BECAUSE I CAN

Лю Цингэ пребывал в непривычном для себя состоянии безделья. И не то чтобы у него не имелось дел. Конечно нет. Дел было до кучи. Убить плоскохвостого паукобраза. Например. Сразиться с собственными учениками. Вернуть одному забывчивому Шэню очередной потерянный веер, который он прямо сейчас задумчиво в пальцах крутил.

До кучи дел было, да. Ага-а.

Ну или…

Цингэ устало прикрыл глаза предплечьем, скрываясь от палящих лучей. Руку с веером он на животе пристроил. Сжал пальцы — дощечки веера едва слышно скрипнули, и он поспешил расслабить хватку. Не хватало сломать ещё!

Думать не хотелось. Точнее, хотелось, но… но не о том, о чём приличествовало бы.

Лю Цингэ внутренне сдался. Окончательно. Сдался, вспоминая, почему же это он не поспешил к главе за новым заданием, почему же… проигнорировал вообще все привычные дела.

Совместное задание несколько дней назад открыло Цингэ глаза так, как, наверное, не смогли в полной мере сделать все намёки сестры. Которые он с ничего непонимающим видом стоически игнорировал.

Лю Цингэ не тупой. Как бы. То, что его интересовали исключительно — в основном, на самом деле, ну — сражения, битвы и достаточно сильные монстры… Ничего из этого, в общем, не указывало на то, что он тупой.

Всё он прекрасно осознавал. Другое дело, что прятал всё это в себе. Так что он позволил мыслям — тем самым, что прятал на задворках сознания, — в полной мере занять голову.

И — о-хо-хо…

Хо. Хо.

Ох-х…

Чёртов Шэнь Цинцю занял все его мысли. Безраздельно.

Потому что…

Мало ему было пещер Линси!.. Им обоим! Так нет же! Этот неугомонный Глава Пика Цинцзин решил, видно, что… что… что Цингэ — какая-то девица в беде!.. Хотя пресловутой «девой в беде» тогда был сам Цинцю!

Демоны его раздери.

Но лучше, конечно, не надо. Ведь никакого удовольствия Цингэ это не принесёт. Скорее, очень даже наоборот.

Нет-нет, думать так — нечестно по отношению к Цинцю. Никакая он не дева в беде — никогда. Просто только на той миссии. Самую малость. Не более.

Его злости да ярости, да негодованию позволить бы захватить всё существо, поддаться им, чтобы смотреть на Змею Цинцзин как прежде — с осторожностью.

Так нет же.

Перед глазами, стоило подумать о Шэнь Цинцю, вновь представала та самая сцена, которую Цингэ гнал из головы вот уже несколько дней.

А ведь начиналось-то всё так обыденно. Конечно же.

Глава Цанцюн отправил их двоих в деревню: ту тревожила какая-то тварь, крадя по ночам юных невинных дев. Уж что чудище с ними делало, Цингэ не знал.

Может, сжирало?.. Он слыхал, плоть невинных для некоторых монстров особо сладка.

Зато наверняка знал, похоже, Цинцю. Понял, стоило оказаться в комнате украденной этой ночью девушки. Цингэ зачарованно наблюдал тогда, как глаза Цинцю заблестели, когда он каким-то чудом нашёл сине-зелёную чешуйку — до того мелкую-мелкую, что это и впрямь ему чудом показалось приметить её. Смотрел, как схлопнулся веер, чтобы тут же постучать по чуть надутым в задумчивости губам.

Как Шэнь Цинцю просиял на Лю Цингэ, говоря «Шиди! Кажется, я знаю, кто это!»

Цингэ бы вечность его лицом любовался.

Луноликий водяной дракон — а это, по словам Шэнь Цинцю, оказался именно он — похищал исключительно прекрасных да невинных дев, чтобы утащить их в своё подводное логово. Нравилось ему, объяснял его шисюн, красть дев, что расчёсывали волосы под лунным светом, перед сном. Крал он их и убивал, снимая скальп.

Цингэ задумчиво хмыкнул, задаваясь вопросом, отчего ж невинных-то. Спросить у Шэнь Цинцю, что ли?

Позже, решил он, уже накидывая примерный план действий. Нужно только найти место да устроить засаду с ловлей на живца.

Да только кто бы согласился? Ни один из жителей не хотел жертвовать собственной дочерью.

«Если только…» — произнёс староста деревеньки да губу закусил, кинув сперва какой-то кинжальный взгляд на его напарника, а потом вперившись им в него. В Цингэ.

Шэнь Цинцю, похоже, этот взгляд очень даже понял, побледнел, покраснел, дёрнул губами да поспешил прикрыться веером.

А Цингэ — не сразу. Только когда староста рот открыл:

— Господин заклинатель необычайно прекрасен своим ликом. Быть может, он согласится?..

Тут-то настал черёд и ему покраснеть да руку на эфес Чэнлуаня возложить.

