В горле от хриплого рычания свербит так, будто с очередным раздражённым выдохом сквозь зубы вырвутся языки пламени.
Она в бешенстве, мечется из угла в угол мелкой пыльной кухни, ища аптечку. Они хер знает на какой улице, в хер знает чьей квартире — Данте просто вышибла рандомную дверь в рандомном подъезде. Кэтт сидит тихо, втянув голову в плечи, и сжимает распоротое предплечье. Кровь капает на грязный липкий пол.
Лампочка над головой моргает. Данте выхватывает пистолет и прицеливается в спираль накала, но на спусковой крючок не нажимает. Не палить же в доме. Заводит Эбони назад, чешет дулом выбритый затылок. Выдыхает.
Заебало.
— Ерунда. Царапина.
Данте зыркает на Кэтта через плечо. Он, кажется, сжимается ещё сильнее и накидывает на голову капюшон толстовки. Чего, уже не такой смелый, как сорок минут назад, когда палил снарядами из обреза? А что такое? А что случилось?
Она бы справилась и сама, но Кэтт выскочил из ниоткуда, оказавшись на карнизе над магазином, скинул сумку с плеча, достал обрез и дал всем такого жару, что у Данте сгорела срака. Палил пулями сквозь слои Лимбо в демонов, снарядами с краской — по подоспевшим на шум охранникам и полицаям. А затем испарился, как чёрный кот, в темноте.
Данте не была уверена, что в этот раз добралась до затянувшего её в Лимбо демона. Выглядело так, будто Лимбо настолько охуело, что выплюнуло всех в реальный мир. В суматохе — из-за начавшейся стрельбы — она следом за Кэттом легко исчезла в лабринтах узких переулков.
Нет, Данте, конечно, в жизни старательно грешит, но не наказывать же за всё разом.
Она выдёргивает с мясом ящик за ящиком. Ножи и вилки рассыпаются по полу, звенят. Аптечка отлетает к столу и стукается о ножку. Кэтт наклоняется её поднять, но Данте шипит, чтобы сидел смирно, и подхватывает пластиковый контейнер с красным крестом. Внутри — вата, инсулинки, ложка в копоти, зажигалка и белые небольшие конверты. Бинты есть, но не в упаковке. Стерильненько.
Почему она попадает в такие места по зову сердца в самый неподходящий момент?
Кэтт бледнее бумаги. Данте сгрызает кожу с нижней губы.
— Не. — Закинув конверты в карман, она захлопывает контейнер. — Если и цеплять гепатит, то хотя бы с удовольствием.
— Это что?
— Не знаю. Заюзаю и расскажу.
Кэтт отрицательно качает головой. Данте закатывает глаза, стягивает майку, рвёт её на полосы и перетягивает предплечье Кэтта. Стоило сделать так с самого начала и не ебать себе мозги.
— Не туго?
— Нормально.
— Точно?
— Может, немного ослабить.
И Данте ослабляет. И бесполезный гнев ослабевает следом.
Кэтт невесело шутит, что мужчину должны украшать шрамы, так ведь. Данте молча прикидывает, что для этого мужчине нужно, как минимум, оставаться живым. Кэтт же без конца лезет в самое пекло. И Данте тупо не успевает за ним следить. Сначала ей казалось, что Кэтт пытается выползти из кожи, но походить на её брата, сейчас же ей кажется — он принципиально костьми наружу выворачивается. А в чём этот принцип — хуй знает.
На парне почти не было живого места. Теперь же Кэтт вышивает себя крестом — шрамы поверх шрамов.
И это, сука, такая тупость. У Ордена есть она — у Ордена есть совершенное оружие, как говорит Вергилий. И брат прав. Данте нужно направить, и она всё сделает. Но, нет, Кэтт выбирает праведно страдать.
Общий язык они нашли не сразу, но сработались отлично. Пока Кэтт не начал огрызаться, а при любой попытке выяснить, в чём дело, исчезал из зоны видимости. Но с этим можно было работать. А вот с тем, что он начал прыгать под пули и на нож — нет.
Данте не тупая, Данте догадывается: всё из-за стрельбы. Всё из-за ебучей засады на одном из складов.
Да, она чуть не выплюнула лёгкие.
Ну, бывает.
Да, она вывалилась из Лимбо прямиком к Кэтту в руки.
Бывает.
Да, её пришлось волочить до машины.
Господи, не первый же раз.
Но Данте не откинулась. А они — сдохли. Все тридцать уёбков навечно остались гнить в Лимбо, а Данте вышла на своих двоих. И всегда выйдет.
Да, хирурги Ордена восемь часов продержали её на операционном столе. Да, боль вспорола ей криком горло. Да, окровавленные пули звенели в чашах.
Данте несколько раз всплывала из темноты к операционным светильникам, и, прежде чем её вновь накачивали, видела, как Кэтт мечется за стеклом, как впивается в волосы, как машет руками перед лицом Вергилия.
Да, наводка оказалась полной лажей. Но не в первый же раз. Бывает.
На следующий день Данте без проблем воровала сигареты у хирургов и ныкалась в дальних коридорах Ордена. Кэтт же не отошёл до сих пор.
Данте отвешивает щелбан лампе, чтобы та наконец прекратила моргать морзянкой, и опирается на стол. Ладонь прилипает к деревянной поверхности, и Данте, скривившись, отодвигается и вытирает липкость о джинсы. Мерзкие торчки.
