Никто не знает, где началась эта история. Может быть, с первым криком младенца, на котором уже при рождении поставили крест «полукровка», а, может, с первой буквой проклятия, чей возраст считают тысячелетиями, ну, или с первого заложенного кирпичика в основании императорского дворца. Так где же то самое первое?
Для нашего героя это, увы, тайна. Для меня, вашего покорного слуги, это не секрет. Я думаю, что первое — это душа, что попала в руки святого, который проведёт её за руку до самого конца, его ткацкий станок, где это чудо обрело свой вид, это его труд, создавший героя, о котором скоро пойдёт повествование. Хотя кто ж знает точно?
Пути судьбы неисповедимы, она заведёт в такие отвратные и ужасные глубины, что хочется в страхе сбежать обратно. Или у неё вовсе нет путей? Скажи мне, о читатель, ты веришь в судьбу? Веришь, что кто-то лёгкой и невесомой священной рукой написал весь твой путь и каждый твой вздох, от самого первого вне материнской утробы до последнего, когда у мёртвого тела из лёгких выходит остаток воздуха? Ну-с, у нас-то, может и так, но вот я не думаю, что судьба когда-то смиловалась бы над нашим героем. Может, его «Создатель» умолил жестокую хозяйку жизни и случайностей помиловать своё несчастное творение?
Вряд-ли, думаю, он сам пришёл к тому, что хоть чуть-чуть, но всё стало хорошо. Может, «Создатель», ну-с, или «Ткач» его, если будет вам угодно, протянул когда-то руку и сумел уберечь того, кому отдал своё покровительство и заботу? Читатель, после прочтения, думаю, ты сам мне ответишь на этот вопрос. А теперь вернемся: где же начало?
В первом уроке? В первой магической искре? В первом сожалении «Ткача»? В первой гибели?
Ладно, хорошо, давайте не будем искать начало этого глупого вечного счёта цикла жизни, у неё свои причуды и секреты, которые раскрывать попросту глупо и невежливо. Лучше насладиться природой.
Лес — уголок тайн и тишины.
Он бескрайний и огромный, величественный и старый, а при всём при этом — живой. Даже в суровые зимы с морозами и метелями, в холодные осени с дождями и грозами, ранние вёсны с непредсказуемой погодой, в лета с испепеляющим всё зноем лес полон жизнью. Он словно огромный лабиринт, который ветвями держит небосвод и, кажется, цепляет облака.
Это нетронутое место, уголок девственной природы. Появление домашней лошади и её всадника от этого удивительно. Но тёмная фигура в седле и вороной конь от чего-то кажутся этому месту родными, они выглядят так, словно часть этого места, будто росли годами рядом с этими вековыми елями.
Холодная вода журчит и бьётся о камни в своём русле, поёт понятную только ей песнь. От влаги копыта жеребца темнеют и блестят, он фыркает и встаёт на дыбы, недовольно отходя от маленькой речушки. Холод родниковой воды ему не нравится. Всадник не реагирует, только чуть сжимает в руках поводья. Конь его не сбросит.
Рука в кожаной перчатке оглаживает тёмную лошадиную шею. Наездник по-своему ласково и будто нараспев говорит коню:
— Ну же, Финстанес, не ворчи. Это просто вода.
Конь смиряется с холодом воды, трясёт головой и снова ступает в ручей, медленно его переходя. Всадник, похвалив коня за проявленную смелость, решает оглядеть дальнейшую дорогу, словно не видел её никогда раньше. Петляя меж стволов, она уходила куда-то вдаль, потом скрывалась за кустами орешника. Её также любезно прикрыли от глаз всадника лапы елей и сосен, редкие лиственные деревца, прочая зелёная растительность, скованная тонким слоем льда.
Подозрительно тихо. Нет, в вышине пели птицы, где-то стучал клювом дятел, ветви и макушки деревьев шумели и шептались между собой, потревоженные ветром. Это природный шум, не тот, что ему привычен. Где стук колёс телег вдали, детские крики, мужицкая брань, рёв скотины?