— Ты!..

Лю Цингэ терпеть не мог, когда выделяли его внешность. Для его клана это было каким-то проклятьем. Люди в большинстве своём за их внешностью мало что ещё видели. Оттого-то Минъянь и носила вуаль — чтоб от глаз жадных-похотливых сберечься.

Цингэ о такой в детстве тоже мечтал. По первости. Особенно когда, будучи учеником, мало кто воспринимал его всерьёз — то высмеивал-насмехался, то делал неприглядные намёки. Но Цингэ научился с этим бороться. И каждого такого недоумка вызывал на дуэль. Нечего!.. С каждым днём он ужесточал свой характер, улучшал навык владения мечом. И тех, кто насмехался, становилось с каждым разом всё меньше.

Может, и обсуждали как, но уже за спиной. Цингэ доказал, что не сладким личиком силён — попробуй, сразись с мечом Чэнлуань!..

Пока всё это и даже больше проносилось вихрем в его голове, Шэнь Цинцю встал перед ним, загораживая незадачливого старосту от гнева Бога Войны.

— Этот смеет предложить для поимки луноликого водяного дракона свою скромную кандидатуру. Может, этому и не сравниться с красотой шиди, но… — Шэнь Цинцю всё говорил да говорил, что-то про то, как он, Лю Цингэ, искусен в бою — не даром ж Бог Войны! — потому лучше ему и засесть в засаду, а «этому скромному Шэню» лучше в роли наживки-то и выступить. Лю Цингэ вроде и слушал-внимал тактичным увещеваниям своего шисюна, да только мозг конкретно так споткнулся на этом «не сравниться с красотой шиди».

Это что же, Змея Цинцзина открыто назвала его, Лю Цингэ, назвала… красивым? Признала, что в бою он лучше?

Сердце вдруг как-то сладко потянуло.

Нет! Не иначе как Цингэ словил отклонение ци да видел сейчас… всякое!

Но никакого отклонения ци. Да и, впрочем… какая ещё «Змея Цинцзин»?.. После того пресловутого отклонения ци у самого Шэнь Цинцю тот разительно изменился в своём поведении. На змею он теперь мало походил. Цингэ ведь долго присматривался, высчитать всё момент пытался, когда сорвётся, слетит всё это притворство.

А то всё не слетало да не слетало.

Не слетело.

— …согласен, шиди Лю?

— Да, — рубанул Цингэ, толком не поняв даже, с чем соглашался. Непозволительная забывчивость для воина!

— Вот и чудненько! — пропел Шэнь Цинцю с лёгкой улыбочкой и, взяв под локоть, повёл куда-то.

— И куда ты меня тащишь? — спросил он с раздражением.

Они вышли из дома похищенной девушки, родителям которой так и не сказали, что некого возвращать. Цинцю запретил, когда он хотел это сделать. Бросил только «потом объясню». И всё.

Шэнь Цинцю остановился, вздохнул как-то тихо-тихо и мягко улыбнулся. Цингэ к этим его новым улыбкам привык уже — не шарахался, как по первости делал.

Только сердцем с ума сходил.

— Шиди не слушал? — Цингэ хотел огрызнуться, сказать что-то, но слова его не сочились ядом. — Нам нужно найти место для ночлега, староста предложил свой дом, но…

Цингэ понятливо кивнул.

— Ты хочешь пойти в гостиницу.

— Верно, шиди!

И вновь эта улыбка, скрытая веером — только уголки глаз сморщились, показывая искренность этой сокрытой улыбки.

— Пойдём.

И вновь потащил его за собой.

А когда они сняли номер — один! один номер! и Шэнь Цинцю проигнорировал все возмущения! (а ещё то, как у него щёки покраснели, за что спасибо большое) — Цингэ, поставив заглушающий талисман, потребовал объяснений.

— Шиди, верно, весь был мыслями в предстоящем бою и не слышал моих слов, — Шэнь Цинцю покачал головой и сложил веер, с интересом проходясь по комнате, осматриваясь и продолжая вещать: — Этот старик притворится невинной девой и будет расчёсывать волосы в лунном свете, пока ты, шиди Лю, спрячешься вот в этом шкафу.

И веером указал на ранее не замеченный Цингэ шкаф. Куда уж заметить, если всё внимание этому вот человеку уделено?..

— Мы и впрямь могли бы сделать наживкой тебя, шиди Лю, но не думаю, что тебе будет удобно схватить в нужный момент меч. А я не так искусен, чтобы быстро освободить тебя. — Его шисюн послал ему маленькую извиняющуюся улыбку. — Луноликий дракон оплетает своих жертв и утаскивает в своё логово. Поэтому лучше бы твоим рукам быть свободными.

И вот! Снова, только уже намёком!

Только почему-то в этот раз не от гнева Цингэ покраснел лицом.

Совсем не от гнева. Ведь даже ни за Чэнлуанем потянуться не захотелось, ни парировать как-то эти слова.

