Ледяной воздух врывается глубоко в расширяющиеся легкие, солнце с безоблачного морозного неба слепит глаза, а волнение накатывает все более интенсивными приливами по мере того, как я подхожу к невзрачной коричневатой девятиэтажке, замощенной по всей высоте разноцветными лоскутьями балконов. Исписанная граффити дверь четвертого подъезда, к которой я быстрым шагом приближаюсь, открывается, выпуская мне навстречу молодую парочку. Я слегка ускоряюсь, и мне удается схватить металлическую ручку прежде, чем ленивый доводчик успевает закрыть проем до конца. Второпях заскакиваю внутрь, совершенно забыв взглянуть на табличку с диапазоном квартир. Однако, по всем расчетам, подсказанная мне вчера бритым сто двадцатая должна быть именно здесь — больше-то и негде.

    Подъезд встречает меня погруженной в темноту лестницей на первый этаж и запахом сырости из почему-то открытого подвала. Сориентировавшись по номеру на одной из квартир, начинаю подниматься на четвертый этаж; ноги как будто становятся тяжелее.

    Господи, я действительно это сделаю? Просто припрусь к совершенно незнакомым людям домой и буду их расспрашивать о каких-то самому едва известных вещах? Решительность убывает с каждой ступенькой, и к четвертому этажу внутри остается только скрутившее диафрагму смятение, приправленное холодным потом.

    Проросшая во все уголки моего сознания толстыми, надежными корнями социофобия принимается уютно убаюкивать: «Просто повернись и спускайся. Там, скорее всего, ничего нет. Тебя об этом вообще никто не просил. Никто не знает, что ты здесь, и не узнает, что ты был».

    «Атомы. Всего лишь атомы, — отвечает здравый смысл, выглянувший через узкую щелочку из-под пласта несуразных страхов. — Нет хорошего и плохого, нет правильного и неправильного, нет глупого и странного, есть просто атомы. Всё выдумано людьми. Как хотят, так и выдумывают. Ничем не лучше тебя. Не умнее тебя. Что хочешь, то и делай. Какая ерунда. Что случится? Кто вспомнит? Никто завтра не вспомнит. Через какие-то сто лет тебя даже в живых не будет. Всё — тлен. Пустяки. Ерунда».

    Перед глазами — позолоченное «120» на черной кожзамовой обивке; палец тянется к звонку и застывает.

    «А вдруг там какой-нибудь здоровый мужик-алкоголик?» — вновь опоминается притихшая было паника, но палец вдруг сам, не дожидаясь от меня подтверждения, жмет на кнопку, и раздается неприятный свистящий звук.

    Различаю шаги по скрипящему полу за дверью; глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, чтобы давлением не пробило сосуды. Шорох, щеколда, открывающийся замок. Из-за двери высовывается заспанное женское лицо.

    — Добрый день, — громко приветствую, навешивая на лицо улыбку. — Извините, пожалуйста, что вторгаюсь. Меня зовут Максим.

    ***

    Тишь и комфорт плавно поднимающегося на седьмой этаж лифта приятно согревают после пятиминутной прогулки от метро наперегонки с кусачим ветром. Закоченевшие пальцы никак не могут попасть, куда надо, чтобы разблокировать телефон и прочитать недавно пришедшие от Эша сообщения, однако через несколько секунд я уже оказываюсь наверху и, ступив в опенспейс, слышу его вживую. Говорит он, впрочем, не со мной: из двух неразборчивых отсюда голосов, второй — женский и, кажется, Лизин. Я неохотно снимаю с себя куртку, стягиваю ботинки и прохожу.

    — …ему сказать, — первое, что различаю в исполнении женского голоса.

    — Сказать ему что? — Эш выражает свое фирменное безразличное недовольство. — Это не имеет к нему никакого отношения.

    — Ох, ты сам-то себе веришь?

    Я огибаю колонну и действительно наблюдаю Лизу: тоненькая серая футболка, вид которой заставляет меня поежиться, и плотно облегающие джинсы; часть косичек связана на макушке в хвост, остальные свободно спадают вниз вдоль спины.

