Остановились в новом городе не так давно, всего пару дней назад, но расположиться уже успели. Красно-белый шатер стоит ярким пятном посреди серого города, притягивая к себе взгляды прохожих. Репетиции проходят все чаще, но пока еще со старой программой: новую подготовить у них попросту не было времени, да и… все еще слегка под впечатлениями от исчезновения Фигаро, оттого и пробовать что-то другое мало хочется.

— Таким образом... сумма долгов значительно снизилась, — делится Агата, собрав всех вместе.

Она едва контролирует свой голос, избегая дрожи в нем от переполнявшего ее волнения, и обводит взглядом каждого, оценивая реакцию. Люди слушают ее с недоверчивым видом, и среди этой отчужденной толпы поддерживающе улыбаются ей только двое.

— Но они все еще есть, — с ноткой презрения замечает кто-то из толпы.

— Тебе слово давали? — огрызается в его сторону Эдвард.

Агата поджимает губы и выдавливает из себя улыбку. Это стоит ей больших усилий — улыбнуться и сдержать эмоции. Откровенно говоря, ей хочется кинуть бумаги в лицо этому умнику и посмотреть, как он хотя бы одну десятую из написанного поймет со своими — дай бог! — тремя классами образования. Она ночи не спала, разгребая оставленное после Фигаро дерьмо, и уж точно не заслуживает выслушивать подобный тон.

— Да, долги все еще есть. Я этого не отрицала, — спокойно соглашается она, контролируя дыхание.

— А кто-то спорил, что закроет их за месяц, — со злой усмешкой замечает малыш Джон.

Ее щека дергается. Агате до ужаса хочется высказать все, что у нее крутится на языке, но тогда ее совсем перестанут хотя бы как-то воспринимать: перед ними будет очередная глупая женщина, так еще и с истерией вдобавок. Очередная женщина, принявшая свою порочную натуру и не стесняющаяся предаваться разврату в компании двух мужчин. Еще одна женщина, которую можно проигнорировать. Агата на секунду прикусывает щеку и обращается к малышу Джону раньше, чем это успевают сделать близнецы — по их дернувшимся рукам она все быстро понимает:

— Пари в силе, — ее губы трогает легкая азартная улыбка. — До конца месяца еще неделя. Так, напоминаю, если кто-то вдруг забылся.

— Часики идут.

— Верно говоришь. Часики идут... время репетиции, — отчеканивает Агата с посуровевшим лицом. — Выступление уже совсем скоро, и в ваших интересах показать себя во всей красе.

Обведя всех взглядом, она быстро покидает их с деловым видом, словно собирается продолжить работу, а все артисты остаются в компании друг друга, чтобы обсудить дальнейшие планы. А может, они хотят обсудить ее провал — этого Агата уже не знает и не слышит, оказываясь на улице, где прохладный ветер совершенно не ласково хлещет по щекам в попытке привести ее в чувство. Поздно, правда. Плечи уже едва заметно подрагивают, и Агата ускоряет шаг, желая остаться наедине в тихом и укромном месте, пока Эдвард и Кристофер еще не успели выйти из шатра.

Агата, буквально упав на короб в каком-то закутке, приглушенно всхлипывает, стискивая собственные плечи с такой силой, будто сейчас развалится. Дрожит в одиночестве, пока горячие слезы медленно катятся по щекам. 

Никто не обещал ей легкую, беззаботную жизнь в цирке, и Агата была в своем уме, соглашаясь на подобную авантюру и прекрасно оценивая все риски. Однако, выросшая в мягких условиях, она все равно оказалась не готова к давлению, что идет на нее со всех сторон. Весь цирк будто ненавидит ее — может, это ее Бог наказывает за убийство старого скряги Фигаро? — и желает ей смерти, а новые условия жизни, ехидно посмеиваясь и потирая ладони, ставят ей подножку раз за разом, пока в этот же момент совесть неспешными движениями затягивает петлю вины на ее шее. В голове вспыхивают образы некогда близких людей, которых она так бессердечно бросила: друзья, родители. Оставила записку, объяснения, но… бросила, не подумав об их чувствах.