— Поэтому я буду надеяться на тебя.

Что оставалось ответить? Только сказать, что конечно же старший брат может положиться на него. Полностью.

Вот так-то он и оказался в шкафу, прикрыв видимость своей ци и своего присутствия с помощью Шэнь Цинцю — тот был талантлив в разного рода талисманах.

Цингэ чувствовал себя странно, сидя в темноте, в шкафу, наблюдая за своим шисюном, словно он какой-то малолетний ученик, пробравшийся… в купальню или ещё куда-то, чтобы понаблюдать за шимэй, которая ему нравится.

Только вот не за шимэй совсем, ох-ох.

Он смотрел, как Шэнь Цинцю настежь открыл окно, вздохнул, улыбнулся чему-то, взял расчёску и в одних только тонких нижних одеждах уселся на кровать. Спокойно так, безмятежно. Его длинные — и гладкие, и такие блестящие! — волосы струились вдоль всей его фигуры; он поднимал по пряди и проходился по ней расчёской. Медленно, методично. Ещё и мурлыкал под нос какую-то мелодию. Словно всё происходящее — в порядке вещей, словно он у себя на Пике, в Бамбуковой Хижине сидит, после ванны. Весь — там.

Словно и не спрятался неподалёку Лю Цингэ, наблюдая.

…а у него дыхание через раз замирало.

Так, значит, выглядит Шэнь Цинцю каждый раз, собираясь ко сну?.. Так сказочно, необыкновенно… волшебно даже? Уютно? И… красиво?

Цингэ бы тряхнуть головой, сбрасывая этот неуместный порыв сентиментальности, сосредоточиться на миссии, на мироощущении, чтобы этого дракона луноликого не упустить, а не сидеть, захмелевши-восторженно на напарника пялясь! Но он не делал ничего — только пялился, смотрел. Чтобы момент не упустить, конечно! Нет, ну к чему ему ещё-то прожигать Шэнь Цинцю взглядом!

И что, что думы у него совершенно не подходящие ситуации? Смотрит же, а большего сейчас и не нужно.

— Лю Цингэ, — шепнул его шисюн едва слышно. Цингэ встрепенулся, сбрасывая наконец-то морок, хмыкнул вопросительно — и тоже едва-едва. — Я не успел рассказать.

— О чём? — спросил шёпотом едва слышимым, но в ночи всё равно явным.

— Об этом драконе.

О? Цингэ задумался и захотел выругаться. И верно! Они больше были заняты подготовкой и обсуждениями, так как до темноты и, следовательно, видимости луны оставалось всего ничего: в деревню они прибыли под вечер. Не успел Шэнь Цинцю о монстре рассказать. А Лю Цингэ бы вот послушал. Шэнь Цинцю всегда словно загорался изнутри, рассказывая об очередном монстре, чью тушу ему притаскивал Лю Цингэ. Или, если известно было, на кого Лю Цингэ охотиться предстоит, когда тот приходил за информацией.

Может, конечно, интереснее было бы не спрашивать ничего у Главы Пика Четырёх Искусств, интереснее да сложнее вышел бы бой, да только как же устоять перед разговором со своим шисюном, что однажды так изменился, так… подобрел?

Да и какой бы ещё повод найти для разговора?

В глазах всех — и Шэнь Цинцю в частности — Бога Войны мирские разговоры интересовали мало.

Вот и ходил он, купаясь под внимательным и восторженным взглядом Шэнь Цинцю. И битвы все как-то задорнее проходили, стоило только представить-вспомнить, какая награда по возвращении ожидала.

И отчего-то именно в темноте да тесноте этого шкафа Цингэ вдруг перестал скрывать от себя осознание собственных чувств. Перестал от них прятаться. Да и давно бы пора — не пристало Богу Войны Пика Байчжань юлить от битвы!

Да только вот эмоции — всегда сложно. И чувства — туда же.

— Рассказывай сейчас, — полузадушенно просипел Лю Цингэ, не решаясь откашляться. А ну как именно в этот миг злосчастный дракон появиться решит?!

— Спасти девушек ещё можно.

— Что?! — прошипел Лю Цингэ — не хуже Шэнь-Цинцю-из-прошлого. — И ты молчал?!

— Доподлинно неизвестно, шиди, — продолжил тот спокойно, но чувствовалось, что малость виновато, — погибают ли все жертвы в один день или постепенно, по мере похищения. Луноликий водный дракон появляется за неделю до полнолуния и в неделю после, когда луна ещё сильна в небе. Сегодня как раз день полнолуния. До этого дня он должен был похитить больше жертв, чем после. Именно сегодня он будет особенно силён.

И в Лю Цингэ затрепетало что-то. Жажда-любовь.

К сражениям, не боле!

Хотя какие уж тут увещевания? Кого убедить столь сильно пытался? Себя? Так признался ж уже — себе! — минутами ранее. Шэнь Цинцю? Так ему неведомо ничего.

