от одного конца до другого было легко за час.

Вылившаяся из города дорога изогнулась, взбираясь на скалу, и впереди показался каменный мост над расщелиной. Внизу чернело море, сердито бликовали острые влажные камни в лунном свете.

— Вот это пропасть! — пробормотал Косимо, ступая на мост, — может, поостережёмся?

Но тут Лаура опередила его. Она крепко держала за руку Лоренцо и шла вперёд, будто под ногами не осыпались мелкие камни.

Остальные двинулись за ними не раздумывая — и напрасно. Древний мост не выдержал веса нескольких человек и обвалился, утягивая с собой Паоло. Он даже не успел вскрикнуть, только схватился за зыбкий край полотна. Каждое движение грозило тем, что он соскользнёт вниз, в пасть разлома.

Лоренцо было метнулся назад, но Феррини строго прикрикнул на него: прыжок через обвал мог прикончить обоих. Тогда Косимо схватил брата за запястье, стараясь проглотить собственный страх высоты, и стал осторожно вытаскивать. Ему помогли, и вот уже через секунды опасность осталась позади.

— Ты цел? — спросил Лоренцо.

— Надо было под ноги смотреть… — Паоло с досадой отряхивал одежду, покрывшуюся пылью.

Вот незадача! Жених с невестой остались со стороны скалы, а прочие — со стороны города. Разделял их безнадёжно разрушенный мост. Тот прослужил верой и правдой не одно столетие, но всему приходит конец.

— Что ж, придётся нам разделиться, — вздохнул Лоренцо, — Мы с Лаурой поищем другой путь назад. Кажется, там дальше есть спуск на берег.

— Мне так жаль! — всплеснула руками Лаура. — Плохая идея была воспользоваться этим мостом.

— Идею подало нам вино, а не ты. Идём.

Обернувшись к городу, незадачливые путники поняли, что там царит переполох. Слишком много светилось огней вдалеке, да и шум доносился совсем несвойственный предрассветным часам.

Оказалось, их уже повсюду искали.

— Шутка ли — исчез куда-то разом весь цвет молодёжи! — говорил слуга, ведя под уздцы коней, которых освободили для Паоло и Косимо, — ваш отец в бешенстве.

Улицы почему-то больше не казались приветливыми и укромными. С площади они зияли проходами громадного обманчивого лабиринта, и не хотелось никуда сворачивать. А стены по обе стороны выглядели глухими заслонами, за которыми пусто.

Бывает, один вид дома говорит о том, что тот пустует. Некое врождённое чувство сообщает: здесь нет живых.

Косимо счёл, что раз уж днём испытывает беспричинный страх, то ночью — и подавно, нужно просто переждать постыдную панику, стараясь ей не поддаваться.

«Верно, все спят или пытаются спать в переполохе, который мы учинили», — заключил он, дабы себя успокоить.

Дома Иоанн Конти встретил сыновей поначалу грубо и готовился явно выругать их, но, приглядевшись к обоим, спросил встревоженно:

— Не мог ли кто-то вас отравить? Идите сюда, к свету… С кем вы пили? Отвечайте честно!

— С Лоренцо и его друзьями, — пожал плечами Косимо.

— С господином Каттанео, хотел ты сказать?

— Верно. С господином Каттанео.

— Уж не вообразил ли ты, что он твой друг? — сощурился старик, — Или что ты достоин считать его друзей своими? Впрочем, отравить вас было некому в таком разе. Отчего вы оба выглядите измождёнными?

— Устали на прогулке.

После основательной взбучки братьев отправили спать до утра. При этом Иоанн Конти на несколько часов покинул дом.

А утром, когда семейство собралось завтракать, он сообщил:

— У Моретти нынче был припадок. К счастью, не слишком тяжёлый. Кардинал забыл собственную дочь. Он клялся всеми святыми, что жена успела подарить ему лишь двоих сыновей и кто такая Лаура, он решительно не понимает. Пока она не явилась к нему собственной персоной, он всё буйствовал. Стоило её увидеть — сразу же память к нему вернулась. Н-да. Рановато для апоплексии. Между прочим, мона Лаура благоразумно напомнила всем о том, что нынче будет шествие в честь успения Богородицы.

