Тигрица

Холодным утром, когда едва забрезжил рассвет, он стоял на коленях на берегу реки и всматривался в отражение. Жёлтая река несла воды на восток, с уклоном в края более жаркие, туда, куда он редко смотрел, хотя, может, стоило бы. Роса, что чистый хрусталь, усыпала траву на берегу. Его одёжи вокруг ног все промокли, но он не обращал на это внимания. Разглядывать своё отражение, размытое, колеблемое волной, было занимательнее. Он не менялся. Годы шли, а он оставался такой же.

Он состроил злую рожицу. Затем улыбнулся — ярко, почти счастливо.

В животе заурчало.

Прижав ладони к нему, он согнулся. Голодать было больно. Надо было пойти до ближайшей деревни, и, может, там удастся что-нибудь раздобыть. Улыбка стёрлась с лица отражения, вернулся тёмный, пустой взгляд дитя без родителей. Предков и тех не было. Он их не знал, и, стало быть, ему некому поклониться.

Ощутив себя слишком холодно, он встал, поднял с земли тыкву-горлянку [1] и котомку с парой вещиц да самодельных игрушек. Последними он пробовал торговать, но не все соглашались на достойный обмен. И хорошо, если не гнали взашей. Ещё он рыбачил, если останавливался где-то надолго. Порой попрошайничал.

Он повернулся на запад и пошёл против хода Жёлтой реки.

— Сегодня, — как всегда, обратился он к ней. Это был его ритуал. — Сегодня мне повезёт. А не повезёт, то я сам раздобуду то, что хочу.

Иные ему говорили, у него сияющая улыбка. Иные говорили, у него тигриный взгляд.

Иные называли его чудом.

Иные — чудовищем.

Потому он нигде не задерживался долго, не дольше четырёх смен зим и лет. Он давно смирился со своей странной природой. По правде, он уже и не помнил, от кого узнал, кто он такой. Услышал во сне? Боги поведали? Ему почему-то часто казалось, что это шелестящий шёпот Хуанхэ раз ночью проник в его сны.

Он никогда не уходил далеко от неё, разве что когда она гневалась, покидала берега и несла хаос. Кажется, в первый раз он умер как раз в объятьях собственной матери. Он никогда не видел её воплощение, но верил, что оно существует. Это точно была женщина. И её бог, дух реки, дядюшка Хэбо [2]. Обычно доброжелательный, Хэбо был непредсказуем и легко мог обратиться в само разрушение. Это Хэбо он увидел, когда, трясясь от холода, воскрес на берегу. Он и слова не успел вымолвить, так тошно ему было, как Хэбо развернулся, воротился в колесницу, запряжённую двумя драконами, с ещё двумя по бокам, и был таков. А он думал, Хэбо заберёт его, как забирает других [3].

— Дядюшка Хэбо, а дядюшка Хэбо, — прыгая с камня на камень, позвал он. — Жёлтая река — Небесная река. Земная часть Серебряного пути [4]. Поэтому я никогда не видел её? Ты показываешь мне лишь драконов.

Он знал, Хэбо его слышал.

— А если я дойду до её истока, — продолжил он, — ты мне покажешь?

Он задавал вопросы и ждал ответы, которые, как обычно, придут к нему во сне. Всё не оставляла надежда, что однажды он узнает имена своих родителей, однажды он запишет их и поклонится — как подобает. А то жил как отщепенец, ничейный обломок без роду-племени. Обидно было и одиноко. Он был один с тех самых пор, как тигрица, что сопровождала его по первым воспоминаниям, скрылась однажды ночью во тьме и не вернулась. Его вскормила царица зверей, могучая, грозная и прекрасная, и ушла, когда он твёрдо встал на ноги.

Но ведь он не рычал тигрёнком и не питался лишь мясом. Из мутно-зеркальных вод Жёлтой реки на него смотрело человеческое лицо. Да и имени своей тигриной кормилицы он не ведал, не мог записать даже при помощи людей грамотных. Значит, и поклониться не мог.

От печальных мыслей вновь отвлёк голод. А от голода отвлекали мысли. Потирая живот время от времени, он добрался до ближайшей деревни, а там отыскал небольшой рынок. От вида и ароматов еды рот наполнился слюной. Как же он хотел есть! Если не поест, то толком не заработает. Приходя в новую деревню или город, он всегда старался сначала разжиться добром честно. Вот если не удаётся, можно и воровать!

Подойдя к лавке с булочками, он достал из своей котомки ракушку каури [5], которую недавно получил от дочери лодочника:

— Меняю на три штуки.

Еда! Устроившись на краю торговой площади, он и не заметил, как проглотил все три булочки, вкусные и сытные, с мясной начинкой. День начался хорошо.