И Цингэ надеялся, что…

Мотнул головой. Нет. Никаких «никогда». Вот закончится миссия, убьёт он дракона этого злополучного и признается.

Может, мелькнула мысль, от подарка в виде головы этого самого луноликого дракона Цинцю не откажет — не резко?

Не то чтобы он, Бог Войны Пика Байчжань, боялся отказа.

Но кому, как не ему, лучше знать, какими ядовитыми словами может кидаться его дражайший шисюн? Цингэ знал, что даже эти чу́дные-чудны́е метаморфозы не искоренили в нём желания ядом плюнуть разок-другой.

Пусть и походило это больше на нечто дружеское, а не… как раньше. Когда от каждого слова в свой адрес кулаком в стену двинуть хотелось.

Хотелось.

И билось.

У Цингэ по первости костяшки перманентно сбитые были, зажить не успевали. А уж как веко дёргаться стало, стоило даже мельком заприметить зелёные одежды старшего ученика Шэнь Цинцю!.. Вспоминать тошно.

— Так что, шиди, бой твой будет интересным, — лукаво продолжил Шэнь Цинцю, быстрый бросив взгляд в сторону шкафа. Лю Цингэ аж задохнулся — на миг, только на миг. А как не задохнуться-то? Они взглядами будто встретились, хоть и не уверен он, что Шэнь хоть что-то разглядеть смог — темно всё ж. Да и шкаф мешал. А вот Цингэ, тот да, разглядел этот лукавый прищур — глаза в лунной ночи казались тёмными. С тиной бы сравнил, да как-то не то. Уже не то. Скорее озеро глубокое. Только зелёное.

Малахит? Изумруд?

Манящими казались.

— Не сомневаюсь, — буркнул Цингэ. Хотелось посмотреть в сторону, чтобы даже иллюзия встречи взглядов сердце не колыхала, да только… миссия же. Дракон. Да. Не смотреть нельзя.

— Чешуя этого дракона, — увлечённо продолжал Шэнь, перестав даже расчёсываться, — обладает удивительными свойствами, если её растереть со Снежной Травой.

— Какими это?

Раны, что ль, залечивает? Цингэ задумался; может, если лекарство получается действительно стоящим, то ему стоит взять немного для себя? Чтобы не бегать лишний раз к Му Цинфану. Не очень-то Лю Цингэ любил посещать Цяньцао. Разве что только ради дружеского визита. Не более.

— Хорошо раны залечивает, думаешь, шиди? Надеешься визиты к шиди Му свести к минимуму? — Шэнь Цинцю тихо рассмеялся. Цингэ столь же тихо цокнул — Шэнь словно его отчаянные мольбы услышал. — Должен тебя разочаровать, шиди Лю. Получаемое снадобье — или, скорее, зелье — используют те, кто хочет набраться решимости признаться в чувствах. Оно для робких влюблённых. Не приворотное, не афродизиак, а просто своеобразная помощь. — Шэнь принялся вновь расчёсывать свои длинные гладкие волосы.

Цингэ же… Он сглотнул. Решимости, говоришь, шисюн?

О, Лю Цингэ готов был тысячу тысяч раз признаться — хоть бы себе! — что для подобного ему нужен хороший пинок под зад. Сестра пыталась быть этим самым пинком, но не то чтобы у неё хорошо выходило. Цингэ же умело притворялся просто, что ни единого её намёка не понял.

Он не сомневался, что Минъянь в какой-то момент надоест с ним осторожничать. И вот тогда-то Лю Цингэ получит по полной: не такие уж они с сестрой и разные. Минъянь боевая.

Она однажды вещие слова сказала — что его шисюн Шэнь привлекает. Ещё до того, как Цингэ сам это понял-осознал-а-потом-забыл. Так что не была она против Шэнь Цинцю, даже зная, что они с ним не в самых добрых отношениях. Были, были. Не сейчас, но… разве ж может вражда так скоро исчезнуть?

Видно, может.

Исчезла ведь у них… да?

Ах, а что, если взять в расчёт упомянутое зелье? И по старой дружбе договориться с Му Цинфаном? Он же не откажет ему? Тем более что он не собирается никому его подливать — только, разве что, в свой собственный рот.

Чувства — сложно.

— Самое то для молодых адептов, — Шэнь покивал довольно и вдруг замер, перестал улыбаться. Цингэ — тоже. Замер, насторожился. Почувствовал и подобрался. — Шиди, готовься, — шепнул, — дракон близко.

Стоило словам отзвучать, как началась полная неразбериха.

Дракон, зависнув на несколько мяо (словно любуясь отблеском волос в свете луны; Цингэ его даже каким-то шалым образом понимал), проник через открытое окно и обернулся мощными кольцами вокруг всего тела Шэнь Цинцю. Тот даже звука не издал — самый кончик хвоста обвился вокруг головы, блокируя рот. Так вот почему ни один из родственников ни крика не слыхал!