    — Да, — Эш приподнимает брови. — И я не очень понимаю, почему ты мне не веришь. Я не понимаю, кем вы меня все считаете, — удивленно мотает головой, разворачивается и отходит от нее, на секунду встретившись со мной взглядом. — И, Лиз, я тебе уже сказал — это мало того, что к нему не имеет отношения, это и к тебе тоже не имеет отношения.

    — Имеет или нет, — Лиза тоже оборачивается, заметив меня, но сразу же возвращается к разговору, мягко и бесшумно ступая за Эшем в коротких, еле доходящих до щиколотки, белоснежных носочках, — я просто думаю, что это избавит всех от кучи проблем в будущем. Это всё серьезно для него, неужели ты не понимаешь?

    Эш останавливается, повернувшись к ней, и разводит руками, изумленно приоткрыв рот.

    — А для меня нет? — спрашивает с напором и, подождав так и не полученного ответа, резюмирует: — Всё, я не хочу больше возвращаться к этой теме. — Обходит барную стойку и бросает мне: — Ну как? Нашел, что искал?

    — Ага, — подхожу, положив на стойку мешающийся в руке телефон, и достаю из рюкзака жирный том Зощенко.

    — Блин, это вполне можно было заказать, — коротко проскальзывает по книге взглядом. — Зачем куда-то за ней было ездить?

    — Ну потому что я люблю их сначала потрогать руками.

    — Просто три часа в никуда, — скептически отвечает Эш, тыкнув пальцем в мой телефон и посмотрев на время.

    — Ты, может быть, не в курсе, — ехидно говорит Лиза, присаживаясь на стул рядом со мной, — но существуют такие люди, которые умеют просто жить и не думать постоянно о том, как бы сэкономить каждую секунду.

    — Я в курсе, — отвечает Эш после паузы, отвернувшись к кофемашине, и его голос отчего-то кажется мне излишне серьезным.

    — Мне Шериданс с капучино, пожалуйста! — объявляет Лиза и хлопает ладонью по стойке.

    Только сейчас замечаю на ее оголенном предплечье аккуратно набитую, размахивающую крыльями птицу, похожую на колибри, — и изящную цветочную вязь вокруг.

    — Все твои запасы уже выпиты, — развернувшись вполоборота, отвечает Эш.

    — Ке-е-ем? — негодующе протягивает Лиза и даже приподнимается со стула.

    — Димой, наверное, — пожимает плечами Эш.

    — Димой, как же! — громко усмехается Лиза. — Вот ты стрелочник.

    — Ну ты бы еще подольше ко мне не заходила. — Эш ставит перед ней кружку с чуть не доходящей до краев пенкой и, почти нежно улыбаясь, смотрит в не накрашенные сегодня глаза.

    — Ой, ну всё. Лей виски тогда!

    — Да? — говорит насмешливо. — Вот прям так просто? «Лей виски»?

    — Просто ему, — цокает Лиза, поворачиваясь ко мне и будто предлагая разделить с ней недоумение, и затем вновь задирает голову к Эшу. — Уважаемый господин, соизвольте, ради Бога, со всей присущей Вашей душевной организации сложностью плеснуть мне рюмочку Вашего ароматнейшего вискаря!

    Еще несколько секунд поизучав Лизу многозначительным взглядом, Эш наконец отходит и достает с полки бутылку; вернувшись, доливает в кружку.

    — Вот это другое дело! — одобрительно восклицает Лиза.

    — А можно… мне тоже? — спрашиваю, когда он отставляет бутылку в сторону.

    Эш поворачивается ко мне, и я почему-то не узнаю его взгляд: пустой, как вакуум; смотрит будто бы мне в глаза и будто бы сквозь, заставляя меня чувствовать себя прозрачным.

    — Что именно? — быстро взмахивает ресницами два раза, в голосе отчужденность.

    — Ну… лучше кофе.

    — М, — произносит глухо и коротко. — Можно, — отворачивается, доставая еще одну кружку.

    — Ого… — слышу удивленный голос Лизы. — Это за что это он на тебя обижается? — обращает ко мне лицо.

    — Обижается? — озадаченно переспрашиваю, переводя взгляд с Лизы на Эша. Тот, развернувшись к ней и оперевшись о столешницу позади, только пренебрежительно задирает бровь и скрещивает руки на груди.

