И дальше несу я крылья своих кошмаров*

Dál své noční můry křídla mám,

před září světla nikdy nelítám.

Dál své noční můry skrývat smím,

neznám ten čas, zda sním či bdím.

Если думать, что всё это — вещий сон, то жить становится в разы проще. Ведь любого предсказания можно избежать.

"Что же за человек ты, Кроль? От повышения отказываешься, от поощрения — тоже. На меня уже смотрят косо. Глядишь — пойдут слухи, что я нарочно топлю юное дарование."

А в самом конце того длинного, полного жалоб на ее, Жеки, "чрезмерную успешность при чрезмерной же неприхотливости и полном отсутствии карьеризма", капитанского монолога оказалось предложение, от которого она не смогла бы отказаться даже в теории, а не только так, доведенная мигренью и столь любимым шефом ароматом фиалок до полного изнеможения. 

Полное обновление обмундирования и снаряжения вне очереди — раз. Неположенный по уставу, но горячо желаемый многими перенос отпускных в один длинный кусок, позволяющий заглянуть домой, на самый отшиб, а не только пошляться по барам в центральных системах — два. Никакого повышения, а Жека искренне считала что обязанностей и ответственности ей и так выше крыши — три. И в дополнение — новенький станнер, что оттягивал карман точно так же как некогда пистолет. Эта конкретная модель в целом была стилизована под наземное оружие, а от того была больше статусной вещью, чем тактической. И пусть Жека была из тех, кто считал, что в невесомости, да и в условной гравитации, рассчитывать можно только на тренированное тело и удачу, она не могла не оценить строгой лаконичности форм и именной гравировки.

— Такое надо обмыть.

Дружеский толчок по плечу отозвался в её голове отвратительным гулом. Единственное, чего Жека хотела — выспаться. Единственное, на что её хватило — сквозь зубы процедить:

— Только не всем экипажем, прошу.

Но мольба её пропала всуе, а Зигфрид стал почетным лауреатом на обновление станнера. Дальше злобного взгляда дело, впрочем, не зашло: к организации сего мероприятия он подошел крайне ответственно. Даже как-то умудрился высчитать, в какой конкретно момент успевшая доконать её многодневная мигрень стихла, и только тогда организовал вполне себе культурные посиделки в рекреационных. В несколько смен, чтобы наверняка и действительно — всем экипажем. Не обошлось и без вишенки на дегтярном торте — Зигфрид самым наглым образом решился надавить на почти отсутствующую у Жеки сентиментальность — незнамо где откопав вариации правил популярных настольных игр с её планеты.

С игр, в общем-то всё и началось. Всё — это крушение образа одинокой волчицы, что в цирке под названием "служебный роман" не выступает.

Не то чтобы этот образ был намеренным, просто так складывалось. К своим неполным двадцати четырем годам Жека, помимо очевидной гениальности, неизменно уязвляющей самолюбие окружающих, обзавелась еще и внушительной мускулатурой, окончательно распугивающей мужской пол. Да и характер её сложно было назвать хорошим: ответственность — ответственностью, исполнительность — исполнительностью и даже отзывчивость — отзывчивостью, но по занудству её не смог бы переплюнуть даже насквозь прозелитский сектант, даже откровенно задайся он такой целью. Вишенкой на торте был тщательно сдерживаемый, все-таки космический флот, а не хухры-мухры, но оттого не менее отточено кинжальный сарказм…

Его звали Шон. Шон Савцев. Во всяком случае, так его представил Зигфрид, и в тот же миг всё словно бы вспыхнуло перед её глазами, сбивая со счета сдаваемых карт. Пришлось сгребать все обратно в кучу, стараясь следить за руками хоть бы одним глазом. Радиотехник, как и она сама пару лет назад, совсем зеленый и с очаровательными ямочками на щеках. Ну, у нее ямочек не было. У нее много чего не было. Например, желания сидеть на этом подзатянувшемся празднике жизни и выслушивать тщательно сцеживаемый Амбер на всех и вся яд.

Где-то в самой глубине сознания, конечно, Жека осознавала, что привлекающим внимание Шон стал лишь благодаря её больной голове, недаром по первости она вообще не обращала на него внимания. Так, очередной идеально безликий подчиненный с шелестяще-исчезающим голосом. Тихий и исполнительный. Разве что, Жека помнила его длинные волосы, ухоженные и блестящие, предмет зависти любой девушки. А в особенности — Амбер, с ее-то лишайным хвостиком.

