Тихий вечер и рамки

Спокойный уютный вечер. Аня сидит с книгой в руках, смеется тихо со своих же шуток, которые вписывает на поля страниц карандашом, и вслушивается в монотонное завывание ветра за окном, где бушует то ли буран, то ли сильный снегопад. В любом случае, на улицу выползать из уютной кровати не хочется совершенно, поэтому она лишь периодически перекатывается с живота на спину, чтобы не затекали руки, и иногда зевает. А потом идилия рушится одновременно с едва слышным хлопком входной двери и громким:

— Ань? Ну че ты? Готова?

Блять. Свидание.

Она резко подскакивает, роняя с грохотом на пол книгу, чертыхается и мчится к шкафу с одеждой, надеясь вытянуть из него что-то поприличнее.

— Прости-прости, — тараторит звонко, бойко, так, что уши у самой же закладывает, — я совсем забыла, дай мне минут пятнадцать.

— Я так и знал, — усмехается беззлобно Антон.

Он проходит, не разувшись и не сняв уличную одежду, к спальне и тут же получает ворчливое:

— Полы сам будешь мыть! Вчера убиралась только.

Она умудряется кинуть на него недовольный взгляд, пока натягивает на тонкие хрупкие ноги синие джинсы, а потом вновь бросается к шкафу и вытягивает оттуда нежную светлую водолазку. Ее крашенные в блонд волосы растрепались и намагнитились грубоватой тканью, а тушь, оставшаяся после работы на недлинных ресницах, частично размазалась, поэтому Аня останавливается перед зеркалом на пару секунд, стонет от досады и грубо растирает черные круги под ярко голубыми глазами, после того как двумя ловкими движениями завязывает высокий хвост, содрав с запястья резинку (содрав, пожалуй, слишком грубо, судя по зудящим ощущениям, оставшимся на коже запястья).

На сборы и правда хватает пятнадцать минут, чему Антон мысленно удивляется. Не так давно Ане нужно было поменьшей мере час-два на макияж, душ, пересмотр всего гардероба и небольшой кризис: «Я во всех одеждах пугало!», «Ненавижу стрелки! Зачем я вообще их рисую?». Иногда кризис затягивался, и тогда свидание отменялось или переносилось. Это, конечно, злило, нередко перерастало в раздраженное: «Может хватит ныть?», — или даже в грубое: «Ты ебешь нам обоим мозги! Себе — в первую очередь». Антон не понимал и не понимает, почему Аня не могла сделать глубокой вдох, глубокий выдох, надеть любое платье или что-нибудь более удобное и отправиться на свидание без лишних заморочек, без обижающего: «Вот я оденусь, как колхозница, и ты будешь смотреть не на меня, а под чужие юбки!» («Что я, животное какое-то, что ли? Не могу полюбить человека, хранить верность?», — думал всегда, когда слышал это.). Не могла, как сейчас, схватить то, что под руку подвернулось, подтереть пальцем грязь на лице и тратить время не на истерику, а украшения, спрятанные в коробке, чтобы в итоге махнуть на них рукой и:

— Теперь готова, — произнести легко, манерно откинув с плеча длинный волос.

Антон качает головой с легкой улыбкой на тонких губах, дожидается, пока она подойдет к нему, и быстро чмокает в пухлые, искусанные губы.

— Идем, красота моя? — говорит игриво и излишне сладко, так, что Аня морщится, хотя и не скрывает смущенной улыбки.

— Пошли.

***

В ресторане по вечерам всегда шумно, приходится наклоняться через весь стол, чтобы слышать друг друга лучше, но Ане это кажется частью какой-то атмосферы. Голос любимого человека заглушают чужие разговоры, а она упорно вслушивается в низкий тембр, отделяя его от других. Особенно ей нравится класть свою руку на антонову, поддаваясь всем телом вперед, чтобы заострить внимание на своей реакции или вставить комментарий.

Бокал красного вина уже наполовину выпит, и сладкий хмель окутал мягкой дымкой сознание. Улыбка стала совсем уж глупой и влюбленной. Пока Антон рассказывает что-то об учениках, о том, как смешно они пытаются списать, Аня любуется им, совершенно, к своему стыду, не слушая. Его блестящими восторгом и любовью (и как он умудряется любить преподавание?) светло-карими глазами; чуть порозовевшими из-за алкоголя мягкими щеками (пальцы тут же фантомно заломило от желания ущипнуть за них, оттянуть немного) и тонкими губами, вокруг котороых уже начали образовываться мелкие морщинки.