Ах ты ж… драконище ушлое!

Спеленал его напарника и юркнул обратно в окно. Только и блеснула в лунном свете сине-зелёная чешуя да красный драконий ус мелькнул едва-едва.

Цингэ — за ним. Стремительно, стрелой. Лишь бы не упустить.

Летел на Чэнлуане, держа руку на Сюэ, что Шэнь ему отдал на сохранение.

— Как только представится возможность — заберу, а пока пусть с тобой побудет. Он тебя знает, — сказал и любовно клинок огладил. Веки Цингэ дрогнули; он скрыть пытался мысли, что ужом в голову скользнули, стоило эти длинные-тонкие-такие-белые пальцы увидеть любовно скользящими по мечу.

Может, он тоже бы — как Сюя — вздрогнул-содрогнулся от…

Словно вторя ранним словам Шэня, его меч отозвался радостной звонкой дрожью, когда Лю Цингэ на него руку возложил. Не попытался вырваться, последовать за хозяином, нет. Молча принял чужие руки. Временно, временно!

Может, Цинцю бы тоже?..

Дракон в какой-то момент, изворачиваясь немыслимыми петлями-волнами в небе, свернул влево. Цингэ за ним помчал, боясь упустить.

Свернул тот к речушке, мелкой какой-то на первый взгляд. О, точно же! Шэнь Цинцю говорил, он водный! И логово его — под водой.

Как же он дышать-то будет?!

Цингэ заволновался, напрочь позабыв, что они, вообще-то, не простые люди, а заклинатели. И что уж часок-другой без воздуха обойтись при надобности особой смогут.

Но вдруг, вдруг у Цинцю опять Неисцелимый проснётся? Вдруг?..

Это же запросто.

Невезучий у него шисюн.

Надо не позволить дракону шмыгнуть в воду!

И стоило этому луноликому над водой закружить, словно примеряясь ко входу, как Цингэ, ускорившись, рубанул по хвосту длинному. Дракон взревел. Ослабил кольца свои вокруг Цинцю, и тот полетел камнем вниз. Цингэ, увернувшись от попытки дракона его укусом ужалить, ринулся тем же камнем вниз, подхватил Шэнь Цинцю.

— Поймал, — выдохнул, глядя в зеленющие такие глаза. В них зрачок расширился, затопив почти весь цвет. Губы приоткрылись в глубоком-жадном вдохе. Цингэ не к месту — в который раз, о!.. — подумал, что вот бы к губам этим прижаться… своими. Поцеловать. Нежно-трепетно-медленно.

— Клянусь, — забормотал вдруг непонятное Шэнь Цинцю, — однажды я решу, что этот мир меня окончательно доконал, и уйду в закат.

— Какой закат? — мягко спросил Цингэ, подозревая, что дракон перекрыл-таки не только рот, но и нос, и сейчас его шисюн бредит. — Далеко до него ещё, даже рассвет не наступил.

Шэнь Цинцю поджал губы и отвёл взгляд.

— Это я так, о своём.

Цингэ медленно кивнул, всматриваясь в его — такое прекрасное, живое — лицо, а после осмотрелся: дракон, видно, отошёл от его удара и теперь, набирая скорость, мчался над водной гладью. Едва-едва касаясь и почти не оставляя после себя следа. Стоило ему оказаться прямо под ними, как он взмыл вверх, несясь на них всё на той же невозможной скорости.

— Цингэ! — воскликнул Шэнь Цинцю (а у Цингэ ой как не вовремя сердечко стук-дрогнуло), — нужно разделиться!

Цингэ кивнул, но руки против воли сжались на его талии.

— Отпусти меня! Я пересяду на свой меч. Я справлюсь, — твёрдо убеждал Цинцю, видя, как Цингэ брови хмурит. Не нравилась ему эта затея. Ой как не нравилась. Но он понимал, что сейчас идея Цинцю очень кстати. — Отпусти. Я не упаду. Этакий… прыжок веры, знаешь? — спросил-уточнил со смешком. Будь у него сейчас веер — прикрылся бы.

Цингэ не знал, что за прыжок. Но он доверял ему. А потому отпустил. Он завис на секунду или две, чтобы проследить за Цинцю, сглатывая при этом с трудом комок в горле: видеть, как Цинцю летит вниз спиной вперёд, было страшно. И только когда Цинцю твёрдо встал на свой меч, он полетел в другую сторону.

Дракон, взревев от того, что добыча разделилась, не знал, за кем и погнаться. Замешкался. Но Цингэ не удивился, увидев, как он по итогу последовал за Цинцю — тот, всё же, его вродь-как добыча. Цингэ — следом.

Шэнь красиво встретил дракона: отразил его Сюя. Тот зазвенел — Цингэ отсюда мог слышать эту песнь. Тот, как и его хозяин, пел-звенел что-то изящное. Цинцю вложил в удар доброе количество ци, дракона ранил. Тот полетел к воде, видно скрыться пытаясь.

