Аэропорт. Самолёты взлетают, самолёты садятся, входят и выходят люди, прилетают сюда впервые или возвращаются к себе домой. По багажной карусели проходит множество чемоданов каждый час. Их не так много, как во время туристического сезона, но тогда здесь вообще было бы не протолкнуться. Сейчас февраль, а более бурный поток туристов начнётся только вот-вот, когда зацветут первые сакуры.
Япония встречает Рантаро неприятной погодой. Казалось бы, на улице недавно появился плюс, в воздухе уже витает весна, но для того, чтобы до неё дожить, нужно переждать серость и сырость последних зимних дней. Нужно снова и снова месить растаявшую снежную кашу ногами до такой степени, что вся обувь промокнет до нитки. Но если бы в одной погоде была проблема...
В кармане вибрирует телефон. Рантаро поднимает трубку и слышит знакомый голос.
— Да. Да, я прилетел, — холодно говорит юноша, теребя пирсинг в ухе, — всего полчаса назад сели. Да, я привёз документы, как ты просил. Как всё прошло?
Амами трясёт кистью, чтобы браслеты упали достаточно низко. Оголив запястье, он вновь проверяет свежий порез: тонкая нить аккуратными стежками стягивает кожу — порез такой глубокий, что без этого шва ему было не обойтись.
— ..В целом, лучше, чем могло бы быть, — замешкавшись, говорит в трубку Рантаро со слабым смешком. — Да, всё сделано чисто, без свидетелей, я не пострадал. Машину закажешь?..
В динамике телефона слышится только вымотанный вздох.
— Да, я тебя понял, поеду на поезде... Говоришь, приезжать как можно скорее? Понял, сейчас же закажу машину. Ты... Твои работники хоть сделают ужин?
Он получает утвердительный ответ.
— И на том спасибо...
Рантаро, отдав таксисту довольно круглую сумму, приезжает из аэропорта Токио в Иокогаму. Добрался он только спустя несколько часов нудной дороги и страданий внутри салона: его несколько раз чуть не вывернуло от надушенного запаха кресел и тепла. Увидев поместье, до которого несчастный таксист вёз путешественника, водитель понимает, что содрал с молодого человека явно недостаточно.
Усадьба в полутрадиционном японском стиле холодно смотрит окнами в сторону Тихого океана. Неприветливо чернеет щетина решётчатых ворот. Сквозь них видна ещё блёклая, ещё серая садовая растительность — точнее, то, что станет садом только по весне: сухие древесные кости виноградников и чугунный скелет фигурок, жухлые пики кипарисов и каменные челюсти клумб. Весь этот организм работает по неведомым правилам, которые владелец особняка, господин Амами-старший, называл при всех фен-шуем. Небо отражается не только в задних окнах, которые выходят к отвесной скале и бескрайнему морскому пределу, но и в передних окнах, и эти ясно-голубые глаза на лице дома пялятся на таксиста и его теперь уже бывшего пассажира.
Рантаро бегло прощается, лишь слегка подняв руку и поблагодарив водителя вполголоса, но того уже и след простыл — лишь вдалеке раздаются звуки выхлопной трубы. Теперь же, подняв голову на здание, Амами выдыхает клубы пара, поправляет сумку на плече, подбирает ручку чемодана и устало подходит к калитке. Едва он приближается к кнопке вызова, из приёмника тут же слышится неприветливый голос:
— Кто?
— Амами Рантаро.
— Впервые о таких слышу.
— Сын господина Амами.
Владелец недоверчивого голоса пропадает, оставляя юношу прозябать: несмотря на тёплую для зимы погоду, Рантаро всё равно слегка переоценил плюс и оделся в более лёгкую межсезонную куртку, о чём он явно сожалеет сейчас, вытирая костяшками струящийся из носа конденсат. Простояв безо всякой надежды на то, что его примут, Амами наконец слышит этот голос снова:
— Ах, прошу прощения, юный господин.
Чёрная решётка поначалу не хочет шевелиться, даже ветер не мог заставить её скрипнуть хоть раз. Однако спустя несколько минут узкая дверца рядом с широкими воротами для автомобилей начинает медленно отворяться. Покрасневшей рукой путешественник берёт чемодан и завозит его во двор. Никто его не встречает. Но это вполне ожидаемо.
Интерьер усадьбы же более современный: несмотря на общее строение здания с внутренним двором и выходами к храму на заднем дворе, что напоминает ранние поместья самураев, стены здесь явно толще, а двери — самые обычные, не раздвижные, с потолка свисают минималистичные люстры; лишь прихожая, находящаяся на пару ступенек ниже остального здания, чем-то напоминает уже традиционные дома. Все помещения напичканы самой современной техникой, которая отражает металлическим своим блеском холодный свет лампочек. И, хоть дома стоит гул: на кухне кипит работа, не прекращается гул свёрл в гараже, — в доме на удивление одиноко и пусто.