— Кэтт, ты делаешь много, даже когда не пытаешься делать мою работу.
И не мешаешься под ногами.
— Ты молодец. Ты знаешь об этом?
Кэтт не поднимает головы. Тень от капюшона разрезает его лицо пополам. Он поджимает губы. Кожу на челюстях вздувают желваки.
Шумно вздыхая, Данте садится на корточки, кладёт руки Кэтту на колени и роняет на них подбородок. Не смотреть ей в глаза теперь невозможно. И он смотрит.
— Начерта я здесь, если никого не могу защитить?
— Кэтт, ты защищаешь: ты помогаешь мне, ты проводишь меня. Благодаря тебе я делаю то, что я́, — Данте выдерживает паузу, — могу делать.
— Если тебя не станет, это конец.
— А если тебя не станет, это какое-то начало?
Не позволяя Кэтту прыгнуть в пучину рассуждений на тему небытия, Данте дважды хлопает его по бедру и распрямляется. Засевшая в лопатке пуля отстреливает в шею и под правое колено — пронзает насквозь. Данте морщится.
— Пойдём.
— А ты?
— Я — нормально.
Её «нормально» красными лентами катится по спине и животу, впитываясь в джинсы, последние полчаса. Большая часть пуль прошла навылет. Но свинца Данте впитала.
— Тебя же опять порежут.
Кэтт прав: или ползти до Ордена, рискуя посадить себе на хвост очередного охотника, или регенерировать, чтобы после хирурги вскрыли её, как консервную банку, и вытащили лишнее содержимое. Данте всегда выбирает второй вариант. Собой она рискнуть может, но не Орденом.
— Разберёмся позже. Не полезешь же ты в меня пальцами.
— Почему нет?
Потому что до этого никогда не лез. И на подколы не вёлся.
Бросая плащ обратно на спинку стула, Данте оборачивается через плечо и вопросительно вскидывает бровь. Кэтт переключает внимание на раскиданные по полу столовые приборы.
— Прости. — Он отрицательно качает головой. — Не стоило. Прости. Но вообще я взял инструменты.
— Ты взял инструменты, но не аптечку?
— Тебе не нужна аптечка.
Данте устало растирает переносицу. Нет, она не станет ничего говорить. Она придёт завтра в его медиумскую нору и сама засунет в сумку хотя бы сраные бинты.
— Хорошо, давай попробуем.
Спереди пули Данте вытаскивает самостоятельно: садится, широко расставив ноги, и запускает в прострел губки зажима. Пуля выуживается из бедра с вялым плевком крови. Никаких проблем с извлечением, но боль адская. Данте стискивает зубы, решаясь запустить металл зажима в дыру в брюхе. В кишках возиться — в сто раз хуже.
Идея удолбаться находит Данте где-то на полпути за следующей пулей. Она вытаскивает зажим из живота, конверт из заднего кармана и раскрывает его, пробует — разбавленное говно, конечно, но зато бесплатно.
— Не думаю, что это хорошая идея, Данте.
— Я тоже не думаю.
Она делает: возвращается к бедру, засовывает губки зажима в прострел, расширяет его и высыпает внутрь содержимое конверта. Порошок мгновенно прилипает к развороченным мышцам, становясь алым. Данте бросает зажим на стол и вцепляется в бедро пальцами, надавливая на прострел ладонью. Щипет пиздец как. Идея — хуйня хуйнёй. Но сработает и ладно.
Кэтт гладит её по плечу. Данте не сразу это замечает.
Сегодня на хорошие идеи у них обоих не густо.
Зато следующую пару пуль Данте достаёт без драмы. Боль остаётся, но вещает откуда-то издалека.
— Ты уверен? — Мысли самую малость запинаются о язык. — С остальным можно разобраться и в Ордене.
Кэтт забирает у неё зажим. И он слишком уверен. Данте пересаживается лицом к спинке стула и упирается в переброшенный через неё плащ лбом.
— Если будет больно, скажи, ладно?
Она не скажет, потому что это — терпимо в любом случае.
Придвигаясь ближе, Кэтт растирает ладони и касается спины тёплыми руками. Данте закрывает глаза. С белого её сносит в сентиментальность.
Парню семнадцать. Ему бы в клубы пробираться по поддельным документам, мотать нервы родителям и искать своё предназначение. А он ищет разломы между реальностями и пули в ней. Как-то слишком для человека.
Данте не выдерживает собственных мыслей.
— Первый раз внутри женщины?
Кэтт не отвечает — со смешком выдыхает ей в спину. Он острожный и каждые пятнадцать секунд спрашивает, как она. Данте в ответ утвердительно мычит. Неприятно, конечно, но боли нет как-будто совсем. Что пуля извлечена, Данте понимает лишь по звуку отскоков металла от старых паркетных досок.
— Думал, это сложнее.
— Это я — хорошая пациентка. В человеке — сунешься не туда, и он истечёт кровью.
Вытащив резинку из кармана плаща, Данте забирает волосы в пучок и заводит левую руку за спину, чтобы лопатка выступила под кожей обрубком крыла. Кэтт отодвигает лямку топа и захватывает пулю. Ещё пара миллиметров и блядина точно заскочила бы под кость.
Данте поворачивает голову, прижимаясь к плащу щекой, и боковым зрением выцепляет сосредоточенное лицо Кэтта. Он закусывает пирсинг нижней губы.
— Кость стрёмно захрустит. — Данте улыбается. — Не пугайся.
