Исключения

Казалось, даже морозный февральский воздух напрочь пропах любовью.

Куда не сунь нос — все просто благоухает неприкрытой романтикой. Не самый наблюдательный человек этого может и не заметить, но Модди, столь внимательный к своим излюбленным деталям, наблюдал заполонившие серую повседневность мелочи. Как в сетевых магазинах за неделю резко стали редеть полки с тематическими товарами; как в продуктовых, возле касс, на место целлофановых маечек начали вешать пёстрые подарочные пакеты; как в его вузе за три дня до праздника появилась валентинковая почта, которая через день была уже доверху набита бумажными сердечками. Создавалось ощущение, словно даже мёрзлый снег под ногами трещал какую-то незамысловатую романтическую песенку о вечной любви.

Даже на Модди, вроде бы такого далёкого от сопливой романтики, обстановка действовала соответствующе. В семь утра и вставалось легче, и жизнь даже не казалась такой паршивой. Праздник праздником, а учёбу, как бы ни хотелось, никто не отменял. Пугоду, блаженно дрыхнущему на соседней кровати, в этот день повезло значительно больше — так уж совпало, что у него пары отменили, а он, в свою очередь, ничуть не расстроился.

Мысли о сожителе растеклись в груди Модди тягучим, тёплым чувством. На кончиках пальцев знакомо закололо предвкушение.

Идя по заснеженному тротуару, Модди заглядывался на витрины магазинов, всё еще обставленные подарками, и морщился от порывистого ветра, бьющего в лицо. В памяти невольно всплыл их первый с Пугодом День святого Валентина. В прошлом году Пугод, бывший ещё первокурсником, на каком-то университетском мероприятии по воле случая познакомился с Модди, который был уже на втором курсе, но находился в активном поиске нового соседа по квартире — предыдущий отчислился в конце семестра и укатил в родной город, а двушку Модди в одиночку не тянул. Знакомы они были всего ничего, это правда, но Пугод показался ему хорошим парнем, резвым, но ответственным и интересным. Тогда Модди и позвал его к себе, о чём пока ни разу не пожалел и был уверен, что не пожалеет. Они съехались в начале января, когда население стало постепенно отходить от бурного Нового Года, и с тех пор зажили душа в душу. В быту Пугод оказался не менее, чем идеален: чистоплотный, хозяйственный, внимательный — жизнь с ним была похожа на сказку. Модди сравнительно быстро привык возвращаться вечером в квартиру и чувствовать запах свежеприготовленного ужина, а по вечерам вместе залипать в приставку и сериалы.

В тот февраль они вместе возвращались с учёбы, и Пугод, то и дело упирающийся взглядом в розовые валентинки и плюшевых медведей на полках магазинов, всю дорогу ворчал, мол, почему люди вокруг этого такой фарс развели, да и как вообще можно праздновать так называемый «День всех влюблённых» в феврале — разве есть в колючих морозах и холодных ветрах хотя бы капля романтики?

На слова Модди, начавшего пересказывать историческую справку о священнике Валентине, погибшем во имя любви и за любовь, Пугод лишь закатил глаза, буркнув, что и так про всё это знает и сто раз слышал. Потом Модди ещё смиренно выслушивал тираду о том, что, повинуясь моральным законам, превращать день чужой казни в праздник в целом-то неэтично — спасибо, что на тот момент до квартиры оставалось минут десять, а Пугод был слишком голодным, чтобы продолжать свои ворчания ещё и дома. Вывод напросился самостоятельно — его скептический сожитель просто не любил сам праздник. После, за продолжительное время их совместной жизни, Модди убеждался в этом не раз. Пугод был крайне далёк от романтики и всего хотя бы косвенно с нею связанного. Он никогда не просил Модди «сходить погулять на пару часиков», чтобы привести домой девушку или парня; никогда не приходил с цветами и подарками, да и сам ничего подобного не покупал; он закатывал глаза каждый раз, когда сентиментальность брала над Модди верх и тот предлагал вместо боевиков глянуть какой-нибудь незамысловатый ромком. Пугод жил в мире, где не было ни любви, ни романтики уж тем более, а Модди лишний раз предпочитал не лезть в чужое личное, мысленно считая своего соседа аромантиком или кем-то близким к этому спектру.

