Мой идиотизм!..
Что же я смотрю в зеркало, вытирая уродливые слезы и сопли? Из глотки вырывается очередной приступ рвоты, нутро извергает ненависть, заставляет меня сплюнуть уже хоть куда-нибудь накопленную желчь. Избито солнечное сплетение, плечи, замученные металлом и ногтями. Тени падают, пытаясь разбиться, захватите меня с собой! Ванная спрячет вой от слез, белая эмаль давно покрашена в очаровательный водно-розовый цвет.
Уродливо.
Ледяная вода, прилипшие к лицу волосы. Смотреть мерзко. Не смотрю. Не плачу. Не хочу. Не покажи ты только этот отвратительный позор.
Только твои слезы, – говорю я кому-то в отражении, – самое уродливое, что есть в человеке.
***
Твои слезы по-глупому похожи на кошачьи.
Молчаливые. Они никогда не показывают, что больно, а страдают молча.
Она стояла, трясясь, дрожа совершенно неровно, печально. Она не дышала – желтые пятна уличных фонарей на русых волосах оставались лучами закатного солнца. Небо, бесконечно-синее, накрывало ее черную куртку покрывалом, стараясь согреть. Ее луна – самая-самая красивая, но такая печальная, – сгорбилась, обняла себя руками, поджимая губы, отводя взгляд, плача хмурыми тучами. Ее руки висели ивовыми ветвями по течению слез. Слезы не текли рекой, нет. Она никогда мне не показывала – только роса оставалась на покрасневших щеках. Стыдно, да?.. Я не знаю – я каждый, каждый, каждый треклятый раз!.. – не знаю, как тебе помочь, как сделать тебе лучше, я хочу-хочу-хочу-хочу – я хочу закрыть тебе уши руками, я хочу рыкнуть на всех окружающих, я хочу потянуться за тучами и спрятать ее!.. – ее слезы дороже любых драгоценных камней, настолько они редкие; ее печаль дороже самых дорогих металлов, настолько она спрятана. Я не знала, как притянуть ее еще ближе – так по-глупому страшно, печально, виновато, – прости меня, я не хочу услышать ее "прощаю". Так много этих "я"!.. стыдоба!.. ее боль, сродненная с ночью, уже и вылиться не может. Трещащие стенки хрупкого, склеенного сосуда уже давно превратились в стеклянную крошку. Ну же, ну же,
...она же не плачет, верно?
...ей же не грустно из-за этого, верно?
Троеточия озвучить невозможно. Мысли стаей побитых птиц ломились к земле. Она стояла молча, не издавая ни звука. Ни одного движения. Аккуратно. Изящно. Изящность болезненных, изувеченных плеч, запутанно-пыльных волос. Душу человека раны делают прекраснее. Нет, будь счастлива! – прошу, – звезды не погасли! Солнце воссияет, и все снова станет ясным. Она пройдет, я знаю, она справится, справится, справится, и зачем же я себе это повторяла раз за разом?.. Ледяное пламя пожрало бы меня с головой, дай я себе волю думать. Звезды с земли всегда кажутся холодными, сверкающими камушками. Звезды, однако, горят временем. Не теплом. Да только приблизишься – сгоришь!.. сгоришь, слышу я или нет? Я обниму ее – снова и снова, – я побоюсь потерять, я побоюсь прикоснуться.
...звезды?
Раздавался чей-то крик. За эти несчастные восемь минут до Земли дошел звездный луч. Подскочила, испугалась, забоялась, по струнке вытянулась, отвечая без единой дрожи. Плакала ли она? Одной ей известно – не расскажет.
Они, звезды, когда потухнут, снова не зажгутся. Они, звезды, даже самые ледяные, уставшие, всегда горят обжигающе.
...
И я просто смотрю.
Смотрю на покрасневший нос, поджатые губы, грязные очки, стараюсь заглянуть в бездну глаз, смотрю-смотрю-смотрю, ловя каждую из черт лица, надеясь, что это не в последний раз. Ловлю, запоминаю, лишь бы не забыть, в мгновении осознать и найти то, что не увидела и не заметила, те очертания, что стерлись ветрами озябших от ее холода деревьев. А мне-то жарко! А я-то в пожаре и не знаю, как скрыться, а мне будто больно и приятно, а я себя не чувствую, мозги все проплавились – звезды вблизи такие горячие. И смотрю.
Просто смотрю,
себя за несмелость виня.
***
Я никогда ее не видела.
Ее, такую близкую, такую важную, я никогда не могла найти времени, чтобы приехать. Она – солнце с перерезанным горлом, ребенок, измученный ночью, вроде бы жива, но это не точно. Я совершенно нервно смотрю на эти проклятые буквы. Из них что слова любви составишь, что слова ненависти, и, любя, до слез в н о в ь доведешь. Зачем же она испила жизнь залпом?.. я задаюсь этим вопросом из раза в раз. Бедный ребенок с душой не ребенка – кому она молится со таким количеством боли? Я смотрю на то, как она присылает сообщения. Все в истерике. Все в печали. Так далеко, так близко, такое неосторожное слово, такая причиненная боль. Она всегда казалась пушком в солнечных лучах, она всегда казалась ванильным ароматом от бездушных бусин и приятным теплом от ударов током. Она всегда была тем, кто не заслужил ничего плохого, она всегда была той, чьи слова могли литься, словно музыка дальних городов – аккуратно, печально-тоскливо. Она – тоска дней, которых не было.