Всадник напрягается. Садиться ещё ровнее, сжимает в руках поводья. Не за тем ли он приехал, чтобы всё узнать? За тем. Но всё равно тревога ядовитой змеёй ползает где-то под сердцем.
Из-за стволов выходит фигура. Поднимает руку, мол, остановись! Наездник натягивает поводья, и конь послушно останавливается.
— Кто идёт? — вышедший из-за деревьев подходит. Наездник хмурится, рука тянется к поясу, где блестит нож. Самооборона лишней не будет.
Взгляд всадника ловит детали в образе подошедшего, от чего первый внешне успокаивается. Одет, по-видимому, сторож или его вероятный сопровождающий, в тёмную одежду. Черная шинель с серебряной отделкой пуговиц, какие-то штаны и сапоги. Его кожа молочно-белая с россыпью тёмных, как кажется, веснушек. Глаза нежно-голубые, будто бы лёд в чистой речке или предзакатное небо, зато белки глаз необычные — чёрные. Волосы белые, короткие, отливают серебром, собраны в хвостик на затылке, а пара тонких прядей, выбившись, лежит на лбу на манер чёлки. Уши обычные, но немного острые, будто бы даже чуточку эльфийские. Пара серег — простых серебряных колец — блестят, попав в свет солнца. На нашивке, что на плече, виден силуэт гор, реки и по середине четырёхконечная звезда. Всадник знает, что снизу, под рисунком, будет написано: «Войска 3 корпуса Белореченского района Снежного уезда Империи Стацинация».
А подошедший смотрит в ответ. Разглядывает гостя. Тот тоже во всём чёрном: длинный плащ-накидка, лежащий на плечах и в районе ключиц скреплённый двумя серебряными цепочками; под ними виден нагрудник, который не блестит множеством бликов, ибо матовый, обычная водолазка, может, куртка, проглядывают из-под наплечников и кожаных наручей; на поясе и талии всадника огромное множество ремней с небольшими сумками, на брюках — великое множество карманов; за ремень наколенника воткнут небольшой охотничий нож; на ногах тоже сапоги; кисти рук скрыты под перчатками с такой же нашивкой четырёхконечной звезды. Каждый элемент одежды понемногу украшен серебром. Кожа его молочно-белая, белок глаз такой же, только радужка светлая, серебристая. Лицо детальнее разглядеть не удаётся — скрыто маской. Зато хорошо видны волосы: длинный белый водопад, собранный в хвост на макушке. Лицо обрамлено аккуратной чёлкой, посередине разбитой на две пряди. В ушах блестят иные серьги: пара чёрных перьев на серебряных бусинах и пара колечек выше. На плече похожая нашивка, только вместо реки — ели, в центре звезды, в кругу, — императорская корона. «Особые войска армии Империи Стацинация при Его Императорском Мрачнейшестве» — это было ясно как свет солнца в безоблачную погоду.
— По приказу Его Мрачнейшества на разыскные и исследовательские работы. Позывной — Айсберг, — всадник, назвавший себя Айсбергом, протянул руку. — Кем Вы будете, герр?
— Лоис фон Тайж, герр Айсберг. Командир сторожевого взвода при 3 корпусе, — командир пожал руку в ответ. — Вы по обращению о странной болезни в наших краях?
— Было б то болезнью, герр фон Тайж! Но, пожалуй, я промолчу и оставлю при себе догадки, пока вы их не подтвердите или не опровергните. Расскажите по пути, что случилось в Ваших краях, герр?
Лоис поджал губы. Айсберг спешился, перекинул поводья через голову коня и взялся за них, терпеливо ожидая, пока командир начнёт рассказ и поведёт его по тропе в деревню.
Посёлок Белореченское — самое дальнее поселение на юго-востоке Империи — стояло в смешанном лесу, на берегу реки Шнивайзе, притоке главной водной артерии материка Раодхъюр — реки Горянки. Отдалённое, но живое поселение в глубине лесных богатств Стацинации всегда бурлило и кипело, было шумным. А теперь… Теперь как на кладбище — уныло, тихо, от чего-то даже немного страшно.
