Чёрная весна

***

Сибирь – величайшее место Земли. Место силы и страха, дремучей тайги и коварно бурлящих болотных топей, бурно шипящих рек и сладко дремлющих озёр, угрюмых гор и малюток-оврагов. Обширный пласт земли, молчаливо хранящий тайны и сохраняющий пугающую смуту. Это место, где главенствуют не люди – Духи, старые-престарые, немало повидавшие на своём веку. Им свойственно оберегать своих коренных жителей, окутывая своей защитой от обозлённых и наглых бесов, сущностей и демонов, которые иногда обитают рядом с деревнями и небольшими поселениями.

Так уж вышло, что Духи выбирают себе помощников среди людей. Происходит это редко, однако метко и точно в цель. Их подручников на всю Сибирь немного, например, лишь только в одной древней деревушке, расположенной на юге Западной Сибири, их трое: девушки лет двадцати, Серафима, Власта и Ясиния. Все трое наделены необыкновенными дарами: далёкое провидение, способность вести справедливый бой и возможность излечивать не только глубокие телесные раны, но и душевные. Однако Духи распорядились так, что у каждой из девушек одна из способностей берёт верх: Серафима – провидица, знающая неисчисляемое количество молитв и заговоров, Власта – воин с отголосками холодного палача, а Ясиния способна помочь человеку, излечив его чуть ли не одним касанием.

***

Только раскрыв очи, Серафима тут же учуяла стоячий колом на всю избу, вкусный, ароматный и манящий запах парного молока. Скинув одеяло и сев на кровати, девушка машинально уставилась в одну точку, не моргая, будто погружалась в транс. Через мгновенье её веки упали на глаза, а губы шёпотом забормотали нечто похожее на обращение к Высшим Силам:

— О, Превеликий Боже Перун! Убереги меня от смуты ночной, смуты бесовской, смуты нечистой. Помоги, взмахни рукой да сделай её былью бренной. Куда ночь – туда сон. Да будет так, да так оно и есть! — девушка медленно открыла глаза, осмысливая где находится.

Затем провидица нехотя спустила ноги с кровати, протирая лицо руками. Потянулась и наконец-то поднялась. Одёрнув льняную ночную сорочку, девушка выглянула в оконце, где её тут же встретили бодрые и яркие лучики солнца. На лице Серафимы секундой промелькнула улыбка, которая слегка разбавила неприятные ощущения, подаренные сном.

Понаклонявшись пару раз, размяв шею и суставы, девушка глянула на себя в зеркало: синие круги под поникшими зелёными глазами-хамелеонами, неряшливые волнистые волосы после сна и, в целом, помятое лицо выдавали признаки неблагополучной ночи. Но, вспомнив кто она, что держится жизнь родной деревни, натянуто улыбнулась, постаралась взбодриться и, наконец, пошла по следам интригующего запаха и нашла его очаг на кухне, что находилась на первом этаже.

— Ух ты, маменька! — очи девушки удивлённо распахнулись, а где-то в животе неловко завурчало, когда Серафима увидела гору самых разных блинов: обычные с маслом, фаршированные и завёрнутые в трубочку, наверняка, с вареньем. — Ты куда ж так много?

— Куда-куда – батьке твоёму да братцу, — женщина, похожая на «Флору» Тициана, кивнула в сторону, указывая на юнца, что довольно уплетал блин с мясом.

— Сима, — спросил он, — будете сегодня с сестрицами и с тёть Лелей петь?

— Ой, Елисей, — девушка присела напротив брата. — Не знаю.

— А чё так-то? Вон, какое солнце светит – Ярило воскресает, —женщина глянула в окно. — Последний день зимний. Надо проводить, а то как это так? – подивилась матушка, ставя последнюю порцию блинов на стол.

— Никуда мне не деться. Всё равно сестриц собрать надо… — Серафима опечалено вздохнула, беря блин и сворачивая его треугольником. — А батька где?

— В стайке, где ж ему быть-то, — ответила матушка. — Молока хоть налей, чё в сухомятку...

Так и прошло утро: непринуждённо и размеренно, по крайне мере, у Серафимы. Однако на улице шумиху наводили дети: из последнего снега играли в снежки, пели песни в хороводах, катались на деревянных санях и рогожах, а кто-то даже вынес из дома блины и сметану, угощая товарищей. Здоровые мужики да парняги сооружали кострище для чучела: таскали дрова и ветки, а девицы им лишь помогали, воспевая песни. В общем говоря, подготовка к проводом последнего зимнего дня шла полным ходом.

Когда сестрицы наконец-то встретились, вся деревня уже активно праздновала. Избы остались пустыми, ведь весь народ собрался на главной улице, где и происходило празднование: мужики и парни лазали на верхушки столбов, к которым были прикреплены разные подарки, дети, старики и женщины лишь поддерживали своих, а другие – кто на ярмарке торговал, кто хороводы водил, кто в игры играл, кто песни пел да на домбре, варгане и бубне играл.

Девицы-сестрицы в это время стояли поодаль от толпы. Местные жители, судя по их серьезным каменным лицам, с ними даже и не здоровались, дабы не мешаться лишний раз.

— Неблагая весть ко мне пришла, — начала Серафима.

— Чего случилось-то? — насупив брови спросила рыжая сестрица, укутанная шалью – Ясиния.

— Православный ко мне явился – ночь послала, — провидица опустила глаза, будто стыдясь.

Ясиния и Власта непонятливо переглянулись.

— Весна же, — процедила воительница, синими глазами обводя силуэт Серафимы.

