Мельтешит в воздухе лишь тот резкий запах крови под чёрным занавесом, как зыбучие пески втягивает в далёкие отсюда дни, которые Рико помнил и чувствовал на равне с сегодняшним. Жар охватил всё тело мёртвой хваткой. Изнутри казалось сейчас вылезут все конечности и внутренности, перемолотые тогда, Мясником, по одной. И только самой последней Рико позволят подавиться и, возможно, умереть. Раскрытый хребет, как лимитная авторская картина. Кости переставленные с одного места в одно другое просто потому что дальше в ход пошла грудная клетка и им некуда деваться. Потом суглобы, ключица, челюсть. Какая часть тела, застрявшая в горле, позволит дольше всего страдать в конвульсиях с жаждой смерти, уже без ощущения собственного тела, что это вовсе «я»? Неровное дыхание Кевина, вцепившегося ему в руку с такой силой, что из-за этого потом остались синяки с кровью. Натаниэля, видившего истинный облик отца, который купался в этой куче мяса, ничуть не дрогнув с безумным оскалом на лице, испытывающим удовлетворение. Это всего лишь игра для него, с желанием выбить побольше очков страха в его художестве. Всего лишь безделушка, которую он, как хищник, растрепает, но не съест, а выкинет в мусорку и забудет об этом через секунду, дожидаясь следующего раза кого-нибудь разорвать. Наверняка в каких-то заметках, он даже записывал сколько кто продержался. И никогда эта отметка не была высокой.

Реальность казалась такой идентичной, только что на месте того куска мяса — сам Рико. Но болью отдалась лишь дрожь, из-за которой он едва дёрнул ладонью, желая прикрыть лицо. Не препятствовать Ичиро, это бесполезно, а потому что не контролировал. Ничего не контролировал. Никогда. Ему всегда отдавали приказ. Всегда он слушал кого-то сверху. И эмоции приходилось вырисовывать. Злость. Радость. Разочарование. Сейчас вся краска смыслась по нулям в чистый тухлый страх с предвещающим приторный запах крови, как тогда.

— Ичиро... — вылезла часть того сгустка, застрявшего поперёк горла. Он не мог отвести взгляд, хотя глаза уже покрылись множеством мелких пылинок, так пытаясь втиснуться внутрь, чтоб они закрылись и во век не открывались, но безуспешно. Свой голос не узнавался. Ему придавило в груди инструментами, которыми орудовал Мясник, настолько просто, как показать фак. Пошевелиться нереально.

Мерным тиканьем брат приближался, смотря прямо ему в глаза. Безразлично. Будто не он отвечает за его судьбу. Будто не он наводит порядки. И будто перед ним и не человек вовсе, а так, букашка. Настолько быстро это случилось, что Рико не осознал, как в голову уже давил твёрдый прицел.

Холодные, как всегда, взгляды родственников, были направлены прямо на него, как на того человека. Та же комната. Те же люди. Та же обстановка. Буквально всё становилось ещё чернее и мрачнее. В знак того, что тем лучше это выделит кровь.

— Кевин... — мямлил он про себя, замечая единственной не достающей детали среди этой тьмы, которая похоже всё же его поглотит. Уголки губ дрогнули вверх. С этой мыслью он желал умереть. С мыслью, что Кевина здесь нет. Маленький Натаниэль вот-вот сбежит отсюда снова. И они никогда сюда не вернутся. Никогда не свяжутся. Никогда не вспомнят. Пусть хоть они забудут о существовании Эвермора, Вороньего гнезда, подвала, замка, клана Морияма и Воронов в целом. Пусть хотя-бы их отпустят.

Ичиро придавил курок. Лёгкий дзынь отразился по стенам: совсем их не видно, но они ощутимо давят, — и отрикошетил обратно, пробравши по самые уши, встряхнув перепонки и перевернув всё внутри. В ту же секунду Ичиро отпихнул Рико за волосы. Выстрел.

— Убирайся, — сквозь зубы прошипел он через плечо, развернувшись к зрителям, которые пялились свирепее обычного, но не на Рико, а уже на самого Ичиро, монотонно говорящего: — Представление окончено. Мусору здесь не место.

Рико с трудом удержался на месте, прежде чем опомниться. Он не знал, напуган, удивлён или рад, чувствует ли вообще хоть что-нибудь. Всё вперемешку, что и не разберёшь. Лишь ощутимо стекала алая кровь, неприятно липкая. Зато самая яркая в этом помещении, как звезда на новогодней ёлке. Рико, как получалось, сдавливал вторую простреленную руку сломанной. Не слышал, о чём говорят остальные. Не хотел. Не мог. Не видел, где Нил Джостен и что сейчас делал Ичиро. Может, он добьёт его, едва тот коснётся выхода из комнаты? В любом случае, приказ, которого Рико не мог ослушаться, вынуждал его двигаться дальше. Как бы там ни было, по факту он мёртв.

След, простилавшийся за ним, как отметина, как клеймо проигрыша и свидетельства, что он — ничто, размазывался обувью и становился ещё блевотнее отвратительным.

Куда он шёл? Что теперь будет? Вопросы шли сразу за ним огромным валуном, а Рико топал как можно быстрее.

Не заметил, как прошёлся по всем знакомым местам и уже стоял посреди улицы. Совсем чужой, но такой тёмной, что будто он и не смог никуда уйти. Может, ему всё это кажется? Может, это предсмертный сон? Никто не побежал за ним в догонку. Никто не отдал приказ, что ему делать дальше. Он остался совсем один. Неподвижно смотрел вниз. Не на свои ноги, которые, как ватные, едва удерживали его в стоячем положении. Одна грудь ещё как-то подавала какие-то признаки, что он хоть дышит. Слишком часто или наоборот слишком мало, непонятно, но дышит.

На асфальт, где с него уже прилично спустилось крови, посыпался следом и дождь. Его слёзы. Он ничего не мог с ними поделать. Уже плевать. Если не сейчас, то его поймают чуть позже. Он не может вечность бегать, как это делали Мэри и Натаниэль. Тем более, Мэри в итоге догнали. А Натаниэль, глупец, вернулся.

Выйдут на охоту, как на беззащитного оленя и всё равно застрелят, а потом будут тешиться над его трупом. Это лучше всего, думал Рико. Будущего у него всё равно нет. Не осталось и не будет.

— Вызовите скорую! — протиснулось где-то со стороны в неизвестный адрес. — Мальчик, ну же, посмотри на меня! Всё будет в порядке, — твердил женский голос.

Рико вроде как хотел что-то ответить ей, но ноги подкосились сами собой. Словно почувствовав опору, стали совсем бесполезными, прям как он сам. Веки с лёгкостью накрыли глаза. Рико не сопротивлялся, толку? «Это точно конец», — треснули по швам последние силы, которые все уходили на поддержание себя в сознании.