    — Ага, — Лиза задумчиво опускает уголок рта. — Ну поздравляю, — смотрит на меня широко раскрытыми глазами, — ты вошел в состав избранных единиц, способных вызывать у него эмоции.

    Эш укоризненно склоняет голову к плечу.

    — На меня вот никогда не обижается, — качает головой Лиза. — Что ни сделаю, максимум — отругает.

    Я впериваю в Эша взволнованный нахмуренный взгляд, но он не обращает на меня никакого внимания, лишь съедает глазами Лизу, по чуть-чуть отхлебывающую свой кофейный напиток.

    ***

    — Да что? Я не понимаю. Из-за трех часов?

    С тех пор, как Лиза ушла, на лице Эша не отражается ничего, кроме наплевательской отстраненности или, в крайнем случае, тусклых искорок раздражения. Я преследую его от «кухни» к закутку с креслами, где он садится с ноутбуком, по обыкновению закинув ноги на журнальный столик, и не прекращаю попыток добиться объяснения. Но Эш в который раз с партизанской стойкостью повторяет:

    — Я не знаю, что ты хочешь понять. Все в порядке.

    — Да хуя с два все в порядке! — не выдерживаю и повышаю голос.

    Эш наконец удостаивает меня взглядом — только лучше бы я такого взгляда никогда у него не видел.

    — Хули ты со мной так разговариваешь? — тихо спрашивает и удивленно прищуривается.

    От его голоса физически колет внутри, но, поборов желание прекратить разговаривать с ним вообще, я все-таки заставляю себя успокоиться.

    — Блин. Как разговариваю? Ты просто отрицаешь очевидное. И я не понимаю, зачем.

    — Не обращай на меня внимания. Я просто не в настроении, — снова теряет ко мне интерес и утыкается в ноутбук.

    — Да из-за чего?

    Он быстро и сосредоточенно набирает что-то на клавиатуре, не собираясь, кажется, ничего отвечать, и я тяжело вздыхаю.

    — Ну Влад, мне уехать или что?

    — Как хочешь, — сама доброжелательность. — Если тебе надо уехать, уезжай.

    — Мне не надо уехать. Ну просто ты говоришь, что все нормально, когда все очевидно не нормально… Просто в чем смысл? Мы не можем говорить, потому что ты не говоришь со мной, и при этом…

    — Хорошо, — резко перебивает, откладывая ноутбук в сторону. — Кто есть Эш?

    — А?.. — переспрашиваю, в один момент растеряв всю былую смелость.

    — Что «а»? — смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Ты хотел поговорить. Давай. Кто это?

    — С чего ты вообще… Какой Эш?

    — А, то есть все-таки «какой», — утвердительно кивает и опирает подбородок на кулак. — Хотя бы пол определили.

    — Да ты о чем, блин? — стараюсь не звучать слишком жалобно, но, похоже, без успеха.

    — Ну как о чем? — встает вдруг, издевательски усмехаясь, и начинает перечислять: — «Эш» мы говорим во сне, «Эш» мы пытаемся назвать меня — да, я не идиот и не глухой, — и, конечно же, «Эш» пишет нам сообщения, когда мы пропадаем на три часа, чтобы сходить за книжкой, которая продается в магазине на соседней станции метро. А потом мы еще прикидываемся, что не понимаем, о чем нас спрашивают.

    Все мое существо стремительно заполняет чувством жгучего стыда от того, что этот глупый, мной самим же придуманный секрет теперь раскрыт — я закрываю лицо руками и, неспособный больше сдерживаться, начинаю громко и надрывно смеяться в собственные ладони, осознавая, как неосмотрительно я ранее бросил свой телефон. Через полминуты наконец успокоившись, боязливо поглядываю сквозь пальцы на совершенно статичное угрюмое лицо.

    — И что это значит? — так же неприветливо шевелятся чужие губы.

    Я наконец отнимаю руки от лица.

    — Хочешь почитать мои сообщения? — спрашиваю с еще не сошедшей до конца улыбкой.

    — Мне не нужны твои сообщения, можешь просто ответить на вопрос.