А потом в их отношениях что-то резко и бесповоротно переменилось. Модди до сих пор даже самому себе не может дать ответа на вопрос, что в итоге произошло.

Летом, когда сессии были закрыты, зачёты и долги сданы, а конец семестра как следует отпразднован, вышло так, что Пугод и Модди стали проводить большую часть времени исключительно вместе. Конечно, в каникулы каждый успел и к родственникам скататься, и с друзьями время провести, но в сопоставлении они оба всё равно находились вместе практически постоянно, будучи двумя отъявленными домоседами. По началу это никого из них не напрягало — к тому моменту между ними сложились крепкие дружеские отношения, им было комфортно как молчать друг с другом, так и проводить вместе досуг. Вот только минул сначала месяц, потом полтора, а потом до Модди постепенно начало доходить, что что-то между ними неотвратимо и крайне верно меняется.

Начиналось всё безобидно, почти по-детски невинно. За месяцы совместной жизни и постоянного нахождения другом рядом с другом границы приличного и дозволенного со временем начинают стираться. Если сначала вы стараетесь лишний раз не трогать чужие вещи, не заглядывать на чужую полку шкафа и внимательно смотрите в щель на двери в ванной, пытаясь понять, горит ли там свет, то потом эти грани сглаживаются и постепенно становятся нормой. Не раз бывало, что Пугод по ошибке брал чужую футболку, а Модди заваривал себе чай не в своей кружке. Случались и более смущающие вещи, как, например, зайти в ванную и увидеть соседа, принимающего душ. После таких случаев мелочи уж тем более переставали играть существенную роль. Пугод с Модди иногда засыпали друг на друге, распластавшись на разложенном диване, некоторые вещи в гардеробе приобрели статус «общих», а однажды пьяный Модди вообще завалился в постель к спящему Пугоду и, уткнувшись лицом в чужую подушку, благополучно продрых там до середины следующего дня, разбуженный часов через десять ненавязчивой рукой на своём плече и предложенным стаканом с водой и таблеткой. Пугод, вопреки опасениям Модди, и не думал возмущаться — только шутливо поворчал по поводу пьяного храпа и подкалывал ещё следующие дня два.

Но случайности должны были оставаться случайностями, вот только их якобы незапланированный контакт превратился в регулярный и стал переходить все рамки. Ещё через пол месяца таких «совпадений» оба перестали сдерживать себя, уже не пытаясь прикрыть навязчивое желание вторгнуться в чужое личное пространство неудачным стечением обстоятельств. Пугод лип к нему, как банный лист, то и дело норовя дотянуться до чужой открытой кожи, прикоснуться, схватить, сжать. Модди раньше понял, что происходящее стало ломать все привычные рамки доступного, пытался закрыться, но, к своему стыду, неохотно признавал, что избегать прикосновений ему вовсе не хочется. Он сваливал всё на жару, убеждённый в том, что ходить в плюс двадцать пять в водолазке и брюках затея определённо так себе, а сам только и ждал возможности почувствовать на своей коже чужое, но такое приятное тепло. Пугод же словно игрался, преднамеренно его изводил. На очередное замечание он лишь невинно хлопал ресницами, отмахиваясь, мол, Модди, понятия не имею, о чём ты говоришь вообще, а сам искусно манипулировал с дистанциями, то не отлипая от Модди часами, то не трогая его днями. Модди до сих пор не был уверен, было ли его поведение действительно попыткой над ним поиздеваться, или Пугод просто сам не до конца осознавал, что именно творит, но результат был на лицо: в Модди медленно, но верно начала копиться фрустрация.

И вот уже объятия и рукопожатия стали вызывать не тихий трепет в груди, а дискомфортный жар, колючий и крайне навязчивый. Нахождение с Пугодом в четырёх стенах стало практически невыносимым — пространство будто сужалось вокруг них, теснило друг к другу, а воздух отчего-то становился спёртым и тяжёлым.

