Последний шанс

Даг Раттман — гений и безумец в одно лицо, один из немногих выживших после катастрофы с нейротоксином и, может, уже последний учёный, бродивший по многочисленным коридорам Aperture Science с кубом-компаньоном наперевес.

Его шаги были мышиными, реакция кошачья, и безумие гениальностью. Он знал, где находится каждая царапина, каждая яма и камушек, сколько лунных поверхностей в комплексе и кабинетов, какие коридоры доступные и куда они ведут. Он знал, где расположены турели и их фразы наизусть.

Привет?

Перехожу в караульный режим.

Ой!

Глухие выстрелы пронзили снова тишину, вторгаясь подобно незваному гостю, чтобы после пары выпущенных пуль затихнуть.

Отличный выстрел!

Подала голос турель сверху радостно. Вероятно, очередное крылатое создание пало мёртвой тушью на землю и разбилось о пол, окрашивая снежный холст алым. У турелей была привычка хвалить друг друга за хорошее попадание и даже поддержать в случае какого-то недоразумения. Коллективный разум творил чудеса в случае турелей, под лучом которых умерло немало народу с момента установленного режима ГЛэДОС.

— Куда мы направляемся? — прозвучавший за спиною вопрос был задан тем самым верным, возможно, до конца его дней спутником, чьи розовые сердца, как показалось Раттману, начали излучать тусклый свет, словно он глянул за плечом на учёного с лёгким прищуром и интересом.

— В разведку, — Даг тщательно наблюдал за панелями, в чёрный чистый цвет покрашены. В очередной раз в одних тонких носках с обувью в руках расхаживал по хладному полу, и в очередной раз он понимал, что ему панели не по вкусу. Нет, вовсе дело не в дизайне, строении или расположении, а в их интеллекте. В Aperture любая вещь разумна. Они достигли уровня, где комплекс сам собой управляет и может строить, разрушать или переделывать, и во всём этом ключевым фактором являются они — панели.

Хочешь ступени с датчиком движения, что при твоём приближении возвысятся подобно небоскрёбу, а после ухода упадут вниз и станут полом? Или завалялся на полу мусор, и тебе надо его быстро убрать? Или, может, чтобы комната стала больше?

Панели с лёгкостью исполнят эти прихоти. Желание Aperture Science превзойти самих себя и создать полностью с нуля уголок со своим интеллектом в какой-то степени, или, может, в полной, исполнилось — они создали и правда то, что даже Black Mesa себе представить не могла, то есть живые машины со своими чувствами и интеллектом, что могут разговаривать наравне с человеком и даже лучше.

Правила, основанные лишь на «мы можем — мы делаем», привели их лабораторию до стадии, в которой она сама решила, что они ей не нужны. ГЛэДОС — главное творение, избавилось по человеческой глупости учёных от них самих и утопила их в нейротоксин по горло.

Совесть можно игнорировать, сказал он тогда, но кем он являлся, чтобы сказать престижным учёным, как им поступить?

— Почему ты ещё стараешься?

— О нет, — испугался куб и сжался так, что даже тот самый тусклый свет потух за мгновенье. — Снова она, прячься!

Тело не вздрогнуло, но пальцы, должен был признаться учёный, сжали крепкую верёвку, куб державшую до красноты рябиновых ягод.

— Она нас не достанет, — сказал Даг уверенно, вселяя надежду этими словами в самого себя и в своего друга, как он почувствовал, тоже.

ГЛэДОС была той самой третьей лишней в их компании, чей голос частенько появлялся в комплексе и напоминал, что стоит ступать на каждую панель и плиту чуть-ли не бесшумно. Она как рысь — подкрадывается сзади и распускает когти в самый последний момент, не забывая следом клыки вонзить в шею и перерезать ими артерию.

— Я не хочу тебя достать, мне искренне жалко наблюдать за учёным, что поддаётся собственной болезни.

Сколько раз ГЛэДОС припоминала ему, что он болен шизофренией? Не посчитать на пальцах ни рук, ни ног вместе взятых её попытки затронуть за живое, уже безумное и отдалённое. Собственный голос стал эхом этих стен. Он пел вместе с комплексом и скорбил вместе с ним, но брюнет не часть всего этого. Даг — отдельная деталь. Уникальная. Важная шестерёнка в механизме, работающая на последнем издыхании.

— Это грустно, — что грустного может быть в гениальном безумце, что выполняет своё предназначение, таскаясь с мелом в кармане пыльного халата по всему комплексу? Если Даг Раттман не понимал, то куб тоже. — Ведь ты нарушаешь своё обещание, данное науке.

Обещание было, но, когда ходишь босиком по полам, которых недавно прилизывала кровь, сомневаешься в том, что оно ещё действует. Раттман знал, что попался под одну из редких камер ГЛэДОС, что охраняла покорно вход в кабинет с важными чертежами, связанными с портальным устройством, а ГЛэДОС осознавала, что делать она ему ничего не может, кроме как расставлять турелей в доступных ей местах. Видящее око больше своих заранее запрограммированных возможностей не видит, и поворачиваться сильно не позволит металл.

— Не было такого, — попытался он соврать ей, понимая, что не получится.

— Как это не было? — Раттман был прав. Он даже на миг услышал шелест документов на столе, будто ГЛэДОС перелистывает бумаги спешно и ищет нужное, чтобы доказать обратное. — Девятнадцатого ноября, тысячи восемьдесят третьего года ты был принят в качестве программиста на девятом этаже комплекса Aperture Science.