И кость хрустит — хрустит одновременно снаружи неё и внутри. Ощущения сами по себе незабываемые, так Данте умудряется слушать этот саундтрек ночного кошмара хирурга каждую неделю.
Кэтт извлекает последнюю пулю. Чисто с виду, она самая жалкая — смятая будто из фольги на фоне цельных, засевших в мышцах подружек — валяется на полу в кровище и блестит в свете лампочки. Данте глубоко вдыхает. Затягиваясь, пулевые горят. Следом желудок сводит в голодном спазме.
— Заскочим за куриными крылышками?
Кивая, Кэтт протягивает влажные салфетки и помогает оттереть со спины запёкшуюся кровь. Чтобы подкладка плаща мерзко не прилипла к коже, Данте обсыхает, катая подошвой ботинка пули по паркету. Кэтт складывает вещи в спортивную сумку и на всякий случай перезаряжает обрез. Данте недовольно цокает языком. На сегодня разборок с потусторонним достаточно.
Кэтт смеряет Данте взглядом — с ног до головы. Между ними повисает выдохнутое через нос облако сигаретного дыма. Кэтт стаскивает оранжевую футболку, надетую поверх толстовки, и кидает в Данте.
— Зачем?
— Сентябрь, Данте. А мы с тобой и так довольно сильно выделяемся.
— Справедливо.
Надев футболку, Данте завязывает её за края на талии и накидывает на плечи плащ. Кэтт хватает сумку, и они выходят из квартиры искать ближайшую станцию метро. Стряхивая пепел с сигареты на асфальт, Данте чувствует, как Кэтт гипнотизирует её спину.
Кэтта можно не слышать и не видеть, но не чувствовать — нет. Данте иррационально ощущает, когда фокус наконец-то смещается на что-то помимо неё. Потому что взгляд у Кэтта, как у вечно голодного кота — он всегда рядом и его невозможно игнорировать.
Возвращаются они за полночь, но зато с ведром крылышек в остром соусе. Кэтт воротит нос от мяса. Данте воротит нос от его лекций. Она планирует обожраться, свернуться кольцом под одеялом, как змея, и несколько дней вяло переваривать пищу.
Но через пару суток Вергилий кидает в них очередным заданием. Данте ужасно лень, и дело даже не в том, что, кажется, брат начинает путать берега. Она готова сделать что угодно ради цели. Но Вергилий понимает это буквально.
Данте переглядывается с Кэттом.
— А ты с нами сходить не хочешь?
Вопрос звучит как хлопок над ухом. Вергилий отрывается от экрана и поднимает на Кэтта глаза.
— Нет. Я нужен здесь.
— Мне кажется, сервера без тебя сутки выстоят.
— Мне кажется, ты пренебрегаешь границами.
Кэтт закусывает губу, швыряет отчёт на стол, разворачивается и вылетает из кабинета. Вергилий смотрит на Данте. Данте на его вопросительный взгляд головы не поворачивает — пусть сами разбираются, мальчики уже большие.
— Что это с ним?
Заталкивая пальцами в рот остатки пончика, Данте пожимает плечами и мычит:
— Переходный возраст?
— Поздновато. У вас на вылазках проблем не возникает?
— Нет. Не считая, что ты начинаешь нас загонять. — Данте вытирает пальцы о джинсы. — Слушай, я понимаю: всё ради победы и так далее, но это не пиццу разносить, сам знаешь. Меня кромсают, его кромсают, потому что лезет. Вергилий, я беру отпуск и забираю пацана.
Если брат — одержимый манией чёрт, который никогда не спит, это не значит, что все кругом ему подобны.
— Ты серьёзно?
— Никогда не была такой серьёзной. Полгода с меня снимают кожу и пичкают металлом. У тебя что-то прям сильно срочное?
— Нет.
Улыбнувшись, Данте протягивает брату сигарету.
— Что ж, на нет и суда нет.
Она готова к конфронтации, но Вергилий отрицательно качает головой, забирает сигарету и, раскусывая кнопку, улыбается в ответ. Они обсуждают последние скандалы, Вергилий показывает ей слитые переписки, взломанные аккаунты. Данте толкает брата плечом. Придурку всегда нравилось наводить шороху исподтишка. Месяц в медиа будет громкий.
Ситуация спускается на тормозах, и все вроде забивают. Но Данте не умеет ни забивать, ни забывать.
Всё познаётся в сравнении: между мальчишкой, которого Вергилий затыкал жестом, и мальчишкой, кусающим руку фигуры, на которую ранее молился, лежит пропасть. И когда эта пропасть появилась, и как можно было этого не заметить, Данте в душе не ебёт. Кэтт от вопросов уворачивается.
Повезло, что Данте не слепая. Кэтт снова подозрительный, но теперь по-новому подозрительный — сидит в старых отчётах, зависает в серверной. Будто бы что-то ищет.
Данте умывает руки. Главное — парень не нарывается на неприятности. А стать полупрозрачным книжным червём — его право.
Месяц Данте валяется в кресле-мешке в комнате отдыха перед огромным телевизором и превращает мозги в розовую жижу из энергетиков и пончиков. В паузе безумной революционной гонки она наконец-то находит время запомнить имена всех членов Ордена, чтобы больше не смотреть тупым рыбьим взглядом, когда к ней обращаются за помощью.
Майк всучивает ей деревянный ящик, когда Данте ползёт на кухню за очередной розовой подпиткой.