Он был не ахти какой торговец, но это помогало ему выживать. Торговля и воровство. Его правая и левая руки. Погода выдалась солнечная, так что он устроился под тенью дерев с восточной стороны площади и разложил товар — самодельные игрушки и кое-какие вещицы, собранные недорогие сокровища, наворованный улов из городов. Всего оказалось немного, как раз то, что умещалось в котомку, но то ли ещё будет. Он видел, как работали торговцы. Одна беда — сам не менялся. Как был дитя дитём…

Однажды, например, у него попросту силой отняли нефритовое кольцо. Этой обиды он не мог забыть до сих пор, хотя наглец уж давно пошёл червям на корм.

Сегодня такого не будет, а будет, так он отыщет виновника — и тот пожалеет, что на свет появился. И все его предки!

— О, господин, взгляните, башенка из кости, это и амулет, и хранилище для всяческой мелочи, — принялся он вещать, заметив покупателя, тоже, как видно по поклаже, путника. Путник встал рядом, наклонился и взял башенку, стал рассматривать со всех сторон.

— Сам смастерил?

Лёгкая заминка разломила разговор, но он поспешил ответить:

— Конечно!

Он не лгал. Уж чего-чего, а кости было в избытке, особенно ценилась слоновья. Дерево и бамбук тоже привлекали внимание, ещё осталась парочка деревянных поделок.

— Надо же, какой одарённый малый. И это тоже сам? — положив башенку из кости на место, путник взял связку из бамбуковых пластинок. Бессмертное дитя Жёлтой реки, он давно коптил небо, так давно, что и сам не помнил, когда родился. Времени было в избытке, и он многому научился и научался новому. Сомнения в его сердце взвихрились было, но он назло себе подался вперёд, широко улыбнулся и сказал-таки правду:

— Сам! Я писать не умею, но много раз видел, как пишут другие — и на чём.

— У кого учился?

Что за странные вопросы?

Он нахмурился.

— Это важно?

— Не то чтобы. Просто любопытствую, — улыбнулся путник. — Ты многое умеешь. Даже такое, чем не каждый взрослый владеет…

— Я зарабатываю этим на хлеб! — вскинулся он в ответ. Его да подозревали во лжи? Ему было не привыкать, но всё равно было обидно. Если ты дитя без роду-племени, если умирал по многу раз, если не имеешь и не знаешь семьи своей, вот оно, истинное несчастье. Любой оклевещет тебя, а тебе не поверят.

— Спокойствие, спокойствие, — призвал путник и положил бамбуковую связку на место. — Покупаю.

Он вмиг перешёл на деловой тон:

— Шесть каури.

— Дорого за такое, — возмутился путник, — три!

— Я помру с голоду, если буду продавать так дёшево, — ответил он ровно таким же возмущением, переживая, правда, не спугнёт ли покупателя. Но тот, похоже, уходить не собирался. Забавно ему было торговаться с дитём.

В конце концов, пластинки из бамбука ушли за пять ракушек, и он бережно сложил вырученное в особый мешочек. Путник же убрал покупку в плетёный короб, который таскал на спине, и сказал вдруг:

— Ты поостерегся бы всем подряд хвастаться, что то умеешь и это, особенно когда таким искусствам должно долго и упорно учиться. Не дитю лет шести отроду такое говорить.

Он спорить не стал. Его больше занимали ракушки каури, стучавшие в кошеле друг о друга. Путник, по-прежнему улыбаясь, осмотрел другие поделки, выставленные на продажу. Не все из них были с городских рынков. Резные фигурки из дерева, к примеру, он смастерил своими руками, собирался, правда, отнести их жрецам — пусть освятят и, может, купят. Путник же больше ничего не выбрал и был таков.

Солнце пересекло вершину своей ежедневной дороги. Вечером, когда станет полегче, он пойдёт поискать работу на ближайшие дни, а может, и месяцы, а может, и годы — не дольше четырёх лет и зим. К любопытному ребёнку на рынке порой подходили другие торговцы — в основном женщины — задать пару вопросов, мол, кто он да откуда, да где его старшие, да что случилось. Да ничего не случилось, у него с самого начала никого не было, вот и всё. Но он задорным тоном лгал и придумывал. Скучно рассказывать каждый раз одну историю, а он всё равно на одном месте не задерживался, так что давал волю воображению. Люди качали головами, жалели его, кто-то да покупал какую мелочь — и горка каури в его кошеле росла, — и так же, как путник, дивились его навыкам. Когда он научился резьбе по кости, а резьбе по дереву, а резьбе по камню? Он отвечал, что многое из того, что имел, купил у других. Но было обидно. Он ведь и вправду сам смастерил то, и это, и вон то, но люди не верили, а если верили, то начинали коситься.

— Хаживала здесь одна бессмертная… — Взгляд соседней торговки стал красноречив и тёмен. — Тоже много всякого умела, да не рады ей были здесь, она и ушла.

— А почему не рады?

Он понимал почему, но у бытия ребёнком имелись свои преимущества: он мог задавать любые вопросы, даже самые глупые.