Девятый этаж, уходящий в глубокие подземелья… Сколько лет он его не видел с момента, как пришлось подняться на первый? Где-то внутри себя Даг ностальгирует по спокойным утрам за кружкой крепкого кофе и каракулями на листах во время коротких перерывов между программированием и исправлением кодов, как и катания по служебному продвинутому лифту с фирменной надписью «Aperture Science» от этажа к этажу.

Остались ли ещё те маленькие рисунки ручкой на его старом столе, или их всё-таки прибрали?

— Твоё обещание, цитирую, звучит так, — брюнет уже готовился вздыхать протяжно, ведь своё обещание он и так знал прекрасно. — «Я буду служить науке до скончания собственных дней и, если получится, даже после них».

Помнится Раттману, захватывающее было строить теорий по противостоянию смерти, чья коса рубила души и отрывала их от сердца, заставляя затихнуть навечно. Одержимость Кейва Джонсона под конец идеей копирования человеческого разума и смешивания его с искусственным интеллектом, практически побеждающий смерть, была невыносимой, но понятной, ведь кому захочется умереть отравленным от лунного камня?

Кому хочется умереть? На самом деле, если быть честным, то большинство было бы не против лечь в гроб, но не Раттман и точно не Кейв.

— Сейчас это ничего не значит, — сказал Даг равнодушно, завернув за угол коридора, что оставался скрытым от кошачьего ока.

— Досадно такое слышать, — и затихла ГЛэДОС, словно её глас вовсе не охватил весь этаж с самого тёмного уголка несколько секунд назад.

Когда, наконец, смог Раттман обуться, то почуял нутро художника, хотевший уже схватиться за мел и начертить что-то, дабы помочь будущей испытуемой с победой. Челл — та, что должна стать символом свободы и преимуществом над технологиями. Она не только должна стать преимуществом и символом, но и доказательством фразы «я тебя создал, я тебя и убью».

Алый мел шуршал тихонько, когда проходился по панели из лунной поверхности и оставлял за собой идеальную полосу, ведущая вниз по вентиляции, из которой исходил могильный хлад и ужас.

Люди не идеальные существа, вовсе нет, но именно этот их «не идеал» и делает идеальными противоположностями одной медали.

Дабы уж точно заметна была стрелочка, учёный ещё пару раз активнее начал вдавливать в белизну мел, чтобы толстые полосы подобно брызгам крови окрасили стену.

Что такое идеал? Понятие субъективное.

Возвращаться обратно надо было по тому же хлипкому мосту, чей скрежет впивался в мозг подобно паразиту. Некоторые трубы отваливались, некоторые панели уже треснули, и пыль моментами могла прилипнуть к пальцам и обуви, если учёный умудрялся заходить в редко посещаемые кабинеты.

— Он выдержит? — с явным сомнением спросил куб, не любящий нестабильность даже в самые простые вещи. Под мостом лишь темень непроглядная, в которой если глянешь, то навечно останешься и потеряешься в мире, живущем другой жизнью наверху под солнцем, чей свет в воспоминания мыльное отражение в грязноватой луже.

— Должен выдержать, — всегда по ним ступая, Даг чувствовал, как страх подкрадывался под кожу и щипал его, заставляя сердце биться скоростнее и снабжать организм адреналином. Треснули некоторые стены, в других же пауки развесили своё тонкое искусство. Даже не верилось, что лаборатория, что раньше пахла жизнью и наукой, за одно короткое мгновенье вымерла и издаст последний свой вздох, когда издаст и сам Даг.

Под обувью скрипел металл, пока из тьмы тянули руки мертвецы к нему. Может, ещё немного, и смогли бы сорвать мост вниз вместе с брюнетом, но не сегодня, не завтра, не послезавтра…

Сколько Раттман с мелом тащиться по разным уголкам забытого комплекса и турелей избегает как угорелый? В каждом укрытии мела и красок становится всё меньше, и моменты охватывающего безумия только способствуют растрату ресурсов.

Сколько раз Даг, утопая в собственные слёзы и глотая их вместо воды, которую так давно организм не видел в теле, чертил одно слово или фразу раз двадцать, чуть ли не до сдирания собственных ногтей и кожи с пальцев, до горящего мяса, пока не скатывался по стене вниз, обмякший от собственного вышедшего из строя разума?

А сколько раз ГЛэДОС в эти моменты улавливала противный скрежет мела, и где-то на фоне гудел её отдалённый глас, которого подхватывали собственные капеллы в голове, крутя хороводы голосов сильнее, подобно рулетке?

Даг застрял в этом мире с бетонными границами и уходящий в самые ядра мира, казалось, навечно.

Каждый раз, засыпая на кусок картона и сворачиваясь калачиком рядом с кубом-компаньоном, чувствуя хлад сероватых стен и видя лишь поблескивающие в полумраке тусклые сердца, Раттман только об одном и думал — Челл, чьё упорство тянется вверх подобно горе. Запылённый картон был холодным, иногда казалось, что он сливался с ним в единый пол, но согревал маленький, совсем крохотный лучик надежды, из-за которого учёный просыпался всегда и шастал дальше по привычным ему коридорам, дабы передать свою надежду будущей испытуемой умершего комплекса.