Агата замирает, прикрыв рот ладонью, как только за поворотом раздаются голоса и шаги в ее сторону. Она сжимается, словно хочет стать меньше и исчезнуть, чтобы только не попасться кому-то на глаза в таком виде — это хуже смерти. Небольшое облегчение ложится ей на плечи, когда Агата узнает голоса близнецов. Показывать им свои слезы не слишком хочется, будет лучше, если эти двое пройдут мимо, однако… эти двое хотя бы не осудят.

— Эдвард? Думаешь, мы надоели ей? — в голосе Кристофера звучат опасения.

Тот следом фыркает — Агата уверена, что еще и глаза закатывает — и отвечает:

— С чего ты взял?

— Ты посмотри, она даже говорить с нами не хочет. Взяла и убежала. Правда, может, мы ей больше не нужны?..

— Ты слишком мнительный, она просто привыкает к жизни здесь.

— Я не спорю, — как бы оправдываясь, соглашается Кристофер. — И я молчу про секс, она же совсем на призрака стала похожа с этой работой, какое тут желание будет… Но чтобы избегать нас…

Призрак… Агата сдерживает горький смешок, но внутренне соглашается. Она сама не заметила, как стала лишь походить на себя прошлую. Бесконечный  круг работы дал о себе знать: щеки чуть впали, глаза покраснели, тон кожи стал заметно бледнее, раздражительность же все больше сквозит в голосе и настроении. Подслушивать нехорошо, но Агате попросту не оставляют выбора. Шмыгнув, она продолжает тихо отсиживаться в своем укрытии в надежде, что Кадоганы пройдут мимо.

— Не хочу, чтобы мы ее потеряли, — тихо признается Кристофер. — Никто нас никогда так не… принимал. Нас обычных.

— Потому что не пробовали. Ни они, ни мы. И вообще, перестань выдумывать, — отмахивается Эдвард, но по дрогнувшему голосу становится ясно, что его это волнует не меньше. — Ты же сам все и объяснил: она устала.

Когда их голоса затихают, Агата надеется, что они уже ушли в другую сторону, и упускает из виду, когда они оказываются рядом с ней. Увидев их, она слегка вздрагивает и мгновенно пытается сделать вид, что у нее все в полном порядке: чуть выпрямляется, расправляет плечи, быстрым движением платка утирает щеки и смотрит в сторону, чтобы скрыть заплаканные глаза

— Роза?.. — почти одновременно выдыхают Кристофер и Эдвард.

Их разговор минутой ранее и обеспокоенные голоса вырывают из ее горла сдавленный всхлип, и Агата, поджав губы, сгибается пополам, скрывая голову в коленях. С боков в ту же секунду идет знакомое тепло: близнецы в одно движение подсаживаются к ней с двух сторон. Унизительнее сцены для нее не придумать — демонстрировать свою слабость перед кем-либо.

— Агата…

— Расскажешь?

Она отрицательно качает головой. Рассказать, значит, ныть, не принимая ответственность за свои действия. Значит, показать себя избалованной легкомысленной девчонкой, которая и месяц не смогла здесь продержаться.

— Ну?

— Совсем не скажешь?..

Их ладони касаются ее спины в мягком жесте, утешительно поглаживая. Тепло их тел согревает. Наверное, ей должно быть легче, но ничуть. Наоборот, липкий комок собирается в груди все больше, не давая свободно вздохнуть, но слезы удается еще сдерживать. Агата поджимает губы.

Близнецы придвигаются ближе, склоняются к ней: их челки щекочут ей щеки, дыхание согревает продрогшие ладони, скрывающие ее лицо. В следующую секунду их бархатные голоса звучат совсем близко, забираясь под кожу и пробирая до мурашек, что всегда поражает и волнует Агату: ведь говорить так — удивительная способность и настоящее искусство. Но сейчас ей хочется лишь заткнуть уши, крепко-крепко зажмурившись, чтобы остаться в леденящем одиночестве. Наверное, именно этого она и заслуживает.

Но близнецы с едва прикладываемой силой — не больно, но ощутимо — придерживают ее руки, то ли не давая Агате заткнуть уши, то ли пытаясь отнять их от ее лица — она не понимает, чего они пытаются добиться, и лишь злится на их мягкую настойчивость, с которой они вечно действуют. Их тихие голоса звучат над каждым ухом почти в унисон, сливаясь во что-то единое и манящее. Агата не разбирает ни одного слова: Кристофер и Эдвард говорят о своем, но говорят так, что из головы пропадают всякие мысли. Голоса очаровывают. Или зачаровывают. Агату не слишком волнуют формулировки, когда ее тревога, словно растерявшись, исчезает посреди мелодичных голосов.