Ах, шествие! Косимо схватился за голову. Он никогда не пропускал церковных праздников, а в этот раз чтимый день вылетел из головы, будто нечто незначительное. Слуги поставили на стол пустые тарелки, положили приборы, а Косимо неосознанно наблюдал за их движениями, всё думая о том, что он слишком сильно переменился за последнее время и совершенно не понимает, к худу это или к добру — перестать самого себя узнавать.

— Я принял решение, — заговорил снова отец, — исходя из ваших поступков. Полагаю, справедливое. Косимо поедет назад к матери.

— Надолго?! — ошарашенно спросил тот.

— На столько, сколько потребуется. Твоя мать не отвечает на письма, меня это тревожит.

— А Паоло?

— Он останется здесь, со мной, чтобы вести дела, касающиеся нашей торговли.

— То есть, ты хочешь выслать меня из Порто-ди-Грано? Но для чего я тогда учился?

— Учёба всем пригождается рано или поздно.

Тон Иоанна Конти становился всё холоднее. Говорить с ним дальше не было толку. Паоло поймал взгляд брата, полный тоски и надежды, и лишь пожал плечами. Своим-то положением он был вполне доволен и даже не пытался вступиться.

— Ночные прогулки, надеюсь, на этом прекратятся.

— Я приношу извинения! — почти закричал Косимо. — Больше я не увяжусь за Лоренцо и не…

— Господином Каттанео, — перебил его отец раздраженно.

— Хорошо, хорошо! Только дай мне хотя бы месяц ещё побыть здесь, я не готов бросить всё, к чему так привык!

Косимо, в самом деле, даже в страшных снах не видел, как остаётся за плечами солнечный и потусторонне-счастливый город, и не размышлял о таком повороте.

До самой мессы он страдал от предстоящей разлуки. Возможно, стоило воспротивиться воле отца или попросить помощи у Моретти, раз Паоло, которому ещё ночью спас жизнь, ради него и пальцем пошевелить не желает.

Очнулся Косимо только в соборе, пронзаемом лучами света и наводнённом голосами певчих. В груди скопился приятный трепет, тяжёлые мысли вдруг растаяли сами собой. Он удивлённо взирал на кардинала Моретти в торжественных одеяниях, пока тот служил мессу. Каждое слово и движение в этот раз подхватывалось всем сущим, заходясь во вселенской безбрежной молитве. Даже не верилось, что такой невероятный обряд может закончиться. Хлопали крылья влетевших с улицы под купол голубей, а прихожане все, как один, внимали молитве, не глядя друг на друга. На всех одновременно, видимо, обрушился неописуемый трепет, позволявший лишь задыхаться от восторга.

Как в тонком полуденном сне увидел Косимо Лауру, ступающую между рядами скамей. Прямо во время службы она как ни в чём не бывало приблизилась к кардиналу и что-то стала спокойно говорить ему. Он выслушал дочь без особого удивления и в ответ только кротко кивнул, опустив веки.

Моретти, содрогаясь от волнения, отвязал сначала один её шёлковый рукав, затем другой, снял их и отдал находившемуся рядом священнику. Он аккуратно поднял с её плеч тёмную накидку, затем потянул шнуровку платья. Когда оно соскользнуло на пол, прихожане ошарашенно повскакивали со своих мест. Напрягая голос изо всех сил, кардинал объявил:

— Моя дочь готова раскаяться за грехи каждого здесь! Она пройдёт с нами до церкви Святого Сердца через весь город, поминая Богородицу и моля господа о нашем спасении!

Всем до единого стало тогда очевидно, что лучше и не придумаешь. Если сыскавшая всеобщую любовь дева обратится к высшим силам от лица всего города, то точно будет услышана.

Восхитительная мистерия не задержалась ни на минуту. Лаура, придерживая подол белоснежной камизы, сделала осторожный шаг — и за ней остались две кожаных светлых туфельки, ещё шаг — чулки с подвязками. Босая, нагая за невесомой тканью она вышла из дверей собора и там сняла с волос золотую сеточку, разметав по плечам белокурые локоны. Толпа священников и прихожан, больше похожих на расхитителей, потекла за ней, схватив приготовленные заранее для выноса реликварии и знамёна, певчие выстроились по обе стороны, и процессия хлынула на площадь, забыв о причастии и о том, чтобы завершить мессу.

