Поединок

– Развлеки меня.

И Дик готовится. Готовится к очередному сеансу Слэйд-терапии, с промывкой мозгов и опустошением разума. С паршивыми внушениями и с полной отдачей. Готовится сопротивляться, готовиться бить и получать удары, готовится быть принужденным классическим, чисто физическим, способом. Готовится клясть и сопротивляться, готовится... и получает словно удар под дых.

– Сделай это сам. Подготовь себя. Не издавай ни звука. Покажи мне, насколько ты мне предан.

Он противится, он отвергает, он злится.

– Я не могу...

Он не может.

– Да?

Хотя, когда пульт управления мелькает перед глазами, когда сам Слэйд недвусмысленно указывает на экран с показателями команды, когда жизнь стоит больше гордости, он оказывается способным куда на большее, чем предполагал.

И он сглатывает слюну, скопившуюся от напряженного молчания, он кротко опускает голову и ведет Слэйда через темный коридор к своей комнате.

А когда двери разъезжаются, когда внутри все еще не загорается свет, когда, костюм падает на пол с гулким стуком, когда даже в темноте просматриваются шрамы на гладкой юношеской коже, он ложится. Он запихивает гордость подальше, ведь он умный мальчик – о чем говорит полудикий оскал Слэйда, – и облизывает пальцы.

О, это сложно, это тяжко. Это болезненно тяжело, но Дик – хороший парень с развитым чувством справедливости. Он совершает правильные поступки, и он хороший друг.

И он приступает.

Он – лежит. Лежит недвижный, бледный, неуловимо дышит и почти не дрожит. Его глаза закрыты – закрыты, чтобы не верить и не видеть, чтобы открыть их после в пустой комнате и попытаться убедить себя, что это сон, как и всегда, что он снова проснулся в Башне Титанов, что снова он один свидетель и молчаливый хранитель постыдной тайны, что он снова заснет и унесет эту тайну в могилу.

Но сейчас он лежит. Лежит – и не шевелится, не издает ни звука, ведь дан приказ. А приказы он выполнять умеет. Было бы легче, принуди его Слэйд. Было бы проще, возьми он его насилу, прижми к стене и выкрути руки до хруста. Было бы куда лучше, заставь он Робина забыть своё имя в горько-сладко-болезненных прикосновениях, позволь он возложить за это вину на него, позволь остаться собой, но нет. Слэйд – в первую очередь мастер психологических пыток, и сломать Дика – для него не то, чтобы необходимость, а особое удовольствие. Какое-то садистское, что ли.

Говорят, садизм – это мазохизм, направленный на других. Не в его случае, уж точно.

А Дик – лежит. Почти как мертвый, совсем как неживой. Только горят нервы, напряженные до предела, кипят и варятся нейроны в, пожалуй, слишком тесной черепушке, и мышцы пульсируют от легких касаний.

А он все разводит ноги, как чертов акробат в прыжке, натягивая связки, как струны, и не спеша, чтобы отсрочить неизбежное, добавляет палец за пальцем под аккомпанемент из звона в перепонках и стука в висках.

Слэйд не торопит, нет. Он терпелив, он не прочь растянуть время, когда мучается Чудо-мальчик. Да и гораздо приятнее подождать, пока не сдастся Робин. Как поединок: кто поторопит другого – проиграет.

Как же Грейсон устал от поединков.