Кристофер и Эдвард замолкают. Их ладони приглаживают волосы Агаты, несмело касаются спины, будто проверяя настроение. И она, медленно выдохнув, выпрямляется. Может быть, дело в слезах: как поплачешь, так легче становится — всем известная наука. А может, дело в Кадоганах. Разбираться сейчас, откровенно говоря, не хочется, поскольку легкость и некоторая пустота, что заполняют голову и тело, сейчас для Агаты поважнее. Будет проще вернуться к работе.

— Агата? — кто-то из близнецов зовет ее, но она не может разобрать, кто из них двоих это был.

Она моргает, словно приходит в себя, и замечает мир вокруг, обведя взглядом площадку и глянув на Эдварда и Кристофера по бокам. Те сидят почти в напряженном ожидании и переглядываются друг с другом в немом диалоге.

— Вам тоже нужно репетировать, — наконец заговаривает Агата.

Ее голос звучит хрипло и устало, но даже так близнецы, будто с облегчением, опускают плечи. С поддерживающей улыбкой Эдвард протестует:

— Это не важнее тебя.

— Мы всегда будем рядом, Агата, — вторит ему Кристофер.

— Чтобы поддержать.

— Защитить.

— Мы рядом, даже если тебе кажется, что ты абсолютно одна, — голос Эдварда сходит на завораживающий шепот.

Агата смотрит в его блестящие глаза и не понимает, что именно ощущает. Где-то глубоко внутри нее, вздрогнув, просыпается тревога, что холодит лопатки, но тут же затухает. Кристофер говорит у ее ушка тем же шепотом, который будет ясен только им троим:

— Одна против целого мира.

Агата оборачивается, встречаясь с его улыбкой, которая …больше загадочная, наверное. Эдвард вторит со спины:

— И мы закроем тебя собою от ужасов этого мира.

— Очень… самоотверженно, — усмехается Агата, глянув перед собой. — И глупо.

Агата, почувствовав, что они хотят что-то сказать, тут же добавляет:

— Бегите репетировать лучше.

— А ты? — одновременно спрашивают Эдвард и Кристофер, что еще раз показывает, насколько похожи их голоса.

— А я подышу. Воздух свежий нужен, голову проветрю.

Агата выдавливает из себя кривую улыбку и, глянув то на одного, то на другого, ворошит близнецам волосы. Такие яркие и рыжие, что мгновенно напоминают о золотой осени в деревне. Не то что серый Лондон… Кристофер оставляет невесомый поцелуй на ее плече, а Эдвард — на виске. Уходя, близнецы оглядываются на Агату, а она только улыбается им и чуть машет, чтобы они шли побыстрее обратно на арену.

Агата громко выдыхает и поводит плечами. Дышит. Старается не думать о проблемах, которые она добровольно взвалила на свои плечи. На ближайшее представление раскуплены все билеты — аншлаг, но большая часть выручки пойдет на содержание самого цирка: корм для животных, еда для артистов, закупка нового оборудования… Некоторые тросы и канаты вот-вот грозятся порваться или лопнуть, а это неприемлемо. Рисковать жизнью и здоровьем ни людей, ни зверей Агата не намерена.

К счастью или сожалению, ее одиночество продлилось недолго. В очередной раз. Агата замечает, как из-за угла мелькает русая макушка, и мягко зовет:

— Ты что-то хотел, Билли?

Из-за угла выглядывает мальчик лет шести: худенький, невысокий. Больше всего в нем удивляют глаза: большие, темно-карие, с пышными ресницами и такие… проницательные, что ли? Мальчик тихий, почти незаметный. Агата чуть улыбается ему, как он подходит ближе к ней.

Она быстро вспоминает, что знает о нем. Билли — ребенок из целой династии цирковых артистов. С кого все началось, трудно сказать, но поколения три точно прожили всю свою жизнь в цирке. Как-то близнецы обронили в разговоре, что даже слегка завидуют подобному. Завидуют династии. Вся жизнь в цирке с близкими — звучит как мечта, не так ли? «Нам бы хотелось так же», — между делом поделились близнецы.