Лаура вовсе не смотрела под ноги и не оборачивалась. Ничто было над ней не властно: ни осколки стекла, ни палящее солнце, ни раскалённая жаровня мостовой. В жертвенной готовности и вся в ведении высших сил, ведя за собой свой народ, она безмолвно плыла вперёд.

На главной улице ей под ноги вдруг кто-то кинулся. Лоренцо среагировал как ястреб: в его руке за долю секунды оказался длинный кинжал. Когда Лаура помогла встать незнакомцу, он насилу разогнул спину и представился, заливаясь слезами:

— Я посмел написать те листки! И ты теперь перед нами точно такая, какой я тебя описывал! Простите меня, простите!

Молодой парень, которого Косимо не мог припомнить, норовил сойти с ума.

— Оставь сегодня покаяние мне, — негромко ответила Лаура и, склонившись, поцеловала его руку.

Процессия двинулась дальше, потрясённая и очарованная. Служители церкви Святого Сердца никак не ждали явления разом целого города к самой паперти. Изумлённый и напуганный священник прямо на ступенях отпустил грехи Лауре и тут же потребовал, чтобы ей немедленно вернули одежду.

Так и сделали: первые сановники заботливо облачили свою ангелицу в её платье. Диаконы неловко, но старательно справлялись с этим действом — многие из них наверняка не успели ни разу за свою жизнь коснуться женской одежды, однако поразительный, спонтанный ритуал чистой веры не дал им растеряться.

Всё, что случилось потом Косимо видел сквозь чёрные пятна в глазах. Солнечный удар вдруг отнял у него почти все силы, заставляя бороться со звоном в висках и жжением в желудке. Он на минуту поверил, что внутри у него клокочет вскипающее золото. От жара мутило, но он покорно шёл вместе со всеми обратно, к собору, дышал часто и не мог набрать воздуха в окаменевшую грудь. Ни отца, ни Паоло рядом не было: он не мог больше выносить обоих и намеренно затерялся среди знати, делая вид, что кого-то ищет. Теперь же он многое отдал бы за плечо, на которое можно опереться, дабы не упасть.

И внезапно это плечо нашло его само. Над ухом он, полуслепой, услышал голос Лоренцо:

— Завтра днём старшие уедут за город. Бог знает, за какой надобностью. Вернутся только к закату. Непременно приходи в дом Моретти, мы снова придумали кое-что особенное.

Заметив, что Косимо дурно, Лоренцо велел немедленно посадить его на коня и отправить домой, в постель.

Он не смог встать к ужину из-за страшной головной боли, которая всё усиливалась. Никто, разумеется, даже не спросил Косимо, что стряслось с ним на площади и почему он лежит, словно раненый.

"От моей смерти всем стало бы только проще", — думал он, ощупывая влажный лоб.

В гостиной что-то оживлённо рассказывал Паоло. Ему не требовалось на то ни разрешения, ни особого случая. Если же говорил Косимо, его просто никто не слушал и перебивали на полуслове. К чему семья, если в ней тебя на самом деле нет?..

Умереть было бы столь же уместно, сколь остаться живым, потому что его ждали на пирушке у Моретти. Косимо счёл, что это подходящий случай для разговора о его отъезде. Найди ему кардинал какое-нибудь важное дело — отец не станет перечить. За последнее время он уже довольно проявил подобострастия, и было ясно: слово добродушного, но необычайно влиятельного Моретти станет решающим. В конце концов, ссылка домой значила нечто важное только для самого Косимо.

Но слабость так и не покинула юношу, и всё утро он тщетно боролся с головокружением. Паоло не обсуждал с ним ничего, только читал в прохладе, за обеденным столом, куда с книгами отец не пускал даже его. Брат никуда явно не собирался идти, из чего следовало, что его не пригласили.

Рискуя явиться к концу веселья, Косимо всё-таки улизнул из дома без лишних объяснений. Правя коня по знакомому пути, он почти уверился в собственном спасении.

