Драко лежал на спине, глядя в потолок спальни Слизерина. Глаза жгло от бессонницы, веки налились свинцом, но сон не шёл. Простыня под пальцами липла к коже — промозглая и сырая. Он стянул её в комок, ткань натянулась. Мысли ворочались лениво, тяжёлые, словно мокрые мешки с песком — такими же были его шаги после войны. Сердце стучало ровно, но каждый удар отдавался в груди приглушённым эхом — не резким, а застарелым, как боль, что стала частью его. Он устал. От замка, от себя, от жизни, что осталась — обломки, которые он не знал, как собрать.

    Он не выбирал сюда возвращаться. Суд решил за него. Искупление? Смешно. Доказать что-то? Ещё нелепее. Он вернулся, потому что выхода не было — ни в поместье, где голос матери звенел от непрошеной жалости, ни в мире, где его имя шипело, как проклятие. А теперь он здесь, втянутый в дурацкую игру с Грейнджер, и это будило в нём не ярость, а вязкое, цепкое раздражение.

    Всё началось в библиотеке. Её голос — тихий, но цепкий, как паутина, что липнет к пальцам, — тогда пробился сквозь тишину: «Я стёрла их из своей жизни». Она говорила о родителях, о том, как выжгла их из памяти ради их же блага, и это кольнуло его где-то под рёбрами, слабо, но ощутимо. В кармане лежало письмо отца — мятый листок, чернила которого пахли виной и пустыми клятвами: «Ты — Малфой, Драко. Не забывай». Горло сжалось. Он мог уйти, бросить её с откровениями, но вместо этого протянул книгу — жест, которого сам не понял. Слова осели в нём. Не то чтобы ранили, но задевали что-то, к чему не хотел прикасаться. Жалость? Нет. Что-то другое, безымянное, как дым после пожара.

    А вчера у озера она снова его зацепила. «Я могу справиться одна, но с тобой это будет быстрее», — слова лились ровно, глаза смотрели прямо. Без вызова. Но с уверенностью, царапающей слух. Он повернулся, чтобы уйти — от неё, от этого бреда, — но она перехватила его за запястье, прямо над меткой. Пальцы впились в кожу, горячие, настойчивые. Он замер, будто ноги вросли в землю. Хватка была твёрдой, и кожа под её ладонью заныла, отдаваясь в венах слабым теплом. Бесило ли это его? Нет, слишком громкое слово. Но это тревожило. Он не понимал, почему согласился. Контроль ускользнул, не потому, что она забрала его, а потому что он сам позволил. Он почувствовал это во рту — будто металл или едкий дым, что-то, от чего не избавиться.

    Драко выдохнул — медленно, с лёгким хрипом. Она не выходила из головы — не как буря, а как назойливый скрип пера, что мешает уснуть. Это не ненависть — он слишком вымотан для неё. Это просто… Грейнджер. С её взглядом, что видел больше, чем ему хотелось, и упрямством, что он не мог игнорировать. Он откинул одеяло, холод ударил по ногам, пробирая до костей. Пора вставать. Держать лицо.

    Кровать справа скрипнула, выдернув его из вязких мыслей. Теодор Нотт сел, потирая лицо длинными пальцами. Волосы торчали в разные стороны, как после шторма. Он зевнул, хрустнув шеей так, что звук отдался в ушах, и бросил на Драко взгляд — острый, с кривой ухмылкой, в которой прятался намёк.

    — Долго ты вчера у озера торчал, — голос Тео ещё был хриплым от сна. — Что, решил её личным аврором прикинуться? После её лекций у котла я думал, ты вообще начнёшь обходить её стороной.

    Драко поднялся с кровати, сбросив одеяло резким движением. Он потянулся за мантией, ткань зашуршала в руках.

    — Ты слишком болтлив по утрам, Нотт. Может, к Слизнорту на вечерние посиделки записаться? Он бы твою болтовню оценил.

    Тео фыркнул, взглянув так, словно услышал неудачную шутку.

    — О, какой остроумный, Малфой. Просто раньше ты бы от таких, как она, шарахался, как от Пивза. А теперь смотри-ка молчишь, будто так и надо.