— Данте, занеси Кэтту. Это его.
Она кивает и трясёт посылку, замечая наклейку, что трясти содержимое не стоит. Если непоправимое уже случилось, Данте свалит вину на Майка. Кто вообще в здравом уме станет доверять ей хрупкие вещи?
У Кэтта восторга от ящика, как у пятилетки от подарков на Рождество. Он разводит заколоченные доски монтировкой, и Данте первой засовывает нос вовнутрь. Хрупкой вещью оказывается лук в деревянной стружке. Данте разочарованно стонет.
— Серьёзно? Лук? Мы позавчера на рынке были. Ты не мог взять его там?
— Это луковицы.
Данте закатывает глаза.
— А я как сказала?
— Луковицы цветка. — Кэтт улыбается. — Ликорис лучистый.
— Решил, что нам не хватает клумбы на входе? В земле с тобой копаться не буду.
Вытаскивая луковицы из коробки, Кэтт мотает головой.
— Нет, ликорис мне нужен, потому что он ядовит — рвота, судороги. Попробую использовать его в некоторых составах.
— А как выглядят цветы?
— Хочешь, выращу пару? Посмотришь.
Данте хмыкает. За Раем был сад, в котором постоянно копалась мама и заставляла копаться их с Вергилием. Еженедельно борьба с сорняками превращалась в пытку. Но сад ей нравился.
— Да, хочу.
— Хорошо. Цветок интересный. В восточноазиатской культуре ликорис — цветок смерти. Но мне больше нравится — паучья лилия. Не так зловеще звучит.
— Ты вроде собрался этим, — Данте подняла луковицу, — травить кого-то?
— Да, поэтому для демонов это — цветок смерти, а для тебя — паучья лилия. Красная паучья лилия.
Кэтт убирает деревянный ящик в сторону. Пока Данте не ввалилась с посылкой, он снаряжал патроны для обреза дробью.
— Тебе помочь?
— Если у тебя есть время. Как раз хотел заняться зельями.
У Данте куча времени. Садясь за стол, она пододвигает пустые гильзы ближе. Кэтт переводит взгляд с готовых патронов на луковицы и обратно, стучит указательным пальцем по металлическому корпусу лампы.
— Что-то придумал?
— Предположил. Хочу кое-что попробовать.
И с пробами Кэтт не тянет. На следующей вылазке они разделяются, чтобы сбросить полицейские хвосты, и встречаются через четыре часа в одном из переулков около кафе. Данте тянет через трубочку холодный кофе, смотря, как фигура Кэтта — на голову выше мельтешащей по аллее толпы, приближается. Зажимая ухом телефон, он кидает сумку под ноги и достаёт из кармана записную книжку и ручку.
Сумка плюхается на асфальт неправильно — обычно гремит шариками в полупустых баллончиках с красками и зельями, гремит составными частями обреза, а сегодня — глухой шмяк, и всё. Это напрягает сразу.
— Слушай, ты там труп таскаешь, что ли?
Не отлипая от звонка, Кэтт показывает жестом пять — пять минут. Под ногтями у Кэтта красно-коричневые полумесяцы. Данте щурится. Да нет, не может быть. Это слишком. Но от содержимого сумки тащит подозрительно. И от Кэтта — тоже. Он сверхподозрительней обычного подозрительного.
За любопытство Данте ломали нос не сосчитать сколько раз, но нефилимская регенерация решает — Данте на своих ошибках учиться отказывается.
На пинок сумка не отзывается, не двигается с места, не гремит металлом. Цокая языком, Данте присаживается и растёгивает бегунок молнии до середины — этого достаточно.
Из сумки на неё самым дохлым из дохлых взглядов пялится демон. Сквозь сотню слоев плёнки различить детали сложнее, конечно, но в плёнке живое откисать будет вряд ли. У демона раскрыт рот — весь жёлто-зелёной рвоте. Перед кончиной кое-кто явно пытался выблевать внутренности.
В ста слоях плёнки Данте не сразу замечает ножовку, а когда замечает, понимает, каких пазлов в сумке не хватает.
— Кэтт, где конечности?
Кэтт наконец отрывается от разговора и смотрит сначала на Данте, а потом на сумку, и снова на Данте.
— На дне канала.
— Ты с ума сошёл?!
— У меня кончилось сырьё. Он подвернулся. И мне хотелось опробовать яд.
Кэтт звучит до одури буднично. Будто у него в сумке не сраный трупешник, а вырезка с ближайшего рынка. Данте корёжит как блядь последнюю. Она хватается за голову, готовая выдать гневную тираду, но спускает на тормозах: уж точно не ей учить, что, такому как Кэтт, делать с демонами. После того, что те сделали с ним.
— Окей. Допустим. Как?
Кэтт растекается в улыбке.
— Он сам увязался. Очевидно, мама-демоница не учила любимого сыночку не брать у незнакомцев странные таблетки.
— Это опасно.
— Всё, что мы делаем, — опасно. — Кэтт в секунду меняется в лице, бледнеет. — Не говори Вергилию. Данте, пожалуйста.
Данте в ахуе кивает на автомате и застёгивает сумку.
— Если тебе снова понадобится… сырьё, попроси меня. — Данте хочется вытрясти из Кэтта всё дерьмо, связанное с его молчаливыми схемами. — Пожалуйста, скажи, что ты понял.
— Понял.