    Я все-таки достаю из кармана телефон, ввожу код и тыкаю по мессенджеру, открывая первый диалог. Протягиваю его экраном к стоящему чуть поодаль Эшу.

    — Что мне там надо увидеть? — тот не двигается с места.

    Я делаю усилие, чтобы со вздохом не закатить глаза, и подхожу к нему сам, поднося телефон на расстояние пары десятков сантиметров от его лица. Однако Эш продолжает упрямо пронизывать меня взглядом и лишь через несколько секунд, медленно и лениво моргнув, наконец переключает внимание на экран. Пробегается глазами вверх и вниз.

    — Это твои собственные сообщения, — я делаю еще один шаг ближе и тоже заглядываю в телефон; показываю пальцем на белые «облачка» с его вопросами «ну где ты там застрял?» и «будешь рис или пасту?» и присланный вслед за ними стикер с недовольным котом. — Вот, вот, ты писал мне, когда я из метро выходил. Я прочитать не успел. — И добавляю, вздохнув: — Эш — это ты.

    — Хорошо, — произносит размеренно после паузы и кивает с нечитаемым выражением. — Хорошо, допустим, ты доказал мне, что я идиот. Теперь скажи, пожалуйста… — наконец меняется в лице, удивленно сводя брови и приподнимая верхнюю губу, и указывает раскрытой ладонью на телефон. — Че?.. Что значит «Эш»? Чем тебя не устроило мое реальное имя?

    Я неловко растягиваю рот в длинную полоску и мелкими рывками поднимаю плечи к шее в знак отсутствия у меня вразумительного ответа на этот вопрос.

    — Ну блин, просто… — предпринимаю все-таки попытку объяснить, — ну какой из тебя Влад?

    — В смысле «какой из меня Влад»? — спрашивает с недоуменным смехом.

    — Ну Влад — это вон, Влад Меринов из пятьдесят второй, у которого, собственно, по выражению лица уже можно все понять. Или Влад Салапин, с которым я на рукопашку ходил и который за два года так и не научился руки свои в кучку собирать и на тренировке один раз мне чуть нос не сломал. Может, это после него у меня проблемы с перегородкой начались… Короче, я просто думал над этим — я думал над этим всю первую лекцию! — и решил, что тебе не подходит ни одно нормальное человеческое имя.

    — Вот как… — произносит удивленно и затем издает смешок: — А это подходит?

    — Да, это подходит.

    — Чем? — смотрит с любопытством.

    — Ну я не знаю, — начинаю — или продолжаю — чувствовать себя идиотом, — отстань, че ты пристал, я не контролирую работу своего подсознания.

    Хмыкнув, Эш поджимает губы и полунасмешливо-полумечтательно вдруг говорит:

    — Возможно, ты угадал мое имя души.

    — Имя души? — непонимающе переспрашиваю.

    Коротко качает головой, прикрыв глаза, как бы говоря «да ерунда», но все же отвечает:

    — Я читал в детстве один комикс, про эльфов. «Эльфквест» назывался, или как-то там еще в переводе. Там… у каждого эльфа было обычное имя, по которому его все звали, и еще имя души. Оно никому не сообщалось, но если вдруг кто-то знал — ну, просто всплывало в голове — твое имя души, это означало, что вы… типа, судьбой предназначены друг для друга, — на последних словах в задумчивости опускает взгляд, как будто действительно рассматривая такую возможность.

    — Ты романтичен, — зачем-то высказываю вслух удивленно промелькнувшую в голове мысль. — Прикольно.

    — Я не романтичен, — на секунду хмурит брови. — Просто вспомнилось. — И, шумно вдохнув и как будто меняя тему, добавляет: — Окей.

    — Что «окей»?

    — Можешь называть меня так, если хочешь, — пожимает плечами.

    — Зачем? — спрашиваю с недоверием. — Ну, в смысле, ладно я-то странный, но тебе зачем, чтобы я…

    — Мне просто без разницы, — равнодушно мотает головой. — Не то чтобы мне самому сильно нравилось мое имя.