    Драко застёгивал мантию, пальцы на миг замерли на пуговице, но он прикрыл это лёгким пожатием плеч. Её лицо мелькнуло в голове — кудри, что лезут в глаза, голос, что цепляет слух, руки, что тянут его из огня. Недовольство кольнуло, слабое, но упрямое. Она втягивала его, а он не сопротивлялся — не потому, что хотел, а потому, что ему надоело спорить. Но Тео этого не узнает.

    — Может, мне просто любопытно, сколько она протянет, — сказал он, резко и отстранённо. — Её геройство — неплохое зрелище.

    Тео поднялся, ступни шлёпнули по полу. Он шагнул ближе, прищурившись.

    — Зрелище? Ты у озера не смотрел, а участвовал, Малфой. Что дальше? Котлы с ней драить будешь, пока она пестиком машет?

    Драко стиснул зубы, прогоняя образ её рук над котлом. Он шагнул к двери, мантия качнулась за спиной.

    — Не лезь, Нотт, — сказал он, проводя ладонью по лицу, но в голосе всё равно сквозила усталость. — Мне и без тебя тошно.

    — Тошно, говоришь… Ну-ну, Малфой. Смотри, как бы она тебя в свои «помощники» не записала. А то будешь как Поттер — весь в шрамах и без мозгов.

    Драко напрягся, но ничего не ответил. Он просто развернулся и вышел в коридор. Ноги словно налились тяжестью, но он шёл ровно, не позволяя этому выдать себя.

    — Идиот, — выдохнул он, едва слышно, сам не зная — вслух или про себя.

    Тео смотрел ему вслед, ухмылка сползла, оставив резкий прищур. Он покачал головой, но промочал. Драко не оглянулся. Коридор встретил его утренним светом, льющимся сквозь высокие окна. Он шагал к лестнице — не торопясь, без цели, просто чтобы идти куда-то, где не нужно думать. Шаги звенели в груди глухим ритмом, словно сердце отбивало их вместо него. Ветер гнал холод вдоль стен, где-то вдалеке скрипнула рама — замок ворчал, как разбуженный старик. Драко сунул руки в карманы, пальцы наткнулись на мятый угол письма отца, и он стиснул зубы. Надо идти. Но тут голос ударил сзади, резкий, как хлопок:

    — Малфой! Это срочно!

    Гермиона вынырнула из-за угла, мантия хлопала по ногам, волосы растрепались, будто её гнал тот же ветер. Глаза горели — не яростью, а чем-то живым, что пробивалось сквозь измождённость. Он застыл, бровь выгнулась, но не успел открыть рот — она уже шагнула ближе и схватила его за рукав. Пальцы впились в ткань и дёрнули его вперёд.

    — Шевелись, — сказала она твёрдо, с лёгкой хрипотцой от спешки. — Нет времени объяснять.

    Драко выдернул руку, но ноги уже двинулись следом — не потому, что он хотел, а потому, что её тон не оставлял выбора. Легкая досада шевельнулась в горле, но он проглотил её. Они двигались быстро: её шаги были лёгкими, звонкими, отбивая ритм по камню, его — более массивными, с ленивой неторопливостью, от которой он не мог избавиться. Лестница осталась позади, коридор сузился, свет из окон сменился тусклым мерцанием факелов. Дверь библиотеки выросла перед ними, массивная, с трещинами от войны, и Гермиона толкнула её плечом, не сбавляя темпа. Дерево скрипнуло, пропуская их внутрь, и запах пергамента ударил в нос — сухой, едкий, знакомый.

    Полки тянулись к потолку, аккуратно выровненные — их руки, её и его, вернули библиотеке подобие порядка за эти недели. Но тени в углах всё ещё дрожали, как отголоски битвы, а воздух пах пылью и старыми тайнами. Гермиона отпустила его рукав, рванув к столу в центре зала, где уже громоздилась стопка раскрытых томов. Драко остановился в двух шагах от порога, скрестив руки на груди. Горло пересохло от пыли, а её торопливость будила в нём старую привычку огрызаться.

    — Грейнджер, — протянул он лениво, с лёгким шипением, — если ты решила, что я буду бегать за тобой по первому зову, то ты явно переоценила моё терпение.