Та несчастная неделя, когда у них сломался замок в ванной, для Модди стала кошмаром наяву — эти дни он до сих пор вспоминает с лёгким ужасом.

Вечные американские горки, кидающие то в жар, то в холод, действовали на них обоих. Модди стал колким, нервным и рассеянным — фрустрация, вкупе с пережитым ранее стрессом и, чего уж греха таить, полным крестом на личной жизни и соответствующими вытекающими из неё привилегиями на время учёбы, делали своё дело на ура. Пугод тоже метался из крайности в крайность, а его хаотичность дошла до таких масштабов, что временами Модди действительно начинал сомневаться в его ментальной стабильности. Так это и продолжалось где-то до начала осени, пока градус шипучего неудовлетворения, пропитавшего в их квартире каждый угол и отравившего напрочь весь воздух, не подскочил до критического.

Модди, к собственному стыду, тот день практически не помнит. Знает только, что погода за окном стояла пасмурная и дождливая, была то ли пятница, то ли четверг, и они с Пугодом, развалившись на диване, мерно потягивали одну бутылку вина на двоих. Желание «культурно выпить» быстро перетекло в настоящую попойку: вслед за вином пошло вообще всё, что имело хоть какой-то градус, а вместо мерного потягивания алкоголя из бокалов пить они стали прямо из горла. Мир сузился до Пугода перед ним — близкого, пьяного и такого одурманивающе-желанного, вот только в их своеобразном союзе более нетерпеливым всегда был именно Пугод, и пока Модди из последних сил старался держаться за последние крупицы самоконтроля, Пугод решил взять всё в свои руки. Он поцеловал его.

Пугод поцеловал его.

Дальше всё как в тумане: ворох рук, трогающих, казалось, везде; желанные искусанные губы; скользкая от пота кожа под пальцами и высокие, несдержанные стоны. Он не помнил, что они говорили друг другу, как долго это вообще продолжалось: единственное, что осталось после той ночи, это неземной кайф, прошибающий всё тело получше всякого алкоголя, и вереница алых засосов на плечах — Пугод и не пытался себя сдерживать.

На следующее утро Модди, казалось, был готов ко всему: к неловкому разговору, к скандалу или ссоре, к пылким признаниям и даже к тому, что Пугод просто соберёт вещи и укатит от него куда подальше. Но Пугод, как ему и было свойственно, мастерски разрушал все ожидания и прогнозы рассудительного Модди. На следующее утро было ровным счётом ничего — ни разговоров, ни истерик. Пугод отнёсся к произошедшему, как к чему-то само собой разумеющемуся, а Модди в тот момент слишком обрадовался возможности замять ситуацию (и удержать Пугода рядом ещё на подольше), так что благополучно проворонил свой шанс что-то предпринять. Вопреки опасениям, этот случай стал не единственным таким — говоря честно, далеко не единственным. Секс стал новой нормой их и без того странной коммуникации: Модди и представить себе не мог, что Пугод окажется до того страстным любовником. Пугод зажимал его по углам и в самых дверях, беззастенчиво залезал в чужую постель, врывался в ванную — определённо давно этого хотел, а в какой-то момент оборзел в край и начал приставать прямо на людях.

Модди с этого откровенно вело. Модди не смел от него отставать.

Это была своеобразная игра, в которой победители не были предусмотрены изначально. Игра, в которой ставка делалась на процесс, а не на результат. Прошло не так много времени до того, как окружающие стали наблюдать изменения в их взаимоотношениях, «переход из вертикальной плоскости в горизонтальную» — как после шутил Пугод. Язык у него развязался окончательно и бесповоротно — он и раньше себя не особо контролировал, а сейчас вообще положил на все фильтры и правила приличия. Он только хихикал, когда кто-то прилюдно называл их парой, не пытаясь ничего отрицать — но и ничего не подтверждая. В общем и целом, их отношения мало чем отличались от отношений романтических партнеров: они делили вместе быт, пополам платили за квартиру, организовывали совместный досуг, занимались сексом, и даже обычные платонические прикосновения им были не чужды. Единственным различием было полное отсутствие какой-либо романтической составляющей: они не ходили на свидания, не дарили подарки без повода и, что самое главное, не разговаривали. Не было ни признаний в любви, ни разговоров о чувствах. Их отношения так и зависли в каком-то неоднозначном статусе где-то между любовниками, друзьями с привилегиями и партнерами.

