Эйсу часто говорили, что он любит играть с огнем. Он не спорил – так и было, но чего вы хотите от огненной логии?
Братья и Отец относились к этому со снисходительным пониманием и лишь посмеивались. Но даже по их мнению порой Эйса заносило слишком далеко…
- Тебе не стоило поджигать ее корабль, йой.
- Да ладно тебе, она даже не закоптилась!
Эйс с ворчанием отпихивался от ваток с антисептиком, которыми пытались обработать его раны. Сам Портгас считал это все мелочами. Беспокоила его разве что глубокая царапина на плече – все-таки эта фурия была сильна.
…от этого внутри него только сильнее разгоралось желание довести ее до белого каления, раздразнить. Чтобы это прелестное белоснежное личико покраснело до цвета тлеющих углей, а в глазах пылал пожар.
С Цингэ он пересекся на одном из островов, когда отбирал у дозорных ценный груз. Кто же знал, что там был артефакт, честно украденный у школы Цанцюн с дальнего острова? Ради этой безделушки – Эйс правда не понимал, что такого важного в этой веревке – они даже послали в погоню Богиню Войны.
Эйс каждый раз ехидно ухмылялся, когда слышал прозвище Цингэ. Ну непохожа была эта белая лилия на Богиню Войны. Да и поверить, что во всей школе «заклинателей», как они себя называли, не нашлось никого сильнее красивой девчонки…
Впрочем, Эйсу же лучше. Если извернуться и удачно поджечь ее белоснежные тряпки так, чтобы к концу боя они обгорели аккурат до самых пикантных мест…
Острые взгляды Цингэ Эйсу тоже нравились.
После пятой их стычки за полтора месяца братья начали шутить, что Эйс помешался на ней. Это было не так. Он не выслеживал ее специально… если они были не на одном острове.
Нет, ну а кто бы отказался добровольно упустить шанс поддеть такую горячую штучку?
Уж точно не Эйс.
Веселее всего было, когда вмешивался кто-то третий. Особенно, если это были чайки. У Цингэ во время встреч с ним всегда был такой злобный вид, что чайки принимали ее за пирата. Приходилось отбиваться от чаек совместно.
Когда он действительно начал чувствовать в себе изменения?
Наверное, когда она устроила погоню и три дня следовала за ним, чтобы вернуть потерянную им шляпу.
Или, когда на почти невинную фразу «Дай-ка огня, крошка» махнула мечом в его голову, вовремя успевшую распасться огнем, и в этом не чувствовалось искренней враждебности.
Или, когда она зубами впивалась в его плечо, плавясь под ним и продолжая сверлить диким взглядом.
Или, когда он провожал взглядом ее удаляющуюся спину и виляющий из стороны в сторону длинный хвост волос, ощущая тревожную тяжесть в груди.
Эйс опустил голову, чувствуя тянущую боль в плечах. Руки были скованы кандалами из кайросеки, и длинные цепи кандалов на ногах казались издевательством. Почти таким же, какое было в усмешке Цингэ и ее словах – тонким и изощренным. Но в разы менее приятным.
Он не реагировал на чужую болтовню, погрузившись в свои мысли. Предательство того, кого считал братом, гложило, но на задворках сознания едкий голос злобным треском костра шептал, что именно так и должно было случиться. Что он с самого начала знал, чем все закончится.
Не только преследование Тича, но и его жизнь.
Та часть его, которая никогда не забывала, чей он сын, беспрестанно шептала, что они обречены. Как бы ни сложилась жизнь, в какой-то момент судьба задует огонек их свечи. Резко, внезапно и жестоко.
Поэтому Эйс не думал о подобном.
Поэтому не вспоминал, что в его венах течет кровь Гол Д.
Поэтому брал от жизни все.
Поэтому не сомневался, когда потакал своим желаниям.
Беззвучным шепотом с губ срывались извинения. Что подвел, что не справился, что исчез без предупреждения. Что не попрощался. Он знал наизусть весь список того, за что стоило просить прощения у братьев, Отца, Луффи, даже деда и Дадан. И только перед Цингэ он не мог извиниться за что-то конкретное. Шептал «прости», скрывая свою слабость во тьме камеры, за свисающими на лицо волосами.
Прости, что иногда был жесток.
Прости, что часто был плохим.
Прости, что был таким жадным и эгоистичным.