    — Хм… Мне будет это как-то неловко, наверное…

    — Ну что-то раньше тебе не было неловко. — Поднимает свой ноутбук и, держа его одной рукой, второй щелкает несколько раз по тачпаду, после чего закрывает крышку.

    — Вообще-то было…

    Он кладет ноутбук обратно и, вновь распрямившись, делает ко мне шаг и чуть приподнимает пальцами мой подбородок.

    — Как тебе удобнее, Максим, — говорит тихо, приблизив ко мне свое лицо, и, закрыв глаза, переходит на шепот: — Мне все равно…

    Как будто играясь, мягко раскрывает мне рот губами и легонько затягивает к себе мой язык, с каждым мгновением распаляясь все сильнее и целуя все агрессивнее, а обхватившими меня руками сжимая все крепче.

    «Влад… Влад, будь жив… Влад…»

    Хватит…

    «Пожалуйста, будь жив… Я знаю, что все будет хорошо… Все будет хорошо, Влад… Только ответь мне…»

    Хватит.

    «Влад… Пожалуйста, ответь мне… Б-будь… Влад… Вл-лад…»

    Хватит!

    Да, Влад, зачем? Думаешь, ты можешь сбежать? Стать кем-то другим? Сказать «это больше не я», и всё совершённое растворится в воздухе? Ну давай, давай, попытайся, а я посмотрю и посмеюсь.

    ***

    — О, кстати! — Плечо под моей головой приходит в движение, и я поднимаю взгляд на отчего-то встрепенувшегося Эша. — Недавно нашли самое длинное животное.

    Он садится, ставя плавающих по гигантскому экрану медуз и размеренный голос Дэвида Аттенборо¹ на паузу, и начинает озираться вокруг себя.

    — В смысле? — приподнимаюсь на локтях. — Длиннее, чем кит?

    — Ну да, — отвечает, прекратив вертеться по сторонам. — Метров сорок. Где мой телефон?

    — Не знаю. И длиннее, чем аскарида?

    — Да. Почему аскарида? — поворачивается с недоумением. — Аскариды не очень-то и длинные.

    — Длинные, — настаиваю на своем.

    Эш встает, осматривая теперь комнату целиком.

    — А я слушал про недавний ресерч, — откидываюсь, за неимением лучшего варианта, на подушку, — где нейронку научили сначала по видео определять, что человек делает — ну, типа, лежит, сидит, ходит и так далее… Не помню, для чего — вроде как для одиноких пожилых людей, чтобы вызвать им скорую, если что-то случится… Вот, но потом из-за того, что, типа, съемка видео нарушает приватность, ее научили то же самое определять по издаваемому и отражаемому ультразвуку.

    Эш приподнимает валяющийся на полу плед и трясет его, изучающе смотрит вниз, как будто проверяя, что точно ничего не выпало.

    — Да, очень интересно, Макс, — пытаюсь изобразить его голос, — клево, что рассказал…

    — Ну, нейронку научили делать видео, окей, — говорит со скучающим выражением.

    — Да не делать видео! — возмущаюсь его невнимательности. — А по звуку определять, что люди делают!

    — А, хм, — упирает теперь в меня заинтересованный взгляд. — То есть не переводя в видео? Ну тогда да, прикольно. — Возвращается на диван и начинает снова шарить под подушками, не преминув также залезть и под мою и снова меня растормошить. — Есть, кстати, такой калькулятор, он просто по картинке, не переводя в цифры, определяет результат.

    — В смысле? — недоверчиво свожу брови. — Это как?

    — Ну вот так. Тоже нейронку научили, — поднимает какую-то очередную тряпку — кажется, мою кофту — и наконец видит свой айфон.

    — Как это не переводя в цифры? Типа ему просто показали много картинок и результатов? Это тупо.

    — Ага. Да, тупо, — соглашается.

    — Ваще какая-то дичь бесполезная, — продолжаю негодовать.

    — Ага. Вот, смотри, — ложится наконец рядом и показывает мне фото на экране.

    — Фу, — сразу же морщусь. — Это аскарида.

    — Это не аскарида! — недовольно восклицает и снова садится.

    — Ресерч про видео интереснее, — выношу вердикт.