К волосам-то Амбер и прицепилась. В то время как Жека старалась не пялиться ну слишком уж сильно. А пялиться было на что: Шон, оказывается, был вполне в её вкусе. Да еще и играл неплохо. Как для того, кто услышал правила впервые, так вообще замечательно. А то что в свои тридцать три — еще одна подначка со стороны Амбер — рядовой, так не все, как она со школьной скамьи и сразу на службу. Зигфрид вон, вообще старше её на полтора десятка, хоть ровно в том же офицерском чине. Да и капитан, насколько она знала, не ребенком пришел на флот, а и вовсе успел отработать учителем на гражданке. Если она верно помнила, то у детей младшего школьного возраста.

Жека поймала себя на том, что ей как-то по-садистски было в удовольствие наблюдать за тем, как Шон, с каждым проигранным коном, и выпитым штрафным смущался и терялся от слов Амбер всё сильнее. Но всё же, одновременно с тем и отвлекался от игры. А игра, как известно, свята как узы родства.

 И Жека всё же вступилась:

— Если нравится и не мешают, то лучше оставить. Длинные волосы — это красиво.

— И это говоришь ты.

Жека картинно провела по своему уже даже слишком, как на её мнение, отросшему ежику, и усмехнулась.

— Да. И это говорю я. Лет до пятнадцати, я никогда не стриглась коротко.

— Сложно представить.

Пребывая в крайне благодушном настроении, Жека не сочла нужным парировать дальше. Просто пожала плечами. Очередная сцепка с Амбер совсем не стоила того, чтобы отвлекаться от рассматривания карт. Да-да, именно карт, а никак не красивых мальчиков младших по званию, но старших на несколько фактических лет… Главное, что задача выполнена — главная корабельная язва совсем позабыла о своей жертве и, не найдя в Жеке отзывчивости, замолчала, всем своим надувшимся видом напоминая иглобрюха.

А Шон поднял взгляд на нее и благодарно улыбнулся. И Жека почувствовала как у нее по спине пробежался неприятный холодок. Не от взгляда и улыбки, нет. От них наоборот плавило. Скорее от запоздало накатившего осознания, что этот человек мало того что её подчиненный, который изрядно старше ее, так еще и вообще не тот, в кого стоит влюбляться. Не после...

Но глупому сердцу не прикажешь, сколько его не ругай. Сама же осуждала такое раньше. Жека улыбнулась своим мыслям, и не глядя перехватила и махнула чужую стопку — Шон так и не смог реабилитироваться в игре. Кажется, это называется черный рыцарь. И кажется, у них это семейное: тянуться к миловидным неудачникам за тридцатник.

Заметивший это Зигфрид, с присущей ему тактичностью, заржал конем.

— Я всегда знал, что ты мужик в юбке, но чтобы настолько!

Не оборачиваясь, Жека огрызнулась:

— Я тебя опрокинуть с горла заставлю, если не заткнешься.

А потом состроила невинную мордашку. Насколько могла, конечно, всё-таки, было бы странно, не разучись она за столько-то лет на службе. И улыбнулась:

 — Не везет в картах, так повезет в любви.

На селе всё видят и знают без окон и без дверей. На корабле — тем более. А умножить это на то, что мужчины — лучшие сплетники, а женщины в экипаже драгоценной Аш-Шиат вид исчезающий, то уже на следующей смене за Жекой повсюду следовали шепотки. То непонятно кого обнадеживающие, то наоборот — сочувствующие и тут уже понятно кому. Не ей, разумеется. Доносились было до нее и слухи о ставках, но настоящему азарту, она это знала точно, разгореться мешал Зигфрид, который радовался её возможным отношениям чуть ли не больше, чем рождению своего ребенка в прошлом году. Относилось это, в общем-то ко всему офицерскому составу, даже капитан и тот, так и норовил пустить отеческую слезу. Словно бы все сговорились забыть о том, как прочили ей судьбу старой девы с сорока робопсами. Одна лишь Амбер радовала своим постоянством: недовольными фырками и неодобрительными взглядами. И молчала. Однако Жека знала, что в какой-то момент её терпение должно было лопнуть. И лопнуло. В самый неподходящий момент.

Жека только собиралась зайти в рекреационную оранжерею, как на её плечо опустилась рука. Шаг-уклон в сторону, подсечка, разворот… Амбер знала её достаточно хорошо, чтобы успеть уклониться от удара, но проводила с ней недостаточно спаррингов, чтобы не начать падать.

— Ну и зачем тебе этот старик, когда есть я? — капризно надув губки и картинно похлопав ресницами спросила Амбер, повисая в её объятиях — всё-таки Жека решила не бросать подругу на милость присутствующей в этой части фрегата гравитации.

— А тебя ебёт?

Амбер вздохнула. Выпрямилась, поправляя чуть сбившуюся казенную спортивную форму — она, как и Жека, не особо заморачивалась своей одеждой — и как-то совершенно нормально, без малейших ужимок, очень тихо и искренне сказала:

— Помяни мои слова, он скользкий, и тебя не стоит.