Они познакомились еще в университете. Оба поступили на учителей, только Аня на учителя изобразительных искусств, а Антон истории. И оба пошли учиться не из большой любви к детям, а потому что надо было куда-то поступать. Совместные потоковые лекции. Общие групповые проекты. Краткие сообщения друг другу из разряда: «Я расскажу цели, а ты функции, окей?» или «Я взял(-а) нам третий вопрос, надеюсь, ты не против». А потом робкие взгляды друг на друга в коридорах корпуса и глупая шутка Антона:

— У нас так созвучны имена, ну это судьба! — на которую Аня ответила тихим смехом и смущенным:

— Пойдем на свидание?

Наверное, первое свидание было самым неловким в их жизни. Аня предложила прогуляться в парке, сама назначила время встречи. И потом купила им мороженое. Обоим за свой счет. Тогда-то мир Антона и пошатнулся. Он пытался отказаться, повторял:

— Ну это странно… не, я понимаю, что… но все равно!

— Всегда же приятно, когда за тебя платят, верно? — спросила тогда Аня.

И дальше встреча была неловкой, Антон спрашивал, не феминистка ли она, она спрашивала, не жмут ли ему рамки, выстроенные в голове. Все закончилось спором, крупной ссорой, после которой Аня была уверена: Антон на нее даже смотреть не будет.

Однако же Антон через два дня пригласил на еще одно свидание. Весьма своеобразное, стоит признать. Они сходили на танцы. И Аня была смущена своей неумелостью в той же степени, в какой восхищена плавностью движений Антона.

— Я занимался балетом, — объяснил тот, — так что рамок в голове у меня не так уж и много.

На том и порешали.

Аня с удовольствием организовывала свидания, дарила подарки и старалась ухаживать, в ответ получая смущенное фырканье и насмешливое: «Ты бы мне еще цветы подарила, а», — которое, впрочем, быстро исчезло после того, как она отправила небольшой букет из подсолнухов с запиской, столь же сладкой, сколь и насмешливой: «цветы, сотканные из солнца, для человека, созданного из света». Антон платил тем же: водил на свидания, заваливал подарками и цветами. Их спор о рамках затих, но Аня помнила о нем и в глубине души боялась, что скоро приевшиеся установки заговорят во весь голос: ее ткнут в псевдоженственность и начнут заставлять меняться в сторону традиций, — поэтому в отношения вступать она не хотела, несмотря на мягкое жжение влюбленности в груди и легких, просила дать больше времени, сходить еще на парочку свиданий. А потом, когда у нее начались месячные раньше срока, и все ярко голубые джинсы стали кровавыми, Антон сам купил ей прокладки (хотя и не совсем подходящие про размеру и плотности), пока она на грани истерики и паники отсиживалась в туалете; укрыл ноги своей кофтой, оплатил такси до общежития и примчался скоро с пакетом вредной еды, на которую Аня не могла смотреть из-за приступов тошноты, но которая разожгла в ней настолько сильную благодарность, что с ее языка сорвалось решающее:

— Давай встречаться?

И все закрутилось, завертелось в красочном хороводе из счастливых моментов и редких ссор то из-за подруги Антона, то из-за готовки, то из-за желания проводить времени вместе больше, то из-за уборки. Все-таки рамки иногда давали и дают о себе знать.

Теперь в шумном ресторане за негромким повседневном разговором, Аня чувствует жгучую нежность, поднявшуюся от воспоминаний, и произносит, перебивая мысль:

— Я люблю тебя, — приторно сладко настолько, что становится стыдно за свой порыв.

Однако же Антон улыбается ярко, радостно, целует ее пальцы, произнеся мягко:

— И я тебя.

Они замолкают, отчего-то смущаясь, и потом синхронно вздрагивают, когда слышат голос рядом:

— Напитки повторить? Еще чего-нибудь желаете? — официантка, девушка невысокого роста с ярко-красными волосами, пирсингом в нижней губе, улыбается вежливо и, пожалуй, слишком мило.

Аня отзеркаливает ее улыбку, быстро прочитывает на бейджике «Марина» и отказывается скромным:

— Нет, спасибо, можно счет, пожалуйста?

— Конечно, — Марина пожимает плечами после чего быстро, хотя и плавно уходит.