Цингэ встретил его там, затеснил ударами меча на берег — туда, где нет преимуществ. Удар, удар…

«Как ж тебя убить-то?!»

— Голову! Руби по голове!

Грива дракона, контрастно красная в сравнении с телом, встопорщилась. Он разинул пасть, словно пытался волной своего рёва сбить их с пути, оттолкнуть. Не получалось. Цингэ хищно ухмыльнулся. Не выйдет!

Все слилось в один тяжкий танец. Уклониться, сделать выпад.

Они с Цинцю словно танцевали с невольной третьей стороной, выступая единой сцепкой в этом бою.

У них получалось.

Дракон и впрямь оказался необычайно силён. И не будь здесь Цинцю, за которого Цингэ столь сильно волновался (Неисцелимый не дремлет!), боем он наслаждался бы больше.

Луноликий резко выпрямил хвост, превращая его в прямую линию, и отбил, снёс Цинцю на берег. Тот пропахал приличную борозду по берегу своим телом, врезался в какое-то мощное стволистое дерево.

Цингэ не дрогнул — нельзя отвлекаться! И пусть, пусть холод сковал сердце. Он верил, что Шэнь Цинцю выдюжит. Должен. Обязан просто.

— Цинцю! — крикнул. — Живой?!

— Порядок, шиди! Не отвлекайся.

А Цингэ больше-то и не нужно было. Он напал с утроенной силой, мешая приблизиться дракону к своей жертве.

Рёв. Изгиб гибкого тела. Выпад хвоста. Почти достал, почти мазнул по руке.

И ещё атака, и ещё!..

Выбил-таки меч, драконище ушлый! Далеко выбил — аж на несколько чжаней!

Цингэ даже задуматься не успел. Ничего не успел. Только, может, примерился, как бы поудачнее перекатиться поближе к мечу. Дракон далеко. Он может успеть!

И вдруг сотни, если не больше, тонких лезвий, ловящих отблески луны, встали меж ними стеной.

— Цингэ! Быстрее же! Хватай Чэнлуань!

Цингэ опомнился, прыгнул-ускорился, схватил меч словно наощупь — взгляда отвести от тонкой спины перед собой не мог. Не смел.

Шэнь Цинцю направлял сотни, нет, тысячи листьев, что смертоносным вихрем окружили луноликого водного дракона. Они врезались-резали его, распаляя.

Но и отвлекая.

Цингэ, видя такое дело, медлить не стал. Рванул вверх, к дракону, занёс верный Чэнлуань и рубанул со всех сил, вложив изрядную долю ци в этот удар.

Вышло. Вышло!

Упала наземь, покатилась голова. Прямо к ногам спустившегося же Шэнь Цинцю. Тот тяжело дышал от боя, от потраченных сил. Грудь вздымалась.

И Цингэ, кажется, ничего до этого мига прекраснее не видел никогда.

— Шиди! Шиди Лю! Мы победили! — он внезапно запрокинул голову и рассмеялся — светло, счастливо. Так, как Цингэ, наверно, никогда и не видел. Отсмеявшись, пнул тяжёлую башку драконью. Видно, вложил в удар ци, потому как увесистая голова покатилась, оставляя за собой кровавый след.

Следом, почему-то чуть позже, рухнуло и остальное тело. Прямо в реку — мелкую с виду, неширокую, но, как оказалось, глубокую. Ох, ему ведь ещё и эту тушу оттуда доставать! Вода окатила их обоих.

— Ха! — Шэнь Цинцю в каком-то победоносном жесте — и нехарактерно для себя — вскинул кулак, заговорил опять нечто непонятное: — Я, может, и лауреат премии Неудачник Года во всём мире, но тоже что-то могу! Шиди! Шиди Лю! Ты видел?! Мы его уде… победили! — и повернулся, весь такой сияющий и радостный, к нему.

А Цингэ… Цингэ словно оглох. Он, чувствуя, как горят не только уши, но и вообще всё, взгляда тем не менее отвести от своего шисюна не мог. Лёгкие нижние одежды, промокнув, стали прозрачнее воздуха. Они облепили всё тело Шэнь Цинцю. И весь этот вид казался даже неприличнее ему, чем если бы его шисюн и вовсе голым вдруг вздумал предстать перед ним.

Удачная, волнующая битва, победа, голова монстра, на которую довольно смотрел Цинцю, отступивший холод страха — всё это заставило Лю Цингэ двинуться вперёд. Повлекло за собой словно нитью красной, канатом прочным — вперёд, вперёд к Цинцю. Он встал перед ним, провёл по своему лицу ладонью, стирая неприятные капли. Уставился.

Улыбка Шэня дрогнула.

— Ты в порядке, шиди Лю?

В порядке ли он?..

Возможно.