    — Нифига. Моя аскарида лучше твоего видео, — отвечает с обиженно-оскорбленными нотками в голосе и снимает с паузы документалку, где левитирующие в воде цветастые существа сменяются огромными остроносыми акулами.

    — Ничего, — задевая чужую кожу губами, шепчу я Эшу в ухо, когда он укладывается, — подобного. — Целую и провожу кончиком языка: ухо теплое и чуть-чуть соленое. Никогда еще не пробовал его здесь на вкус. Никого никогда не пробовал. Чувствую его ладонь, закопавшуюся мне в волосы, и приникаю к нему всем лицом.

    Порой мне кажется, что я всё в тебе: каждую часть, каждую мысль, каждый взгляд — всего целиком тебя, до боли, до зуда в мышцах, бессильный выразить как — обожаю. Кажется, что никогда в своей жизни я не чувствовал ничего настолько всеобъемлющего и до кончика каждого пальца согревающего. Кажется, что никогда в своей жизни я вообще не жил.

    ***

    Этим вечером Эш, сосредоточенно тыкая пальцем в телефон, заявил, что у меня детский неразвитый вкус и что, если я хочу стать разносторонней личностью, мне необходимо пробовать новые вещи в жизни. Может быть, он и прав. Но, глядя теперь на красиво уложенные в сыр ветчину, грибы и пепперони, я как никогда отчетливо осознаю, что в этом раю нет места ананасам. Эш забирает последний кусочек небольшой пиццы, и я двигаю к себе вторую — с воодушевляющим названием «Мясная». Открываю крышку и, с несколько секунд повыбирав, откуда начать, так и не дотрагиваюсь до приглянувшегося куска.

    — Мне нравится, как ты ешь, — говорю вместо того, чтобы заткнуть себя пиццей, и Эш удивленно ко мне поворачивается.

    — Что, прости?

    — Мне нравится, как ты ешь, — повторяю.

    — Что значит «тебе нравится, как я ем»? Ты хотел бы есть так же, как я?

    — У меня жесткая мисофония, — отвечаю, коротко взглянув на него и снова уведя глаза к нетронутой пицце.

    — Это, типа, когда тебя раздражают какие-то звуки? — озадаченно спрашивает после паузы.

    — Ага.

    — Тогда тебе, наверное, не должно нравиться, как я ем?..

    — Ага, — говорю снова, переключившись теперь на рассматривание своих пальцев. — А мне нравится.

    — Макс, я не понимаю, что это значит, — слышу неуверенный смех в его голосе. — Хочешь, я буду есть для тебя почаще? — спрашивает спустя несколько секунд молчания.

    — Нет, — улыбаюсь и поднимаю к нему взгляд. — Ты снова станешь жирным.

    Он только задирает бровь и издает неопределенный смешок. Обращаю внимание, что в комнате отчего-то очень жарко, и на ум приходят слова Эша о том, что климат здесь подстраивается под его нужды — что, неужели замерз?

    — И еще ты первый человек, кого я на двадцать четыре часа в сутки предпочту своему дивану. — Почему-то мой голос немного дрожит — от холода, что ли?

    — Оу, — слышу сбоку и поднимаю лицо на голос. — Это-о… Я польщен, — отвечает Эш, слабо улыбнувшись, однако без признаков иронии. В его глазах — мягкость и внимательность, смешанные с легким непониманием.

    Я все-таки подцепляю выбранный ранее кусок пиццы, тяну его вверх, но он не поддается, плохо вырезанный и не до конца разделенный со своими соседями, — и я так и замираю, зажав корочку пальцами.

    — Наверное, я просто хочу сказать, что люблю тебя.

    В ушах шумит прибой нахлынувшей по сосудам крови, и уже не климат-контроль, не ноябрь — повсюду Сахара, стометровые барханы и принесенный ветром песок на пересохших губах. Я заставляю себя вновь поднять глаза и посмотреть: его мягкая, ласковая улыбка всё там же — у него на лице. Он накрывает мою руку своей и разжимает мои пальцы, отодвигая коробку с пиццей; обхватывает за лопатки, и я податливо припадаю к нему.

    ***

    Четвертый раз за три часа… Кажется, это мой новый персональный рекорд. Означает ли это его взаимность?