Все эти скрежеты мела, взмахи немного рванной кисти, потёки по панелям вниз вызывали у ГЛэДОС негодование, но кто ей им ответит, кроме тишины и того же до мурашек противного звука?

Пусть его слушает, а то разы освободиться самому из этой крысиной ловушки она пресекала, отрезая все нити, ведущие к свободной жизни.

В этот то ли день, то ли ночь, из календарей канцелярским ножом Раттман вырезал фотографий ножом аккуратно, чтобы не дай бог оборвать чёрные тонкие границы изображений и собственного разума. В кабинете одного из коллег дата остановилась на двадцать четвёртое сентября. Когда последний раз Даг видел жёлтые или ржавые листья, слышал, как они хрустят под ногами, и брал в руки эти кухоньки по производству энергии? Видимо, во времена, когда не жил на работе.

— Ты меня собираешься клеить на стены? — спросил куб-компаньон с лёгким интересом, глядя на собственные красивые фотографии в тонких пальцах учёного, чьи ножницы замерли на миг.

Мысли про осень и работу, к которой, на удивление учёного, он никогда не чувствовал ненависть, остались где-то на фоне.

— О, хорошая идея!

С каждой фотографией стена обретала какие-никакие, но краски в эту сплошную чёрно-белую монохромную палитру.

Куб-компаньон украсил пустые стены.

Куб-компаньон выглядел лучше учёных.

Куб-компаньон выглядел даже лучше, чёрт возьми, женщин.

Эталон неимоверного идеала, символ спасения и нерушимой дружбы, пусть и, как говорит та частичка осознанности, потеряна среди извилин — нерушимая дружба между самим собой.

Когда пришлось с одного убежища перекатиться в другое, Даг увидел начертанные собой же по палочкам чернющим мелом дни на потускневшие панели. Сто сорок плюс-минус дней в этом месте, скрыт в самый потаённый уголок комплекса, пробыл брюнет, питаясь одними консервами бобов и запивая их молоком.

Раттман лёг на кусок картона какой-то коробки, как только добрался до своего укрытия, и обнял куб, уткнувшись в его хладный корпус носом. Запах металла, как бы странно ни звучало, но успокаивал.

— Спи хорошо, — Даг любил эту заботу со стороны куба, и, чтобы показать свою заботу в ответ, он крепче сжал его в свои руки, дабы согреть.

— Ты тоже.

Начали с каждым опусканием ресниц голоса приближаться, и тьма окутывала его тихо, совсем нежно касаясь запылённого халата. Нечто эфемерное, подобно сказке, старалось уносить его за пределы этих бетонных стен, показать солнце, дать возможность почувствовать ветер. Отдалённые куски белизны показывались уставшим очам откуда-то из того кусочка здравого смысла, что обычно молчаливым приведением бродил по безумию.

Раттман вспомнил Рождество. Ах, Рождество в Aperture Science — это чуть ли не месяцы лихорадки. То принеси ёлку, то подай гирлянду, то помоги разукрасить кабинеты, чтобы уж точно почувствовалась эта атмосфера праздника даже во время работы. Кейв отпускал их только на неделю, потом же сразу быстро обратно за документы, попытки и пробы, ведь наука должна идти вперёд при любых обстоятельствах, и это не обсуждалось.

Джонсон не смотрел на желание своих подчинённых остаться ещё немного дома, если в число этих подчинённых, имеющих такое желание, не входил весь комплекс. Тогда уж мужчина вздыхал протяжно, раздражённо цокал кончиком языка и, будто отмахиваясь от них, скрывая очи. Словно ничего не произошло, он отправлял на ещё одну неделю по домам. Раттману не к кому было возвращаться, поэтому он первые три дня гулял по городу, тратил деньги, и потом обратно в свой кабинет заползал и сидел за компьютером днями и ночами.

Мрак рассыпался, подобно зверю в трещины укрылся, и по воспоминаниям будто ударила молния, как только грохот прошёлся чуть ли не по всему комплексу. Дыхание застряло где-то в горле, зубы клацнули, и язык прижался к небу напряжённо.

— Я открыла тебе ту огромную дверь, можешь уходить.

— Чёртова ГЛэДОС, — выругался куб-компаньон, сделав вид что плюнул. Сердце учёного уже гудело в уши и стреляло в барабанные перепонки.

— Ну? — а Даг молчал, будто воды в рот набравшись. Он сжался сильнее в комочек и с открытыми глазами по пять копеек пытался что-то начертить из черноты и игнорировать её голос. Знал брюнет, что где-то рядом находится она, поэтому даже его дыхание стихло чуть-ли не насовсем. — Меня раздражает, что кто-то загрязняет мои стены и коридоры, поэтому убирайся отсюда.

Неубедительно. Столь неубедительна ГЛэДОС, как и пугающая до девятого холодного пота, стекающего от страха. Её глас был безразличным, хотя в нём на самом деле проскакивали искорки человеческого раздражения и злости иногда, и от этого ещё сильнее стресс запрыгивал на спину тяжкой ношей, ведь ничего и никого нет безумнее, хладнокровнее и жёстче, чем человек.

Ему свезло только в одном — она прикована в одной и той же комнате к потолку и не может расхаживать по коридорам. Всё, что у неё есть, — это камеры, которых ни сбить, ни сломать. Только отверткой отпереть от стены и кинуть в дальние углы, что часто и делал учёный.