    Она не обернулась, швырнув «Историю Хогвартса» на стол с глухим хлопком. Пыль взметнулась, закружившись в тусклом свете факелов. Драко окинул её взглядом. Кудри сбились в беспорядок, тени под глазами тёмными полукругами легли на бледную кожу. Мантию она даже не удосужилась застегнуть как следует, а рукава были закатаны до локтей.

    — Ты хоть спала? Выглядишь так, будто дралась с гиппогрифом, и он тебя уделал.

    — По крайней мере, я с ними ладила, в отличие от некоторых, — парировала она, рывком открывая книгу. — Я полночи копалась. И вот.

    Драко шагнул ближе, опёрся ладонью о стол, пальцы легли на потёртый пергамент. Уголок рта дрогнул в усмешке.

    — Спасибо, Грейнджер. «Историю» я ещё в пелёнках читал. Или ты решила, что Малфои не в состоянии запомнить школьный курс?

    Она резко выпрямилась, стул под ней скрипнул, как старый сустав, а ладонь хлопнула по книге с тяжёлым шлепком. Страницы зашуршали, и на выцветшем пергаменте ожили фигуры Основателей — подвижные, яркие, будто шагнули из прошлого в мерцающий полумрак зала. Её взгляд резанул его, ледяной и непреклонный, несмотря на усталость, что угадывалась в тенях под глазами.

    — О, всё-таки Основатели. А я надеялся, ты хоть раз удивишь.

    — «Я пламя в камень заключил», — процитировала она. — Годрик. «Я нить тепла вплела», — Хельга. Я полночи выстраивала это, Малфой.

    — О, потрясающе, Грейнджер. А дальше что? «Я разум в высь вознёс» — Равенкло и её зануды? «Я тьму в змею запрятал» — Салазар, семейная гордость? Надо срочно нести это МакГонагалл. Или сразу в «Пророк»?

    Она шагнула ближе, выдохнув резко, и её взгляд оледенел.

    — Нет, — отрезала она, тише, но твёрже, каждое слово опускалось, как камешек в воду. — Теперь, когда у нас есть зацепка на Основателей, надо разобраться, почему твоя метка среагировала.

    Он не ответил сразу. Слово «метка» полоснуло, как внезапный разряд по венам, — не снаружи, а изнутри. Грудь сдавило, дыхание замедлилось, но он прогнал это, сжав кулак так, что ногти оставили следы на ладони. Метка под рукавом шевельнулась, как тёмная тень, что дремлет в глубине, — память о криках в поместье, о взгляде отца, о руке, что дрожала над чужой жизнью. Он ненавидел её, но ненависть выгорела, оставив лишь пепел, что оседал в горле, сухой и горький.

    — Ты теперь у нас эксперт по меткам? — его голос сорвался резче, чем он хотел. — Да тебе в Министерство пора, в Отдел тайн. Будешь там с другими психами загадки разгадывать, пока они тебя не прикончат за излишнее рвение.

    Гермиона прищурилась, её взгляд стал острым, но не злым — в нём мелькнула тень понимания, которую она тут же подавила.

    — Хватит язв… — она резко замолчала, обернувшись на скрип двери.

    Она резко замолчала, обернувшись на скрип двери. В дверях стоял Рон — сутулый, мрачный, с растрёпанными волосами и потухшим взглядом. Он застыл, будто только сейчас понял, куда вошёл. Глаза метнулись от Гермионы к Драко, и пальцы медленно сжались в кулаки — не от ярости, а как будто внутри что-то собиралось, тянулось к поверхности. Война оставила следы: в том, как он стоял — напряжённо, неестественно прямо, в тяжёлом молчании, которое раньше заполнило бы шутка.

    — Ты не пришла, — выдавил он. Голос хриплый, пропитанный тоской, родившейся в тишине, где раньше было её дыхание.