— Весна… — машинально повторила Ясиния, прошептала. — А что ещё снилось-то, Сима? Что ещё было?

— Сплю и вижу: ночь на дворе, на улице тепло, будто лето. Слышу – Кондома шипит. Я на берегу делаю ритуал, будто на плодородие. Слышу голос за спиной мужской, говорит: «Прихоть Божья такова – волею своей явился. Меня к тебе пошлёт весна – так велел Ярило». Оборачиваюсь, вижу – православный!

Сестры вновь не понятливо переглянулись, вопросительно хлопая глазами. Спустя пару секунд Власта заговорила:

— С чего ты поняла, что он не наш? Крест носил что ли?

— Да. Вдобавок так от него и шло православщиной. За милю чуялось.

— Не к добру, — поморщилась воительница.

— Чего сразу не к добру? — заговорила Ясиния. — Может Боги говорят, что этот знак хороший. Он же, ну, этот православный, говорил про Ярило!

— Странно, что я его прогонять не стала во сне, — провидица пожала плечами. — Он подошёл ближе, и тут же поднялся ветер. А потом этот православный исчез, как рассеялся, — пробормотала Серафима, наконец подняв глаза на гуляющую деревню. — Уж поздно. Темнеть скоро начнёт, чучело жечь будут, — невпопад выбросила она.

— Может и правда, — Власта, чуть насупив брови, глянула на Ясинию, а затем на провидицу. — Может добрый знак. Может это Ярило тебе что-то посылает? Зима ушла – пришла весна. Всё начинает заново дышать, а-ля начиная новую жизнь. Может, и ты тоже? Боги не стали бы так шутить.

— А если очередные проверки? — встревоженно спросила Серафима.

— Не думаю, — вклинилась Ясиния. — Они же избрали тебя, а значит уже давно проверили.

Провидица вновь растерянно пожала плечами, а сестрицы примолкли. Серафима обдумывала всё, о чём они говорили. Может, вправду, это новый виток жизни, новая непротоптанная тропинка? Такая таинственная, пугающая, неизвестно куда ведущая. Со своими нравами и устоями, тайнами и молитвами. Опасна ли она? Зарастёт ли она лопухами и сорняками-одуванчиками или станет протоптанной дорожкой? Всё-таки: он действительно православный?

Вечерело: солнце слепло и садилось за горизонт, прощаясь с народом, а он постепенно собирался вокруг чучела – ждал сестриц. Когда девицы, всё наконец обсудив, вышли на площадь, толпа разошлась пред ними, давая пройти к чучелу. Каждая из них прикоснулась к соломе – народ затих.

— Гори-гори ясно, — начали вместе шептать сестрицы, — чтобы не погасло. Глянь на небо, вороны летят — твой пепел развеят.

— Принеси нам спокойствия и мудрости. Прощай! — отошла Серафима от чучела.

—Принести нам мира и защиты. Прощай! — шагнула назад Власта.

— Принеси нам здравия и силы. Прощай! — Ясиния ступила к сёстрам.

Одна из женщин, как её зовут в деревне - Леля, подала девицам горящий факел и запела сильным народным голосом:

— Полно, беленький снежочек, на талой земле лежать! Время, беленький снежочек, время таять-пропадать, во долинушку стекать и сыру землю питать!

Сестрицы, втроём держа факел, зажгли чучело, и, пока огонь паутиной разрастался по соломе, встали в хоровод, продолжая петь. Столб дыма тут же устремился ввысь, словно расталкивая собой облака. Народ лишь запел громче, а музыканты заиграли энергичней.

Люди пели и танцевали, хлопая в ладоши, пока чучело не догорело дотла, и от него не остался лишь прах. Тёть Леля, выйдя из хоровода, начала набирать пепел чучела в три льняных небольших мешочка. Девицы в это время отошли поодаль, дабы не смущать народ, ведь сейчас самая удивительная и действительно волшебная часть праздника – оборощение сестриц. Они, начав что-то шептать, тут же перевоплотились в чёрных-чёрных ворон. Когда Леля собрала пепел, она подняла левую руку, как будто пират, призывающий своего верного попугая. Так и случилось: сестрицы, одна за другой, садились на руку женщины, а она им в клюв вручала мешочки с прахом. Власта расположилась на правом плече Лели, Ясиния – на левом, а Серафима сидела в ладошах.

Народ в это время переместился на главное огромное поле деревни – картофельное и разместился там по удобней, да так, чтобы каждому было видно. Тёть Леля вышла в первые ряды, в середину, и начала шептать заговор:

— Ой, весна, ой да красна! Принеси нам плоды, принеси нам добра! Дождем обмой, ветром оботри, в высоту и ширину вырасти. Дело, слово молчок, заговор на обручок. Ключ, замок, язык, да будет так!

Сестрицы-вороны тут же взлетели и, пролетая над полем, развеяли прах чучела. Толпа народа тут же захлопала в ладоши, засвистела и запела, в надежде на то, что этот год станет плодородным и судьбоносным. Глаза людей зажглись, ведь «выступление» сестриц завораживало, а каждый взмах крыла отражался мурашками на коже.

Вскоре вороны улетели вдаль, будто бы куда-то за поле, за лес, вслед за солнцем. Толпа начала по чуть-чуть расходиться по домам. День окончился, ведь солнце уже скрылось за горизонтом. Всё, масленицу справили, зиму проводили, а долгожданную весну – встретили. Что она им перенесет: славную победу или новую войну? Кем станет: верным духом или колючим бесом? Принесёт ли новые пути и

шансы? Принесёт — что-нибудь, да принесёт.