К Рантаро вскоре приходит горничная и объясняет, где гость может оставить свои вещи. Делает она это в такой формальной и неприветливой манере, что юноша ещё несколько раз оглядывается, чтобы понять, как изменился этот дом и его жители.
— Явился господин Рантаро, — горничная уведомляет хозяина особняка.
— Пусть зайдёт.
Рантаро чуть ли не на цыпочках заходит в комнату. Перед ним, раскинувшись в кресле, сидит загорелый мужчина, устало играющий жилистой рукой с почти растаявшим кубиком льда в полупустом бокале с редким коньяком. Седая его голова с будто засохшими суккулентными зелёными прядями опущена вниз, а глаза, напоминающие листву заброшенного кем-то бонсая, едва открыты из-за яркого солнечного света. Мужчина, быть может, и слышит, как в его кабинет аккуратно заходит сторонний человек, но он не шелохнётся с места, чтобы поприветствовать его.
Только когда Рантаро с грохотом уронит кипу бумаг на журнальный столик, глава дома встрепенётся и обернётся в сторону источника звука.
— Ах? А, это ты... — мужчина тут же успокаивается и возвращается к своей привычной манере. — Я смотрю, ты привёз всё, что нужно. Только зря ты на такси ехал, у меня нет столько денег тебя спонсировать.
— Да, отец, прости... Я привёз всё, как ты и... просил, — вздыхает юноша. — Весь компромат на твоего бывшего подельника.
Мужчина подходит и лениво пролистывает страницы, вылавливая для себя лишь какие-то куски текста.
— Недурно, недурно, — замечает Амами-старший, поддевая рукой в кольцах письмо со своего рабочего стола и небрежно кладёт его себе в карман, — дальше — дело времени. Эй! — он подзывает к себе ту самую горничную, которая встретила сына её господина. — Прикажи сварганить чего-нибудь к ужину: сын приехал.
Служанка тут же исчезает из поля зрения, и Рантаро, потирая затылок, провожает её взглядом.
— Присядь пока, — отец садится обратно в кресло, и сын, взяв пуф неподалёку от дивана с журнальным столиком, устраивается рядом.
— Где Руми? — спрашивает Рантаро, резко повернувшись к родителю.
— У меня к тебе есть ещё одна просьба... — Амами-старший достаёт из портсигара дорогую сигарету с ментолом, зажигает её и протягивает портсигар сыну. — Знаешь...
— Отвечай, — Амами-младший едва-едва отводит руку отца от себя.
Хозяин особняка озадаченно смотрит на юношу, хлопает тёмно-зелёными ресницами и убирает портсигар обратно в грудной карман.
— Тут у моего друга, жуть как одержимого коллекционера, скоро намечается день рождения. А ему книжонка приглянулась одна... И мне нужно, чтобы ты её достал.
— Ты обещал сказать, где Руми, когда я тебе документы принесу! — Рантаро приподнимается с места и хватает руку отца. — Хочешь, чтобы я стал твоим мальчиком на побегушках?! Отвечай.
Отец открывает рот, но тут же, поняв, чем всё может кончиться, замолкает и прокашливается.
— Ты будешь очень плохим старшим братом для своих сестёр, если ты продолжишь пререкаться со своим отцом, Рантаро, — спокойным, уверенным голосом говорит отец, и сын тут же останавливается, отводя взгляд в сторону. — Ох, дети, дети-дети! Одна морока... Я всего лишь-то хочу, чтоб ты отцу своему родному услугу оказал на старости лет, а ты!..
Рантаро сжимает руки в кулаках и хмурится, не смея поднять глаз на родителя. Только тогда, когда заходит горничная и объявляет, что ужин готов, Амами встают и идут в обеденную зону: они вдвоём садятся стол средней длины из качественной древесины. Ужин накрыт: тарелки с отборными вагю и басаши, тарелки устриц, сашими из свежего тунца уже стоят и ожидают их; вскоре две служанки приносят суп, а к ним на отдельных блюдцах — по сырому яйцу. Хозяин дома, сложив руки, тихо молится про себя, и потом приступает к первому. Осмотрев каждое блюдо, Рантаро не торопится браться за приборы.
— Ты суп-то ешь, — усмехается заметно повеселевший отец, кладя кусок мяса с бульоном себе в рот и ужиная так, как будто ничего не произошло, — это черепаший суп, слышал, для кожи полезно и для, скажем так, мужского здоровья!
— Я... Я заметил... — Амами-младший прикрывает рот и жмурится, ощущая, как к горлу подкатывает неприятное ощущение из желудка.
— Не нравится? Ты ж даже не попробовал!
— Я, пожалуй, откажусь...
— Эй, — отец снова подозвал горничную, — скажи на кухне, пусть принесут кудзиру. Моему отпрыску не хватает китового мяса в организме.
— Мне этого не нужно тоже! — отмахивается Рантаро. — Спасибо, я не голоден.
— Веганство тебя однажды тоже погубит, Рантаро. Хотя бы сашими попробуй.