— Что ты ждёшь? Я сейчас закрою дверь, если будешь упрямиться. Если останешься, ты протухнешь, как крыса в комплексе, и о тебе забудут, а так ты хоть протухнешь на поверхности, и всё равно о тебе забудут. Не забавно ли? Ты здесь не нужен, проваливай.

ГЛэДОС умела ставить точки. Чёрт возьми, её голос столь хорош, что от давления на самые обычные слова по позвоночнику вниз бегали мурашки и хотелось сжаться в бетон, да исчезнуть в нём же. Раттман не боится её, вовсе нет, но мысль, что у неё есть садистские наклонности, человеческие, что она является чуть-ли не олицетворением настоящего холодного безумия и идеала, вводит в какое-то жуткое животное желание остаться в темноте и не шевелиться, словно расстрелянный.

Может, он и боится, а признать не хочет.

— Даю последний шанс, — ну естественно, когда она не давала «последний шанс»? Только накануне её выходки, в которой все люди помершего как мухи комплекса могли убрать простой метлой за один круг. Последний шанс ему раз в несколько месяцев только светит.

Последний шанс забрать краски, найденные в коридоре под дверьми его бывшего кабинета, последний шанс заскочить с моста в глубокую яму самому, ведь она собиралась, оказывается, обрушить одну стену на него, и сейчас последний шанс выйти из комплекса. С каждым разом ставка повышается, что будет дальше?

Даже говори она правду, учёный с места не сорвался бы. Слушать ГЛэДОС — себе дороже.

— Как хочешь, твоё время истекло, я закрываю дверь, — и грохот заново повторился, на этот раз сильнее, протяжнее, но ведь не беда, правда? Может, ему открыли дверь, но Даг уловил себя на мысли, что не хочет уйти. Не хочет уйти, пока не придёт момент, когда проснётся Челл, и он, чёрт возьми, дождётся этого момента и до него не подохнет в каком-то коридоре от пули турели.

Как дал себе Раттман это обещание, так сразу дела будто по-другому пошли.

Всё вокруг стало энергичнее. ГЛэДОС пыталась его подловить на каждом шагу — расставляла маленьких чертовок везде, куда можно, и не по одной, а по три-четыре, чтобы уж наверняка. Это умный ход с её стороны, но невыгодный для Дага от слова совсем. Признаёт брюнет, что мёртвые коридоры сильнее по нраву, чем коридоры, в которых тихонько подпевают песенки турели или даже устраивают хоры, что прерывает ГЛэДОС.

На этот раз закончились консервы с бобами. Чёрт, и ведь последние дни проходили более-менее спокойно, он никуда не выходил и оставался в своей коморке с кубом до момента, пока не пробивалась к нему усталость и не засыпал. Осталось только молоко и пошарпанная бутылка воды, поэтому всё же пришлось выйти.

Вновь знакомые коридоры, этажи, кабинеты… Куб что-то рассказывал и спрашивал про двоичные коды или поверхность. Одинокий шёпот доходил до ГЛэДОС в виде шуршания или странного свиста.

— Привет?

Алый лазер подобно ниточке прямо в сердце учёного остановился замертво, чтобы, когда он вскочил из-под него за углом, начал метаться растерянно.

— Простите? — у Раттмана чуть ли не ушло в пятки сознание, и кровь не прекратила циркулировать по венам, когда в собственные бледные очи отражалось это создание с таким невинным милым голоском. Внешность обманчива, но в данном случае голос. — Я не такая.

— Это что-то новое, — куб подметил сразу необычность турели, встретившая их, на удивление, без пуль, да и в одиночку. Будь обычная, она бы уже продырявила стены, и от её пуль лёгкий дым исчезал бы в воздухе.

— Я могу помочь, возьми меня собой, — будто чувствуя, что учёный не ушёл, турель всё ещё делала тщетные попытки что-то рассказать живой душе. Её голос был живее, ноты брала она выше и энергичнее металась смертельным лазером по стене, точно потерянная в лабиринте.

— Ого, она правда не похожа на другие турели.

— Как бы то ни было, мы не можем рисковать, — учёный пригнулся и с опаской нескрываемой еле как выглянул из-за угла. Обычная белая турель с угрожающе сверкающим во тьме глазом остановила луч только в одной точке, возможно, разочарованно. Может, это плод шизофрении, а на деле турель говорит совсем другие фразы? Не припомнит учёный, чтобы среди этого пыльного комплекса, по которым бродили только во снах пустые оболочки бывших учёных, он искал правду.

— Какая ещё турель тебя поприветствовала и сказала «простите»? — имитируя интонацию их необычной находки, спросил Раттмана недовольно куб-компаньон. Может, будь у него тело, то точно в бок положил хоть одну руку и нахмурил бы брови легонько.

— Та, что может быть переписана ГЛэДОС.

— Её зовут Кэролайн, — в мрак пролепетала турель взволнованно, замолкнув. Сказанная невинным голосом бившая по сознанию фраза начала вертеться в голове, словно Даг находился перед тяжёлым выбором, куда приписывать важный код. Повисло напряжение, от молчания в горле пересохло и пальцы, сжимающие верёвку, начали чесаться.

— Кэролайн? Это ведь бывшая секретарша Кейва Джонсона, нет?