Но роскошный палаццо кардинала встретил его тишиной. Нигде не было слышно и голоса, а стол, где обычно пировали гости, пустовал. Тогда Косимо поднялся по крутой лестнице на верхний этаж, в комнаты, ожидая обнаружить там тайную гостиную или какую-нибудь комнату, в которой стены хорошо поглощают звуки. Блуждая среди приоткрытых дверей, он заметил за одной густой полумрак и заглянул внутрь.

В прохладной спальне распахнутое окно прикрывали тяжёлые портьеры, мешая свету ворваться внутрь.

— Косимо-о-о… — внезапно донёсся голос Лауры из-за спущенного балдахина.

— Что вы там делаете? — смущённо хохотнул он.

— Иди сюда.

Косимо покраснел так резко и болезненно, будто ему плеснули в лицо кипятком.

— Иди, иди сюда, не бойся… — шептала Лаура, — отец уехал с другими гостями на виллу.

Силясь вспомнить, как положено людям ходить, он с трудом приблизился на несколько шагов. Дева Моретти откинула тяжёлый синий бархат. Косимо тут же закрыл глаза, не смея даже в пол смотреть. Лаура сидела на кровати полностью обнажённая.

— Что тебя так напугало? — хохотнула она. — Нынче всё высокое искусство живёт наготой. Или считаешь, что я недостойна быть его частью?

Розовое нутро постели вдруг заставило Косимо вспомнить: он видел такое же сочетание с синим на картине с диковинным ландшафтом. Среди сотен человеческих фигур двое любовников помещены были в прозрачный стеклянный шар, словно в алхимическую колбу, норовящую лопнуть от любого неверного движения. Он ещё не познал обращения с этим хрупким шаром и боялся оказаться внутри.

— Вы значительно прекраснее всех этих богинь и прочих женщин, которых повсюду изображают художники и скульпторы. И вообще всех женщин, что рождались на свет когда-либо… И если не хотите, чтобы у меня случился разрыв сердца…

— Ты разве не любишь меня, Косимо?

Жестокая, раскалённая волна чувств сбивала с ног. Захлёбываясь словами и погибая в этой лаве, Косимо заговорил:

— Я люблю вас, люблю! И даже не буду просить, чтобы меня за эти слова не убили! С того самого дня у меня всё внутри кровоточит, как я увидел вас в роще одну. Я никогда и мысли себе лишней не позволял о вас. И счастлив, что вы будете теперь женой Лоренцо, я ведь недостоин такого, я создан только служить вам, только восхвалять, держась рядом.

— У Лоренцо для тебя другое предложение, — неожиданно ответил другой голос.

Косимо затрясся от ужаса, увидев, что жених Лауры находится в той же постели. Он задумчиво касался её плеча кончиками пальцев, усмехался и глядел испытующе.

— Лауру любят все. Это закон Порто-де-Грано. И никто не смеет посягать на её чистоту, но скажу тебе по секрету: ничто и не способно бросить тень на Лауру Моретти, — его улыбка сияла торжеством, спокойным и уверенным, — Как и на меня. Как и на любого, кто рядом с ней. Лебедь гуляет по берегу реки, среди глины и ряски, но разве пачкает он свой белоснежный пух?

— Мне сегодня трудно даются рассуждения, господин Каттанео.

— Какой же я тебе господин? Мы оба — люди. Мы равны перед богом. Кроме того, я старше тебя на год или два, на уме у меня всё то же самое.

— Мой отец считает иначе.

Лоренцо поднялся из кровати как был, обнажённый. Подошёл к окну, не спеша размял шею, сделал глоток из кубка, стоявшего рядом на столике, и сказал:

— Он неправ. Разве ты сам не понимаешь? Твоя жизнь может быть только в твоих руках. Быть счастливым и свободным — значит делать то, чего ты хочешь, ни на что не оглядываясь. Если струсишь, я не осужу тебя. Я был таким же совсем недавно. Если тебе нравится Лаура — ну так и займись с ней любовью, пока мы здесь одни! Представь себе, остальные не соизволили до нас добраться, вот мы и решили немного отдохнуть вместе.

Лаура всё так же сидела на постели, перебирая пальцами белокурые пряди, и улыбаясь еле заметно.