И, раз уж это была игра, сегодня Модди решил пойти ва-банк.

Первым делом он завернул в продуктовый, наслаждаясь лёгким теплом помещения, тут же окутавшим его замёрзшее тело. У него был простой, гениальный в своей незамысловатости план действий. Сначала он выбрал вино, красное полусладкое, именно то, которое они с Пугодом любили больше всего. Далее направился к холодильникам с кондитерскими изделиями, но там слегка подзавис, выбирая небольшой, но симпатичный и свежий тортик. Задача была не из лёгких — в праздник всё сладкое просто сметали с полок, но и Модди привередой не был — небольшой торт с белым кремом и какой-то ягодной начинкой его абсолютно устроил. Расплатившись за покупки, он направился к следующему пункту назначения — цветочному магазину.

Что он собирался сделать? Да в том-то и дело, что ничего особенного. В один момент эта неопределённость в отношениях с Пугодом стала его не на шутку напрягать, но и рушить идиллию столь опасным разговором ему не хотелось. За месяцы самокопания Модди успел передумать всё, что только возможно было: и что он Пугоду не нравится, и что Пугод с ним только ради секса, и что всё у них взаимно, и что у них открытые отношения или дружба с привилегиями. Этими мыслями он извёл себя настолько, что в одно утро проснулся и твёрдо решил: хватит с него любовных терзаний. Он рассудил так: если бы Пугоду была противна сама мысль об отношениях с ним, тот бы не подливал масла в огонь, а если ему нужен только секс — что же, Модди и такое положение дел устроит. Его волновали не столько сами чувства, сколько ощущение тревоги из-за постоянного нахождения в подвешенном состоянии. Но просто прийти и в лоб заявить, мол, Пугод, я люблю тебя, давай будем встречаться, тоже было как-то не очень — слишком просто, Модди такое не нравится. Не то, чтобы он придумал нечто более сложное, но в том, чтобы признаться в День всех влюблённых, существовал какой-никакой символизм. Превращать это в пафос ему тоже не хотелось, во-первых, он помнил, что Пугод далеко не романтик, а, во-вторых, всё ещё существовал шанс, что его отвергнут. Вот он и решил купить тортик, вино и цветы — просто, даже банально, наверное, но он сомневался, что ему с Пугодом нужно нечто большее.

В цветочном стоял сладкий запах вперемешку с сыростью. Милая девушка-флористка за стойкой с улыбкой вручила ему букет, предварительно заказанный за несколько дней, и пожелала отлично провести праздник. Дальше дело оставалось за малым и по совместительству самым сложным: дойти до дома и наконец расставить все точки над «i».

Единственное, чего Модди не учёл, так это самого процесса «признания». Вряд ли Пугод в такой день сунулся бы на улицу, тем более, когда поводов у него на то было примерно ноль. Обычно он не выходил к нему в коридор поздороваться, но практически всегда подавал голос из соседней комнаты в знак приветствия и подтверждения своего нахождения дома. Правда, из любого правила существовали исключения, и быть уверенным в чём-либо на сто процентов Модди так или иначе не мог. В итоге он решил, что действовать будет по наитию: может, он застанет Пугода ещё в коридоре, а, может, у него будет хотя бы небольшая фора, чтобы морально подготовиться.

Ключ привычно поворачивается в замочной скважине и с тихим щелчком отпирает дверь. Модди осторожно, опасаясь шумом привлечь лишнее внимание, проходит в квартиру. Первое, что бросается в глаза — кромешная тьма, окутавшая их квартиру. Прямо от двери шёл длинный коридор, объединяющий собою все комнаты. Справа была спальня, дальше по коридору кухня, санузел, ванная и зал. В это время суток их дом практически всегда был освещен тёплым светом ламп или ярким сиянием экранов и дисплеев, но сейчас вокруг была сплошь темень. Модди уже собирался порадоваться, что удача на его стороне и Пугод куда-то вышел, как вдруг в самом конце коридора заметил, что из зала ползли тени, видимые благодаря какому-то очень тусклому, тёплому свету. Он напрягся — может, Пугод просто забыл выключить свет в зале? Но разве были ли там иные источники освещения помимо ламп на потолке?

