Когда Гаранжин видит это впервые, он не верит своим глазам: Сашка на бегу напружинивается и взлетает в высоком, невозможно красивом прыжке. Сашка взлетает на первой же тренировке, так легко, будто гравитация не действует на него вовсе и на долгое-долгое мгновение замирает в воздухе. Мяч, посланный его рукой попадает точно в центр кольца. И Гаранжин наконец выдыхает.
Сашке двенадцать.
Перед первым серьезным матчем, Сашка волнуется - шутка ли против него лучшие из лучших. Хоть и старается виду не подавать, но потому как он медлит перед выходом на поле, Гаранжин все понимает. Он мягко кладет ладонь Сашке между лопаток и легонько подталкивает:
– Взлетай.
Сашка взлетает, смахивая мячи с рук маститых соперников. Сашка взлетает высоко-высоко и никто не может его достать. И Гаранжин с гордостью разделяет миг Сашкиного триумфа.
Сашке неполные шестнадцать.
Сашка лучший. Он выходит на площадку - трибуны замирают, затаив дыхание и Сашка взлетает. Высоко-высоко. И все остается внизу - все тревоги и страхи, надежды и мечты, все бренное, земное. Здесь и сейчас есть только он и мяч.
Сашка взлетает... И падает. И сердце Гаранжина падает вместе с ним. Сашка падает навзничь и не встает. Не отзывается. Гаранжин, проталкивается к нему и падает на колени, не заботясь о чистоте костюма, хочет тряхнуть за плечо, но передумывает, опуская ладонь на шею - под пальцами слабо и прерывисто толкается пульс. Живой. Кто-то зовет врача.
Сашке двадцать.
Гаранжин сидит на краю его больничной койки и держит его за руку так крепко как только может. Отчаянно и безнадежно надеясь удержать. За окном догорает закат, бросая золотисто-розовые блики скользят по стенам палаты, по Сашкиному исхудавшему лицу.
– Душно – шепчет Сашка.
И Гаранжин встает - открыть окно. В палату врывается теплый июньский ветер. Высоко в небе клин журавлей - словно приветом с далекой родины. Сашка облизывает сухие губы
– Я смогу взлететь снова?
На Гаранжина он не смотрит, повернув голову, провожает взглядом журавлей.
– Конечно. – обещает Гаранжин. — Ты обязательно взлетишь.
– Журавлем. – шепчет Сашка, закрывая глаза.
Гаранжин, пошатываясь выходит из палаты и прислоняется лбом к холодному стеклу:
Сашки. Больше. Нет.
Три коротких слова. Три удара сердца в глухой бесслезной пустоте, прежде чем горе захлестывает его с головой. Он бессильно сжимает и разжимает кулаки - пальцы помнят ускользающее тепло Сашкиной ладони, угасающую искру жизни, сквозь пальцы утекающей, как крепко не сжимай. Он так и не нашел слов попрощаться. Сашка - Сашка. Самая большая его удача и личная головная боль. Боль горячим комом ворочается внутри, отныне она всегда будет с ним. Боль сворачивается клубком у сердца как верный пес.
Он не плачет, сухими глазами смотрит как кружат над больничным двором, невесть откуда взявшиеся здесь журавли. Поднимаются в небо клином - один, два, три...четыре? Их протяжное печальное курлыканье затихает вдали... Может горе сводит его с ума, но в легком шелесте налетевшего ветра ему чудится Сашкин голос.
Тихое эхо несказанных слов:
– Папа...Люблю...Прощай.
Он закрывает глаза:
– Взлетай. Высоко-высоко, где нет ни боли ни страха. Ни болезни ни смерти...
Мы еще встретимся.
Твой голос станет одним
С голосом птичьих стай
Я пока еще на земле, а ты
Взлетай.