Покой Обители незыблем. Покой, почти такой же застывший и смутный, как возвышенный рассудок её владыки. Старейшина Лунь давно не показывается на людях. С тех пор, как отменили публичные казни, у него и поводов больше нет.

Юный Цензор тоже не балует подчиненных своим неуместно моложавым видом. За соблюдением Устава он предпочитает следить из комнаты с мягким ложем, из-за шифоновой занавеси, сквозь пальцы.

Глава Стражи и вовсе человек не публичный. Дни напролет проводит в своем кабинете, только к ночи приходит домой, отдыхать.

И лишь невозмутимый Ли не брезгует вести приемы — и средних чинов, и высших, и даже из внешнего мира принимает послов. А сейчас — он снова у Фэня в постели.

А сейчас — он принимает в себя.

И суток не прошло с тех пор, как вот так же вокруг головки сжималось упругое горло. Вот так же были разведены в стороны связанные руки. Только сейчас — смуглые кисти Главы Стражи привязаны к изголовью роскошного ложа. Только сейчас — его плоть обслуживает не грязный продрогший узник, а холеный избалованный Ли.

Они не могут без причуд, Фэнь не сопротивляется его выдумкам. Стоило лисьему взгляду указать на шелковые черные ленты:

— Доверишься? Соглашайся, я знаю, что тебе нужно сейчас!

Последовал короткий кивок, и вскоре запястья оказались перехвачены широкими бантами, концы ленты обвились вокруг столбов. Ли потянул их на себя, и руки Фэня развело в стороны, будто в распятье.

Нет, Фэнь не знал, что такое доверие. Но думал, что знает своего Ли. Ничуть не удивился, что обездвиженности вечно молодому любовнику показалось мало. Вскоре хитрую улыбку скрыла с глаз очередная черная лента.

Слишком много черных лент. Когда их так много, то и та — самая первая — кажется такой же незначительной.

Лента на лбу скрывает клеймо и давнее прошлое. Ленты на запястьях пресекают попытки забыть прошлое совсем недавнее. Лента на глазах позволяет видеть сон наяву.

Как прикованный узник старательно засасывает неуместно возбужденную, бесстыдно обнаженную плоть. Как по бледным щекам стекают слезы, а двухцветный взгляд вскидывается то дерзко, то умоляюще. Как невозможно противостоять желанию грубее вонзаться в губы — которые так смело городят всякую чушь! Которые говорят правду. От которых не получилось добиться нужной для дела истины, а только это почти неумелое, совершенно непозволительное удовольствие.

Удовольствие с Ли — разрешенное. Не с точки зрения Устава, конечно же. Но репутация Главы Стражи и Секретаря Архива безупречна. Во всяком случае, никто не посмел бы облечь подозрения в слова. Не с точки зрения общепринятой морали. Но и Ли, и Фэнь не скрывают своей связи от других партнеров. Научились жить в открытых отношениях.

Удовольствие с Ли — всегда поиск и испытание. Всегда вызов. Фэнь рискнул попробовать новое. Не был бы против даже испытать хлесткость плети на себе… Но сегодня Ли наоборот будто решил излить на него всю свою нежность. Вот, оказывается, для чего привязал! Скрывшись с глаз, он без лишних затягиваний приступил к делу. Дорожкой поцелуев спустился члену, равномерными движениями глубоко и плавно принимает в себя. Не спешит. И, к счастью, разговорами отвлекать просто не может.

Позволяет картине перед внутренним взором развернуться во всех подробностях. А ведь казалось, Фэнь почти не обращал внимания — тоже был погружен в себя — что мальчишке не хватает ни умений, ни воздуха, когда так грубо, так жадно вторгался в язвительный рот. Что хрупкое тело сотрясается от рефлекторных спазмов. Что руки подергиваются в оковах, сжимая и разжимая кулаки. Да, ему было неприятно. Неудобно. Больно. А Фэнь только сильнее стискивал седые пряди и насаживал плотнее оскверняемое лицо. Красивое лицо.

Связанные руки разведены в стороны. Шелковые ленты совсем не похожи на металл оков. Но смуглые кулаки также сжимаются, разжимаются. И ощущения от ласк Ли похожи и не похожи. Лежа на мягкой постели, Фэнь не позволяет себе ни единого лишнего движения, встречного толчка, хотя с Ли это было бы вполне уместно. Просто не хочет, чтобы было похоже ещё больше.