    Гермиона вздрогнула, обернулась к нему, глаза расширились от осознания. Она шагнула вперёд, но замерла в полуметре, рука поднялась, словно хотела коснуться его плеча, как раньше, но повисла в воздухе. В горле встал ком — она забыла. В её чертах промелькнула растерянность. Она бросила короткий взгляд на Драко, потом чуть склонилась к Рону, понижая голос — почти до шёпота:

    — Рон, прости, я… я должна была сказать. Я так увлеклась, что не подумала. Я не хотела, чтобы ты…

    Он шагнул вперёд. Глаза сузились, но в них не было ярости — только тень обиды, что жгла сильнее злости.

    — С ним? — кивнул он на Драко, подбородок напрягся. — Всю ночь?

    Драко прислонился к столу, скрестив руки, губы едва заметно изогнулись в усмешке.

    — Расслабься, Уизли, — протянул он небрежно, с ленивой насмешкой. — Я не краду твоих подружек. Её держат тут книги, а не я.

    Рон круто повернулся, лицо вспыхнуло пятнами, но он сдержался. Голос стал ниже, грубее:

    — Заткнись, Малфой. Тебя тут вообще не должно быть.

    Гермиона метнула на Драко взгляд — цепкий, с резким призывом замолчать. Она встала между ними, вытянув руки.

    — Рон, послушай. Это про Хогвартс. Я не могу бросить это, даже если хочу. Прости, что не сказала тебе раньше. Я не хотела, чтобы ты думал…

    Рон сжал кулаки сильнее, костяшки побелели, и шагнул к ней. Его взгляд упёрся в неё, твёрдый, как камень.

    — Ты могла прийти ко мне, — бросил он, жёстко. — К нам с Гарри. Мы бы разобрались вместе. Почему он?

    — Я пыталась, — Гермиона выдохнула, тихо, почти шёпотом, глаза заблестели, но слёзы остались внутри — она давно научилась их держать, даже когда сердце рвалось.— Ты сказал, что с тебя хватит.

    Рон покачал головой, голос стал тише, но глубже:

    — Я устал, Гермиона. От всего этого. Я хочу хоть раз жить, а не выживать. А ты… ты всё копаешь, всё тащишь нас обратно.

    Она замерла. Мысль ударила, как промозглый ветер в лесу. Но теперь это был не просто уход — это была трещина в том, что они строили. Сердце защемило, но она не могла двинуться.

    — Останешься с ним или идёшь со мной? — спросил он, и в голосе дрогнула неуверенность, будто он знал ответ заранее. — Выбирай.

    Гермиона прошептала:

    — Не заставляй меня, Рон. Пожалуйста.

    Тишина натянулась, как нить заклинания, готовая лопнуть от лишнего звука. Драко стоял у стола, не вмешиваясь, но взгляд его дрогнул — в серых глазах мелькнуло что-то острое, едва уловимое. Он слышал. Всё.

    Рон отступил на шаг, и свет лампы выхватил его лицо: зрачки сузились, губы побелели от напряжения. В его взгляде была не просто обида — скорее боль. Не та, что бьёт в лоб, а та, что рвёт изнутри. Он вдруг понял: он теряет её. Не только как друга, а как часть своей жизни. Губы сомкнулись в жёсткую линию. Он отвернулся — быстро, не глядя на неё.

    — Ты уже выбрала.

    Дверь хлопнула, эхо ударило по стенам, резкое, как треск разбитого стекла. Гермиона стояла неподвижно, глядя на закрытую дверь. Плечи медленно опустились, будто невидимый груз придавил её к земле. В груди ныло — не остро, а глухо, как будто что-то давило изнутри, медленно и неумолимо. Ведь это был Рон, её Рон. «Я теряю его. Снова.» Её кулаки напряглись, ногти впились в ладони, оставляя красные следы, но лицо оставалось сухим — слёзы не пришли, их место заняла знакомая решимость, холодная и прочная, как броня. Она знала этот выбор. Знала с той ночи, когда осталась одна в палатке, сжимая палочку, пока лес молчал. Но теперь это был не просто долг — это была цена, и она резала изнутри — тихо, но упорно, как нож, что оставляет шрам.