— Шэнь Цинцю. Цинцю.

— Д-да?..

— Да.

Брови Цинцю странно дрогнули.

— Да? Ты… о чём, шиди?

— Я в порядке, — легко ответил он, чуть наклонившись вперёд. Ладонь, стискивающая эфес, горела. Заворожённый, он позволил долго томившимся на сердце словам прозвучать: — Я тебя люблю.

Лицо Шэнь Цинцю застыло, весь он застыл.

Застыл и Лю Цингэ.

Не понадобилось зелье из чешуи да Снежной Травы.

Он стиснул зубы, коря себя. Не так, не так он хотел сказать столь заветные слова! Совершенно же не так! Не к месту сейчас!..

— Нужно достать тело.

Шэнь Цинцю кивнул. Цингэ сомневался, что осознанно.

— Я достану. И нужно освободить девушек. Если есть, кого. Ты знаешь, где они могут быть?

— Шиди Лю, ты только что…

— Ты. Знаешь. Где. Они?

Лучшего он сейчас придумать не мог.

Миссия не завершена.

О своей оплошности и не вовремя развязавшемся языке он подумает немного позже. Когда не будет видеть этого красивого и ошеломлённого лица — хотя бы.

— Д-да, знаю, но ты…

— Шисюн, мы можем… не сейчас?

Вышло жалобно. Не так, как сказал бы Бог Войны Пика Байчжань. Но так, как хотелось сказать Лю Цингэ.

Спасибо Шэнь Цинцю: тот, заторможенно кивнув и сглотнув — ну да, не каждый день ему в любви его шиди признаются! а вдруг и нет, вдруг — каждый?.. — повёл его за собой.

Дальнейшее вспоминать не хотелось.

Между ними возвелась стена неловкости — так ощущал Цингэ.

Они, раздвинув воды своей ци («как Моисей», — едва слышно пробормотал под нос Цинцю; Цингэ даже не глянул вопросительно — было мучительно неловко, стыдно), спустились к логову луноликого дракона.

В живых из похищенных десяти дев осталось лишь четверо. В их числе и самая последняя.

Всё ж хоть нескольким семьям они принесут не горе, а счастье и радость встречи.

Лю Цингэ, возвратившись в настоящее после провала в воспоминания, застонал.

Он помнил, что после никто из них так и не поднял той темы. Ни он, обрушивший на своего шисюна такие слова, ни сам шисюн.

Да и с чего б ему?..

Цингэ стиснул веер, отложил его и поднял с лица руку, вытянул её. Растопырил пальцы, едва прикрываясь от солнца. Смотрел, пялился на него, чувствуя, как слезятся от света глаза, как их печёт.

И поделом.

Он тоскливо вспоминал всё: от первой их встречи, когда они, ещё не получившие мечей, сошлись в позорном кулачном бою, до того самого момента, когда Цингэ открыл свой рот.

Три дня тому назад.

Шёл четвёртый.

Он надеялся, Цинцю рад драконьей башке. А Му Цинфан — новым ингредиентам.

Что-то заслонило собой солнце.

Лю Цингэ часто заморгал, согнать пытаясь видения да влияние солнца.

Над ним склонился сердитый, нет, злой даже Шэнь Цинцю.

И впрямь — поделом.

— Казнить пришёл?

Подумалось, раскинуться бы, развести руки — вот, мол, я весь — твой. Делай, что пожелаешь.

Да только Цинцю, кажется, удивился, но и разозлился пуще.

— Ты!.. Да как ты посмел! — а ведь и впрямь — посмел же… — Вывалить на меня такое, а потом пропасть! — тонкие-белые пальцы стиснули гневно веер. Цингэ дёрнул уголком губ, подумал, не сломал бы. С него станется. — Затаился у себя на Пике как, как крот какой-то!

— Почему крот? — вяло поинтересовался он, приподнимаясь на локтях. Шэнь Цинцю выпрямился. Продолжил нависать своим праведным гневом.

— Потому что еле как тебя нашёл, Лю Цингэ! Имей совесть! Спрятался тут, у своего водопада! И мне же даже не сказал ни разу, ни словечка не обронил, что у тебя, на твоём варварском Пике, есть такие красоты! — Шэнь Цинцю приостановился на миг, перевёл дух, набрал воздуха: — Я тебя ждал! Думал, мы поговорим, обсудим! А ты!.. Оставил меня томиться в ожидании, ждать тебя! Я столько всего успел себе надумать, а ты!.. — Шэнь Цинцю словно захлебнулся словами. Вздохнул. Зажмурился, даже не думая спрятаться за веером. — Я, может… Я, может, тоже! Люблю тебя, болвана! А ты!.. — повторил он.

А Цингэ… А что — Цингэ? Он вдруг осознал, что улыбается. Широко, счастливо — так, как давно не чувствовал.

— Улыбаешься, да?! Возьми же на себя ответственность, Лю Цингэ!