Движения ускоряются. Тогда, после первого стона, Фэнь только поглубже вонзился в глотку. Мог бы даже кончить в этот момент, но решил наоборот всё прервать. Или всё-таки принял это решение только после легкомысленных слов мальчишки? О том, что ему не хватает опыта? А Фэнь так презрительно называл его подстилкой! Или о том, что Фэню это нравится? Решил не предоставлять окончательного доказательства. Но только, о небо, разве это и без того не было очевидно?!

Тогда он ушел в свою спальню, так и не протрезвев, так и не стряхнув возбуждение. Не видел причин не доставить себе разрядку, которую отказался принять от Зиана. Но сжимая восставшую плоть, снова видел перед внутренним взором только его. Пульсирующая струя — и тогда, и сейчас — изверглась под влиянием образов. Дрожи худого тела. Влажного странного взгляда. Растрепанной пепельной косы.

— Твои реакции сегодня впечатляют, — щекочет Ли смехом и шелком пушистых волос. — Понял наконец прелести связывания?

Дыхание не спешит успокаиваться — благодарная ухмылка вместо ответа. Но, кажется, благодарность решительно настроены принять… Лица касаются прохладные пальцы, приглаживают бровь — тонкую полоску между черным и черным. Рубиновой серьги касается шепот:

— Продолжаем исследование?..

Благоухание мяты и мелиссы предупреждают о близости мягких губ раньше требовательно-нежного поцелуя. Ли не спешит снимать повязки и не торопит с ответом. Пользуется редким моментом смены ролей, но никогда не злоупотребляет доверием. Он и так приручил самого Главу Стражи! Даже Фэнь уважительно относится к этому его достижению. И не думает, что Ли ожидает большего.

Ничего большего, кроме… Превращения легких объятий в непринужденную смену позы. Превращения принимающего в подающего.

Надавливание на плечи вынуждает опуститься ниже. Повязка на глазах не мешает понять — Ли настроен серьезно. Колени расставлены по бокам от груди, и губ уже касаются не губы — более упругая, более уязвимая плоть. А вот повязки на руках мешают — прикоснуться к шелковистой коже, приласкать, в округлые ягодицы впиваться пальцами. Контроля нет.

Что есть? Подчинение? Или доверие? Фэнь не может применить к себе ни одно, ни другое. Фэнь может провести языком от основания до головки и услышать сладкий сдержанный выдох. Ли жаден до его ласк, Ли возбуждает его тело. И, конечно же, новизна! Лисы — крайне любопытные создания. Ли не смог устоять перед соблазном и не выяснить, каково это, когда тот, кому привык подчиняться, подчиняется сам. Никогда не настаивал, а сегодня решился. Будто учуял что-то…

Да, Ли чуток. Но и чувствителен чрезмерно! Перебирает пряди приученными к струнам пальцами и тщетно старается скрыть их дрожь. Зачем-то пытается приглушать стоны. Ли приходится уравновешивать сдержанностью свою пылкость.

Фэню не пришлось вербально подтверждать готовность на подобный обмен, но его рот всё равно дает все необходимые подтверждения. Он научился принимать глубоко. Его, в отличие от некоторых, не беспокоят рефлекторные спазмы. Только связывание отдает новизной, а в оральных ласках он вполне может считать себя профессионалом. Но конечно же, никогда не был подстилкой! Не был легко доступным. Ну то есть… Доступным, но нелегко. По крайней мере Фэнь всегда занимался этим только для собственного удовольствия! Нет… Увы. Тоже неправда. Просто никогда не пользовался сексом, как средством. Не добивался благ, не оплачивал информацию… Не избегал плетей.

Ритмичные движения отвлекают от точности формулировок. Близость с Ли не может отвлечь ход мысли от далекого, чужого, совершенно постороннего и непонятного узника. Наоборот, ускорившиеся движения снова напоминают момент, когда узкие запястья судорожно подергивали оковы, когда из двухцветных глаз лились слезы, но старательный рот всё равно не допускал случайного прикосновения зубов. У котика хищные зубки…

Нет, тонкие пальцы совсем не так оттягивают золотисто-каштановые пряди, как пальцы смуглые терзали потемневшее серебро. И подается он навстречу не так — Ли движется плавно даже на пике. Ему чужда резкость. Его жизнь — расслабленный танец. Дикая пляска не для лисьих натур.