Нехотя Рантаро, попросив заменить черепаший суп на карри, всё же приступает к ужину. И, как он и внутренне хотел, вместо вагю в гарнир добавили более простое мясо, пару раз по настоянию отца он пробует и по кусочку сашими.
— Давно ты у нас таким аскетом стал? Заграница тебя сильно испортила, Рантаро, — вздыхает отец. — Так вот, возвращаясь к моей просьбе... У моего друга скоро день рождения, и он коллекционирует самые необычные книги по всему земному шару. В этот раз он бы хотел получить одну очень загадочную книжонку — сборник ритуалов из деревни Кагоноко. Говорят, её написал единственный выживший из этой ведьминской деревни. Я пытался связаться с ректорами крупнейших университетов страны, но они сказали, что сами бы хотели заполучить хотя бы копию! Но один из ректоров дал мне наводку, у кого я мог бы выкупить экземпляр...
— И у кого же? — равнодушно интересуется Рантаро.
— У одного профессора из Киотского университета, настоящего специалиста своего дела. Он парень очень смышлёный и, я бы сказал... необычный. Твой ровесник, кстати.
— И ты хочешь, чтобы я от твоего лица поговорил с ним и получил книгу?
— Как хорошо, что у меня и дети смышлёные. Весь в отца! — смеётся зардевший от жара еды и подействовавшего коньяка Амами-старший. — Я просто пытался с ним по-хорошему, а он мне в ответ экую тираду завёл!
Глава семейства Амами достаёт из кармана скомканное им же письмо и начинает читать пьяным писклявым голосом, постоянно прерываясь на смех:
— "Уважаемый господин Амами Масаёши! Я премного благодарен Вам за Ваше предложение, Ваши слова льстят мне и нашему учреждению, которое почтёт за честь сотрудничество с Вами... Я был бы счастлив, если бы Ваше предложение случилось много раньше: тогда бы я без раздумий отдал бы этот экземпляр за любые богатства мира. Однако сейчас я не могу поделиться Вами с данной книгой. На весь мир существует всего десять копий, которым требуются жесточайшие условия хранения, и тот экземпляр, который выдали мне на хранение, остаётся у меня для создания копий. Если Вас устроит, я могу за меньшую сумму отдать Вам копию с копии... Но на данный момент у меня нет возможности отдать эту книгу"... — хозяин смеётся и вытирает слёзы из морщинистых уголков глаз. — Ну правда необычный, скажи? Я ему баснословные деньжища предлагаю за потрёпанные лохмотья вместо книги, а он — и в отказ! "Копию с копии" — ну это же так жалко! Такое дарить — позор на мои седые волосы.
— Но предложение-то резонное... — перебивает его Рантаро.
— А ты сёстрам тоже будешь дарить всего лишь копии того, чего они хотят? Дешёвые копии известных игрушек, подделки брендовой одежды? Будешь возить их по копиям известных достопримечательностей? Есть ли у тебя хотя бы к ним какое-никакое уважение?
Рантаро закатывает глаза и трёт переносицу. Он бы с радостью высказал всё, что думает, но если он начнёт опять перечить, то есть огромная вероятность, что своих сестёр он больше не увидит.
— Могу ли я хотя бы съездить в Киото перед тем, как поехать к этому твоему профессору? Я уже успел купить билеты, — просит юноша, понимая, что от "просьбы" отца уж ему никак не отвертеться. Понимаешь... Там живёт... Один очень мой близкий друг, и мне нужно поговорить с ним. Мне нужно объясниться...
— "В своих чувствах"? — отец вновь оживляется, и на его лице снова ни капли гнева или разочарования. — Рантаро, а ты не говорил, что у тебя, оказывается, есть зазнобушка! Наконец-то ты решился продолжить наш род: это хорошо прямо, это прям похвально, что ты возмужал и стал более серьёзным парнем! Эх, будь я в твоём возрасте, я бы уже сто раз объяснился. Привози её ко мне, познакомимся, со всей роднёй познакомлю, сделаешь ей предложение при всех! А там и свадьбу сыграете с твоей невестушкой! Я поэтому тебе и предложил-то черепаший суп...
— Отец... — перебивает его Рантаро, не сумев и слова вставить. — Так ты позволишь?..
— Дай-ка подумать... — Амами-старший съедает одну устрицу. — Нет! Делу — время, потехе — час, мой мальчик, сначала ты делаешь то, что я тебе скажу, а потом ты решаешь свои проблемы. То, что ты купил билеты, не посоветовавшись со мной, — это твои проблемы. Уговор у нас, вроде бы как был, нет?
— Да, отец...
— И Руми ты хотел бы повидать уж сильнее своей зазнобушки, не так ли?
Рантаро не сразу решается ответить. Вопрос отца встаёт так же, как яма с кольями, присыпанная сверху гнилой листвой, но яма эта разрослась на весь умирающий лес: куда бы юноша не наступил, за любое неосторожное движение острейшие древесные клинки, перепачканные его кровью уже не раз, пронзят его вновь. И как бы юноша не хотел обойти этот лес и найти безопасную дорогу в обход, всё, что ему нужно — там, в самом сердце леса. У него нет иного выхода, кроме как...