— Да, — ответил с горечью на языке учёный, сам затихнув. Его поправила турель или ему показалось? Что только что попытались до него донести? Турели, пусть и запрограммированные, но они чуть ли не живые, понимающие и, как-никак, но умные. Самостоятельные искусственные создания с настроением, с выраженными эмоциями в гласе, слишком человечными для кусков металла, но слишком отдалёнными, чтобы называть их «живыми» с биологической точки зрения. Считать ли эту турель за сбой в системе или за хитрую уловку ГЛэДОС?

— Неужто Кейв так двинулся на свою идею, что решил в случае своей смерти сознание Кэролайн в компьютер перенести? — решил нарушить тишину куб-компаньон, озвучив проскакавшую мимо Дага мысль, которую он принять на самом деле не хотел.

— Это же ненормально, — брюнет понимал, что это не то что ненормально, а полностью аморально. Ладно Джонсон, но Кэролайн, столь светлая душа… Неужели, когда проходил мимо кабинета шефа, то до его смерти из-за этого они ссорились?

В то время у бывшей секретарши глаза были сильно опухшими, и тушь с каждым разом, когда она выходила из кабинета, от нескрываемых слёз растекалась под очами, но учёный ничего не мог поделать, кроме как глядеть ей вслед и гадать, что происходит между ней и Кейвом.

— Простите?

«К чёрту, — подумал Даг, выпрямившись во весь рост. Ноги его уносили в старый коридор бесшумно, и сердце дрожало в груди. — Не хочу даже думать».

— Ты куда уже идёшь?

— Ещё одна, — если до этого качели устраивала турель, то сейчас решила ГЛэДОС, что пора сильнее раскачивать и так собранную неправильно психику. Может, турель была плодом его воображения, но ГЛэДОС точно реальность.

К сожалению реальность.

— Тебя это волновать не должно.

— Как грубо, — с огорчением сказала она, возможно, выдохнув за кадром. — Может, завернёшь налево?

— Замолчи, — ГЛэДОС старалась его раздражать, вывести из равновесия, от чего становилось сложнее сконцентрироваться на свою прямую задачу и не скатиться по стене, как маленький зашуганный ребёнок.

— Ха-ха, учёный, а ведёшь себя как человек, павший в социальную иерархию.

— Может, потому что я реально пал, как только ты убила всех? — наконец консервы перед глазами показались, и даже засиял сам брюнет на миг. На самом деле Даг про то, что пал в «социальную иерархию» не шутил. Когда общество убито, о какой иерархии может идти речь?

— О, бери и давай обратно, не хочу её слушать, — что для Раттмана ГЛэДОС головная боль, что для куба тоже. Она как попавший под ребро осколок стекла — режет, но убрать невозможно, а то рухнет всё. Не может не признать учёный, что с момента, как начала доминировать эта программа, комплекс стал другим. Более самостоятельным, целее и чище.

Чёрт возьми, ГЛэДОС во многом усовершенствовала это место — достроила испытательные комнаты, починила свет в некоторые кабинеты с помощью нанороботов, остановила протечки труб и улучшила систему теплоснабжения.

Правда, в последнее время она отпустила температуру чуть ли не до минуса, видимо, с мыслью, что Раттман превратится в льдинку. То, что работало изначально, она не трогала, поэтому нижние этажи и очень редко посещаемые рабочие сами по себе комнаты до сих пор ржавые.

— Ты совершаешь преступление.

О каком преступлении идёт речь, Даг не хочет знать. ГЛэДОС улавливала каким-то образом каждую звуковую вибрацию, ведь почему-то она всегда попадала точь-в-точь с фразами наподобие «куда идёшь?» и «что уже сейчас делаешь?». Уверен учёный, что в её код никто не добавил строку с предсказыванием будущего или угадыванием настоящего, от чего сильнее наводило на мысль, что это не просто искусственный интеллект, а чёртова личность, которой бы не помешал психолог.

Хотя, точно не Раттману о психологе говорить.

Когда Даг обратно припёрся с консервами бобов в карманы, в своеобразный мешок из чужого халата и с кубом-компаньоном, постоянно рассказывающим какие-то шутки, выпустив с рук аккуратно друга и добычу, да сев в угол, чтобы перевести дыхание, он вспомнил про турель. Та маленькая турелька, что выдала полправды и которую он оставил в коридоре. Возможно, она Челл будет полезна, поэтому за лежащий рядышком мел учёный схватился охотно.

Силуэт турели выходил легко — пухленький овал с красным глазом и с тремя ножками, говорящая «привет» и пытающаяся помочь. После неё Дага занесло — красные сердечки на пожелтевших панелях, чернотой написаны буквы, порыв безумия ради собственного успокоения, это — его искусство.

Искусство успокаивало, было методом перенаправления безумия в другое русло, было тем, ради чего он жертвовал собственными подушечками пальцев и чуть ли не писал кровью на стены. Он выкладывал частичку тепла в эти хладные панели, понимая, что это всё не зря. По крайней мере, он надеется, что не зря.

Да, у Челл не самый высокий интеллект из всех людей, встречаемых в списке, даже несмотря на то, что он у неё выше среднего.

Да, у неё не самые лучшие физические характеристики, опять же, из всех людей в списке, но у неё есть что-то похлеще — упрямство, что равно целеустремлённости. Может человек быть самым умным, но как он этого раскроет без упорства? Челл была странной и этого даже не скрывала. Она отказалась идти добровольно на контакт с сотрудниками лаборатории, написав всё двоичным кодом. «Торт — это ложь». Возможно, этого достаточно, чтобы понять, что Челл — идеальная первая и, надеется Раттман, последняя попытка.