Жека могла только порадоваться, что стволистый искусственный дуб хорошо скрывал от взгляда Амбер присутствие еще одного человека. А от стоящего там человека — её выражение лица.

— Это моё дело. Моё и ничье больше, понимаешь?

Амбер ничего не ответила, только снова скорчила рожу. А стоило её шагам, звук которых, по мере удаления становился все более редким, стихнуть, как из-за дерева вышел Шон. Поднялся с земли — это было заметно по кусочкам мха, единственного, что здесь было живым и настоящим, зеленеющего теперь на его бедрах. Жека поспешила зайти в оранжерею и поманила его за собой вглубь. Пусть и иллюзорная, но все-таки уединенность.

— И все же, она права, — от этих слов Жека было вздрогнула, но, услышав продолжение: — Зачем тебе такой старик как я? — невольно улыбнулась. Потянулась заправить выбившуюся из прически прядь за ухо — не свою, разумеется. Старик… да знал бы он… 

— Моя матушка на десять лет старше папы. А у нас разница, кажется, поменьше будет. 

— Твоя семья… Какие они?

Жека пожала плечами, подбирая нужные слова. От привычных, но совершенно невозможных в этот момент “пошёл нахуй”, до намекающих на развитие темы “все сложно”. Наконец, решилась:

— Дружные.

И, кажется, в её тоне прозвучало достаточно, чтобы Шон, ловящий взглядом каждое её движение на мгновение натянуто улыбнулся. А потом — завел разговор совсем о другом, словно бы и не спрашивал, словно бы ему и не интересно было.

А может, действительно было не интересно. Таких как она, молодых да ранних, на космофлоте было предостаточно. И у многих истории были схожи: если не сиротство или ссора с родителями, то нищета. Если не нищета, то побег от проблем с законом. Если не побег, то идеализм… В идеализме, впрочем, Жеку мог бы заподозрить разве что глухонемой отстающий в развитии слепец. Но уж кем-кем, а им-то Шон точно не являлся. К счастью.

Или, к сожалению. Будь это так, Шон бы не попал на космофлот и не смущал бы собою её и без того мятежную душу.

Давно позабытые чувства душили, вырывая из полуавтоматического существования в режиме энергосбережения. И чем ближе было к концу рейса, тем темнее и тревожнее становились её зацикленные сны. Гребанный день сурка без возможности очнуться на рассвете.

Ночь на корабле — условность, завязанная на рабочем графике и индивидуальном цикле бодрствования. И всё же, Жека позволила себе некоторую театральность, выступая из-за угла — выходя из технического коридорчика — прямо под носом у Шона.

— Не лучшее место для ночных прогулок.

Формы как таковой на ней не было, только черная водолазка да спортивные брюки: она как раз наносила визит вежливости Амбер. Не столь давно, слово за слово за обедом, и обе они вспыхнули, да так, что они оказались на матах, где не было места сложным мыслям, но только работе тела. Вопреки привычному, разница в их подготовке была столь мала, что Жека задумалась о том, чтобы ужесточить собственные тренировки. Она размякла — и не только характером. Задумалась — и воплотила, собираясь загнать себя до физического изнеможения, чтобы вернуться в каюту и провалиться в безведомье. Но все же немного недожала, и, стараясь привести мысли в порядок, осталась блуждать призраком по необжитым секторам.

Шон испугался. Отшатнулся, чуть не упал — и как только умудрился, в условной-то гравитации.

— Жека?

— Нет, её добрый брат-близнец.

— Ты меня напугала… а почему не злой?

Жека рассмеялась в кулак. Заигрывать со слишком хорошей акустикой не хотелось. Как минимум не в этом месте. И без того — подозрительно. Слишком.

И, усилив магниты, подошла к Шону. Так и не сняв перчатки, протянула руку, картинно прикрывая второй рот и подбородок, словно бы, была в маске.

— А ты хочешь, чтобы был злым?

Она прекрасно знала как выглядит. И вместе с собственным отражением — все еще грубой пародии на женщину с усталым мигренозным взглядом — в его глазах видела и некое восхищение. Шон смотрел на нее как на античную статую, идеальную и изящную даже в мельчайших деталях. Далекая от реальности картинка. Но согревающая теплом, которого порой так не хватало в огромном космосе.

Нет, Жека не жаловалась. Это был её выбор. Аш-Шиат была — уже давно стала — её домом, но даже любимый дом может опостылеть. Никакие чувства и узы не вечны, уж это-то Жека знала наверняка. И все, что она могла — так это оттягивать горестный миг расставания, раздувая, по мере возможностей, огонь. И лишний раз не думать, неловко отшучиваясь чуть что. Это было совсем не сложно, даже вошло в привычку, которой еще немного и праздновать юбилей.

— Это ты?