— ...Да, отец. Я привезу тебе эту книгу.
— Вот и замечательно, можешь же уважить отца, когда хочешь?
Когда ужин заканчивается, отец приказывает слугам убрать остатки ужина, а горничной — отвести Рантаро в его место для ночлега. Хозяин особняка, уже протрезвевший, вновь становится угрюмым и холодным отшельником, который даёт сыну свои напутствия:
— Тебе надо будет поехать в Сидзуоку, в городок Мори, адрес этого профессора я дам завтра. Постарайся найти с ним общий язык и уболтай его как-нибудь. Не смей подводить меня.
— ...Да, отец...
На утро в лесном одиноком особняке не остаётся и следа от потенциального его наследника.
Рантаро уходит пешком со всеми своими вещами. Перепроверив продиктованный отцом адрес, юноша выходит на более людную дорогу и идёт пешком, отказываясь от какой-либо попутки. Наконец, через несколько дней, ночуя в дешёвых хостелах, он проезжает через несколько префектур в провинцию Сидзуока. По записям и расспросам местных, путешественник понимает: дом, который он ищет, расположен в горах. До подобной горной деревни, где находится его точка назначения, добираться очень трудно без соответствующей экипировки, а брать машину не хочется: во-первых, потому что Рантаро никогда не любил ездить в автомобилях, духота внутри салона нередко доводила его до едва сдерживаемой рвоты, во-вторых, это слишком опасно из-за серпантинов, которым не видно конца. Есть, конечно, ещё один вариант...
— Спасибо вам! — когда Рантаро приезжает в деревню вместе с местным жителем на его телеге, запряжённой одной лошадью, он благодарит его и отдаёт несколько тысяч йен наличными; денег на обратную дорогу тоже должно хватить.
Вокруг него — горы, бесконечно высокие горы. Горные хребты укрывают эту одинокую деревню от посторонних глаз. Хрустящая снежная ткань, лежащая складками на вершинах, в деревне раскинута полотном по крышам домов, по земле, по каменным извилистым заборам. Бахромой с крыш свисают сосульки, успевшие набежать за последнюю неделю. Белыми нитями, вторя верёвкам на фонарях и сушилках, протягиваются такие же снежные нити. Пусть здесь мороз не так силён, но матовые окна блестят, как хрупкий, уже мартовский лёд. Людей здесь почти нет, все греются по домам, лишь воробьи вовсю чирикают, сидя узелками на нагих ветвях деревьев и кустарников. Если же кто-то и выходит, то только по нужде — и тут же возвращается к себе.
С трудом пробираясь сквозь волны сугробов, юноша приходит к местному храму — почерневшему от времени зданию, которое по неизвестным причинам совмещало в себе черты как буддистских, так и синтоистских святилищ. Пройдя через округлые ворота, Рантаро замечает миловидную женщину средних лет с густой чёрной косой: она легко подметает заснеженные дорожки, напевая какую-то забавную песенку себе под нос. Возле неё кружит ребёнок, который активно помогает ей — плотно укутанный хохочущий комок сметает руками снег со статуй, клумб и заборов, куда может дотянуться, и рядом, носясь с высунутым на бок языком, жизнерадостно бегает большое пушистое облако чёрной собаки. Юноша не решается потревожить мать с ребёнком и питомцем и терпеливо ждёт, любуясь ими.
— Здравствуйте! — наконец, женщина замечает Амами и приближается к нему лёгкой, почти скользящей походкой, следом за ней пёс миролюбиво подбегает и внимательно нюхает чужака. — Вы, я смотрю, не местный? К нам в гости?
— М-можно и так сказать! — кивает Рантаро и потирает замерзающие руки: на его фоне женщина с зардевшим от лёгкого морозца и работы лицом, в ярко-красной одежде мико и в тёплой куртке, накинутой на плечи, кажется пышущей здоровьем. — С-скажит-те, а здесь пр-проживает профессор Киотского ун-ниверситета?..
— Лучше давайте зайдём в храм, я вам чаю наведу! — женщина немедленно хватает путешественника за руку и приветливо заводит в помещение.
Этот храм кажется относительно древним, но по нему видно, что о нём заботятся. Внутри пахнет древесной сыростью и умиротворением. На удивление, в храме помещается всё: и места для молебнов, и стенды для размещения дощечек с молитвами, и торговый столик с уже потёртыми омамори, которые никто не покупает. Женщина зазывает домой сына и просит поставить чайник.
— Вы, наверно, к моему племяннику приехали? — интересуется жрица, вешая куртку. — Он как раз здесь в отпуске, сказал, что ему перед новым учебным годом нужно отдохнуть от университетской суеты.
Чайник вскипает, и через всего пару шагов женщина подаёт горячий чай гостю, себе и ребёнку.
— Н-ну, — мямлит Рантаро, покрасневший до ушей от тепла. — Да... Как мне сказали, он мне ровесник, и я хотел бы поговорить с ним об одном деле...