— Ну дык! Бессмертны либо боги, малыш, либо демоны, — торговка сурово поджала губы, — не место такой среди людей, пусть ищет другое место!

— А вдруг это была Жёлтая река? — встрепенулся он. Бессмертная! Такая же, как он! — Жёлтая река — великая река. Я с дядюшкой Хэбо говорил, он сказал, она существует.

Он лукавил. Ничего подобного Хэбо не говорил. Хэбо же не обидится на безобидную выдумку? Торговки всполошились, на него зашикали, сказали ему вечером пойти на берег — как раз Жёлтой реке готовили жертву. А про некую бессмертную, ушедшую в город, больше не поминали.

Но он запомнил.

Деревня привечала его на удивление по-доброму: никто не попытался обидеть, не попробовал стащить у него товар, не посмеялся злобно. Когда сумерки уже крались по земле, он увязался следом за соседней торговкой, а та не возражала — в обмен на работу была готова приютить его на день-два. А трудиться он умел, чай, жизнь не баловала. Дома они не задержались, сразу пошли к Жёлтой реке, как и прочие деревенские. По срединной улице двигалось шествие во главе с ярко наряженной, ярко намалёванной красивой девицей. Он мечтал когда-нибудь, когда станет взрослым, на такой жениться.

Сегодня же красавица выходила замуж, видать, за Хэбо. Чтобы тот если взъярится, то не очень жестоко, чтобы тот держал в русле Жёлтую реку, чтоб берега обнимали её и не давали взбеситься. Он много раз видел обряды, умиротворявшие могучие воды, и каждый раз разные.

Все собрались на берегу в полукруг, а в сердцевине его было ложе на двоих. На западе пожарищем пылал закат, и острые, длинные тени людей чёрными иглами тянулись к девице — невесте Хэбо. Дядюшка Хэбо был велик и мудр, и от жертвы никогда не отказывался. Он знал. Много раз видел. Только его самого всегда выносило обратно на берег. Как бы плохо ему ни было, как бы несчастен он ни был, искорку жизни в нём Жёлтая река гасила не до конца: она всегда разгоралась с новой силой. Он никогда не достигал той стороны.

Он стоял среди толпы в первом ряду и смотрел на девицу. Торговка, что согласилась дать ему приют, стояла рядом. Все вокруг готовились к важному обряду, как вдруг она сжала ему плечо, до боли впилась пальцами. Он вскинул взгляд на неё — на её лицо что камень, на твёрдый, как скала, взгляд.

— Люди! — внезапно крикнула она, почти каркнула, и мигом встала тишина. — Послушайте меня!

Девица в свадебном наряде вздрогнула и устремила на неё взор.

— Матушка…

Старейшина деревни с тяжёлым вздохом повернулся к торговке. Она матерь нынешней невесты Хэбо? Плечо болело всё сильнее от грубой хватки. Пискнув, он попытался вырваться, но мать невесты поволокла его вперёд.

— Все вы были сегодня на торговых местах!

Он похолодел. Взгляды людей вокруг пронзили его, точно стрелы.

— Это дитя, — встряхнула его торговка, и он рванулся прочь, и она схватила его обеими руками, и он бешено забился в них, как рыба в сетях, — это дитя на вид безобидное, но все вы видели его мастерство! Да разве может человек лет шести отроду творить подобное? Нет! А ну стой на месте, бессмертный чертёнок!

По толпе прошёл ропот. Бессмертный! Злых духов дитя! Да с чего бы?

— Придумал я всё, придумал! — заголосил он совершенно по-детски, совершенно по-человечески.

— И говорит не по-нашенски, — вдруг добавил какой-то старик. — Сироты обычно сидят в своих сёлах, находят пропитание там, трудятся как честные люди… Ты почему, мальчик, из дому-то ушёл?

— Я понимаю, к чему ты клонишь, — обратился к матери невесты Хэбо старейшина деревни, — но выбор сделан.

— А он рассказывал, что сбежал из дому, потому что батька жестокий и глупый был, а потом все перемерли с голоду. Вот и скитается.

— Чушь несёшь, бабка! Мне он рассказывал, что не сбегал из дому, а похитили его, да потом он сбежал, только дороги до дома не нашёл!

— Чего?..

Поднялся гул, люди, с которыми он днём мило беседовал, ввечеру вдруг показались сущими демонами. Умиравшее на западе солнце бросало на них последние красные лучи, тени сливались с подступавшей тьмой ночи, и ему стало поистине жутко. Полукруг людей смыкался с самой рекой. Если бежать, то только туда, в объятья Жёлтой реки.

К Хэбо.

— Я, — еле вымолвил он от страха, — я не…

— А ты всё выдумываешь и лжёшь добрым людям!

— Да я бы всё равно ушёл завтра с утра!