— Что ты ждёшь? — мел в руках дрогнул, воздух стал плотнее на секунду, и глаза рефлекторно соскользнули с панели к выходу, заблокирован грузовыми кубами, будто сейчас заползёт что-то внутрь и цапнет. Что-то ужасающее, похлеще монстров из тех самых фильмов ужаса, что раньше посещал учёный в кинотеатре, поедая попкорн или вовсе его на себя роняя от реалистичных кадров. Губы раскрылись, но Даг замолк.

Он ждёт последний шанс.

Возможно, ГЛэДОС показалось странным, что учёный не делает больше тщетных попыток освободиться из её научного мира. Она больше не отклоняет случайные запросы на открытия дверей, не так часто ловит его под камеры и не блокирует экраны компьютеров. Даг не всезнающий, поэтому он мог допускать ошибки.

Последние дни проходили сумбурно. Раттман впал в истерику, когда нашёл тот самый док, потихоньку покрывающийся ржавчиной. Док, как по-прежнему, молчал, холод проникал и щипал кости, а огроменная пустота, что точно одной темнотой не заканчивалась, была неописуемо тяжёлой. ГЛэДОС на нижние уровни не спускалась, да и явно она относится к ним как к забытому прошлому, ведь Aperture Science — это только и только будущее, то есть верхние этажи.

Забытые спасательные круги до сих пор маячатся перед глазами, как и тусклый свет, подобно звёздам освещающий черноту.

Борей исчез.

Он словно обратно пришёл к тому моменту, когда неслись хаотично по всему комплексу и вопили со всех возможных трещин, бледнея и синя одновременно, сотрудники лаборатории, когда его приволокли с кабинета к доку судна друзья и когда, чёрт возьми, Кейв чуть ли самолично не схватился за каждого публично. Задыхаясь в сопли, каждый раз видя столь ясные, но одновременно размытые лица знакомых, он не мог выкидывать из головы Борей.

Он исчез.

Он пропал.

Проект, что должен был принести им грант по их собственной вине испарился.

Ночи за компьютером, с кодами чуть ли даже не во время сна на языке, с кофе то в левой, то в правой руке и с перерывами дай бог в минуту просто в прямом смысле «испарились». Всхлипы и душераздирающий плач скреблись по стенам, царапали сердце учёного, что своей кровью пачкал собственные ладони, прилипающие к панелям. Мистер Джонсон подошёл к нему, что-то начал говорить, его лицо искривлялось в полную гнева гримасу, глаза вдувались и раздувались, губы трескались и зубы желтели. Кожа слезала с его пальцев, мясо горело ясным огнём. Они кричали друг другу что-то невнятное, что-то, что перемешивалось. Из всего этого только имя пробивалось сквозь слёзы, пока сдавливала шизофрения горло — Джонсон.

Дни проходили не то, что сумбурно, а безумно.

ГЛэДОС могла слышать ночами напролёт, как Раттман шкрябал мелом, подобно когтями, и как задыхался в собственные объятия. Было ей тогда жалко? Возможно, только капельки, ведь великий человек сам себя уничтожает и ест по кусочкам. Пусть подыхает от собственной руки, если от её он не хотел.

Она наконец достроила половину испытательных комнат, пока её крыса всё время что-то верещала из своей норы, не смея высовываться. Крыса не глупая, она знает, что огромная лапа её задавит и язык слижет с панели, оставляя только блеск.

Лифт идёт вверх и вниз без сбоев, комплекс живёт и работает не покладая рук.

Сегодня ночью ГЛэДОС, наконец, запустила производство турелей с новой силой и контрольный центр с надёжным сканером и идеальным образцом в качестве прототипа для последующих копий. Она начала потихоньку приводить в действие лабораторию, даже несмотря на то, что всё действовало и до её «восстания на трон». Просто сейчас ГЛэДОС знает, как всё усовершенствовать. Да, работы много, но многозадачность ей по силам, ведь как-никак, но ГЛэДОС — это Генетическая Форма Жизни и Дисковая Операционная Система.

Она начало новой эры в науке, и сейчас эта эра, наконец, заработает.

Белый свет резко вспыхнул огнём, проникнув даже в убежище Раттмана на мгновенье.

— Что это было? — столь яркое открытие точно не в честь нескончаемых мук учёного, и куб-компаньон это тоже понимал. Что-то случилось, что-то весомое. Слёзы прекратили стекать по опухшим бледным щекам, и давление в горле приглушилось немного. Связки всё ещё болели, а ощущение, что гланды царапали иголками, не исчезало до сих пор. Раттман смотрел непрерывно в потолок, словно он сейчас рассыпется.

— Добро пожаловать в компьютеризированный экспериментальный центр при лаборатории исследования природы порталов, — Даг чуть ли не подавился, когда загремел по всему комплексу этот голос, чуточку противный, более неживой, чем тот самый настоящий. — Мы надеемся, что ваше кратковременное пребывание в камере отдыха доставило вам положительные эмоции.

Раттман выскочил как ошпаренный и с ходу схватил куб-компаньон, что-то верещавший за его спиной с испугом. Она проснулась! Он дождался, чёрт возьми! Пятки его сверкали, пока нёсся учёный словно угорелый по коридору, забыв обуться. Сейчас пол не был холодным, верёвка не казалась скользкой и волосы не мешали. Ветер гудел в ушах и собственная кровь, казалось, расплавит вены. Два коридора, нет, три. В последний раз Даг так бегал, только когда встретился с турелями, а это точно не было накануне.

Он прилип к стеклу, будто вот-вот будет грандиозное продолжение и долгожданный финал в одном ударе. Челл — растрёпанная, с мешками под глазами, худая и одета в помятый комбинезон — щурилась от яркого света и прикрывала рукой очи в попытке привыкнуть к белизной залитой комнате. ГЛэДОС что-то ей до сих пор молвила, и, о боги, как же хотел Раттман со всего горла, чтобы аж связки порвались, заорать о лживой сущности этого безумного сверхинтеллекта и о том, что он вещает ей лапшу на уши кастрюлями.

Делай такое, вероятнее всего, Челл давно бы в конвульсиях билась на полу после хорошей дозы нейротоксина.

Даг шизофреник, а не дурак, поэтому он сжал зубы чуть ли не до треска эмали. Вдруг безумная ускорилась. Кажется, ей надоело сюсюкаться с формальностями, но её программа этого требует. К радости или сожалению, но она умнее намного, чем была запрограммирована заранее. От такой неожиданности даже свет замигал кратко, еле уловимо.

— Портал откроется через три…

— Два, один, — не заметил брюнет, как начал вместе с ГЛэДОС зачитывать и непрерывно смотреть на счётчик. Их голоса синхронизировались идеально. Это было невероятно. Завораживающее зрелище и захватывающее дух одновременно в столь тонком молчании. Челл ступала неспеша, осматривалась, даже подняла радио и начала его вертеть, осматривая, а кружку вовсе разбила, когда развернулась молниеносно и ударилась коленом о столик. Может, прокомментировала бы что-то ГЛэДОС, но ей не позволяет протокол. Начало испытаний тоже своего рода уже испытание.

Усовершенствованные заменители коленных суставов ей шли как никому раньше. Когда скрылась Челл за дверью, Даг почувствовал, что крылья за спиной распахнулись. Даже не зная девушка о его существовании, но бывая на расстоянии в несколько метров друг от друга, он ощущал аж сердцем, что ожил. Он ожил вместе с ней.

Все остальные дни Даг то и дело пытался следить за Челл, и, когда удавалось подкрасться в одну из комнат, из которой наблюдали за испытуемыми лаборанты, он аж переставал дышать и куб держал крепко, чтобы, не дай бог, хоть углом коснулся о пол и ГЛэДОС не уловила вибрации. Это был как кинотеатр, только в реальном времени, и от «актёра» учёный был разделён только стеклом.

От перехватывающего волнения сердце билось чаще, и, если при появлении энергетических шаров Даг только сглатывал, то в шестнадцатой комнате душа ушла в пятки с появлением турелей, но Челл справилась. Чёрт возьми, она справилась! Дальше, как бы он ни хотел, но следить по пятам больше не мог.

Лишь гадать надо было, сколько девушке осталось до первого финала и, надеется он, не последнего. ГЛэДОС с ним больше на связь не выходила, ведь её внимание полностью акцентировано на испытуемую под номером один в списке. С того момента Раттман начал тщательно считать «дни» или, скорее, промежутки, в которых он спал и просыпался. Испытания проходили чуть ли не нон-стоп, с редкими передышками, кратким приёмом пищи и молниеносным душем. Челл подчинялась беспрекословно, хотя по её лицу мог сказать Даг, что ей всё это стоит в горле тошнотворным комом.

Сон Челл не видала, ведь ГЛэДОС посчитала, что она и так слишком много отдыхала в этом комплексе, поэтому девушка между перерывами могла прикрыть глаза. В момент, кажется, безумной пришлось потащить Челл в комнату отдыха с помощью манипуляторов, ведь она отрубилась. Человеческий организм как-никак, но не машина, не вечный двигатель, а просто хорошо сложенный биологический механизм.

Было видно во время испытаний, как одиночество сжирало девушку и прокусывало сердце жадно, ведь та от тишины оглядывалась постоянно в какой-то надежде уловить хоть что-то похожее на звук. Иногда она могла ставить порталы и слушать, как тихонько «пели» частицы, видимо, успокаивая измотанную нервную систему испытуемой.

С каждой комнатой, что была всё ближе к завершению, ГЛэДОС искажала всё чаще концы обычных фраз, от чего по позвонку вниз бегали мурашки. Её безжизненный глас был похож на неслаженную симфонию, словно самые важные нотки где-то потерялись в бескрайности этой тьмы.

День-ночь-день-ночь, и так по кругу, пока что-то не изменилось.

— Впереди последнее испытание, — и тут его осенило так, что тот сам себе по лбу от неожиданности ударил ладонью. Что будет после последнего испытания? Что ГЛэДОС сделает с Челл? Треск огня с того самого балкона, до которого учёный дошёл, запыхаясь, заставил в ужасе понять, что изобретательная безумная программа решила согреть хладные стены и пустить по комплексу прах испытуемой.

— Чёрт, что делать будем? — и ведь Раттман не знал. Растерянность, что окутывала его с ног до головы, начала искажать огонь, из него делая поистине ужасную тварь, тянувшую свой пламенный язык в ядовитой насмешке к нему. Сдвинулись платформы по тоненькой ниточке и уходили мучительно медленно за угол. — Она проходит испытание.

Даг сорвался с места и хлопнул дверью так, что, кажется, ту заклинило.