— Расскажу, — прервав молчание, заговорил снова фон Тайж, махнув рукой и ведя за собой Айсберга. — Но позже. Герр Айсберг, у Вас есть какие-то вопросы?
— Есть. Почему Вы вышли встречать меня лично и в одиночестве? Где Ваш корпус?
— Болен. Я и немного гражданских не заболели.
— Герр фон Тайж, Вы из Таёжной, верно? Фамилия указывает на Ваше происхождение оттуда.
— Верно, герр Айсберг. С какой целью интересуетесь?
— Записываю наблюдения, — тот достал из какого-то кармана перо и блокнотик, сделал пометку и убрал обратно. — Есть ли симптомы болезни?
— Температура, рвота, вялость, нарушения сна.
Айсберг кивнул.
— Ещё что-то?
— Нарушение работы магических функций.
— Чёрт, это плохо… Если и в правду болезнь — Министерство целительства и «Хрустальное сердце» будут работать день и ночь. Когда появились первые больные?
— Дней… Семь-восемь назад. Мы сразу направили обращение лично Его Мрачнейшеству.
— Похвально. И, всё-таки, герр фон Тайж, расскажите, что случилось?
Герр фон Тайж вздохнул.
— Недавно в деревню переехали новые жильцы. Представились семьёй Люгер из Великого Княжества Урбеч Примаче-Спече.
— Откуда прибыли?
— Из Степени.
— Степени? Далеко. Что их привело в Империю Стацинация?
— Как они сказали, перебрались ближе к больной матери.
— Матери? — Айсберг вскинул брови. — Кого они указали? Эта женщина живёт здесь?
— Нет, — Лоис покачал головой. —Я Вам скажу больше, такой женщины не существует. Как сказала семья Люгер, она живёт в Снежном, однако оттуда после нашего обращения был получен ответ, что такой женщины не проживает в их тущте, потому они передали запрос выше.
— Перепись при дворце?
— Да, Вы правы.
Герр Айсберг кивнул и записал и эту информацию, будто бы не сам парой дней ранее поднимал эти отвратительные архивы переписей и плавил, кажется, тонну сургуча на печати для официальных писем, чтобы потревожить соседние государства, откуда вечером того же дня пришёл ответ: таких нет, да и не было никогда.
— Что-то ещё? — спросил он.
— Да. Та семья покинула Белореченский и направилась в Снежный, однако в городе их не было. Сейчас в Снежной всё серьёзно…
― Знаю, ― бесцеремонно отрезал Айсберг. ― Можете не объяснять. Все «на высоте» в курсе, что сейчас Снежный Уезд держит на контроле каждую снежиночку, ― он захлопнул блокнот и посмотрел вперёд, где блеснула река и показался первый деревянный домик. ― Их же руками все бумаги подписаны. А мы проинформированы ими.
Белореченский, большой и шумный обычно посёлок, сейчас стоял таким уныло тихим, что самому слечь с болячкой захотелось. Ряды деревянных и редких каменных домов расположились вдоль широкой дороги, растянулись по берегу реки. Шнивайзе бурлила, от неё тянуло влагой и особым запахом реки, который описать сложно. Айсберг помнил этот посёлок другим: шум и гам, народу столько, что не протолкнуться; рынки и ярмарки, в поле за жилыми домами ревёт скот вкусные запахи выпечки, цветов, свежих овощей и фруктов буквально прячут в свой кокон; мимо проносятся стайки детей, урвавших сладости у доброй старушки. Гудит речной порт, сердце этого поселения, оттуда слышна ругань мужиков, которым «больно уж дорого за такую-то тряпку!», а в ответ ― возмущение торговцев; иностранцы, отличные особой добротой, всегда были окружены кучей детей, которой давали фрукты и ягоды; где-то один корабельный экипаж, изрядно уставший с дороги, искал место на ночлег вне качающегося судна. Так было есть и будет, таков был посёлок на реке, но сейчас ничего не было. Стало даже как-то жутко от такой ужасной тишины.