— А уйдёшь сегодня, — торговка дёрнула его к Жёлтой реке, за волосы повернула в ту сторону, чтобы смотрел и смирялся. — Моя дочь не заслужила… не заслужила стать…

Оная дочь, в ярком свадебном наряде, уже отошла к жрецу и старейшине, о чём-то поговорить. Их губы шевелились, голосом словно вычерчивая смерть ему, приговор — стать платой Хэбо за покой заместо живой, всем знакомой девицы. И бессмертных здесь не любили. Одна бессмертная, что побывала здесь, доброй памяти по себе не оставила. Он смотрел на невесту Хэбо, дочь торговки, видел, как лицо её наливалось красками, становилось живее и веселее, и понимал, что судьба его была решена.

— Дядюшка Хэбо, — позвал он.

Он знал, Хэбо его слышал.

— Не погуби меня. Погуби их!

Он никогда не кричал с такой страстью, с такой жаждой, чтобы желание исполнилось.

— Чтоб воды великой Жёлтой реки затопили дома их, отняли их детей, лишили еды и всякого богатства, унесли к тебе, Хэбо, к твоим драконам! Я верный сын Жёлтой реки, и я прошу, умоляю!..

Только сейчас он заметил, что его крик один заполнял тишину. Люди вокруг смолкли. В их глазах застыл ужас. Он же ощутил в своём голосе силу, невиданную, могучую, и этот поток понёс его, точно волны реки в наводнение:

— Я умоляю, — с чёрным наслаждением, не до конца ясным, продолжил он, сын самой Хуанхэ, — разрушить эту деревню!

Мгновенье абсолютного безмолвия — и люди точно обратились в чертей. Злых духов, с уродливыми мордами, уродливыми воплями, уродливой сутью. Они орали друг на друга, затем на торговку, затем бросились к нему, отняли у неё, чтобы самим вцепиться, чтобы самим разорвать, чтобы самим швырнуть его на жертвенное ложе.

— Новое подношение тебе, Жёлтая река!..

Его избили и привязали к ложу, которое полагалось брачным, но всем уже было плевать. Мир плыл перед глазами. Люди вокруг казались зверьми, опасными, дикими, невероятно жестокими. Он не сопротивлялся. Искорка жизни в его груди трепетала от страха, тряслась, порождала желание спрятаться где-нибудь далеко-далеко. Дети, когда с ними такое случается, часто зовут отца или мать, но ему некого звать, окромя Хуанхэ. Да и впору было радоваться, на самом деле: его не разодрали на части. Его всего лишь утопят.

Он силился освободиться, но путы были слишком крепки. Мир закачался ещё сильнее, когда ложе спустили на воду и бамбуковой палкой толкнули от берега. Течение тут же подхватило его. Он лежал, обмирая от ужаса, и только злая жажда мести да какая-то гордость заставляли его держаться. Он не закричит. Он не заплачет. Убей их всех, матушка Хуанхэ…

Не в силах пошевелиться, он плыл. Холодные речные воды захлёстывали на ложе, прозрачными руками ощупывали, словно приценивались. На глазах вскипели слёзы, стоило только понять, что всё нажитое, то немногое, чем он пробавлялся, осталось на суше. Он пошевелил руками. Жёлтая река заберёт его. Жёлтая река не любила тех, кто сдавался без боя. Откуда-то он знал это. Никак она нашептала ему во сне.

Выкручивая руки из пут, он сдирал кожу до крови, и ложе под ним опасно качалось, погружалось в воду от сильного движения, вселяя в душу ледяной страх. Он знал, что Хэбо возвернёт его на берег, что матушка не убьёт его до конца, что жизнь в нём не погаснет бессильным огоньком. Но до чего не хотелось умирать! Девица-то, невеста-то Хэбо спаслася, ему теперь расплачиваться вместо неё! Ложе — простые циновки — то и дело опускалось под воду, и он тянулся головой вверх, хватал ртом воздух да побольше, отплёвывался, пытался вырваться, одну руку удалось освободить, он взялся за другую и почти её вызволил, да Жёлтая река наконец приняла дар.

Его потянуло на дно.

Вода сомкнулась над ним, он задержал дыханье, со всей силы дёрнул пленённой рукой, попытался вырвать из пут ноги, а потом ещё и ещё раз. Да лишь сильнее путался. Мрак клубился внизу, а поверху благословенный свет, красный как жизнь, словно прощался. Ему было страшно. Ложе в несколько циновок тащило его вниз, холод сковывал снаружи, горело внутри, он, казалось, лопнет, как пузырёк. Свет с поверхности становился всё дальше, переливался, колебался волнами, расплывался в неясные образы, смешивался с тьмой, и тьма тянулась аки длинные пряди волос, облаком вздымалась вокруг женского лица — прекрасного и сурового, грозного разом. Нос у неё был почти как у него, и тонкие скулы. Кто она была? Сама Жёлтая река?

Его великая матерь?

Словно убаюканный водной стихией, он бесконечно устало проводил взглядом свет — лицо самой красивой женщины на свете — и сам не заметил, как смежил веки, отдавшись холоду и тьме реки.