    Драко смотрел на неё сверху вниз. Усмешка давно сползла, оставив только отстранённый прищур. Он не хотел этого видеть — эту чужую боль, эту трещину, от которой веяло отголоском его собственных шрамов. Неловкость сдавила грудь, лёгкая, как тень на воде, и он отогнал её. Она стояла — не сломленная, но надломленная, и это рождало в нём досаду, смешанную с чем-то острым, как как вкус ржавчины во рту. Чёртова упрямица, — подумал он. Мысль оборвалась, оставив после себя сухость во рту и раздражение, которое царапало изнутри. Он был чужим здесь, случайным свидетелем чужого распада, и это злило его больше, чем он готов был признать — не сама ссора, а его присутствие в ней.

    — Как трогательно, — бросил он наконец, голос ровный, с лёгкой насмешкой, но без прежнего яда. — Уизли всегда умел уходить с шумом. Это у него семейное, наверное.

    Он отвернулся к полкам, слегка стиснув челюсть, словно сдерживая лишние слова.

    Гермиона опустилась на стул, движения медленные, вымученные, как у человека, что тащит больше, чем может. Волосы упали на лицо, закрывая её от мира, но она откинула их резким жестом, подняв взгляд — тёмный, потухший, но живой.

    — Давай продолжим, Малфой. У нас нет времени.

    ***

    Гермиона вышла во двор Хогвартса после долгой работы в библиотеке с Драко. Ледяной ветер ударил в лицо, пробирая сквозь мантию. Малфой оказался неожиданно терпимым, хоть и язвил по каждому поводу, и после ухода Рона держался так, словно ничего не заметил, — за это она была ему благодарна, хоть и не сказала вслух. Но её мысли упрямо цеплялись за тот хлопок двери несколько часов назад — звук, что всё ещё бил по рёбрам, глухой, как далёкий гром. Её разум цеплялся за его шаги, за вязкую тишину, что повисла после. Он ушёл. Снова.

    Небо висело низко, серое, как выцветший свиток, плиты под ногами блестели от росы, предательски скользкие Она прислонилась к колонне, шершавый камень впился в спину сквозь ткань. Дрожь пробежала по рукам — не от ветра, а от гнёта, что оседал в груди, липкого, как сырая земля. Вдохнула, воздух резанул горло привкусом сырости, но мысли не отпускали.

    Шаги за спиной — быстрые, звонкие по мокрым плитам — заставили её обернуться. Джинни шла через двор, рыжие волосы вспыхивали на сером фоне, мантия хлопала на ветру, цепляясь за колени. Она остановилась в паре шагов, глаза тёмные, с тревогой и острой искрой, как у человека, готового рубить с плеча.

    — Гермиона, — начала Джинни. Голос был тёплым, но резким, словно натянутый нерв. Она скрестила руки, вцепившись пальцами в рукава. — Я видела Рона. Он в башне, сидит, ничего не говорит. Ты хоть замечаешь, что он не ест нормально уже неделю?

    Гермиона выдохнула, пар растаял в холоде. Она потянула край мантии, пальцы зацепились за шов, и в груди шевельнулась вина. Образ Рона вспыхнул перед глазами — его осунувшееся лицо, взгляд, что резал её в библиотеке. Она должна была это увидеть. Должна была заметить.

    — Я не хотела, Джин, — голос её был тихим, с хрипотцой, как после долгого молчания. — Я забыла его предупредить. Он пришёл в библиотеку, а я… не смогла пойти с ним.

    — Думаешь, он будет вечно ждать, пока ты свои книги разгребёшь? — бросила она, слова острые, но без злобы. — Он не Гарри, Гермиона. Ему нужна ты, а не твои подвиги.

    Гермиона отвернулась, уставившись на голые ветви у кромки леса. Те гнулись под порывами ветра — ломкие, тонкие, потрескивали, словно её собственный рваный выдох. В груди закрутилась тугая пружина, сжалась до боли. Рон хотел, чтобы она осталась. Чтобы перестала бежать туда, где он не мог её догнать. Но сама мысль об этом цепляла изнутри — остро, болезненно, глубже, чем его уход. Сможет ли она остановиться? И если да… должна ли?

    — Я знаю. Я люблю его, Джинн. Но я не могу бросить всё.