Что же я делаю?!
я не знаю.
прошу, позаботься о себе – я так далеко, я могу лишь это написать.
Я вижу, как она не отвечала мне пару дней с очередным "все в порядке". Я знаю, что это не так. О чем же ты меня попросила?.. она, стеклянная капелька, держащая столько тяжести, неужели она надломилась от моих слов?
Холодный свет синей соцсети молчал. Не подглядывал. До сих пор он устало зевает, когда я захожу в диалог, шутя глупости. С нею плакали свечи, не зная, кто ее излечит, с нею плакали неровно дыщащие клубочки пряжи и ниток, с нею плакала черная мгла, хрипя и мурча грустью, горем, горечью – а ведь она так любила сладости!
Я никогда ее слез не видела – так хотелось уткнуться в стену, не появляться, не рождаться.
Я никогда ее слез не видела и почему-то всегда была уверена, что она не боялась мне их показать.
***
За спиною твоей – топот толпы неудач.
Первою твоей неудачей было, видимо, рождение. Все твои слова – будто какой-то неправильный бред, неясный, глупой, так же не бывает, хочется закричать мне, – все твои слова сплошная кровь. Кровь сбитых рук, костяшек и разбитых губ. Ты отбегаешь, осознавая какую-то вещь. Мы втроем! Мы втроем, и ты так панически-боишься остаться один. Волосы у тебя совершенно шелковые, нос красный-красный, щеки мокрые, и даже голос не дрожит. Куда же ты?.. прошу, я не со зла! Прошу, ты не поймешь, я не скажу. Вокруг люди разбегаются посреди дня в центре города. Вокруг люди куда-то мчатся и спешат. Пыль асфальтных дорог смешивается с началом сентября, превращаясь в высохшую лужу под ногами. Я так хочу тебя схватитьи обнять, отдать все то тепло, что ты мне дарил год назад – я тогда многого не знала и относилась к тебе иначе. Я тогда была разбитой, потерянной, и так хотела поддержки – и вот ты разбит, потерян и я не могу тебя поддержать. Излечит твою усталость родной человек.
Слезы твои – злость, чистейшая. Слезы твои – страх, чистейший.
Слезы твои – надежда, грязнейшая.
Топот неудач за твоей спиной превращается в шаги двух людей. Вы останетесь вдвоем.
...все будет в порядке.
Все будет в порядке, топот неудач утихнет, неудачи убегут и по кустам распрячутся.
***
Ах, бессонные ночи!
До чего же вы живые, и хвостами вокруг меня виляете, по глазам крыльями проводите, цепляете ушами за шею, спать укладывая. Она ловит для меня одну из этих тварей и, невинно, смеясь, говорит:
— Давай!..
Я соглашаюсь. На свой страх и риск. Бессонная ночь, распоротая, со вскрытой глоткой, дрожит, рядом с собой раскинув запах виски и малинового чая. А она, совершенно счастливая, поджимает ноги. Эти розовые стулья, эти полосатые стены видели слишком много боли. Они пропахли болью, страхом и кровью, и так соскучились по печали человеческой. Мы с тобой потрошим эту ночь, давая ей судорожно кашлять, терять столь ценное время. Она задевает меня по лицу львиными когтями, вырывает глаза и рычит: не спи! Не сплю. Говорю. ...замолкаю и слушаю.
Бессонная ночь на отрезанных шутки ради конечностях поднимается. Ты говоришь: как же мне донести камень, который нести больше нет сил? Ты говоришь: господи, ты же все можешь! можешь меня спасти? Тебе невыносимо! Ты одна, никого вокруг нет. Я знаю, я знаю, я знаю – я не знаю, что сказать! Я так хочу кричать, реветь от собственной беспомощности. Бессонная ночь нервно скулит и на меня оглядывается: ...а что, собственно, происходит? – я ей в ответ только пожму плечами и рассмеюсь. Улыбнусь. Что мне тебе сказать? Что же ты хочешь услышать?
...ты так мне незнакома. Но каждая распотрошенная ночь вешала на мою шею очередную скрепку, гладила по голове и говорила: ты запомнишь навсегда.
Прости меня? Прости за то, что я не тот человек, которого ты все года ищешь? Ты старше, ты опытнее, а кажешься мне разбитым вдребезги ребенком. Ты же сама улыбалась несколько часов назад, а сейчас плачешь, забивая лицо в колени, и поддаешься моей руке, нервно извиняясь за грязные волосы. Плевать.
...
Бессонная ночь в очередной раз зевает. Хвостом машет. Щелкает меня по лбу: н-на, разбирайся сама, ломайся и понимай, что ты – никто.
...ах, бессонные ночи, до чего же вы полны чувств – их и потрошишь, выплевывая горькую печень и веселое сердце на стол.
***
Больно. Все тело болит каждой его клеткой, возмущаясь и ревя, недовольное, избитое. Ну же! Ты заслужило, неуверенное скопление страданий, ты заслужило всю эту боль! Тело твое – слезы. Уродливые. Ты сама виновата, не вой и не ной! Расскажешь об этом кому – пожалеешь! Кто ж тебя такую жалкую, бесполезную, пожалеет? Рыдания – они омерзительные. Рыдания спрячь. Слезы не показывай.
Где же все твое восхищение человеческим уродством?
Кто-то в отражении горделиво молчит.