Модди тихо, словно герой из фильма ужасов, стянул с себя сначала куртку, затем ботинки и стал медленно продвигаться к залу, попутно заглянув в спальню — Пугода там, ожидаемо, не оказалось. С каждым шагом свет становился всё ярче и ярче, и вот Модди уже завернул за угол, наконец получая возможность увидеть, что же именно так странно светилось, как тут же обомлел, замерев прямо в дверном проёме.

А еще через короткое мгновение его поперёк груди обняла чья-то сильная рука, и знакомый до боли голос прошептал в самое ухо:

— С днём святого Валентина, Модди.

Парализованный от сковавшего тела шока, Модди рефлекторно расслабил сжатые кулаки, и пакет с тортом и вином свободно полетел на пол — ладно хоть букет цветов он прижимал к себе локтем, чтобы тот меньше шуршал. Пугод же, не растерявшись, шустро подхватил выпавший пакет с продуктами, спасая их от падения.

— Это мне? — довольно и абсолютно беспечно проворковал он. — Очень мило с твоей стороны, Модди, но я думаю, что нам это понадобится чуть позже.

Не отодвигаясь от Модди ни на миллиметр, тот осторожно отставил пакет на пол, чуть подальше от них двоих. Модди же тем временем не отводил взгляда с картины, развернувшейся в их зале, всё еще неспособный подобрать слов.

Их не самый удобный, но зато большой диван был аккуратно расстелен и завален подушками с несколькими одеялами до кучи; на небольшом журнальном столике ожидал контейнер с суши, бутылка вина с двумя бокалами, различные закуски, а издалека Модди даже показалось, что он смог рассмотреть небольшую коробочку с чем-то подозрительно похожим на клубнику в шоколаде. И, что главное — вся комната была обставлена зажженными свечками. Они стояли на полках, тумбочках, на подоконнике, освещая своим тусклым тёплым огнём всю далеко немаленькую комнату.

— Что это? — как-то тупо спросил он, неспособный до конца поверить в происходящее.

Сзади послышался смешок.

— Наш зал полностью погружен в романтическую атмосферу, — Пугод преднамеренно акцентировал внимание на последних двух словах, — а я сейчас прижимаюсь к тебе и поздравляю с Днём всех влюблённых. Как ты думаешь, Модди, что это может быть?

Два плюс два, так позорно медленно складывающиеся в голове Модди, наконец сопоставились в единый ответ, прошибший разум мгновенным осознанием и тем же самым осознанием выбив землю из-под ног. Не размышляя больше ни секунды, Модди развернулся к Пугоду и поцеловал, с силой впившись в любимые губы. Пугод не отставал, отвечая не менее страстно, всем телом прильнул к Модди, обвил руками шею и притянул ещё ближе к себе, чтобы жарче, теснее. Краем сознания Модди отметил, как под ухом что-то зашуршало, но сейчас последним, что могло его волновать, был мир вокруг — на кой чёрт ему Вселенная, если у него есть целый Пугод?

Они простояли так ещё некоторое время, безостановочно целуясь в полумраке коридора. Модди спустил тормоза, не собираясь отпускать Пугода ни на мгновение. Он чувствовал себя странником из какой-то библейской притчи, прошедшим всю пустыню и наконец добравшимся до спасительного оазиса с чистейшей водой. Он не знает, сколько прошло времени — может, несколько часов, а, может, и несколько минут — до того момента, как Пугод начал вяло и с явным нежеланием протестовать, пытаясь отстраниться. Когда же все его ненавязчивые попытки увеличить дистанцию были успешно проигнорированы, в ход пошла тяжелая артиллерия — Пугод начал брыкаться и кусаться, превращая сладкие поцелуи чуть ли не в бойню. Модди такое положение дел не устраивало, так что он, выдохнув в поцелуй, всё же отстранился, негодующе глядя на Пугода, уперевшегося ладонью ему в грудь.