Через три дня полуразложившиеся конечности всплывают в канале на северо-востоке. Они застревают в чёрном пакете в решётках на пути к Флегетонскому озеру. Не слишком изящно и не слишком экологично для того, чья болтовня похожа на агрессивную агитку Зелёных.
Потому что, сука, избавляться от улик — это искусство. А Кэтт пока что освоил лишь искусство мотать нервы. Сжимая газету с кричащим заголовком: «Одна нога здесь, другая там — а где же тело?» — на первой полосе, Данте спускается по ступенькам в полной готовности дать этой самой газетой Кэтту по башке.
И она даёт — и снова. Кэтт пытается увернуться от следующего подзатыльника и вытолкнуть её из мастерской. Весь стол завален книгами, металлом и формами для отливки. Воздух пахнет порохом. На вопрос, чем он тут вообще занимается, Кэтт не отвечает — только пачкает Данте сажей, выставляя за дверь.
Данте ненавидит секреты. Данте ненавидит сюрпризы. Вот Вергилий — да, Вергилий обожает это говно. Данте же с самого детства трясёт от того, что приходится ждать чего-то, что, очевидно, случится. Пока Вергилий предвкушал подарки на день рождения, она их находила и вскрывала, проверяя содержимое. Если Вергилий её допекал, она портила ему сюрприз, и родителям в срочном порядке приходилось докупать игрушки. Короче, все эти тайны, мутные схемы — не для неё.
Поэтому Данте выбирает самую взрослую из позиций: она кидает ситуацию в игнор. И реально о ней забывает. Её дело маленькое — накручивать кишки на кулак. Пару раз Кэтт просит притащить из Лимбо демона, и Данте честно данное слово исполняет, не спрашивая, за каким хуем.
— Одолжишь Айвори?
Данте кидает труп на тележку, закатывает её вовнутрь и захлопывает дверь холодильной камеры морга.
— Зачем тебе?
— Застрелиться. — Кэтт улыбается в тридцать два. — Пожалуйста, это ненадолго.
Данте вытаскивает Айвори из кобуры и суёт Кэтту в руки.
— Магазин отстрелен. Отвечаешь за девочку головой, понял?
Кивнув, Кэтт испаряется. Ненадолго. Данте не успевает по бесконечным коридорам доползти до своей комнаты, как Кэтт хватает её за локоть.
— У меня сюрприз.
Данте не стонет из тупой вежливости, позволяя Кэтту тащить её на отшиб Ордена.
— Какой?
— Лучший букет в твоей жизни.
Желание пошутить, что лучший букет в её жизни это тот, который она благодаря нефилимской крови не подцепила, пузырится в горле. Данте сдерживается.
— Ликорис распустился? Слушай, это всё здорово, конечно, но ваще не моя тема.
— Знаю, что не твоя. — Кэтт улыбается. — Это не ликорис. Это кое-что полезнее. Я прорастил идею.
Кэтт толкает дверь на стрельбище, пропуская Данте вперёд. Она знает, что такое место в Ордене есть, но ни разу сюда не заходила — незачем. У неё собственная стрельба по мишеням.
Надевая наушники, Кэтт кивает на баллистический торс в конце линии и отдаёт Айвори.
— Стреляй кучно. В глаз.
Данте выпускает пару пуль, почти не целясь, и складывает руки в замок на груди. Комнату не заваливает шариками и блестящим конфетти, никто не выносит торт. Нахуя они здесь?
Кэтт забирает Айвори, меняет магазин и сдёргивает затвор.
— Давай ещё раз.
Вес у пистолета изменился — тяжелее. Данте косится на Кэтта с подозрением, но руку вскидывает и дважды нажимает на спусковой крючок.
Что-то меняется в стрельбе, и дело не в более сильной отдаче. Выстрел звучит иначе, чувствуется иначе. Вытащив магазин, Данте смотрит на патроны.
Изнутри баллистический манекен щёлкает и начинает шипеть.
До Данте доходит: Кэтт создал нечто потрясающее. Это не просто пули — это что-то новое, это для неё. Отправив пистолет за спину, она оказывается на противоположном конце линии в два прыжка.
— Нравится?
Данте обходит манекен. Пули раскрылись, как бутоны, и топят изнутри баллистический желатин — под своим весом металл ползёт сквозь искусственные рёбра вниз.
— Это лучшие цветы в моей жизни.
Кэтт расплывается в улыбке и смотрит на грязные от пороха руки.
— Думаю, получится довести их до ума к концу месяца.
— Могу забрать прототипы?
— Нет. Ни в коем случае. — Кэтт запускает палец в глазницу манекена. — Видишь: с обычными пулями — идеальный канал. Я сказал стрелять в глаз и кучно — в глаз и кучно, как по учебнику. А здесь у нас разброс. Всё откренилось влево. На расстоянии больше это станет критично, сама же понимаешь. Не хочу, чтобы мои косяки стали твоими проблемами. Дай мне время.
Данте понимает, конечно, но желание сделать из живых демонов мёртвых новым болезненным способом стоит всех рисков. Кэтт непреклонен.
Пули прокладывают себе путь из клетки рёбер баллистического торса в брюшную полость, а оттуда — к паху, и оказываются на столе с пентаграммой. Кэтт убирает торс в сторону, и остатки состава, соприкоснувшись с воздухом, шипят громче.
— Я хочу знать, почему наш доброволец так странно воняет?
Измеряя температуру пуль пирометром, Кэтт пожимает плечами.
— Почти обычный баллистический желатин.
— Почти?