Первой искрой жизни была боль. Взрывная боль в груди при первом вдохе. Свет ударил по глазам, когда он открыл их, он зашёлся рваным кашлем и перевернулся, выплюнул воду, которой тошнило, тело сотрясла дрожь. Измочаленный, в высохших под солнцем лохмотьях, он стоял на четвереньках на каменистом берегу, силился подняться да не хватало силёнок. И он был совершенно один.

В груди вскипела дикая, жгучая обида. Он ничего этим людям не сделал. Он честно продавал всякие безделушки, даже финика своровать не успел! За что с ним так? Почему? Он сидел на пустом берегу Жёлтой реки и плакал от горя, таким несчастным он был, плакал в голос, от души, как ребёнок, несправедливо наказанный. Ни вещиц его рядом не было, ни заработанных ракушек каури, только обида, бескрайне глубокая.

— Бессмертны либо боги, малыш, либо демоны. Не место такой среди людей, пусть ищет другое место!

Он всегда был один и будет, если не найдёт таких же, как он сам, созданий, никогда не умиравших до конца. Царева семья была такова [6], но как до них добраться? Не дотянуться до такой высоты. А хотя — что терять, кроме мытарств и горя? Едва уняв рыдания, он насилу встал на ноги. Где он? Куда путь держать? Его отнесло на восток. Солнце стояло в зените. Делать было нечего, и он побрёл вдоль реки. Рано или поздно по пути обнаружится деревня какая иль город. Останавливаться нигде он не будет дольше чем на день-два. Торговать — да и чем? — и выдумывать тоже. Только разузнавать про бессмертную станет. Осторожно, с умом, не дуря.

Он жаждал найти её. Хотя бы просто увидеть и понять, что он такой, какой есть, не один на свете.

Как добрался до первого села, он не помнил. Всё было как в тумане. Он питался подножным кормом, пару раз наловил себе рыбы, в самодельные силки поймал кролика, а ночевал либо на берегу, хотя и подальше от кромки воды — звериный ужас отгонял да подальше, — либо на деревьях, чтоб хищникам не достаться. Смерть снова дышала в затылок. В селе же он отнял булочки и мясо на палочке у самого хилого из ребят, съел не глядя, сбежал, пока его братья не пришли, а заночевал на складе с зерном. Проса у этой деревни было вдосталь. Ароматная каша… Пшённые лепешки… Во сне ему привиделся сытный ужин, и тем хуже ему стало утром, с первыми лучами рассвета.

Бессмертная. Такая же, как он. Взрослая. Такая, какую толпа людей не могла одолеть. Он жаждал найти её. Они будут жить вместе, станут почти как семья, он расскажет ей множество любопытного, и она ему тоже. Они будут как брат и сестра. Или как мать и сын. Она существовала, точно существовала.

Он своровал себе пару-тройку посудин, мешочек пшена, немного копчёного мяса и овощей, прежде чем тронуться в путь. И пару каури стащил у заезжих. Ловкость рук и опыт спасали вернее оружия.

В дневном переходе от этой деревни лежала следующая. Там он за одну ракушку купил себе три булочки, как в деревне, что проклял, и поспрашивал торговавшего юнца — о необыкновенных вещах и странностях, о местных богах и демонах, и о бессмертных. Хаживала здесь одна такая да в город ушла, богатая, надменная.

— А красивая?

— Очень, — был восхищённый ответ.

Он встрепенулся.

— Ты видел её?

— Ага. Что, не веришь, малец?

— Да верю, что ты, верю, конечно, — замахал он руками и заулыбался. Он умел очаровательно улыбаться, особенно когда все зубы были на месте.

Бессмертная, что бывала здесь, оказалась красавицей — с густыми, великолепными, как лучшая ткань, волосами, с тонкими скулами, бровями вразлёт, а взгляд грозный, как у тигрицы, ух, никогда такой не забыть! Слова юного торговца запали в его сердце. Он видел такую женщину. Видел!

Могучую, грозную и прекрасную.

Словно тигрица.

Он шёл от деревни к деревне и повторял привычную схему: болтал с теми, кто соглашался поболтать, о том о сем, и спрашивал о бессмертной. Слова людей и слухи вели его по следу, след путался и распутывался, обрывался и находился вновь, а он всё шёл и шёл, ведомый одной надеждой. Когда еда заканчивалась, приходилось работать. У работящего же появлялся дом, а хоть бы и на время. Кто-то из утративших дитя даже предлагал ему остаться жить, но жить с людьми было горько… Только если отчается, он попросится так к кому-нибудь из людей.

— Дядюшка Хэбо, а дядюшка Хэбо, — шествуя до следующей деревни на берегу Жёлтой реки, спросил он и стукнул бамбуковой палочкой по очередному камню. — Та прекрасная женщина, что сильна как тигрица, со свирепым лицом, кто она?

Он ударом палки отправил в воду продолговатый камушек.