И снова зажмурился, и снова воздуха набрал в грудь. Чтобы его, значит, снова и снова отчитать.

Лю Цингэ в лучших традициях Бога Войны сделал быстрый выпад: вскинул руку, ухватил Цинцю за одежды и потянул вниз.

Уронил себе на грудь, заставил охнуть-вздохнуть.

Прижался губами к губам — желанным, чуть приоткрытым в гневной тираде.

Губы Цинцю дрогнули, двинулись — навстречу. Ответили на его неловкий поцелуй.

Лю Цингэ потерялся — весь, весь потерялся — в этом неловком, нежданном, но желанном поцелуе. Таком желанном.

И Цинцю отвечал. Тоже — неловко, медленно.

Так сладко.

Слаще даже, наверно, чем все те сладости, которые он предлагал ему к чаю каждый раз.

— Ты!.. — задушенно, оторвавшись от Цингэ, произнёс Цинцю. Глаза его, зелёные-зелёные, блестели — не от слёз, а от всех, всех этих эмоций. Цингэ верил, даже знал, что и в его — та же буря, тот же вихрь. Такая же нежность. Любовь. — Не смей так меня игнорировать!

Лю Цингэ согласился.

— Не посмею.

— Не смей больше бросать такое, а потом исчезать!

Лю Цингэ кивнул.

— Не посмею. — Поцеловал его в подбородок. В уголок губ. Мягко прижался к красным, пухлым губам — так, как давно мечталось.

— Слышишь меня вообще? — прошептал Шэнь Цинцю.

— Не игнорировать. Не исчезать. Целовать тебя, пока я дышу.

— П-последнего я не говорил! — Цинцю очаровательно покраснел. — Но я очень даже за, чтоб ты знал!

— Ты правда?..

— Что? — буркнул Цинцю куда-то ему в шею, спрятавшись, — раз уж веер сейчас не раскрыть, то хоть так, видно.

— Тоже? Тоже любишь.

— Люблю, — вновь буркнул тот и прижался в поцелуе к его кадыку. Цингэ хотелось сглотнуть. Стоило это сделать, как в награду поцелуй получил — ещё один, сладкий-сладкий. Лю Цингэ стиснул его в объятиях, притиснул к груди, где бешено билось-стучало сердце.

С ума сходило — как и его хозяин.

Цингэ счастливо прижмурился — уже не от солнца, но от счастья. Да и сравнить сейчас ему с тем самым солнцем Цинцю хотелось. Тот согрел его изнутри. Казалось, навеки-навсегда согрел.

Цингэ — да и любой другой — знал, видел, как после того судьбоносного (уж лично для него — точно!) искажения ци Шэня к нему стали относиться ученики. Шэнь Цинцю, отменив телесные наказания, хваля своих учеников, стал для них почти что богом. Он неоднократно видал взгляд его учеников — так смертные порой смотрят на совершенствующихся. Как на Небожителя. Как на Бога.

Как на того, кто вот-вот одарит их своей милостью. Лаской.

Цингэ эти их непонятные — когда-то — прозелитские взгляды сейчас разделял чуть более, чем полностью.

— Цинцю, — шепнул. Не удержался — прижался к пахнущим бамбуком и чаем волосам, вдохнул полной грудью.

— Мм? Что такое?

И Цинцю, словно удержаться не мог ни мяо, потёрся о него щекой. Повозился, протянул к нему руки, чтоб лицо обхватить. Словно на себя смотреть заставлял.

Да будто Цингэ заставлять надобно!

Он же… вечность бы им любовался.

— Я понимаю, — зашептал он, опомнившись немного, — что ещё, наверно, рано… что ещё не все ухаживания… но спрошу. Ты согласишься стать моим партнёром на пути совершенствования?

Цинцю снова замер. Цингэ в этот раз только испугаться не успел: Цинцю улыбнулся дрожаще, тряхнул головой.

— Знаешь что?

— Что? — вновь шёпот с его губ сорвался. Предвкушающий.

— Ты ничего не поймёшь сейчас, — забормотал Шэнь Цинцю, — но… к чёрту Систему! — и рассмеялся до того радостно, что Цингэ показалось будто солнце вдруг у него за грудиной расцвело.

— К чёрту Систему, — повторил Цингэ с глупой-влюблённой-счастливой улыбкой.

Шэнь Цинцю рассмеялся громче и, подавшись вперёд, прижался в крепком поцелуе. Так, как они не целовались до этого.

— Согласен, Лю Цингэ! Я с тобой на всё согласен!

И Лю Цингэ, чувствуя себя не то чрезмерно счастливым, не то всесильным, обхватил затылок Цинцю ладонью, зарылся в его волосы пальцами, наконец-то чувствуя их шёлк. И, пройдясь кончиков языка вдоль его нижней губы, разделил с ним поцелуй. Ещё один. Один из бесконечного множества, что ждало их впереди.

Потому что он мог.