— У нас столько трупов после вскрытий. Мы все из мяса и костей. И если технология производства желатина подходит для скота, я подумал, почему она не должна подойти для демона? А дальше просто: залил в форму, дал застыть. Вместе с печатью — неплохая имитация. Сразу можно посмотреть, как работают составы на этих гадах.
— Ты меня пугаешь. Продолжай.
— Я не могу быть с тобой там, так что…
Данте обхватывает лицо Кэтта ладонями, заставляя посмотреть в глаза. Нет, только не очередная песня о том, что он делает недостаточно.
— Ты больше со мной, чем кто-либо когда-либо был, Кэтт. Даже не начинай.
Он кивает и чуть отворачивается, утыкаясь носом в ладонь Данте. Она прищипывает Кэтта за подставленную щеку, а затем крепко обнимает. Возможно, опрометчиво. Сердце в груди Кэтта сбивается и ускоряет ритм. Он не сразу обнимает Данте в ответ.
— Спасибо за всё, что ты делаешь. Помни, что, если бы не ты, я бы осталась в трейлере и кормила рыб на дне. — Данте отстраняется, но руки с плеч Кэтта не снимает. — Будь у нас стена с работниками месяца, там были бы исключительно твои портреты.
Кэтт хохочет. Данте не уверена, что вообще слышала его смех до этого момента. Так громко — точно никогда. И Данте это нравится.
— Нет, там были бы фото Вергилия.
— О, боже, ты прав. — Данте цепляет Кэтта под локоть и кивает на патроны. — А теперь расскажи, как додумался?
И Кэтт рассказывает: как пришла идея, как он вывел пентаграмму, как его чуть не убили первые прототипы, как он хочет попробовать новый металл и хочет увеличить дальнобойность. Но нужно время. И время это он откусывает у часов сна. Потому что есть доработка прототипов, а есть обязанности внутри Ордена. На предложение поебать принципы в принципе Кэтт не реагирует.
Он клюёт носом за завтраком, спит за рабочим столом и отрубается в машине на мелких вылазках. Данте не выдерживает и идёт к Вергилию, потому что история со сверхчеловеческой добродетелью заставляет её шизеть аж с приютского религиоведения. Брат нехотя соглашается. Они раскуривают по сигарете с вишнёвой кнопкой. Соскальзывая со стола, Данте чмокает Вергилия в лоб и отрицает, что она слишком опекает парня. В конце концов, для него Данте делает то же самое — форма помощи другая, но сути не меняет. Оказалось, ей нихуя не насрать, ей есть дело.
Копия Евы. Наверное. Вергилию со стороны виднее.
Кэтт же — заноза в заднице. Освободившиеся часы он тратит не на сон, а на прототипы. Пиздец, как хочется услышать поросячий визг демонов, когда их насквозь будет прожигать металл, Данте не спорит. Но и вот услышать надгробную речь, потому что кое-кто отъехал от недосыпа, — как-то нихуя не хочется. Не та расстановка приоритетов.
Держа в руках стаканчик с кофе и розовую упаковку с заколками, Данте толкает плечом дверь и вваливается в мастерскую. Кэтт поддерживает голову, уперевшись локтями в стол, и пялится в книгу — вздрагивает, когда в поле его зрения приземляется кофе.
— Смотри, что нашла. — Данте трясёт гремящей упаковкой. — Увидела в ларьке и сразу о тебе подумала.
Зачесав волосы назад, Кэтт поднимает взгляд. Чёлка соскальзывает на глаза обратно. Данте хмыкает.
— Заколешь меня?
— Ну, закалывать я мастерица. — Данте вскидывает брови и щёлкает мелким крабиком перед лицом Кэтта. — Демонов. Орехи. Вены. Посмотрим, как справлюсь с тобой.
Она падает на диван и вытаскивает из упаковки остальные заколки. Взяв кофе, Кэтт выползает из-за стола и садится к Данте в ноги. К нему приятно прикасаться — Кэтт пахнет травяным сбором, железом и порохом. Данте треплет его по волосам.
Пальцами нащупывает выступающие борозды на коже. Десяток борозд. Останавливается.
— Ничего интересного, — Кэтт перебирает в руках стаканчик с кофе, — просто шрамы.
Данте отрицательно мотает головой и зачесывает его волосы назад, убирая за уши.
Они мало говорили о прошлом. В Ордене, в целом, мало говорят о прошлом. Это страшно и болезненно. Травмированные люди подпитывают травмы друг друга, как говорил Вергилий, и он же просил гнездилище боли не ворошить. Молчаливое принятие чужих страданий. Все про всех знают, конечно, все собрали демоническое бинго, но Кэтт, кажется вычеркнул столбцы и по горизонтали, и по вертикали, и наискось.
— Шрамы — это никогда не просто.
Швыркнув носом, Кэтт сутулится, стучит пальцем по крышке кофе, вдавливая внутрь температурные отметки.
— Прости. Кажется, и правда нужно больше спать.
Звучит Кэтт, как случайно придавленный дверью котёнок. Данте обнимает его за плечи со спины и прижимается щекой к затылку. Руки у Кэтта горячие, вобравшие тепло от станчика. Он цепляется за её предплечья, словно пытается удержаться на плаву самообладания. Но срывается.
Повисшая тишина рвётся. Кэтт закрывает лицо, надавливая ладонями на глаза.
И рыдает.
Это слабость. Он всегда быстро приходит в себя, всегда спокойный.