— Она та бессмертная, что всех баламутит? И ведь люди поняли, что она непроста, значит, она выдала себя как-то. — Он с усилием сковырнул в воду булыжник. Плюх! Брызги вышли высокими. — Как я когда-то? Они сочли её злым духом? Или, напротив, почти богиней?

Он, назло своему страху, замер в шаге от Жёлтой реки. Великой реки, гордой реки — его первой богини.

— Скажи, — просил он Хэбо.

Но тот больше не отвечал ему. Разве что однажды он узнал, что в деревню в сотне ли отсюда, ту, что как-то раз в нарушенье всех правил принесла в жертву не первую красавицу в округе, а некое никому не нужное дитя, пришла беда, огромное горе: Хэбо прогневался и покарал их со всей жестокостью. Почти никто не уцелел, кроме той самой торговки да дочери её, счастливицы.

Счастлив он был, по-чёрному радовался, что дядюшка реки услыхал его просьбы. Хотя и плохо было, но почему, не понимал он и старался просто-напросто не думать об этом. Так и явился он в город — с сияющей улыбкой, тигриным взглядом, чувствуя себя хозяином целого мира, и отчего-то злым.

В городе же, как обычно, он первым делом пошёл искать торговое место. Поток людей нёс его по срединным улицам, мимо крупных храмов, мимо дворца, по окраинам же были разбросаны земляные домишки. Он слышал об этом городе, но ни разу тут не бывал, как-то не довелось. С любопытством осматриваясь, он шёл по людной улице, а заприметив пару зевак, не удержался и стащил у них мешочки с ракушками. Те, простофили, ничего не заметили, а он купил себе завтрак.

Он сидел на каменном возвышении, болтал ногами и кушал ароматные лепёшки с мясом, рассматривая людей, одетых по-всякому. А людей было тьма! Он и прежде посещал города, но всё-таки не столь часто. Мысли текли чистым потоком, не задерживаясь в голове, как вдруг в них вторглось странное чувство. Он не мог его объяснить. Словно щекочущее под кожей, навязчивое, от него не избавиться, тянувшее в определённом направлении. Он повернул голову на этот зов, спрыгнул с возвышения и пошёл — искать, что его так притягивало.

Зов привёл его на площадь, полную гудящей толпы. Он юркнул между мужиками вперёд, пробрался мимо тройки нарядных женщин, застыл было возле юноши с бамбуковым коробом, но зов не отпускал. Где-то здесь. То, что манило его, пряталось здесь. Он озирался по сторонам, бежал туда и сюда, толкаясь с людьми, но чувство направления больше не было чётким, размывалось, как рисунок на песке от воды. В раздражении пнув камушек, попавшийся под ногу, он решил, что раз так, то он хотя бы посмотрит, на что все глазеют, как будто дел других нет.

Чем ближе к сцене, тем сильнее напирала толпа, и он подумал, что снова сдохнет, на этот раз от удушья, или его затопчут к чёртовой матери, но в один миг все перед ним расступились — он оказался в первых рядах.

— Глядите, люди! — распинался перед зрителями мастер, ходя вокруг тяжёлого сосуда — из бронзы, в виде хищной кошки, похожей на тигра, пожиравшей голову человека. Рядом стоял таз с водой. Мастер зачем-то намочил руки и воздел их к небу, как жрец. — Внимание, тишина!..

И люди вправду замолкли, как будто в ожидании представления.

Чувство направления внезапно усилилось, и он вновь взялся оглядываться. Что же это? К чему это чувство? Такое необычное и раздражающее. Вдруг спереди раздался протяжный шум, негромкий, на одной ноте, неясный — он шёл от сосуда с тигрицей, который мастер мокрыми пальцами держал за ручки. Затем отпустил — и шум прекратился. Взял снова — и шум вернулся. Люди ахнули, и он вместе с ними. Что это было за диво дивное? Волшебный сосуд!

Толпа тут же загомонила. Мастер беспрестанно улыбался — да и кто б не наслаждался таким вниманием? — и отвечал на особенно громкие вопросы, лишь тому, кто хотел выведать его тайну — как создать подобное чудо? — и слова не молвил.

Он тоже желал бы знать, но и без знания было неплохо. Странное чувство всё чесалось под кожей. Он осматривал людей вокруг себя, пялился на волшебный сосуд, к которому слуги городских богатеев подносили толстенные кошели, и не знал, что искал, чего алкал найти. Только сердце в груди замерло на мгновение, когда из толпы вперёд выступила женщина — с длинными волосами, великолепными, как лучшая ткань, с тонкими скулами, бровями вразлёт, носом, чуть похожим на его собственный, и грозным взглядом.

— Я покупаю.