Зато он может себе позволить дойти до конца. Вскрикнуть в последний раз, не сдерживаясь. Потом наверняка закусить губу. Фэнь не видит. Чувствует только подрагивание максимально отвердевшей плоти. Чувствует вкус солоновато-приторных брызг, окропивших нёбо. Чувствует удовлетворенность. Завершенность и правильность.

Это может быть так. Так почему же его угораздило зациклиться на том, что прошло совершенно иначе? Как это вообще могло произойти?!

Повязки сняты. Все, кроме одной. Лампы погашены так же.

Сегодня всё было сравнительно просто. Сегодня, как и всегда, именно то, что нужно. Ли остается на ночь, обвивает Фэня объятиями перед сном. Проводит ладонью по груди, шепчет на ухо:

— Знаю я, о чем ты думаешь… — замечает, наверняка, как замедляется дыхание, и напряжение повисает в воздухе. Ли этого не любит. На серьезность у него аллергия. Шею щекочет фырканье: — У Главы Стражи ведь всегда на уме одна только безопасность в Обители! Так же как у нашего славного Цензора праведность её нравов, — смеется уже в открытую: — Клянусь, когда мы вот так же лежим с ним рядом, можно подслушать в его мыслях новые тезисы о целомудрии!

Фэнь усмехается хитрости Ли. Умению перевести тему с одной неловкости на другую. Нарочитой развязности и смелости. Знает ведь, как Фэнь не любит напоминаний об их нестандартных отношениях! Тем более в такие моменты… Но сейчас он почти благодарен Ли.

— Не думаю, что у Юаня нет замыслов поинтереснее еженедельной проповеди, — хмыкает со всей доступной невозмутимостью. — Уверен, он всю идеологическую составляющую перепоручил секретарям. Да уж… А секретари-то у него тоже не промах…

Удивительно: любая мысль всё равно возвращается к теме, от которой больше всего хотелось сбежать!

— А тебя, я вижу, сильно зацепил тот мальчишка, — Ли, очевидно, надоело делать вид, что он не понимает истинного положения дел. Лисы — прямодушные создания. — Ну так, может, и правда оставишь его в покое?

— Это ещё с какой стати! Ты серьезно думаешь, что я мог бы забыть о деле из-за смазливой мордашки? — Фэнь настолько удивлен, что не злится. — Я и так с ним вожусь чересчур аккуратно. Стараюсь обойтись без серьезных увечий. А все ваши проповеди о гуманизме только затягивают следствие!

Ли отстраняется, в полумраке лишь по очертаниям пушистых прядей угадывается покачивание головой:

— Что я слышу! Глава Стражи путает понятия допроса и следствия? Или для тебя это одно и то же? Ты вообще собираешь ещё какую-нибудь информацию о нем? Ведется какая-нибудь работа, кроме требований чистосердечного признания?

Фэнь задумчиво сверлит взглядом отблески приглушенной лампы в волнистом блеске волос. Он слишком устал. Физически и морально. И его телу было слишком хорошо всего каких-то полчаса назад. Поэтому Фэнь не чувствует в себе и следа возмущения. Зато начинает подозревать, что чрезмерная болтливость Ли неспроста.

— Ты что-то узнал?

— Почему сразу я? — возмущенный смех.

— Ли, друг мой, когда заходит речь о сборе информации, на кого ещё я мог бы положиться, кроме Юаня и тебя? Выкладывай. Что-то новое в расследовании? Заговорил ваш совращенный сотрудник?

Холеный палец скользит по груди, будто ищет струны. Задевает сосок. Нашел. Точку, от прикосновения к которой непроизвольно вздрагивает тело и покрывается мурашками кожа. Довольный собой, Ли наконец отвечает:

— Не совсем… Он в ведомстве Юаня. Он вообще и так сразу рассказал всё, что знал. Но если вдруг что вспомнит, Юань узнает об этом первым.

Палец скользит ниже, Фэнь перехватывает шаловливую кисть на животе. Ли задумчиво умолкает. В полумраке почти не видно, но его брови наверняка сошлись к переносице в жалобном выражении. Лисица с трудом подбирает слова. Фэнь знает, что Ли сложно ему врать, но видит, что сейчас он, зачем-то, старается:

— Я просто уточнил один момент… Не знаю, правда, чем это тебе поможет. Скорее, это мне стало понятнее, почему Зиан стал таким… своеобразным служителем.