Но не в этот раз. Кэтт не может успокоиться. Старается: пытается глубоко вдохнуть, задыхаясь. Его трясёт.
Данте чувствует, как на предплечья падают слёзы. Извинения вяжут язык — правильной формулировки будто бы не существует.
— Я не хотел. — Кэтт прерывисто беспорядочно шепчет. — Я ничего из этого не хотел.
— Я знаю, я знаю.
Данте стекает с дивана на пол, ногами, как коала, обхватывает Кэтта со спины за талию, нащупывает его дрожащую руку, сжимает в своей, припадает щекой к лопаткам, второй рукой — гладит его по плечам и голове. Не просит повернуться. Не просит объяснить. Данте не помнит, каково это — слёзы. Но, наверное, не хотела бы, чтобы кто-то их видел.
Она молча остаётся с Кэттом ровно столько, сколько ему требуется. И ещё немного после.
На следующий день о случившемся они не говорят. Но Кэтт выныривает из-за стола и душит Данте в крепких объятиях, стоит ей заглянуть в мастерскую. Волосы у него собраны заколками и мелкими крабиками. Данте улыбается.
Кэтт заканчивает с патронами раньше, чем через месяц, и их сразу же пускают в дело. Демоны бьются в агонии, хрипят — пули прокладывают внутри них тоннели, плавят внутренности. Данте разрубает тела наискось. Крики застревают в извилинах, как припев попсовой песни, — Данте готова упиваться ими, готова поставить на звонок, готова включать вместо колыбельной.
Цветы смерти распускаются в алой податливой почве.
Они идеальны, как есть, Данте, наверное, ничего красивее не видела и не слышала, но Кэтт уверяет: можно сделать лучше.
По просьбе Данте приносит из Лимбо металл, похожий на камень, — приносит нужный со второй попытки. Кэтт над ней хохочет. Данте не виновата, что разбирается в камнях, только если под камнями понимается гаш. Кэтт хочет добиться от пуль прочности Арбитра.
Когда он отрезает прядь волос, Данте шипит. Когда просит кровь, Данте вскидывает бровь, но не возражает. Когда дело доползает до забора костного мозга, Данте наконец спрашивает:
— Для чего?
— На крайний случай. Если выгорит, новая версия будет только твоя. Как Мятежник — только твой. Это защитит тебя.
— От чего?
Как обычно, Кэтт выдерживает лишь семь секунд зрительного контакта. Пауза нехорошо затягивается.
— От чего, Кэтт, меня защитит выкачка спинного мозга? Что затеял? Пули уже работают ахуеть как.
— Костного. Костного мозга. — Кэтт вертит в потемневших от нагара пальцах очередной прототип. — Защитит от демонов. От кого же ещё?
Говорит он уверенно, но в глаза не смотрит. Данте хмурится. Совершенного оружия не существует. Нужно пользоваться подходящим и адаптировать под ситуацию. Кэтт же ставит сверхзадачу. Данте отрицательно качает головой, но соглашается. Потому что, когда он одержим созданием пуль, он не настолько одержим идеей умереть под их градом на вылазках.
Так спокойнее. Его легко найти. Кэтт копается или в бумагах Вергилия, пока того нет на месте, или в библиотеке, или в серверной, или в мастерской. Данте привыкла к ощущению его взгляда на своей спине. И привыкла знать, где он. Пока Кэтт чахнет над книгами, Данте валяется на диване в мастерской и тупеет над видео с расследованиями убийств.
— Я одолжу твой карандаш? Моим огрызком глаза себе выколю.
Не отрываясь от работы, Кэтт указывает на стеллаж. Найдя карандаш среди мелких черепушек зверья, Данте плюхается на стул и пододвигает зеркало.
В мастерской полумрак. Горит только настольная лампа, под которой работает Кэтт. Шестерни и пружины разбросаны на прорезиненном коврике. Проверяя под увеличительной линзой механизм, Кэтт убирает в сторону верхнюю часть таймера для варки яиц.
— Хочешь выиграть для меня больше двух минут?
Данте оттягивает нижнее веко и густо прокрашивает слизистую, наносит карандаш на верхнее веко и средними пальцами растирает глаза, стягивая чёрный цвет к вискам.
— Да. Предполагаю, что можно помочь тебе взять пространство под контроль. То, что иногда происходит со временем в Лимбо. — Кэтт возвращается к линзе, устанавливая пружину. — Если я догадаюсь, как это сделать, никто не будет быстрее тебя.
Пожимая плечами, Данте ворует несколько орешков из пачки из-под локтя Кэтта.
— Круто, конечно. Но эти пидорасы всё равно не самые шустрые ребята. За редким исключением.
— Да. — Кэтт пододвигает лампу ближе к механизму. — Демоны — да.
В глубине стеллажа лежит магазин. Патроны внутри — красные, горят в оранжевом свете лампы. Положив карандаш на место, Данте снимает магазин с полки и крутит в руке. В основании — очередная непонятная викканская печать. Сделано всё совершенно точно под её девочек.
— Слушай, Кэтт, это новый прототип?
Оттолкнувшись от стола, Кэтт подъезжает на кресле и выхватывает магазин.
— Он не готов.
— Ну я же просто смотрю.
Данте пытается забрать магазин обратно, но Кэтт встаёт и поднимает его над головой. Данте вскакивает следом.
— Посмотришь, когда будет готов.
— Ты думаешь, я не допрыгну?