Он смотрел на старую семейную фотографию — почти что единственное, что в её каюте было не казенным. Почти что единственное, что намекало на то, что она тоже — живой человек, а не просто винтик системы. Жека усмехнулась. Как... неожиданно. Этот вопрос задавал ей каждый первый. Кроме, разве что, Зигфрида, по чьей инициативе это фото здесь и возникло. “Ты читаешь мне столько нотаций о святости семьи, а сама то?..” Сама-то Жека не имела трех жен в трех разных местах галактики. При запрещенном-то многоженстве. Но фотографию, от взгляда на которую ей становилось не то радостно, не то тошно — она и сама не понимала всей той смеси чувства — всё же достала.

— Нет конечно. Ни на одну восьмую.

Шон, как и все, счёл это шуткой и рассмеялся, а она, разумеется, не стала его поправлять. Эта история, как и все воспоминания о её семье — без сомнений любимой семье — была способна изрядно испортить настроение. 

— С длинными тебе хорошо. Но и короткие волосы — это красиво.

Он, улыбаясь, вернул ей её собственные когда-то сказанные слова и это внезапно было приятно. Приятно настолько, что она даже позволила себе, забыв обо всем, увлечь его за собой на кровать. Плевать на всё. И на выдавшуюся бессонной прошлую ночь, и на собственную звенящую голову. Ведь от теплых касаний чужих рук набатный звон, словно он был проклятием в детской сказке на добрую ночь, отступал, сменяясь шумом прибоя. 

Выспаться ей все равно не светило.

Не с её повторяющимся кошмаром.

— Я предупреждала. Не стоит тут юркать.

Он вздрогнул. Жека, унимая нервную дрожь, погладила холодный корпус станнера большим пальцем. Ноготь чуть скрежетнул по снятому предохранителю. Каждый раз — как первый. Впрочем, с этим оружием действительно первый — даже во сне она из раза в раз выбирала абсолютно другой вариант. Более привычный и менее... Гуманный. Но в жизни все совсем не так как в дурацком сне. И чувства не таракан — пальцем не задавишь. Хотя хотелось.

Человек — тоже не таракан. Но прижать его к земле, не совсем метафорически отрывая лапки одну за одной, чтобы после выкинуть на помойку, при доле желания и умений совсем не сложно. И умения и желания, что сейчас воплощались в пока ещё, пусть и ненадолго, таком теплом человеческом теле, у Жеки было в достатке. Всё-таки ей было действительно жаль. И больше всего — саму себя, впервые за долгое время подумавшую, что все еще можно изменить. Вот только не любого предсказания можно избежать. Или, во всяком случае, не полностью. Это как в компьютерной игре: главное, чтобы последнее сохранение было совершено до фатальной ошибки.

Как и все страдающие мигренью, Жека ненавидела грозы. Не принципиально на какой планете это было, и на земле ли, или просто в атмосфере, непогода всегда, сколько она себя помнила, разъедала её голову тупой болью. И навевала воспоминания о том, что стало первой реперной точкой в её жизни.

С той самой, что она больше не могла думать, что всё вокруг нее — просто кошмарный сон. Пусть даже и вещий сон. Хотя и отчаянно пыталась.

Никакой сон не может длиться несколько лет. И никакая гроза — тоже.

Амбер, подстроившись под её шаг, безжизненным механическим голосом, столь не вяжущимся с её улыбчивым веснушчатым лицом, докладывала о подготовке к отбытию. Жека почти не слушала, так, автоматически сверялась с воображаемыми, вбитыми на подкорку памяти, пунктами инструкции. Не в первый и не в последний раз все же. Так, рутина.

— ...и рядовой Савцев отсутствует на корабле. На этом всё.

Жека прикрыла глаза, выравнивая дыхание.

— Вы уверены? — ответ-вопрос, адресованный Амбер был в тон её сообщению. Столь же сухой и формальный. Дружба дружбой, а служба — службой. 

Амбер пощелкала планшеткой. Экран реагировал с какой-то странной проскальзывающей задержкой, заметно бликуя, Жека отвернулась, чтобы не провоцировать в кои-то веки не беспокоющую её мигрень. Уменьшение нагрузки на стоянке, да хороший сон сделали свое дело. И было бы очень обидно так грубо его потерять.

— Так точно.

— После взлета проверьте еще раз. К концу вахты жду объяснительную или... — ей пришлось снова задержать воздух, чтобы голос предательски не дал петуха. Дежавю, чертово дежавю. — Или рапорт о дезертире.

— Так точно, — механически отбила Амбер, а потом вдруг, в нарушение субординации, потрепал её по плечу.

От этого жеста в груди у Жеки как-то противоестественно разлилось тепло. 

Никогда еще Амбер не пыталась её утешить. Этого исхода Жека не могла представить даже в теории. Даже — особенно — в кошмарном сне.