Шумела только река. Шнивайзе бурлила, даже разлилась чуть-чуть, несла с собой тонкие, ещё не съеденные водой, кусочки первого льда, блестевшими на солнце бликами с идеальными гранями. Стайка чёрных пятен — птиц — вилась у берега. Гагары. Их прикормили когда-то давно местные, так что уплывать они не спешили. Река на секунду поутихла, донесся крик гагары, сделавший и без того жуткое место ещё страшнее.
Посёлок словно вымер, теперь здесь властвует природа: ветра гоняют пыль по улице, играют упавшими листьями, деревья кидают жуткие тени, шумит вода, кричат гагары и кругом ни души ― кажется, что герр Айсберг и герр фон Тайж ― единственные живые на много-много километров.
Однако нет. Где-то скрипнула дверь, захлопнулась калитка. Силуэт мелькнул в дали на дороге, скоро скрылся за оледеневшими кустами сирени. Снова тишь.
Конь настороженно поднял уши, зафырчал. Айсберг насторожился следом, оглядел приближающиеся с каждым шагом домишки.
— Где я могу оставить Финстанеса? — спросил он наконец, переведя взгляд с домов на своего проводника.
— По Девятой улице есть перевалочный пункт со стойлом. В сторону порта и налево.
— Спасибо. Мне нужны будут заметки акиропха за последний месяц и записи сторожил из числа кладбищенских и лесничих. Кто здесь есть?
— Акиропх Мецер и лесничий хранитель Уран Вульфер.
— Герр Вульфер? Почётно. Тогда мне нужен будет акиропх, к Герою Стацинации я сам приду. Где здесь храмёк?
— У леса. Вас проводить?
— Нет, найду. Может быть, мой коллега меня приведёт, как судьба порядок даст, — Айсберг уже сел в седло и потрепал коня по шее. — Девятую улицу найду, я уже бывал тут. Через сколько примерно я могу заявится под лик святых?
— Дайте нам с акирхопом около часа, — Лоис кивнул наезднику и скоро уже скрылся на перекрёстке, свернув за угол.
Айсберг посмотрел ему вслед. Лоиса уже не было видно, зато путь, куда он ушёл, был прекрасно виден: узкая улица, по краям её атакуют травы и кусты, в полуметре уже стоят заборы, чуть покосившиеся, укрытые какими-то ползучими растениями. С крыши одного сарая, стоящего у края участка, на деревянную ограду аккуратно спустилась кошка, вильнула пушистым серым хвостом, мяукнула, пробежала до края двора, спрыгнула на дрова внутри него и исчезла из виду.
Мужчина хмыкнул, дёрнул за поводья и медленно двинулся на Девятую улицу, идущую вдоль края посёлка от порта до кромки леса и даже скрывалась там. Туда он и направился.
Скоро конь уже жевал сено и отдыхал с долгой дороги, а его хозяин двигался к порту. По правую руку тянутся дома посёлка с высокими заборами, по левую руку — вековые ели и сосны, пушистые кусты, лес, только в одном месте вечные заросли прервались узкой тропинкой, убегавшей в самую чащу. Айсберг глянул на неё, пошёл дальше, но не дошёл до сердца посёлка, свернул куда-то с дороги, прошёл вдоль и спустился к реке.
У берега тянулся обрыв, не очень большой, может быть, где-то полметра, после которых уже под ногами не скользкая трава, а светлый песок и крупная белая галька. Айсберг расположился на этом краю, сев за каким-то деревом, и достал из принесённой с собой сумки бутыль с водой и бутерброды. Голод не тётка, поесть он был и рад в дороге, в посёлке куда-то заглянуть, но нельзя маску снимать, лицо показывать ему не положено. Долг и обязанности быстро затыкали желание поскорее набить чрево, отступили только тогда, когда Айсберг остался один.