Косимо был бы совершенно убеждён в том, что всё это — грубая, грязная шутка, если бы говорил с ним не Лоренцо.

— Всё-таки скажи на милость: ты, как наш Феррини, брезгуешь женским обществом? Я спрашиваю, чтобы знать наверняка, а не ради осуждения, — осторожно добавил тот.

— Я никогда не хотел этого, господин Каттанео. И я не трушу. Говорю вам правду. Неудобную правду, потому что хотел бы называться вашим другом, а друзьям не лгут.

— Н-да. Брат тебе и в подмётки не годится. Я ведь не пытался тебя проверить, если ты вдруг подумал так. Что ж, — он поставил кубок на подоконник. — Дай только одеться. Спустимся вниз и славно проведём время.

Пересохший язык еле слушался, но твёрдо решивший ретироваться Косимо всё же ответил:

— Лоренцо… Лаура, нет нужды. Я лучше пойду. Не буду мешать вам. Такой день выпадает редко. Скоро вернутся старшие. До вечера!

Так быстро восвояси он никогда ещё не возвращался.

Косимо забился, стращая пауков, в самый тёмный угол дома, пытаясь пережить чрезмерное сближение с будущими супругами Каттанео.

Он обязан был отказаться и сбежать, но сразу не понял, почему. Он не боялся ловушки, подвоха. Но одна его часть, словно строгий пастор, указывала на чужие достоинства, а другая страдала от собственных изъянов и между этих двух огней находилось его сердце. Без выбора и полутеней.

Одна только Лаура не была для него средством пытки, ведь никто не завидует святым.

Отказаться от совместного ужина виделось совершенно невозможным. Даже смертельно больного Косимо отец бы привязал к коню и привёз к Моретти.

За столом полагалось вести себя так, будто ничего не случилось, но выходило плохо. Кожа Лауры цвета сливок, тонкие кольца на обхвативших кубок пальцах Лоренцо, окно с видом на шпили собора, пылинки в луче пробивавшегося сквозь портьеру солнца — воспоминания о дневном визите разграбили все мысли.

Косимо подавал украдкой улыбавшемуся Лоренцо вино и покорно называл того господином, случайно касался рукава Лауры и вздрагивал, пронзённый удовольствием. Это притворство, словно круги на глубокой воде, начало ему нравиться. Рано или поздно они всё же разделят свою тайну, перед которой теперь сложно устоять. Теперь предстояло лишь играть прежнего себя — никому не нужного и не интересного.

Но ровно до того момента, как отец обратился к нему по имени в воцарившейся тишине.

Косимо замер. Ничего хорошего это не предвещало.

— Тебе пора попрощаться с присутствующими, ведь завтра ты покидаешь Порто-ди-Грано.

— Я же… месяц! — оторопел юноша.

— О том не может быть и речи.

Гости и сам Моретти остались безучастны и лишь с ленцой роняли: «Так скоро?», «Счастливого пути».

— Я остаюсь, — отрезал Косимо.

Лицо Иоанна Конти сделалось волчьим. Не дожидаясь, когда сцена разыграется, старик отвесил ему тяжёлую пощёчину.

Всё возвращалось на круги своя. Снова опозоренный и сжавшийся в комок Косимо стал никем. Спустившись в погреб, он дал волю чувствам и зарыдал до того горько, что сам себе удивился.

Нет, такого обращения он не заслужил.

А тем временем, ничего изменить не мог, потому что днём он так и не заручился поддержкой Лоренцо.

Одолевало злое, сводящее с ума опьянение. Вытирая слёзы рукавом рубашки, Косимо нацедил в кувшин вина и принялся рыскать в погребе. Он помнил слова кардинала о чрезвычайной отраве для крыс и готов был перевернуть всё в её поисках. В хозяйственных ящиках лежали лишь бондарные принадлежности, в шкафах громоздились бутылки, и наконец, он увидел на маленькой отдельной полке зелёную склянку с тонким порошком.

Сначала он хотел отправить в кувшин лишь ложку, но рука дрогнула, и туда попала добрая унция. Впрочем, так дело пойдёт даже быстрее.

Тщательно размешав вино, он вернулся прислуживать за столом.