— Своеобразным? Шпионом и убийцей, ты имеешь в виду?

— Нет, — тянет Ли. — Я не про преступные наклонности. Я про другие особенные умения…

Обычно бесстыдные глаза прикрывают длинные ресницы. Фэнь догадывается, что́ значит этот кокетливый вид.

— Вытягивать информацию через постель? Быть шпионской подстилкой?

— Ну, зачем же так грубо… — усмехается Ли, дергая плечом. — А впрочем, называй как угодно. И да, я об этом. У нас, в общем-то, общий источник знаний…

— У вас?.. — Фэнь ничего не понимает.

— У нас с Зианом, — кивает Ли. — Ну ты же в курсе, что многих ещё в совсем юном возрасте берут под свое шефство старшие служители. Направляют, чтобы не сбились с пути…

Фэнь хмурится. Помнит он эти мерзкие обычаи. Лучше бы не понимал и дальше!

— А, ты об этом… И что, ты хочешь сказать, что старый кобель, который совратил тебя, сохранил достаточно пыла, чтобы обучить похабщине ещё и этого щенка? На сколько он младше? Лет на десять?

— Ах ты!.. — щелчок белыми пальцами по черной ленте. Ли смеется и возмущается искренне и одновременно: — Во-первых, не считай чужой возраст! А во-вторых — это совсем не то, что ты подумал. Я имел в виду… Ну скажем так, теорию, а не практику. Наставник только обучил меня… некоторым вещам, а потом помог устроиться… к тому, кто по достоинству их оценит. Это была почти чисто отеческая опека.

— Почти, — хмыкает Фэнь, только чтобы что-то сказать.

Не говорить же, что он прекрасно осведомлен, кто стал первым ценителем умений Ли! Для Фэня до сих пор немыслимо вообще говорить об этом человеке.

— Ну да! — Ли настаивает на своем. — И не надо сгущать краски. Наша Обитель не настолько порочна, как порой кажется. Под опекой того человека я наоборот был защищен от постороннего внимания. До определенного возраста не понимал даже… не мог и представить, что плотские утехи всерьез считаются чем-то настолько грязным, настолько запретным!.. Он рассказывал об этом совсем по-другому…

— Ну ладно. — Фэнь не хочет вникать в тонкости становления половой раскрепощенности Ли. — Это всё мило и замечательно. Но ты до сих пор не сказал, как зовут этого благодетеля. Если он связан с Зианом, придется нам взяться и за него.

Блудливая рука замирает на груди, а пушистые пряди покачиваются медленными кивками:

— Ты опоздал лет на десять, — грусть в голосе. — За него уже взялись. И самым что ни на есть классическим для нашей Обители образом. Арест, эшафот, «вечное поселение». Тебе ничего не скажет его имя. Позволь сохранить его при себе.

♠♠♠

Сохранить себя в темном замке — задача невыполнимая. Части тела — это ещё мелочи. Всего лишь отморозили пальцы. Части души… А без них даже удобней! Лишняя сердобольность точно не помогла бы делу. Главное, память об этом самом деле медбрату удалось сохранить. А вот имя — нет, не удалось. Никто в темном замке не зовет медбрата по имени.

Может быть, поэтому Чжоу до сих пор его не узнал? Медбрат ведь неплохо о нем заботится. Поддерживает в ясном рассудке, не жалеет болеутоляющих. Даже простуды не допустил, а после водных процедур отварами восстановил пищеварение.

Нет, благодарности от Чжоу он, конечно же, точно не ожидает! Просто странно это — общаться, как с чужим, с тем, с кем когда-то был непозволительно близок. Очень давно, в позапрошлой жизни, но всё же! Неузнанность вызывает ещё большее чувство дереализации, а её в темном замке и так хоть отбавляй.

Впрочем, воспоминания, которые он мог бы разделить с Чжоу, тоже были далеки от общепринятой нормальной реальности. То была реальность одного конкретного, единственного и неповторимого, существа… Темный замок — детище другого неомраченного бытом сознания. Другого по факту, но не по сути. Обитель и «обители» связаны тесней, чем можно было бы предположить. Не только взаимными выгодами. Не только скрытыми от светского мира и служителей Ордена практиками. Связаны кровью.