Прости…
Всю жизнь его преследовало чувство убегающего времени. Он торопился успеть все, словно зная, что время ограничено, и он уже опаздывает. И все равно не успел.
Сидевший рядом Джимбей, очень чувствительный к присутствию воды и любой влаги, тактично проигнорировал скатившуюся по чужой щеке слезу, которая обычно бы испарилась, не успев скользнуть с уголка глаза.
По ночам, когда удавалось заснуть, Эйс иногда видел Цингэ. Как всегда сильную, гордую, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Но она с силой сжимала в дрожащих руках весть о его аресте и спокойно плакала. Слезы лились по ее щекам, капали с подбородка, оседали солью на губах, которые Эйсу так хотелось поцеловать.
Не нужно плакать, разве все всерьез?
Однажды пламя страсти должна судьба задуть.
Я молю, забудь!
Он обращался к ней в своих снах и надеялся, что его слова дойдут до нее. Глупо? Возможно. Но ему хотелось быть для нее лишь страстью, которую забудут, когда пламя погаснет. Даже если это была не только страсть.
Но Цингэ всегда была упряма и никогда его не слушала. Самодовольная и своевольная девчонка, мечущая искры взглядом и разжигающая в груди пожар.
Она стояла посреди Маринфорда рядом с двумя мужчинами в одежде, похожей на ее, и требовала у главнокомандующего отпустить Эйса. Рисковала положением всей школы, всего острова, на котором жила, но не тушевалась под чужими взглядами и угрозами объявить ее преступницей. Стояла впереди главы своей школы и второго в иерархии человека и отстаивала его, Эйса.
- Хоть что-то ты сделал правильно, - пробормотал дед, незаметно улыбаясь в усы. – Хорошую женщину нашел.
- Тебя не спрашивал! – огрызнулся Эйс и перехватил взгляд Цингэ, губами прося ее валить обратно и забыть о нем.
Цингэ сделала вид, что не заметила его, а один из ее спутников закатил глаза, закрыв лицо веером.
- Дети не в ответе за своих родителей, - настаивала Цингэ.
Главнокомандующий настаивал на обратном. Давил на то, что положение Эйса в команде Белоуса уже подтверждает, что наследственность имеет значение. Подчеркивал, что это приказ.
- Ладно.
Цингэ вдруг отступила на шаг, и Эйс уже подумал, что она наконец решила сдаться. Но разве умеет эта упрямая женщина, его горячая крошка, сдаваться? Та, кто нанесла больше тысячи ударов по нему, пытаясь попасть по рассыпающейся пламенем коже, пока не довела его до усталости, действительно попав?
Взгляд Цингэ стал еще тяжелее, чем обычно, а Королевская хаки придавила Эйса к помосту.
- Мы – Лю Чэнлуань, и мы требуем отдать этого пирата нам.
…Цингэ, смело кидающаяся в бой и умело путешествующая по миру в одиночку, оказалась одной из мировой знати. Чайки, чтящие законы, вынуждены были уступить воле тэнрьюбито, и отдать Эйса.
Дед демонстративно ругался, но незаметно лыбился и подмигивал Эйсу.
- Только попробуй назвать меня святой, - жестко предупредила Цингэ, стоило ему ступить на борт ее корабля.
- Как это случилось?
- Добро пожаловать в клуб рабов святой Лю Чэнлуань, - глава Цанцюн со смешком хлопнул его по плечу под ядовитые плевки второго спутника.
Цингэ обожгла шутника взглядом, но ограничилась лишь этим. Схватила Эйса за руку и затащила в свою каюту, швырнув на кровать.
В голове Эйса пронесся целый шторм мыслей, самая громкая из которых твердила про благодарность за спасение, но Цингэ в присущей ей жестковатой манере сунула ему в руки тарелку горячей похлебки, накрыла одеялом и потребовала отдыхать.
Эйс плавился от чужой заботы. Протянув руку, удержал Цингэ за запястье.
- Побудь со мной. Пожалуйста.
Взгляд Цингэ смягчился, на губах появилась улыбка, почти ослепившая Эйса своей красотой.
-…и одолжи дэн-дэн муши, я братьев и Отца предупрежу, что казнь отменилась.
Рукоять меча привычно-болезненно прилетела в солнечное сплетение, но улитку от раздраженной девушки он получил.
И все-таки ночью Цингэ лежала рядом, пусть и недовольно пыхтела на обвившие ее горячие руки.