    Ведь зачем говорить словами, правильно? Слова — это просто какая-то романтическая поебень. Романтическая поебень для всяких романтиков. А он не романтик. Сам сегодня сказал.

    Словами ведь совсем не обязательно говорить… Да? Наверное, любит. Или нет. Месяц всего. Это ведь только я за месяц влюбляюсь. А он, может… Может, где-нибудь на переходной стадии. Может, не уверен еще. Может, бросить через неделю собирался. А теперь неловко выйдет. Всё, Макс, заткнись.

    Он целует меня, пока я активно пытаюсь отдышаться, и его взмыленная еще несколько минут назад кожа теперь, подсохнув, липнет к моей, когда наши тела соприкасаются, и потом, с тихим звуком отклеиваясь, трется и прижимается снова. Выжав до конца мои губы, он сползает вбок, оставив ногу на моей ноге и руку на моей груди, и утыкается мне в щеку, так же тяжело дыша. Я разворачиваюсь к нему и зачесываю назад его растрепавшиеся, влажные у корней волосы. Скольжу пальцами вниз по его спине и останавливаюсь, едва дойдя до ягодицы. Дальше почему-то не решаюсь. Еле касаясь поверхности кожи, глажу его кончиками пальцев, как вдруг он своей ладонью припечатывает мою руку к себе.

    — Мне щекотно, — объясняет спустя пару секунд.

    — Ой. Извини.

    Слышится короткий звук вибрации телефона об пол, Эш переворачивается на спину, и моя ладонь плавно перетекает на низ его живота. Слабая голубоватая подсветка выдергивает из темноты прищурившееся лицо. Я непроизвольно перевожу взгляд на айфон в поднятой руке Эша и успеваю разглядеть только черные буквы «Катя» на белой полоске напоминания перед тем, как он выключает экран. Впрочем, ничего там больше и не было. Даже не «Катя Иванова» и не «Катя Кузнецова», а просто — «Катя».

    Мысли вдруг пришпиливает случайным воспоминанием. Да, это то самое имя, которое произнес тогда бритый, припёршись сюда с черной папкой. Имя, которое я зачем-то всё пытался той ночью вспомнить и так и не смог. «Катя», он сказал. Катя и халупа…

    Да уж наверное это не единственная Катя в жизни Эша. Не видел, правда, еще ни одной Кати в его жизни. Разве что та, из клинической больницы… Екатерина Бело… Бело-что-то-там. Впрочем, я и ее тоже не видел.

    — Раз уж ты спросил, кто такой Эш… — перемещаю руку с его живота на исполосованную грудь, — можно я спрошу, кто такая Катя? — В ладонь отдается частый стук сердца — то ли еще не успокоившегося, то ли вновь чем-то взволнованного, — но ответа не следует, и я добавляю: — Если это мое имя души, я, наверное, расстроюсь.

    Эш поворачивает ко мне голову с пробивающейся сквозь поджатые губы улыбкой и, несколько секунд посверлив меня глазами, вновь устремляет взгляд в потолок.

    — Никто особенный, — отвечает после долгой паузы. — Просто девушка, с которой… — замолкает, неопределенно вздохнув. — Здоровьем которой я интересуюсь. Она не может сейчас сама о себе заботиться, и поэтому я слежу, чтобы о ней заботились другие люди.

    — В смысле не может? — подбираюсь к нему поближе и перекладываю руку ему на плечо: слушать так долго его сердцебиение отчего-то начинает казаться мне бестактным. — Физически?

    — Психически, — говорит тихо и, еще о чем-то поразмышляв, продолжает: — Ей довольно тяжело пришлось в жизни. Не все сложилось для нее хорошо. У нее было много проблем, и я… не смог ей помочь с ее проблемами. Теперь ей помогают квалифицированные люди.

    Квалифицированные люди в больнице имени Алексеева? Да, должно быть, они. Должно быть, она.

    — Ты поедешь ее навещать? — спрашиваю осторожно.

    — Не совсем. Завтра просто будет освидетельствование, — отвечает Эш и, взглянув в мое не выражающее понимания лицо, добавляет: — Будет приниматься решение, выписывать ее или нет.