— Ты плакала, я слышал.

— По глупости, — отмахивается Агата.

Надо же, какие все заботливые... Но ладно, «молодое» поколение относится к ней если не хорошо, то хотя бы нейтрально.

— А сейчас?

— А сейчас нет, как видишь. Успокоилась.

— Я тоже плачу, — будто пытается успокоить он ее. — Когда меня ругают или я падаю... Даже малыш Джон плачет.

Последнее Билли говорит шепотом, будто это великая тайна. Агата, подыгрывая, делает удивленный вид и шепчет ему:

— Правда, что ли?

— Да, я видел! Они о чем-то с Люсиндой говорили, она такая злая на него была... Он потом у себя закрылся, никого не пускал.

— Но тебя пустил, — догадывается Агата.

Билли важно кивает. Неудивительно: мальчишка выглядит таким милым и открытым, что ему невозможно отказать.

— Он пил тогда. Фигаро еще потом много ругал его за это... Вот, малыш Джон много выпил, про Люсинду мне рассказывал. Но это уже совсем секрет...

— Чужая тайна, — понятливо соглашается она.

— Да, не моя. И вот, он выпил, рассказал и... заплакал. Совсем чуть-чуть, в кулак, но заплакал. Я сам видел.

— Слезы показывают, что человек еще не сухарь, — издает смешок она.

Билли кивает и топчется на одном месте. Потом он хватает Агату за руку, с горящими глазами предлагая:

— Пойдем к зверям! Я всегда с ними, когда мне грустно.

— Ну... Пойдем.

Агата позволяет мальчику вести ее, как маленькую, за руку к животным. Дрессировщик придет сегодня к ним позже, а потому многие из них сидят в вольерах и клетках. Агата лишь бродит взглядом вокруг, пока Билли с энтузиазмом рассказывает ей про всех: слон, львы, лошади, обезьяны, собачки и кошки... и даже крысы.

Но Агата начинает слушать его вполуха, когда ее взгляд останавливается на груде реквизита. Вообще, он лежит повсюду, занимая все место вокруг, но отчего-то именно здесь кажется абсолютно лишним и неподходящим.

— А это наш мусор, — беспечно комментирует Билли, заметив ее взгляд.

— В каком смысле? Реквизит же, разве нет?

Агата бросает на него недоуменный взгляд и вновь смотрит на груду предметов.

— Какой-то старый, какой-то сломанный. Дядюшка Фигаро запрещал выбрасывать: говорил, что все может пригодиться. А что, тебе тоже не нравится эта куча?

— Очень не нравится...

— Дядюшка Фигаро всегда рядом с собой его оставлял, говорил, мол, починю или придумаю что из него. Ну, а теперь вот... оставили пока тут.

— Тебя мама не потеряет?

— Наверное...

Билли нехотя отпускает ее ладонь, но Агата со всей благодарностью заглядывает ему в глаза, улыбаясь.

— Спасибо тебе огромное. Больше плакать не хочется.

Его лицо просияло от радости, и, пожелав хорошего дня, Билли убегает. Агата же с решительным видом поворачивается к брошенному реквизиту с полным намерением его осмотреть. Вдруг Фигаро не такой дурак, каким казался?

Этот реквизит с первого дня мозолит ей глаза, но добраться до него абсолютно некогда. Да и казалось, что ее это не касается — циркачи сами разберутся. Угу, видно уже, как разобрались... Бросили — и рады.

Агата осматривает все, до чего у нее доходят руки. Много в цирковом реквизите не смыслит, но явные изъяны замечает, что-то вызывает у нее недоумение. Например, бублики для поддержки головы. Что случилось с ними, что они пришли в негодность? Агата не знает всю подноготную цирка, но одно чувствует ясно: бублики на мусор не похожи. Она решается на варварский поступок — раскрыть один из них.

Агата возится с бубликом. Возится долго, возится до ругательств и вспышек гнева, пока, раскрыв его, она не цепляется взглядом за кое-что интересное... После легкой встряски из бублика вылетают скрученные купюры.

— Ах ты... Усатый прощелыга... — выдыхает она, прикидывая сумму в одной закрутке. — Чтоб тебе икалось на том свете, пока я тебя добрым словом вспоминаю... Хоть какая-то от тебя польза, дядюшка Фигаро.