— Госпожа Шан, — мастер немедля поклонился едва не до земли, — какая честь…

Люди вокруг тоже сгорбились, в том числе богато одетые, и он последовал их примеру. Госпожа Шан? Неужто одна из царевой семьи? Он не смел отвести от неё глаз, хоть и делал вид, что кланялся. Она была та самая женщина. Как будто образ из речного зерцала шагнул вовне, воплотился в реальности. Сердце в груди забилось как бешеное, и странное чувство больше не раздражало, наоборот, стало казаться чудесным, очень тёплым, уютным, как домашняя кошка [7].

Он был такой не один.

Госпожа Шан говорила что-то, мастер ей отвечал, показывал жестами на волшебный сосуд, который вновь зашумел от прикосновений. Наконец её слуга передал мастеру гораздо более тяжёлый и ёмкий, чем прочие, мешочек с ценностями. Тот всё проверил, пересчитал, и сделка была заключена.

А он то и дело возвращался взглядом к госпоже Шан. Закруглив разговор, она круто развернулась и пошла прочь, под ропот толпы: зрелище кончилось, увы и ах. Пара слуг завозились у тяжёлого сосуда, и он пробился к ним поближе — увязаться следом. Госпожа Шан уходила всё дальше, и он с любопытством почувствовал, как необычный зов тянул его за ней. Любопытно, она чувствовала его точно так же? Если они были похожи по природе своей…

Госпожа Шан в сопровождении слуг прошла через полгорода, спокойная, с точно таким суровым лицом, как у речного образа. У него в душе рождался чистый восторг, до лёгкой дрожи кончиков пальцев, до упоительно сладкой щекотки внутри. Он нашёл её! Не зря не сдавался! Он проследовал за ней и её подчинёнными до самого дворца, что на возвышенности. Вот где она жила, с царскою семьёю, с теми, кто соприкасался с небесами, отвечавшими за всё сущее. Госпожа Шан поднялась по ступеням и миновала ворота, пройдя незримую грань между миром простого земного люда — и небожителей.

Когда небо усеяла россыпь звёзд, он не смог остаться в том закутке, где устроился ночевать. В груди теснилось столько чувств разом, что он не знал, как их выплеснуть. Радостный, он пробежался до Жёлтой реки, бросился на колени, принялся горячо благодарить Хэбо, его драконов и ту незримую сущность, каковая, он верил, была рекой. Теперь он знал, всё изменится, всё будет по-новому. Никогда прежде надежда, почти безумная, не горела так ярко в его душе! Всё то, что он столь часто видел и что оставалось чужим, для других созданий, других детей, открывалось и ему самому. Госпожа Шан была сурова. Но и прекрасна! Прекрасна тем, что была такой же, как он!

На следующий день он явился ко дворцу, но не слишком близко, чтоб его не заметили. И тайком ходил за госпожой Шан по пятам целый день. Она посещала несколько других домов, тоже людей владетельных, богатых, посещала и храм, но он не видел, что за таинство творилось внутри. Лишь чуть-чуть он увидал её в звериной маске и тут же отпрянул. Не след смотреть на такое! Лучше поразмыслить, как бы подойти к ней, как познакомиться. Сильная, важная, строгая, госпожа Шан немного пугала.

На следующий день он тоже пришёл и тоже ходил за ней.

И на последующий.

И затем, когда он, с котомкой новых вещей, которые успел собрать в городе, наблюдал за госпожой Шан, к нему подошли двое воинов. Вид у них был донельзя раздосадованный. Ничего хорошего это не сулило, и он, настороженный, шагнул назад, глядя на них исподлобья. Одеты они были спутниками госпожи Шан, но не могла же она?..

Он метнул взгляд вперёд, на неё почти на другом конце улицы. Словно ощутив это, она повернулась и посмотрела прямо на него. Не мимо и не на кого-то ещё, и не в пустоту, внутрь себя! В следующий миг она скрылась за потоком людей, а воины, что преградили ему путь, так и стояли, тяжёлым взглядом клоня его к земле. Госпожа Шан становилась всё дальше. Она уходила, и ниточка, что связывала их обоих, истончалась с каждым мгновеньем.

Наконец один из воинов не выдержал и закатил глаза:

— Поверить не могу, нас и правда отправили разобраться с дитятей.

— Это первое предупреждение, малый, — добавил другой. — Не знаю, чем ты госпоже не понравился, но найди себе добычу помельче.

В смешанных чувствах, он ничего не сказал. Это госпожа Шан их прислала? Ответ напрашивался сам собой, и он был даже не обижен, нет, скорее растерян. Она же такая, как он. Иначе зачем было бы дядюшке Хэбо показывать ему её образ? Воины вскоре ушли, а он так и остался на углу улицы, задаваясь вопросами, на которые не хотел знать ответ.

Дядюшка Хэбо не мог издеваться над ним.

Надо было во всём убедиться. Сколько себя помнил, он был упрямый, хотя порой глупил напропалую, как вот тогда с проклятой деревней — ну кто его просил проклинать её вслух? Так что, цепляясь за котомку с вещами, он пошёл обратно в своё укрытие. Нынче ночи выдались тёплые, влажные, лето же, и обычно он крепко спал, но не в этот раз. Сон не шёл. Настало завтра, и он, совершенно разбитый, вновь отправился ко дворцу. Он должен был поговорить с госпожой Шан с глазу на глаз. Уж такую-то милость она могла оказать!