Первая порция досталась Иоанну Конти. Косимо склонился над ухом отца и кротко попросил прощения. Тот брезгливо промолчал, но никакого значения это уже не имело. Следующим стал злосчастный, неблагодарный Паоло.

После него стоило как бы случайно разбить кувшин, но Косимо вдруг не смог сделать этого. Он снова привлёк бы внимание, снова разрушил бы счастливую идиллию. Сам себе не веря, он наполнил кубки кардинала, Лоренцо и Лауры.

С того момента каждый вдох и секунда казались ему ступенью в ад, которую он минует лишь однажды.

Невыносимые несколько минут ничего не происходило. Что-то рассказывал оживлённо епископ, остальные слушали его. Косимо было подумал, что ошибся и вовсе не яд был в склянке, а какой-нибудь состав для лучшего брожения винограда.

И вдруг поднялся из-за стола, задыхаясь, кардинал. Лаура подбежала к нему, отодвинула кресло, принялась звать на помощь. Следующим агония постигла отца Конти.

Умирающие падали один за другим, марая пол клочьями кровавой пены и оглашая зал хрипами. В диких, нечеловеческих корчах выгибались все, кто составлял будущее и надежду Порто-ди-Грано, и напрасно кричали слуг, потому что Моретти распускали их до утра.

Растерянная, с влажными от слёз щеками среди отравленных стояла Лаура Моретти, выпившая не меньше половины своего кубка.

— Я понял, — сказал ей Косимо, — Я с самого начала знал, что ты бессмертна. Но мне никто бы не поверил.

В ответ Лаура только сомкнула плотнее дрожащие губы. Она подошла к ещё живому Лоренцо, вынула его кинжал и вонзила тому без колебаний в глазницу. То же самое она проделала с собственным отцом. Затем медленно вытерла оружие взятой со стола белоснежной салфеткой, оставив на ней алый след, и бросила её под ноги Косимо.

— Что же ты не пьёшь со мной, милый друг? — её глаза сузились и от этого взгляда единственный собеседник содрогнулся.

Лаура делала медленные шаги ему навстречу, всё ещё держа кинжал в одной руке.

— Пей со мной! — приказала она. — Не хочешь?

Косимо сжал кулаки, отвечая ей:

— Бесчестные и жестокие люди! Они насмехались надо мной с самого детства! Что бы я ни сказал и ни сделал, меня поднимали на смех! Вот я и решился…

— А Лоренцо? За что он пострадал?

Не дождавшись ответа, Лаура села на высокий стул своего отца и положила на стол локоть.

— За неделю до собственной смерти ты успел запачкаться убийством. Надо же!

— Господь отмерил мне так мало времени?

— Ты просто упал бы на улице без сил и заснул навсегда. В отличие от несчастной Лукреции Грасси, наглотавшейся золотых монет, ты бы мучился меньше. Вы обречены, Косимо. У первейших лиц ныне нет ни крошки еды, и её негде взять. Ржание чёрного коня пронеслось над вами ещё весной, но вы упустили время.

Косимо готов был поклясться, что до того, как он моргнул, Лаура была совсем другой. А после её волосы потемнели, кожа стала вовсе мраморной. Из-за спины поднялись два острых изогнутых шпиля, будто укутанных тёмной материей. В каждом глазу теперь теснилось сразу четыре мелких круглых зрачка.

Он отвёл взгляд на несколько секунд, но это не помогло.

Лаура нечеловеческим движением вытянула вперёд длинную шею.

— Смотри на меня, юноша. Смотри. Ваш бог вас не слышит. Не ценит ваши слёзы, плюёт на страдания. Я же получила вашу любовь и отплатила вам тем же. Дала бы и больше, не будь вы такими закостеневшими идиотами.

Ко всему прочему, с Лауры облетел тот милый флёр невинности и она будто стала старше. Но не на годы, а на сотни.

— Так ты — дьявол? — Прошептал Косимо над разверзавшейся в груди пропастью.

— Ты ошибся всего на одно колено. Обмануть и зачаровать сотню, тысячу людей мне не составляет труда. Как видишь, ваша церковь против меня бессильна. Меня едва не возвели в святые! — она от души расхохоталась.