    — А он не может за тобой угнаться, — Джинни подошла ближе, ботинки чавкнули в тонкой луже, расплескав воду на камень. Её взгляд смягчился, но не до конца. — Война коснулась нас всех, Гермиона. Ты для него — как дом, но ты всё время срываешься, бежишь куда-то, а он не знает, как тебя удержать.

    Гермиона стиснула палочку в кармане, дерево впилось в кожу. Слова Джинни задели её — не только про Рона, но и про них всех, про трещины, что война оставила в каждом. Её разум метнулся к их лицам — к тем, кто смеялся рядом, а теперь молчал. Рон ускользал, и она чувствовала, как между ними растёт пустота — глубокая, как трясина. Она подняла взгляд, голос надломился:

    — Он опять ушёл, Джин. Заставил меня выбирать и ушёл. Я боюсь… — она замолчала, голос сломался на высокой ноте, — боюсь, что он однажды он просто не вернётся.

    Джинни не ответила сразу. Она смотрела на Гермиону, чуть склонив голову, и в её взгляде смешались истощение и тепло, острое, как её характер.

    — Он хочет уехать из Хогвартса, — наконец сказала она, голос стал глуше. — Говорит, что здесь всё чужое, что дома он нужен семье.

    Гермиона замерла. Дома. Глоток воздуха застыл в горле. Она вспомнила «Нору» — запах свежего хлеба, потрёпанный диван, который всегда утопал в вязанных пледах, голоса, что звучали сразу с нескольких сторон. Война не сломала этот дом, но трещины остались. И теперь Рон хотел туда. Нет — не просто хотел. Ему нужно было туда.

    — Может, на самом деле всё наоборот, — Джинни качнула головой, запустила пальцы в рыжие волосы, разлохматив их. — Может, это он нуждается в семье больше, чем она в нём.

    Гермиона прикусила губу, в груди закрутился тугой узел. Она не хотела его терять, но каждый его уход оставлял след, глубокий, как зарубка на дереве. Её вина? Или он просто устал ждать?

    — Он всегда был домом для меня тоже, — выдохнула она, голос сорвался на последних словах. — Но я… я не могу просто взять и всё бросить, Джин. Он хочет меня рядом, а я не знаю, как перестать быть собой.

    — Ну вот. Спасибо, что наконец это сказала. Вслух, а не в своей голове.

    Гермиона кивнула, но слова Джинни не сняли груз — лишь сделали его острее. Джинни убрала руку, сунула её в карман, прищурилась, ветер трепал её волосы.

    — А что с Малфоем? — бросила она, нахмурившись.— Рон чуть не взорвался, когда я его видела.

    Гермиона резко выпрямилась, глаза вспыхнули раздражением. Её кольнула ревность Рона — он видел в Малфое то, чего не было, и эта мысль царапнула по нервам. Слова упали тяжело, с досадой:

    — Ничего. Он просто… это про Хогвартс, Джин. Рон опять себе всё напридумывал. Видит то, чего нет. Это работа, не больше.

    — Ладно, поверю, — она чуть улыбнулась и кивнула. — Но Рон на грани. Дай ему время остыть. И себе тоже. Ты не железная, Герми, хоть и строишь из себя такую.

    Гермиона кивнула в ответ, но вместо надежды внутри разлилось вязкое, изматывающее чувство опустошённости. Она знала Рона — его шаги, его молчание, его боль. И теперь она видела, как трещина между ними растёт, глубокая и необратимая. Её мысли метались — могла ли она его удержать? Или она всегда будет той, кто отталкивает?

    — Спасибо, Джин.

    Джинни посмотрела на неё долгим взглядом, потом развернулась, мантия качнулась за спиной.

    — Не заройся в этом, как в своих свитках, — бросила она через плечо, с лёгкой тенью улыбки. — А если будет паршиво, ты всегда можешь ко мне завалиться.

    Джинни подмигнула и ушла к замку, шаги растворились в тенях арки. Гермиона осталась одна. Ветер пробирался по спине, трепал волосы, бросал их в лицо. Она смотрела на лес, на серое небо, и чувствовала, как внутри гаснет не свет — а та слабая искра, что держала её последние дни. Её разум кружился вокруг Рона, вокруг себя — бросить всё ради него и потерять себя или утратить его и не вынести пустоты? Она не знала.