    — А… Ей стало лучше?

    — Не слишком.

    — Значит, не выпишут?

    — Нет, — отвечает коротко и определенно, и я с удивлением обнаруживаю внутри себя необъяснимое чувство облегчения, которое тут же, как наваждение, пытаюсь отогнать.

    И только спустя несколько секунд я наконец понимаю, откуда это чувство взялось.

    — Она… была твоей женой? — спрашиваю и замираю, ожидая гнева, злости, раздражения — выплеснутых в меня, как в воду неизвестной Рыбинской речки, — но Эш только тихо и ровно дышит и с проскальзывающей грустью отвечает:

    — Нет, она не была моей женой.

    — Извини… — под звук его голоса мое заготовленное раскаяние трансформируется теперь в искреннее и непроизвольное. — Я просто все не могу выкинуть из головы это кольцо…

    — Кольцо ничего не значило, — отвечает все так же спокойно. — Я никогда не был женат.

    — Зачем ты тогда носил его? — спрашиваю недоверчиво.

    — Чтобы девушки не лезли.

    — Ах да, — приподнимаюсь на локте, а раскаяние куда-то улетучивается. — Я совсем забыл, что с твоей внешностью нельзя пройти и метра, чтобы на тебя не накинулась толпа фанаток!

    — Да нет… — проводит пальцами мне по шее и сжимает подбородок. — Иногда можно целых две лекции провести, пока на тебя не накинется один студент.

    — Ты тако-ой… — начинаю возмущенно, но он подтягивает меня к себе и целует, не давая мне договорить.

    И еще как целует — черт, кажется, на пятый пошли… Вот только я что-то совсем не уверен в своих силах, да вдобавок это «ничего не значило» категорически отказывается выходить из головы… Ведь если ничего не значило, то откуда столько эмоций тогда?

    ***

    Ну давай уже. Что ты все смотришь украдкой и придвигаешься поближе? Стулья тут стремные, не упади…

    Давай, решайся, не укушу. Быстрее решишься, быстрее пойдешь по своим делам…

    — Чай матча? И как? Слышала, все сходят от него с ума.

    Да редкостная отрава, как.

    — Пробую первый раз. Никогда больше не стану это заказывать.

    Боже мой, до чего ж заливисто хохочет. Будто что-то смешное сказал.

    — Я Ирина, кстати. Можно составить тебе компанию?

    — Ирина, очень жаль, но я жду кое-кого.

    — А. Ясно. Тогда не стану мешать.

    Ого, а вот и кое-кто, года не прошло. И всего-то надо было заговорить с красивой девушкой. Вовремя ты.

    — И опять какие-то левые бабы. Что эта перекрашенная клуша от тебя хотела?

    Да по крайней мере она не хотела захуярить мне в ебло тонну негатива в качестве приветствия…

    — Ну, понимаешь, когда ты… сколько… сорок три минуты сидишь, как лох, один у стойки, это наводит людей на мысли, что ты, наверное, одинок и никому, наверное, не нужен.

    — Ой, кончай ныть. Можно подумать, ты не рад любой свободной от меня минуте.

    Дышать. Просто дышать. Просто дышать и не разжимать зубы.

    — Я даже не хочу комментировать этот бред…

    — Ну вот и не комментируй. А, кстати, знаешь, Влад… Вон магазин через дорогу. И никого не будет на мысли наводить.

    — Какой еще магазин?

    — Ювелирный.

    — Ювелирный?

    — Ну ты так не хочешь на мне жениться — окей, можешь просто купить нам кольца.

    — Ты думаешь, что кольцо повлияет на то, как часто ко мне будут подходить познакомиться?

    — Оно, возможно, повлияет на то, как часто я буду тебя пилить. Ну что, пойдем?

    — Да ты серьезно, что ли?..

    — Да, серьезно. Пойдем?

    — Господи, а можно я, пожалуйста, чай допью, а?

    — Эту дрянь со вкусом рыбы? Не смеши меня, она тебе нравится?

    — Да, она мне нравится, и я хочу ее допить. Поэтому если тебя не смертельно напрягает находиться со мной в месте, где мы договорились провести вечер, то подожди, пожалуйста, хорошо?