Безупречно одетая, с совершенной осанкой, исполненная достоинства, госпожа Шан сошла со ступеней дворца. Он ждал её, ждал, но подойти не решился. Продолжил следить, как обычно, пробирался за спинами прохожих и зевак, глаз не спуская с неё и прислуги. Среди них оказались вчерашние воины. Вот бы Хэбо и этих убил, вот радость была бы.

Он утвердился в этих мыслях сильнее, когда госпожа Шан скрылась в храме, а слуги её рассеялись по округе, занятые порученьями. Вчерашние воины как заметили его, так и сорвались с места, как псы с цепей. Он бросился прочь, но те в два прыжка догнали его.

— Чёртов щенок, снова ты! — схватил его первый из них.

— Что он таскается за госпожой Шан?

— Да без разницы, он меня раздражает. Госпожа как пить дать заметит его и нам снова бегать за ним всем на смех. — Первый встряхнул его как котёнка. Он пытался хотя бы твёрдо встать на ноги, но воин держал его чуть на весу. — Тьфу, даже руки марать неохота.

Им не понадобилось много силы, чтобы поколотить его. Он не понимал почему. Почему он настолько отвращал госпожу Шан, что та спускала на него своих псов. Он не нёс ей угрозы. Он не таил зла. Он впервые в жизни встретил кого-то, похожего на него самого, такого же странного, такого же непонятного, но взрослее, опытнее, сильнее. Старшие всегда должны защищать младших. Взрослые всегда должны беречь детей. Но почему в его случае всё было не так? Почему слова людей столь расходились с делом?

Он не понял, сколько пролежал без сознания, когда проснулся от знакомого зуда — чувства, что госпожа Шан была рядом. Земля была жёстким ложем. С неба лило как из ведра, и мимо журчали дождевые ручьи. Он лежал без сил и без всякого желания хотя бы встать укрыться от непогоды. Теперь он знал, что такой, какой есть, не один жил на свете, вот только чуда не произошло. У него никогда не будет ни семьи, ни дома. Матерью его будет река, что кормила его и убивала, дядюшкой — тот, кто спасал и издевался, а о братьях и сёстрах было нечего и мечтать.

Сквозь шелест дождя послышались шаги вперемешку с плеском луж. Ему было всё равно. Он был слишком слаб и слишком расстроен. Вещи остались в укрытии, так что за них он не волновался. И за себя — тоже. Он существо, что никогда не умрёт до конца.

Чувство, что госпожа Шан была рядом, становилось сильнее.

Вскоре шаги стихли, совсем рядом с ним.

Не в силах преодолеть любопытство, злое, пропитанное странным желаньем посмеяться над собой от души, он таки посмотрел вверх. Над ним стояла она — самая прекрасная женщина на свете, что вышла из вод самой Хуанхэ. В богатых дворцовых одеждах, в большой соломенной шляпе, спасавшей от дождя, госпожа из царской династии Шан. Только она оказалась одна, без слуг, стражи и прихвостней. Всё смотрела на него и молчала, и почему-то её лицо впервые показалось ему не суровым, а скорее печальным.

Госпожа Шан наклонилась и, пачкаясь, взяла его на руки, прижала к себе аккуратно, и дождь отчасти перестал на него попадать.

— Как тебя звать, глупое дитя? — спросила она тихим, как шелест вод, голосом.

Он не знал. Он называл себя — он. Много раз придумывал себе имена, да ни одно не прижилось. Он забыл почти все. Поигрался да выбросил.

— Тебя никак не зовут? Что за несчастье, — поняла она его молчаливый ответ и пошла туда же, откуда пришла. Лёгкая улыбка внезапно коснулась её губ. Он подумал: госпоже Шан идёт. — Не думала я, что мне доведётся дать имя своей же будущей смерти.

— Почему ты их подослала? — хриплым голосом, тихо, как и она, спросил он.

Улыбка Шан тут же исчезла, и он пожалел, что открыл рот.

— Это была не я, но те, кто опасается моей смерти.

Он бездумно смотрел на неё, не в силах ни понять, ни придумать, кто бы мог бояться смерти такого создания, как они. Они ведь не умирали подобно людям. Они всегда возвращались.

Госпожа Шан молчала.

— Сияние [8], — вдруг сказала она. — Имя тебе сияние — Яо.

Яо.

Теперь наречённый, Яо слушал её как мог внимательно. Она несла его на руках, бережно прижимая к себе, и это было удивительное, чудесное чувство. Госпожа Шан сказала, что её звали Инь и отныне он, её смерть, будет жить с ней. Яо был слишком слаб, чтобы размышлять здраво, но, кажется, у него появился дом. Кажется, у него появилась семья.