— Об одном деле, говорите... — замечает она и, прищурив лисьи глазки. — Знаете, он должен скоро прийти: я попросила принести мне трав для целебного чая, которые я заказывала неделю назад. Как раз познакомитесь.
Женщина довольно долго рассказывает путешественнику о своей жизни: о том, как она, будучи замужней женщиной, осталась единственной жрицей на деревню, как её род долгое время жил здесь и заведовал этим одиноким, скрытым от мира храмом, как сильно пострадала деревня от страшной болезни, которая, казалось, началась только вчера.
— ...И потом мой брат и его семья уехали в Киото. Дочку они так и не смогли вылечить, но их сын...
Женщина прерывается, как только слышит звонкую птичью песню. Рантаро тоже оборачивается, вникая в загадочную трель. Мелодия становится звонче и веселее, будто крича "Весна! Весна!". Дверь в храм медленно открывается.
— Шимизу-сан! Я принёс...
Рантаро прикрывает рот.
В двери стоит чёрный силуэт. Он пышет паром, словно лун, и замирает. Высокий и тонкий, как погост, вошедший в храм молодой человек держит в одной руке охотничий манок, а в другой — короб с травами. Он сияет по контуру, залитый холодным солнечным светом. Отражаясь от протёртых начисто гонга и колоколов, лучи пятнами попадают и на глаза, горящие золотым огнём. Молодой человек опускает взгляд на Рантаро и издаёт глубокий, тяжёлый вздох.
— Шимизу-сан, я принёс заказ, — прежде, чем войти в храм, молодой человек обивает о порог подошвы чёрных сапог с молнией спереди и лишь затем, будто игнорируя гостя, передаёт женщине короб.
— А у нас тут гость, представляешь? — смеётся женщина, радостно представляя Амами молодому человеку. — Это Ам...
— Амами Рантаро, — тут же перебивает её племянник. — Да, я его знаю, он мой одноклассник. Интересно... — он наклоняет голову набок, не сводя кошачьих глаз с путешественника. — И какова же твоя цель визита, о, мой милый, незнакомый мне путник?
— Ш-Шингуджи-кун! — Рантаро неловко смеётся. — Ах-ха... какими судьбами? Я н-не ожидал тебя здесь уви...
— Если ты от господина Масаёши, — словно взмахнув острейшей катаной, наотрез отвечает ему Корекиё, — то передай ему, что "Истории из Кагоноко" он не получит даже через мой труп. Как бы он мне ни угрожал, эта книга — собственность Киотского университета, которую меня попросили сохранить как раз-таки подальше от него. Ты ведь за этим проделал такой длинный путь?
— Я... Н-нет, конечно! Я просто хотел повидаться с тобой!
— Оу? — Шингуджи тут же щурится. — Неужели? Как ты можешь это доказать?
— М-может, — женщина тут же встаёт и хватает обоих парней за плечи, — может, вы поговорите у тебя дома, Киё-кун? Я ещё не закончила убирать снег, а то там обещают, что ещё столько же навалит через пару часов...
Немного помолчав, Корекиё соглашается и, попрощавшись, ведёт Рантаро к своему дому с почерневшей от времени крышей, устланной толстым слоем снега.
— Чувствуй себя... — Шингуджи медленно заводит Амами вовнутрь, снимает стёганую тёмно-зелёную куртку, но не смотрит в сторону своего гостя. — Кхм... Добро пожаловать, Амами-сан. Располагайся, сейчас что-нибудь приготовлю.
— Ам... Спасибо, Шингуджи-кун.
Рантаро садится на пол перед котацу, ещё холодным: поскольку Корекиё выходил из дома и, видимо, надолго, никто не включал здесь обогреватель, и юноша даже внутри помещения пускает клубы пара. Стены и раздвижные двери пожелтели, как кожа больного гепатитом, по углам чёрной сыпью разрастается плесень. Единственный источник освещения, который можно увидеть сразу, — это сальные свечи, торчащие почерневшими клыками из ржавых, покрытых сажей подсвечников, да дневной свет из окон. Электричество здесь используется по минимуму, поэтому золотые глаза лампочек не горят, хотя в каждой комнате стоит светлый сумрак, какой бывает в глубинах дома при пасмурной погоде.
Вскоре Корекиё приносит к столу по чашке горячего травяного чая и по миске риса с омлетом. Рантаро мёрзнет и в верхней одежде. Заметив это, фольклорист залезает под котацу и включает отопление.
— Вторую печку я уже зажёг, только вечером мне нужно будет из сарая занести дров и опилок, — спокойным голосом предупреждает Шингуджи, дуя на омлет, от которого струйкой вьётся пар. — Ешь, Амами-сан, а то остынет, а подогревать мне особо негде.
— У тебя тут... так аскетично, — Рантаро разрезает палочками омлет, и ещё жидкий желток растекается, накрывая рис тёплым одеялом. — Давно я в таких полевых условиях не жил.
— Это ещё мелочи, — монотонно соглашается Корекиё, едва шевелясь, — бывало, пару раз приходилось спать на дереве... Но это в прошлом.
— А ты долго тут живёшь? В таких-то условиях?..
— Считай, только приехал. Пару дней я тут, не больше.
О чём бы ни спросил Рантаро, Корекиё снова и снова отвечает односложно. Фольклорист, который обожал говорить без умолку, особенно о своих исследованиях и наблюдениях, теперь — замшелая статуя некого бога в глубине лесов. Всё, что ни скажет, — всё по существу. Чем больше Амами пытается заговорить, тем заметнее становится, что разговор упёрся в неподвижный камень.
— Шингуджи-кун... — тщетно пытается говорить Рантаро. — А помнишь, как мы все смогли сбежать из проекта "Гофер"? Помнишь, как мы все прорывались сквозь столпы огня? Помнишь, ты тогда нашёл библиотеку, где мы с тобой ночевали под открытым небом?..
— Помню, Амами-сан, — голос Корекиё дрогнул, но тот держит каменное лицо. — Ты тогда уснул после моей лекции... О чём же она была? Не помню.
— Да ладно тебе, — неловко смеётся Амами, натужно улыбаясь, — совсем не помнишь? Про лунных божеств в разных культурах, вроде бы?..
— Да, — сухо отвечает Шингуджи, смешивая остывающий омлет с рисом палочками, — совсем не помню... — и, помолчав, добавляет: — Ешь, остынет же...
Рантаро замолкает и послушно ест свой ужин. Парень смотрит на Корекиё украдкой: тот напряжённо, дрожащими руками перемешивает содержимое тарелки и кладёт в рот, глотая кусками и как будто бы давясь. Он тоже не торопится смотреть ему в глаза, боясь чего-то. Наконец, замёрзшими руками они берут по чашке чая и греют их.
— Я тогда впервые за долгое время спокойно поспал, знаешь?.. А потом ты помог мне найти Ризэ, когда она подрабатывала в онсене. Она была рада видеть нас, и мы её выручили...
— Возможно, и помню. Ещё я помню, что мы хотели её проведать этой зимой на Хоккайдо, съездить на тот горячий источник вместе.
— М-м-мх... — Рантаро сжимает ткань на штанах. — Да, прости, у меня были дела...
— Не осуждаю, к-к-к... — Корекиё щурит глаза и ехидно улыбается. — Всё в порядке, я понимаю. Друзья — это хорошо, но семья важнее. "Кровь воды гуще," — так ведь говорят?
Амами тут же притих.
— Если хочешь, мы можем сменить тему, — вздыхает молодой человек. — Как отметил Новый год?
— Я... Я был в Италии, занимался семейным бизнесом. А ты?
— Сестру навещал, — Корекиё, приобняв себя, сжимает с силой своё плечо.
Рантаро прижимает руку к своей груди: перед ним нарисовалась одинокая, высокая фигура его единственного друга, который, склонившись в три погибели, клал мертвенно-белые розы к серому обелиску — одному из тысяч таких же. Когда-то он с Корекиё был здесь: фольклорист дрожал, с трудом сдерживал крик, прикрывал рот ладонью и с глухим гневом смотрел на оставшиеся два иероглифа, на которых всё слабее тлела алая краска.
— Я оставил ей парочку миканов, которые я обещал тебе привезти...
— А, кстати! — тут же Рантаро воодушевлённо берёт Корекиё за руки. — Ты же ездил на экспедицию в Осаку! Как тебе те миканы?
— Кисло-сладкие. Вкус приятный, я взял пару саженцев, чтобы высадить их тут. Не знаю, приживутся ли.
— И ты... Ты, вроде как, хотел угостить меня.
— К твоему приезду они уже успели сгнить, Рантаро.
В комнате снова нависает тишина. Путешественник берётся за сердце, сжимая куртку со всей силы. С него стекает холодный пот. Корекиё же, напротив, как будто и не чувствует здесь пронизывающий холод. Он поднимает глаза, и Амами наконец всё понимает: в груди его друга сейчас горит и дымится закоптившаяся буржуйка, которая гонит и кипятит его кровь.
— Скажи, Рантаро, — сбивчиво шипит он, — скажи, вот только честно, не тая: скольких сестёр ты уже нашёл, так рьяно прислуживая отцу? Одну? Двух?
— Всего трёх... — Амами съёживается и качает головой. — Шингуджи-кун, почему ты так говоришь?..
— Просто хочу узнать тебя получше, — Шингуджи снова отворачивается, не давая гостю посмотреть ему в глаза. — Понять твои лимиты.
— Мои... лимиты?
— Да, — тихо выдыхает фольклорист. — Хочу понять, насколько низко ты готов пасть перед своим отцом, чтобы заглушить чувство вины.
— Ш-Шингуджи-кун?.. — путешественник чуть ли не вскакивает с места. — Я не понимаю тебя!
— Теперь скажи честно: ты приехал ко мне именно по его просьбе, да?
— Нет же!..
Раздаётся звонок. Чувствуя вибрацию в своём кармане, Рантаро тянется к телефону и в ужасе сжимает его.
— Ну же, ответь, — настаивает Корекиё, на сводя с него глаз. — Можешь поставить на громкую связь.
— М-м-мх... А-алло?.. — дрожащим голосом отвечает Амами.
Из трубки раздаётся знакомый им обоим голос:
— Ну, сынок, как успехи? Ты уже уболтал этого доходягу о книге?
Этот настойчивый, навязчивый, наглый голос слышно и без динамиков. Рантаро молчит, прижимая трубку к уху как можно ближе, тщетно пытаясь заглушить звук. Корекиё наблюдает, не произнося ни единого слова.
— Я... Я пытаюсь. Он... всё ещё отказывается.
— Включи видеозвонок, — приказывает Масаёши своему сыну. — И передай господину профессору, что я начну применять "мягкую силу", если он продолжит отказываться: ему нужно учесть, что у меня есть хорошие связи с его ректоратом, так что если он продолжит сопротивляться, то может вылететь из университета, как вшивая дворовая псина из ресторана. Если он и дальше продолжит упрямиться... я найду способы получить своё.
— Ах-х, наивный идиот, — усмехается Корекиё.
— Отец!.. Ты обещал не трогать моих друзей!
— Ты тоже много чего обещал, — с ехидным оскалом говорит Амами-старший. — Например, своим сёстрам — что ты всех их отыщешь. Или своей невесте из Киото — что объяснишься ей в чувствах, когда закончишь с нашим уговором. Или ты уже забыл? Я не удивлюсь, если забыл.
Рантаро сжимает телефон вспотевшими руками, но переводит взгляд с экрана на Корекиё.
На том нет лица.
Он крепко обнимает себя, мертвенно-бледный, не глядя на того, кого считал своим единственным другом. Кажется, он хочет руками сжать себя до точки, до единственной снежинки, хрупкой и прозрачной, и тут же растаять, раствориться, развоплотиться. В глотке как будто застревает ком, и Корекиё, немо крича, зажимает рот, дрожит и содрогается в конвульсиях. Каждое слово господина Амами скальпелем вскрывает его внутренности, где вот-вот вышли бы наружу его рвота и ядовитая желчь.
Младший Амами только наблюдает, тяжело дыша.
— Оу? Похоже, я чем-то задел его? Неважно. Та книжонка из деревни Кагоноко должна быть у меня на столе к концу недели и не днём позже, Ран...
Отец прерывается и не верит своим глазам.
Его сын, схватив профессора за подбородок, с силой вжимает себя в его покусанные от тревоги губы. Амами-младший жмурится, не отрываясь, но держа телефон так, чтобы родителю был виден каждый кадр его акции протеста. Корекиё смотрит на то, как крепко Рантаро держит его за подбородок, как сильно вдавливается в его губы, и, чувствуя, как щиплют его глаза, сдаётся и позволяет ему целовать себя глубже. Фольклорист кладёт ладонь на грудь путешественнику, и в груди последнего попкорном взрываются сотни коконов, под кожей зудят крылья целой стаи бабочек.
— Ты... Ты что себе позволяешь?.. Хочешь опозорить нашу фамилию? Хочешь опорочить наш род?!
Наконец, обессилев, Рантаро отпускает Корекиё и тяжело дышит.
— Если ты прямо сейчас не прекратишь, ты мне больше не сын!
И, набрав как можно больше воздуха в грудь, Рантаро кричит в экран:
— Тогда и ты мне, блядь, не отец! Иди ты нахер и куда подальше, на все четыре стороны! Это так ты заботишься о своём роде? Не хочешь помочь мне найти свою же родню? Я сам отлично справлюсь — лишь бы не быть твоей ёбаной обслугой!
— Да как ты!..
Амами тут же завершает звонок и падает на котацу, едва дыша.
— К-Киё...
Но он не замечает, как Шингуджи уже нет на месте.
— К-Киё!
И вскакивает с места, выбегая во внутренний двор.
Корекиё без верхней одежды, в одной белой хлопковой рубашке и стёганых тёмно-зелёных штанах, сорвав с себя тонкую красную ленту, собиравшую его длинные смолянисто-чёрные волосы, идёт по занесённому снегом саду. Его голени тонут в сугробах, и молодой человек плетётся, шатаясь, к почти отцветшей камелии — его ровеснице. На её нагих, беззащитных ветвях остаётся совсем немного бордовых, словно венозная кровь, цветов. Под большим кустарником целыми шапками лежат десятки таких, уже отпавших, потерявших свою яркость. При виде камелии к голове Шингуджи приливает тепло. Такие хрупкие, такие жалкие, несчастные цветки!..
— Киё, куда ты вышел?! — кричит Амами, видя, в каком состоянии тот вышел на улицу.
Он вылетает из дома прямо на фольклориста, и они вместе падают прямо в кусты камелии. Ветви царапают уши и щёки Корекиё, впиваются ему в спину, лезут в глаза Рантаро. Осыпаются цветы: бордовыми шапками покрывается макушка Шингуджи, цветы застревают в его чёрных шёлковых прядях. От боли он едва поднимает голову. Ещё один цветок, медленно порхая с ветки, в нежном вальсе опускается прямо на зеленые кудри Амами. Окоченевшей от холода рукой фольклорист снимает камелию с непослушных его прядей на макушке. Он бегло осматривает кустарник.
Это был последний цветок камелии.
Корекиё держит его, а затем, не отпуская, прячет лицо в ладонях. Слышатся слабые всхлипы.
— Книга... Книга у меня в спальне, на втором этаже, на столе.
— К-Киё, прошу...
— Бери и уходи, — он дрожит сильнее. — Прошу тебя, Таро, оставь меня. Оставь меня здесь, мне здесь тепло...
Рантаро аккуратно берёт тонкие, посиневшие ладони и тщетно пытается открыть лицо Корекиё.
— Кровь воды гуще, Таро. Иди, прошу...
— Я не могу, — путешественник быстро сбрасывает с себя куртку и укрывает ею фольклориста. — Гипотермия — это тебе не шутка! Я не хочу потерять тебя, знаешь?..
В ответ ему — только всхлипы и конвульсии от неконтролируемого, болезненного потока слёз.
— Я уже потерял тебя один раз — по собственной же глупости! — вцепившись в замёрзшие руки, кричит Рантаро изо всех сил — и из его глаз тоже сыплются мокрые искры. — Я был идиотом, гонялся за той надеждой, что я смогу найти их всех! Искренне верил в свои силы, но цеплялся за каждую соломинку, за каждую ниточку, которая могла бы привести меня к сёстрам! Я сам не заметил, как угодил под контроль отца... Я даже не успел сказать, что я хотел поехать в Киото к тебе, а он уже выдумал какую-то там невесту! — он быстро достаёт из-за пазухи билет на междугородний автобус и, видя, что фольклорист не убирает руки от лица, прикладывает билет к ним. — Вот! Это билет на междугородний рейс от Иокогамы до Киото! Я просился уехать к тебе прежде, чем поехать по его приказу сюда. Он даже не дал мне всё объяснить... Я идиот, Киё, я идиот, полный и слепой идиот! Я не хочу потерять тебя... снова, понимаешь? Прости меня, прости, прости!..
Горячее дыхание и пылающие слёзы Рантаро обжигают кожу Корекиё. Он с огромным трудом открывает тяжёлые веки: Амами мёртвой хваткой вцепляется в его запястья, сжимает изо всех сил и, припав лбом к ладоням, шепчет в них извинения, словно молитвы.
— Прошу, дай мне второй шанс, прошу тебя!.. Я оставил тебя, когда у тебя не осталось совсем никого! И я больше не оставлю тебя, клянусь!.. Я клянусь всем, что у меня есть, всем, что было, и всем, что останется, я не оставлю тебя... Ты же сам говорил, что та пословица полностью звучит иначе: кровь завета гуще воды чрева. И я...
— Мне не нужны твои клятвы.
Корекиё медленно открывает опухшее, мокрое от слёз лицо.
— И молитвы мне твои не нужны.
Он тянется к Рантаро, пытаясь обнять его, но его руки не слушаются: они постоянно отдёргиваются, боясь уколоться о невидимые шипы.
— Мне нужен только ты, Таро.
И падает ему на шею, обнимая ослабевшими, обессилившими руками.
Они сидят в снегу, крепко обнимая друг друга. Рантаро сжимает куртку, чтобы Корекиё не посмел её снять, даже если сам путешественник промёрзнет насквозь. Фольклорист же оставляет тщетные попытки снять верхнюю одежду с себя и укрыть путешественника. Внутри разливается уже приятное тепло, как огонь у камина, как огонёк, тлеющий далеко в окне, как свеча в холодной снежной буре.
— Пусть это последний цветок камелии, — Рантаро аккуратно снимает с чёрных волос один слегка повреждённый морозом цветок, — но он последний только в этом году! Наступит ещё февраль, камелия будет снова цвести. И снова будет радовать... нас. Нас двоих.
Амами встаёт со снега и протягивает Шингуджи руку. Тот встаёт с большим трудом и не без помощи. Корекиё шатается, едва удерживаясь на ногах.
— Конечно... — и падает ему на шею. — Я дам тебе второй шанс, Таро... но с одним условием.
— Я весь внимание, — мягко улыбается и тихо смеётся Рантаро, уткнувшись носом в холодное поцарапанное ухо.
— Как наступит весна — посади со мной ещё куст камелии и те саженцы миканов из Осаки. И приезжай сюда со мной летом: родители, когда были живы, посадили здесь кучу подсолнухов и гортензий... Но, если не хочешь, мы можем вместе путешествовать по миру и искать твоих сестёр...
— Не говори так! Я хочу... Я хочу путешествовать с тобой и быть с тобою всегда.