— Попридержи коней, — сказал он таким голосом, словно собирался прямо сейчас рассмеяться. — У меня рука уже устала.

В ответ на вопросительный — и недовольный — взгляд Пугод лишь улыбнулся, так, как мог только он — вызывающе, но искренне и ослепительно ярко, и отошёл от Модди всего на пол шага. Рука, до этого покоившаяся на его плече, скользнула назад, и Модди наконец понял, что именно так навязчиво шуршало под ухом — Пугод, улыбаясь так, словно был ужасно пьян, протягивал Модди шикарный букет из алых роз.

— Ты будешь моим парнем, Модди?

Модди посмотрел сначала на букет, потом на Пугода, а потом снова на букет. В сравнении с этими розами, сейчас уже немного помятыми, но всё ещё роскошными, его скромненький букет красных георгин выглядел проигрышно, и Модди бы, может, даже почувствовал за это стыд, но на посторонние чувства и эмоции у него не было ни секунды — его губы уже произносили слова, которые Модди не успел даже осознать, но уже озвучил:

— А ты будешь моим парнем, Пугод?

Он протянул свой букет, и на несколько секунд они так и замерли, таращась друг на друга, а потом тишину квартиры нарушил заливистый смех Пугода, эхом отражающийся от стен. Всякий раз, когда Пугод начинал смеяться, Модди просто не мог устоять — непроизвольные смешки сами просились наружу, и вот они уже смеялись вдвоем, оперевшись об плечи друг друга.

— Да, конечно, да, — выдавил из себя Пугод, как только у него получилось набрать воздуха в лёгкие, но тут же его голос приобрёл серьёзные нотки. — Ты тоже ответь.

— Сто раз да, — на одном дыхании выпалил Модди.

Они неловко обменялись букетами, и уже в следующую секунду Пугод снова налетел на него с поцелуями, в этот раз столь яростными и горячими, что Модди почти потерял равновесие. Пугод целенаправленно теснил его к заправленному дивану, отстранившись лишь раз — взять букеты и предусмотрительно отложить их куда подальше, чтобы несчастные цветы всё-таки пережили их неудержимое желание насладиться друг другом, — а после без зазрения совести повалил прямо на одеяла, придавливая Модди своим весом.

Впрочем, длилось самоуправство недолго — как только Модди до конца осознал происходящее, то тут же начал стараться перехватывать инициативу, цепляясь за Пугода везде, где только мог дотянуться. Их поцелуи были похожи на какой-то фривольный замысловатый танец, где главной задачей было перехватить доминирующую роль на себя.

В этот раз целовались они настолько долго, что даже Модди успел устать, так что они всё же отстранились друг от друга, взяв небольшую передышку. Запыхавшийся, словно после часового забега, Пугод слез с Модди и отполз к столу, хватая многообещающе звякнувшие бокалы.

— Может, выпьем?

Модди лишь кивнул, наблюдая, как алкоголь разливается по стаканам. Стекло бутылки поймало отблеск от огней свечек, и Модди сумел разобрать этикетку — забавно, это было то же самое вино, что взял сегодня и сам Модди.

— А ты говорил, что не любишь романтику, — тихо сказал Модди и снова огляделся.

В этом полумраке тесноватый и весьма безвкусный зал абсолютно преобразился: вся комната выглядела так, словно это была какая-то картинка, красивая фотография, имеющая мало что общего с действительностью. Модди с трудом мог прикинуть, сколько свечей понадобилось, чтобы обставить ими всё помещение, и уж тем более не знал, сколько времени убил Пугод на то, чтобы всё это организовать.

— Из каждого правила бывают исключения, — беспечно заявил Пугод, пожав плечами. — Я ещё хотел сделать дорожку из лепестков роз, но решил, что ты потом обворчишься по поводу уборки, — он хихикнул.

Модди же задумался. Теперь ему правда стало неловко — по сравнению с тем, как запарился Пугод, всё то, что придумал Модди, было до нелепости смешным и малозначительным. Неужели так он собирался признаться любимому человеку?

