У Моди родинки... особенно ярко горят на побледневшей коже - две справа вдоль линии челюсти, три на скуле и еще одна слева в уголке глаза. Сергей только сейчас замечает, зацепается взглядом и считает. На Модю он старается не смотреть. Модя ему жалости не простит. Тихий писк больничных приборов почти оглушает, а Модя дышит почти неслышно. Такой непривычно тихий, неправильно тихий. И медные пряди на белой подушке кажутся еще темнее, темнее залегших под глазами теней, темнее запекшихся губ и лихорадочного румянца на высоких скулах. [MORE=читать дальше]Лихорадящий Модька на редкость смирный больной - не мечется , не бредит и никого не зовет.. Просто тихо умирает. И Сергею взвыть хочется от собственного бессилия. Сергею хочется сгрести за ворот упрямого литовца, наорать на него. Напомнить, что он никогда-никогда!- не сдавался. Так почему же ты сейчас не борешься, Модь?

Сергей молча сжимает кулаки и снова пересчитывает родинки Модестаса. Ему - комсоргу - не пристало, но губы сами шепчут почти позабытые слова... Сергей молится. И Модькины родинки перед глазами как четки. Сергей молится - неумело, пожалуй, впервые в жизни, сбиваясь и путаясь в словах. В глазах предательски горячеет и родинки Моди расплываются - он по-прежнему смотрит только на них...

– Эй...Драугес*? – голос у Моди тихий и хриплый – Т...ты..меня...уже отпеваешь...что ли?

Он закашливается, но по сухим губам на мгновение скользит тень улыбки.

И прежде чем прибежавшая медсестра оттесняет его от койки больного Сергей с чувством сообщает ему:

–Ненавижу, тебя, зараза литовская.

Встречается с ним взглядом на выходе и Модька качает головой, щурясь насмешливо:

– Врешь, вайкинас.**

Уже оказавшись за дверью Сергей усмехается в усы:

Модька такой Модька - и на смертном одре найдет минутку съехидничать.

И. Наконец. Выдыхает.