И она позорно не допрыгивает. На каждую её попытку Кэтт отклоняется назад.
— Данте, пожалуйста. Я доделаю и сразу покажу. — Кэтт убирает магазин на верхнюю полку, и Данте сдаётся. — Ты куда-то идёшь?
— Мы куда-то идём. Помнишь Церковь Святого Агареса? Теперь это рейв-площадка. Хочу посетить место преступления. Пошли, проветримся.
Неделя, и её лицо будет везде. Не те смазанные видео с камер слежения, и не те позорные подростковые магшоты, которыми пугают домохозяек, — Данте в отличном качестве первоклассной террористки засветится на Раптор Ньюс. Начало конца. Жертвовать анонимностью странно. Данте проще раздеться в прямом эфире. Но у всего есть цена.
— Не в этом. — Данте кивает на зауженные джинсы Кэтта. — Пара прыжков в этих гандонах для ног и ты потеряешь сознание. Надень что-нибудь удобное.
В Данте говорит вергилиевский джин, который она нашла, роясь от скуки в ящиках его стола, и выжрала чисто из вредности. Вместо алкоголя в бутылке теперь болтается стикер со словами, какой Вергилий лох. Остаётся дождаться, когда письмо доплывёт до получателя. Брат всегда забавно бухтит, если трогают его вещи. Данте это обожает.
Джин вообще говорит слишком дохуя, но Данте не намерена слушать и половины. Не сегодня. Она планирует оглохнуть и отвалиться от ног — не более. И пока её и Кэтта насквозь пробивает музыка в душной толпе, держаться установки просто.
Отдыхая на баре, Данте осушает две бутылки воды залпом. Здесь колонки ебут в уши меньше, но она всё равно не слышит, что предлагает Кэтт. Он наваливается на стойку, кивает на алкогольную полку и показывает жестом: «Немного». Данте демонстративно мотает головой. Вергилий и так несильно доволен, что они где-то таскаются. Если припрутся бухими — он открутит им головы.
Прокатываясь на локтях по барной стойке, Кэтт пододвигается ближе и нависает. Накрашенные зелёные глаза горят в темноте клуба дорожными катафотами. Данте грозит поворот не туда.
Взгляд всегда излишне честный и открытый. Данте читает по губам:
«Ну давай».
Она умеет держать слово, данное другому: вывернется наизнанку, но обещание выполнит. Себя же умеет держать разве что за идиотку тупую. Данте колеблется, но кивает. Закусив губу, Кэтт расплывается в улыбке и показывает бармену два пальца. Бармен наливает каждому шот.
Шот.
Шот.
Серию шотов.
И они вдрабадан.
Данте приходит в себя от вибрации в заднем кармане джинс, снимает тяжёлую голову с бедра Кэтта и осматривается. Они отключились на диване. За открытым окном — день, привычно воют сирены. В комнату нагло заглядывает голубь, готовясь спиздить со стола попкорн. Среди сваленных на полу пьяных тел Данте пытается распознать хозяина квартиры.
Кэтт просыпается следом, надавливая ладонями на виски.
— Господи.
Господь его покинул после пятого сета шотов. Его дважды предупреждали: кара последует. Сам виноват.
У Данте в висках по-прежнему стучит рейв, но она привыкла с этим жить.
— Во-о-от. — Она хлопает Кэтта по бедру. — А я в таком состоянии Охотника опиздюлила. Теперь понимаешь, насколько я крутая?
Прикрывая глаза от солнечного света, Кэтт утвердительно мычит. Данте почти силой, как в котёнка, заталкивает в него найденную в аптечке пару таблеток аспирина и сок, и они исчезают до того, как просыпаются остальные.
— Много я рассказывал им про демонов?
— Да.
До вечера Кэтт самым страдальческим образом валяется на диване в мастерской. На следующий день — вновь работает.
До попытки залезть в задницу Бобу Барбасу остаётся пять дней. Пять дней Данте плюёт в потолок.
Кроваво-красный цветонос ликориса усыхает. Заметив это, Кэтт притаскивает новый, цикл цветения которого начался недавно. Данте находит растение уродливым, но прикольным. Ликорис горит алым в противоположном углу комнаты.
Кэтт падает рядом на кровать, роняя голову Данте на плечо, и протягивает ведро попкорна. Данте щёлкает по пробелу на клавиатуре, запуская фильм. Вытащить из мастерской Кэтта можно только таким образом.
С началом закрывающих титров Кэтт, как обычно, не уходит. Данте не возражает. Позволяет обнять себя со спины и уткнуться лбом между лопаток.
— Это неприступная тюрьма.
— Ты забываешь, кто сбежал из Геенны, когда вы еле-еле выползли оттуда. Я быстро: одна нога здесь — другая там. И меня для этого даже не придётся распиливать и спускать по каналу.
— Не напоминай.
Данте почти засыпает, когда Кэтт тихо произносит:
— Если всё пойдёт не по плану, я оставил в наших ячейках по городу патроны. Там чертежи и всё, что понадобится. Те, что красные, тоже там. Я закончил с ними. Если ничего против не сработает, они должны. — Кэтт обнимает крепче. — Данте, пожалуйста, скажи, что поняла.
— Поняла.
Данте закрывает глаза, и всё тонет в красном. Тычинки ликориса паучьими лапками перебирают выступающие сквозь кожу человеческие позвоночники, ломаются кости, град пуль прошивает артерии, развернувшаяся земля поглощает центр города. