Губы Минхо не дрожали. Он точно понимал, что и почему нужно сделать, и железно верил в необходимость этого.
— Топь требует жертву. Соразмерную.
Голос ровный и размеренный, как всегда.
— И мы принесём её.
В толпе раздались весьма неуверенные утвердительные возгласы. Утвердительные — потому что все, подобно Минхо, знали, что это необходимо. Верили, вернее — что они могут знать, обычные селяне? А неуверенные — потому что… Потому что обычно Топь довольствовалась барашками да телятами максимум. Но не в этот раз.
В деревне здоровых осталось двое. Один, если не считать Минхо — на волхва никакая зараза не лезла, сама Топь любила его да охраняла, поэтому жар, струпья да скорая смерть была ему не страшна. А вот Ким Сынмин… Нет, поговаривали, что с ним всё в порядке, потому что волхв делил с ним кров да пищу — но, возможно, дело было не только в этом.
— Ким Сынмин, подойди.
Тот не торопится — стоит на месте, скрестив руки на груди, и смотрит на волхва с такой ненавистью, что зябким вечером жарче дня становится. Но Минхо не любит ждать, и толпа об этом знает, поэтому Сынмина выталкивают вперед — робко, но уже куда более уверенно. Раз волхв-то требует.
Звякает тяжелая цепь в напряженной руке Минхо.
Сынмин стискивает зубы и делает два шага вперед, вставая прямо перед тем, кто только сегодня будил его поцелуями — торопливыми, смазанными, солёными от отчаянных слёз.
— Эта жертва спасёт всю деревню. Ты же понимаешь? — холодно уточняет Минхо, глядя прямо в полные ненависти и боли глаза возлюбленного.
— А если нет? Если не спасёт? — огрызается Сынмин, не отводя глаз от уверенного лица, — Если это Топь проверяет тебя? Или если окажется, что ты понимаешь её волю неправильно?
Селяне стояли тихо.
— Ты прав. Топь проверяет меня, — тихо произносит Минхо, — Именно поэтому я уверен, что всё понял верно.
Тяжелая цепь дребезжит, когда волхв опутывает чужие запястья её ржавым железом. Честной люд молчит и, кажется, даже не дышит, когда Минхо уводит Сынмина в сторону леса — только где-то на задворках на руках у матери ребенок заходится плачем, пока уставшая женщина держит маленькие ручки, чтобы ребенок не раздирал обезображенное струпьями лицо.
— Ты мог бы…
— Они все умрут, — обрывает его Минхо, и голос у него уже далеко не такой уверенный и властный, — Все. Женщины, дети, старики… Они уже умирают. И это — единственный шанс сделать что-то, противостоять Маре. И ты знаешь, что я не сделал бы это, если бы у меня был выбор.
Цепь с лязганьем оборачивается вокруг старого пня. Губы Минхо жадно касаются губ Сынмина снова и снова — привкус горечи, прощания и слёз, снова слёз. Сынмину скоро умирать за то, во что он даже не верит, но Сынмин не плачет; плачет Минхо.
— Я бы умер вместо тебя, — шепчет волхв, потираясь носом о чужую щеку, — Только вот я Ей не нужен. Я и так Ей принадлежу. Поэтому Она хочет тебя.
— Чтобы ты принадлежал Ей безраздельно, — горько хмыкает Сынмин, откидываясь на зыбкий мох и выставляя вперед связанные руки. Минхо подхватывает чужие запястья, целует ладонь перед тем, как начать жертвенным серпом вырезать на мягкой коже чужих предплечий руны и знаки.
Кровь струйками стекает на одежду, падает тяжелыми каплями на мох — и Минхо не удивится, если калужницы в этом году вырастут красными. Или белыми. Чистыми, как Сынмин.
— Я найду тебя, — шепчет Минхо, проводя большим пальцем по щеке Сынмина. — Иди дальше. Я обязательно найду тебя, там, в следующих жизнях, и не дам никому нас разлучить. Ты мне веришь?
Короткая пауза — на два удара сердца.
— Верю, — слабо шепчет Сынмин. Ему, кажется, откровенно дурно, и затягивать уже нельзя.
— Великая Топь, о, Матушка, о, Разлучница… — монотонно начинает тянуть Минхо, становясь на колени и касаясь лбом покрова мха в земном поклоне.
***
— Ли Минхо, я уверен, что у вас под партой нет ничего такого, что могло быть интереснее строения и жизненного цикла сфагновых мхов, — колко одергивает Минхо преподаватель. Минхо, задремавший было носом в парту, аж дергается, но со стула не валится — уже хорошо, уже спасибо.
— Нет ничего интереснее строения сфагновых мхов, — неубедительно возражает Минхо, пытаясь не звучать так, будто он бессовестно продрых половину лекции. как это, собственно, и было.
Преподаватель обязательно съязвил бы что-нибудь, но дверь в аудиторию приоткрывается, являя за собой собранного и спокойного студента, говорящего что-то про профессора Бана, лабораторию и ключи, только вот Минхо не слышит ни черта и даже сфокусироваться не пытается. Вместо этого жадно бегает глазами по любимому лицу, облизывает взглядом знакомую фигуру, и даже не расстраивается, когда в ответном взгляде не видит ни капли узнавания.
— Спасибо, Сынмин, — бросает преподаватель, возвращаясь обратно к доске. — А вы, Ли…
Только вот Минхо не слушает. Пошли к чёрту сфагновые мхи, преподаватель и весь мир.
Наконец-то. Он его нашёл.