— Так неужели это ты… Это ты обрекла нас на голод?

Лаура тряхнула головой.

— Я явилась в тот момент, когда вы были уже обречены. Нет ничего занятнее умирающего города, который ещё не знает, что умирает. Если все погибнут, то некому будет обо мне болтать. Впрочем, кому я объясняю?..

— Мы могли уехать и спастись!

— Вы бы не успели добраться туда, где нет бескормицы. Она поглотила столько земель, что и не счесть. Где не разразилась засуха, там растения постигли болезни. Когда пересохли колодцы, тогда и перевёлся весь скот. В дорогу нужны припасы, взять их давно негде. Вот и замыкается круг, понимаешь?

Только теперь стало ясно, что же пропало из жизни на все эти дни. Да самое простое: еда. Крошащийся хлеб из худшей муки, а затем и вовсе пустые тарелки на обед и ужин. Рынок пропал, потому что торговать стало нечем. Только вина оставалось вдоволь в погребах.

Косимо сидел, вытянувшись неестественно и нервно, до ломоты в спине. Его теперь страшил вид мёртвых тел. Именно так: те, кто были только что его братом и отцом теперь — лишь тела. Он страдал не от жалости в ту минуту, а лишь от инстинкта отвержения к мёртвому.

— Они, видимо, и правда были к тебе несправедливо холодны, — продолжала Лаура, равнодушно допивая ядовитое вино. — Но ты поступил чудовищно с остальными. Твоя правота или неправота, твоё счастье или горе… Что до них миру? Ты вообще интересовался кем-то, кроме себя?

— А отец и брат?! Они разве не думали лишь устроиться получше?

— Отнюдь. Если я правильно поняла, Иоанн Конти отсылал тебя, потому что беспокоился о жене. И о Паоло он тоже беспокоился. Чем жил твой брат, мне неизвестно. Сдаётся мне, ты перебил бы родственников раньше, если бы я не отвлекла твоё внимание. Больше времени на гордость и восхищение прекрасным — меньше времени на боль. Поэтому я и люблю искусство. Поэтому много забочусь о других. Не ради них, а ради себя, сказать по чести.

Лаура неспеша встала и приблизилась к зеркалу. Она принялась расправлять изумительные чёрные крылья, томившиеся доселе где-то под платьем. Лиф треснул надвое и висел теперь вместе с обрывками камизы у пояса, открывая высокую бледную грудь. Лоренцо, чуть дыша, взирал на существо с женским телом, но движениями змеи или птицы, и вкушал то чувство из снов, когда уверен, что встретил потустороннее. Через плечо она продолжила говорить:

— Мне не удалось вас прикончить там, на мосту. И за это я готова извиниться. Красиво бы вышло! Мгновенная смерть, испуганный Лоренцо… ему я бы оставила выбор, прыгнуть ли за вами со скалы или вернуться в вымерший город, чтобы там медленно истлеть, убив моего доброго кардинала. Последняя беседа под звёздами — и в путь. Но я промахнулась.

— Что за беседа была бы между вами?

— Лоренцо — один из тех, кто открыл бы вам будущее. Новые смыслы. У него не было страха перед собой, как у прочих, потому что он создал себя сам, перековал из первородной крицы по своему разумению. Он пойдёт сейчас со мной. Туда, откуда я явилась.

— Возьми и меня тоже! Кажется, я нравился ему.

— Ладно, — легко согласилась Лаура. — Отчего нет?

И демоница протянула Косимо кубок, из которого её наречённый сделал последний глоток.

Предстояло убить себя вслед за Лоренцо и погубленными без вины. Впрочем, душа отцеубийцы и без того обречена. Стараясь не раздумывать, Косимо одним махом осушил кубок.

Он ожидал боли, но не такой, что срезала его через минуту. Нестерпимо пекло не только внутренности, но вскоре и каждая мышца зазвенела от чрезмерного напряжения. Обрушившись на пол, Косимо принялся его царапать и бить, подвывая от мучений. Наконец, когда дыхание его почти остановилось, а слух притупился, он услышал над собой шорох одежды, будто кто-то переступил через него.

— Я пошутила. Мне не нужна твоя тощая, трусливая душа. Спокойной ночи, мальчик!