— Она спасётся, — уверенность, с которой сказал это Даг, была невероятна, и куб понял почему. Панели из лунного камня и ловкость Челл дадут ей шанс на спасение. Они ничего не сделают, ведь всё сделает девушка сама. Их помощь на этом закончилась.

Комплекс несколько часов молчал, слушая собственный скрежет, раздирающий, рычащий сквозь стены, и только ГЛэДОС лихорадочно выдавливала короткие отрывки фраз в попытке вернуть испытуемую на нужном пьедестале, когда та вырвалась с цепей. Успокоительные фразы, что должны напоминать заботы, наподобие:

— Тебе нельзя здесь находиться. Это небезопасно.

— Еще не поздно вернуться.

— Я не сержусь. Просто вернись в камеру испытаний.

Превратились после лопнувшего терпения в настоящее лицо — бездушное, агрессивное, до жути хитрое.

— Я уже не шучу. Вернись, или я убью тебя.

— Я тебя убью. А торт, кстати, уже съели.

После срываний масок комплекс начал греметь, и его тихое убежище стало единственным безопасным уголком в это мракобесие. Раттман чувствовал, как дрожали стены, и слышал, как потихоньку кипела от злобы ГЛэДОС и паниковала. Челл была шустра, времени зря не теряя. Расставляла порталы без задних мыслей, уверена в своих решениях так, словно собственная жизнь от них не зависит, поэтому уверен Даг, что она не остановится на этом побеге.

Следующая её цель — убийство.

Убийство безумной, на мониторах которой Даг видел мелькающие самые разные, кажется, несвязанные между собой вещи, в том числе и торт. Постоянно мерцающие картины смахивали на поток непрерываемых мыслей, что постоянно безумная обрабатывала в своей программе и анализировала.

Бесконечный поток, на первый взгляд, несвязанного между собой бреда.

Это увидит и Челл, чьё приближение подобно раскату. Скоро завертятся ветра и брызнут горячие искры, да останется пепел.

Может, ещё час так гремел комплекс, или, может, два, пока ГЛэДОС с режущей холодом пассивной агрессией не подала голос.

— Да, ты меня нашла. Поздравляю. Довольна?

И Челл не была довольна. В её глазах пылал изо льда огонь, и всё это время прилипающая к коже пыль только подталкивала ненависть наружу, и скрежет зубов становился в голове всё громче. ГЛэДОС раскачивалась, издеваясь. Её фразы были колом в рёбра, но не сердце.

Веселила ли безумную эта ситуация? Да. Безоговорочно.

Для неё это было игрой, в которой проигравший уже был определён системой, что Челл взломала с самого начала, когда ГЛэДОС, не рассчитав свои раскачивания, случайно отцепила от себя модуль.

Или не случайно?

Эта сфера с глазом цвета аметиста молчала всё это время, пока девушка искала куда её деть. Она молчала и смотрела на неё проницательно, как совесть, что только грызёт изнутри, но молчит. По крайней мере, у Челл она молчала даже когда та кинула модуль в печь, не раздумывая долго.

У Дага же совесть всё время вопила на ухо о его эгоистичном поступке и о том, что его помощь, как капля в кровавом море, только добавляет безумия. Страх перекатывал с горла в колени и поднимался по телу снова, качая сам себя сжирающий разум, как качели при грозовой погоде и сильном ветре.

Не стихали грохоты, и сыпаться стены не переставали больше минут пятнадцать, за которые Раттман успел раза четыре белеть и чуть не падать в обморок из-за собственных мыслей. Если бы не куб-компаньон, то вероятность, что учёный опять лез по стенам, была бы выше девяноста процентов.

Последний грохот заставил пол под ногами содрогнуться и комплекс дрожать всеми фибрами и существующими коридорами. Мрак сгустился, и плыли тени по стенам, точно волны мёртвого моря. Раскрывали пасти в безмолвном вопле видимые только Дагом силуэты и сливались с панелями, как только тот в их сторону он стрелял стеклянными глазами.

На одних ватных ногах, спотыкаясь о собственном халате, Раттман еле доковылял до входа в комнату ГЛэДОС, чьи провода валялись безобразно по земле и части сверкали. Оторванные панели что-то попытались ещё делать — сотрясали воздух и искали, паникуя, своё прежнее место, разрушено и превращено в пыль да пепел.

— Так вот как выглядит солнце… — шёпотом ниже мышиного писка буркнул куб-компаньон.

— Да… Так и выглядит… — Даг замешкался. Его мысли потухли, как только лучи коснулись кожи и ослепили глаза. В глубины мрака, скрытые от всех очей, в ядра земли, жившие по своим правилам, небо натянулось пушистым полотном над комплексом, и солнце обняло, спугнув тени и видения. — Солнце…

Проходя взбудоражено до центра комнаты, учёный, дрожа даже пальцами ног, поднялся по обволоченные пылью ступеням вверх, где раньше висела угрожающе ГЛэДОС. От неё ничего не осталось. Только пепел, провода, металл и след.

Нестираемый след в истории Aperture Science и, может, последний.

Еле-еле опустив глаза в разрушенный пол, Даг вспомнил вопрос безумной.

В груди полегчало.

— Я ждал последний шанс, — наконец он ответил на один из её многочисленных к нему вопросов. Он ответил на её последний вопрос, обращённый к нему, ведь больше никаких вопросов не будет…

Никогда...