Пугод, заметив перемену в настроении Модди, отставил бокалы и обратила к нему:

— По лицу твоему вижу, о чём ты думаешь, — сказал он, поворачиваясь всем телом к Модди. — Я даже рад, что ты не стал устраивать ничего подобного — теперь я со спокойной совестью могу потребовать с тебя свидание.

Модди как-то машинально улыбнулся в ответ, но особо погоды это не сделало, так что Пугод, вздохнув, решил перейти к более радикальным действиям. Он как можно тише приблизился к задумчивому Модди, осторожно уложил ладонь ему на колено, легонько сжал и самым мягким, искренним голосом позвал:

— Модди, — Пугод дождался, пока тот не поднял на него глаза. — Я знаю, что ты старался учесть мои предпочтения, и я невероятно за это благодарен. Я знаю, что ты всегда считал, что романтика меня не интересует — чего греха таить, я и сам так про себя думал.

Повисла тишина, нарушаемая лишь тихим шумом их учащенного дыхания.

— Но, Модди, — Пугод приблизился ближе, склоняясь над ним. — Ты столько всего для меня делаешь, так сильно стараешься, что в какой-то момент я уже не знал, как проявить весь тот трепет и всю благодарность, что меня переполняли.

Модди в удивлении расширил глаза, но Пугод успел уловить это лишь на мгновение, наклоняясь, чтобы его поцеловать. Поцелуй вышел не иначе как целомудренный — всего лишь короткий чмок, оставленный на губах. Но Пугод на этом не остановился.

— Я не знал, как показать тебе, что ценю твою внимательность, — слова сопровождались коротким поцелуем в скулу, — ценю твоё терпение, — поцелуй чуть выше, за ухом, — люблю твой ум, твою находчивость, люблю твой голос, твоё тело.

За каждым словом следовало по поцелую. Пугод продвигался выше, целуя ушную раковину, правый висок, затем лоб, и снова спускаясь, оставляя по поцелую на кончике носа и снова замирая возле губ. Модди, застигнутый врасплох и настолько боящийся спугнуть эту драгоценную интимность момента, мог лишь осторожно, но крепко впиться в чужие плечи, тяжело дыша.

— Я всего тебя люблю, Модди, но я понимал, что ты никогда об этом не узнаешь, если я ничего не сделаю, — Пугод шептал заветные слова прямо ему в губы, и при каждом шевелении они соприкасались. — Поэтому я сделал это. И я знаю, что могу, хочу и обязательно сделаю ещё лучше — главное, чтобы ты был со мной.

Модди казалось, что весь мир вокруг остановился. Замерло время, затихли звуки, и только его бешено колотящееся сердце служило доказательством того, что он жив, что всё это действительно происходит на самом деле. Он понимал, что они признались друг другу ещё там, в коридоре, но именно сейчас на него в полной мере спустилось осознание: Пугод его любит. Не только живёт, не только спит с ним, но любит и хочет быть вместе — так же сильно, как того желал и сам Модди. Если у него и были слова, которые он мог и хотел высказать, то все они застревали поперёк горла, неспособные облачиться в звуки, так что Модди сделал единственное и самое правильное из всего, что вообще мог сейчас сделать — притянул Пугода к себе и снова поцеловал, вкладывая в этот поцелуй все невысказанные слова и все чувства, так яростно стремящиеся наружу, чтобы Пугод, сейчас такой открытый, откровенный, понял или хотя бы предположил, что делает с душой Модди. Что Модди весь, целиком и полностью — его, и что он любим им так же сильно и так же страстно.

Пугод, в этот раз более нежный и ласковый, стал медленно отвечать, позволяя Модди вести. Они оба с головой потонули в этом моменте, в этом чудесном вечере, состоящем из мягких одеял, сбивчивых признаний, алкоголя и прикосновений. Мир мог их подождать — и прождал до самого утра морозной субботы, в которую им никуда не нужно было торопиться. Оставил их двоих, посвященных друг другу, в этой мало освещённой комнате, одни лишь стены которой засвидетельствовали всю пылкость чужой связи.

Казалось, даже их квартира напрочь пропахла любовью.