Он смотрел на воду. События дня сплелись воедино, в голове катавасия, на душе кошки от тревоги уже душу порвали в лохмотья, как дешёвую штору. Айсберг вытащил из кармана блокнот, открыл на последних исписанных страницах и стал читать, старательно жуя бутерброд. План почти выполнен. Сопровождающий есть, информация есть, подозрений так много, что можно будет задокументировать так, чтобы противная императорская канцелярия задохнулась от обилия того, что куда направить и как кому ответить. Айсберг хмыкнул с довольной улыбкой: канцелярия для него самое противное место в рабочей рутине.
А дальше что? Он поднял палец, закрывавший пункты рабочего списка, вздохнул. Побеседовать лишние два часа с акиропхом под ликами Святых Отцов на картинах, чтобы тот сказал: «На всё воля Святых Отцов-Основателей, я ничего не знаю!» — А записи о местных вообще можно будет забыть: раз таких граждан не существует в принципе, то что ему делать? Поможет только местный лесной хранитель, старый шаман и бывший военный Уран Вульфер. И то не факт.
Мужчина кинул блокнот в сумку и привалился к дереву спиной, попивая воду. Шаман живёт едва ли не втрое больше него, он может дельную мысль дать, да и сколько лет этот под его заботой? И сколько посёлок под покровительством? Айсберг задумался, прикинул в уме: лет, может быть, одиннадцать человеческих? А в его годах это сколько? Сто десять с медняками? Ай, ну эту мысль, право, лишняя!
Зато в голове образ господина Вульфера в жизни посёлка стал анализироваться быстрее, чем ещё какая-то дрянь, по типу «Опять десять серебряных в налоги отстегнуть из кармана, да что такое?».
Старый шаман притягивал у посельчан внимания столько же, сколько и порт. Если кому-то в рот они смотрели чаще, чем заречным гостям, то точно ему. За советом сбегать в самую чащу в путь пускались многие: когда деревья рубить можно, да и где, а не поднимется ли река, а не придут ли звери драть скот? За травами лечебными, ягодами, грибами, словом, за всей лесной вкусностью-полезностью все ходили в самую глубину тайги. В помощи старый вояка никому не отказывал, был со всеми добр и обходителен, с детьми ласков, к старикам обращался с уважением, на всех смотрел как на равных; но все знали, что и кулаком по столу мог он ударить так, что с потолка посыпется штукатурка и с елей-кедров полетят все шишки и белки.
Айсберг на своих почти трёх веках такое видал: вот выпустят из-под своего крылышка столичные молодых воинов, а тех и направят сюда. А тут как тут уже и старый шаман с утра до ночи в посёлке бродит и на сеновале ночует, распевается с мужиками в порту. А воспитанники столичные почему тут? Потому что тут герр Вульфер, который самого императора по молодости лупил за пакости и неточности. Зазнался малец по учёбе — здравствуй, Белоречинский! Шаман покоя не даст, вплоть до костей шкуры сдерёт за малую провинность, а за большую — говорить страшно. «Сначала дисциплина, а вот после ― хоть на ушах стойте!» ― ворчал он, снова погоняв нерадивых молодых от самого леса до реки.
Словом, чудной местный шаман: и помощник, и наказание, и организатор революции давным-давно, за что гордо ходит с чином «Героя Империи Стацинация», а ещё и семьянин порядочный: воспитал дочь и трёх сыновей.
Айсберг поставил бутыль на землю. О такой старости он мечтает? Уйти куда-то вон из шумной Стацинации на старость лет, да чтоб были дети-внуки и быть счастливым стариком? Может быть. Дожить только осталось.
Айсберг глубоко ушёл в свои мысли, да так, что его окликнул только резкий шорох травы сбоку. Затрещал лёд, ломая травинки. Мужчина натянул маску обратно на лицо, потянулся к охотничьему ножу и обратил всё внимание в сторону звуков, что неумолимо приближались.