— Основатель нашей медицинской школы был человеком передовых взглядов и высочайшего полета мысли. Наш покойный лидер безукоризненно следовал заложенным им основаниям, а теперь обязанность поддерживать деятельность учреждения на должном уровне ложится на наши плечи. Ваш покорный слуга… — мерное вещание докладчика вскоре сливается с шумом дождя за окном.

Речи перед открытием очередного коллоквиума не блещут оригинальностью — замыливают слух в преддверии окончательной схватки. Претенденты на роль главврача стремятся продемонстрировать понимание сути учения и выразить невыразимую важность целей, равно как и изящество метода. Медбрат скромно помалкивает в углу, довольствуясь тем, что его допустили до прений.

Темны не только речи претендентов — небольшой зал, в котором они собрались, освещен недостаточно. Или выглядит мрачнее, чем мог бы, из-за темного оттенка гранита. Весь замок выстроен из этого мерцающе-черного камня, а внутренняя отделка ограничивалась его шлифовкой. У устроителя отдаленных обителей был помимо всего ещё и поистине выдающийся вкус…

О нём медбрат наслышан только косвенно. Непосредственно знаком лишь с аметистовым оттенком его глаз. Аметист — один из любимых камней одного из важных людей в его жизни. Взгляд другого важного человека пронизывающий фиолетовый цвет сохранил лишь наполовину. Порожденный обителью, он тоже сохранился не весь… Медбрат в свое время — когда ещё не был медбратом, когда его звали по имени, а по струнам скользили все десять пальцев — многое сделал для того, чтобы склеить разбитое вдребезги зеркало. Не совсем вышло. Получился, скорее, зеркальный калейдоскоп.

Получился странный, нестандартный, необыкновенный пепельный котейка. Научился ластиться не хуже прежнего… Интересно, как он там сейчас?

♥♥♥

У маменьки волосы цвета плавленой меди. У папеньки — воронова крыла.

Глаза у неё зеленые, но неяркие. Скорее нефрит, а не изумруд, как у тебя. Глаза у него — предночное небо, прозрачный сумрак. Фиолет.

Почему-то стоит забыться, и радужное детство снова тут как тут, проносится перед внутренним взором. Проматывается — от пожара обратно, и снова вспять.

Вот он прикрывается тщедушным тельцем — ребенку лет шесть, всегда был хрупкого сложения. Вот она — разъяренная фурия — горящую молнию мечет прямо в них. Что это было? Обломок мебели, курильница с благовониями, объятый пламенем стул? Что-то тяжелое, что в обычных условиях не под силу было бы поднять изможденной леди. Но она не могла допустить, чтобы выжил он, а жизнь сына не казалась достаточной преградой помутненному нефриту глаз.

Он зачем-то тогда оттолкнул ребенка. Нет, сначала даже заслонил собой. Искры всё равно ослепили сетчатку, отпечатались в ней навсегда. Кровь из пробитого отцовского плеча прохладными брызгами окропила лицо. Он в последний раз пронзил аметистовым взглядом — напряженное лицо не выдавало боли, чувств никаких не выражало. Не было никаких чувств. Никогда. А потом — толкнул в сторону, в единственный незатронутый пожаром угол комнаты, каменную нишу в стене. Понял, что в качестве щита сын бесполезен? Или решил, что и после собственной смерти эксперимент должен продолжаться?

Ну что ж, он продолжается. И поверь, ты пока даже не приблизился к тому, что уже перенесла эта седая шкурка!

Ломота в теле почти не ощущается в кандалах. На вторые сутки заброшенности неподвижность превращается в нечувствительность. Жар мешает чувствовать холод. Простуда отбивает аппетит. Зато почти не мешает дышать. Ох уж эта простуда! Ну да, тогда тоже дыхания не хватало… Что ж ты так огорчился? Стоило ли сбегать разряжаться вручную!

Сбегаешь, игнорируешь… Оберегаешь свое шаткое равновесие. Но ведь когда-нибудь оно непременно тебя подведет! Когда-нибудь придется выплеснуть наружу кипящий яд.

Каким будет на вкус твой огонь? Как сильно обожжет твое пламя?

Не нужно бояться. Нельзя сломать то, что никогда не было целым. Но в осколках закаленного стекла можно увидеть свое отражение. Рискнешь посмотреть?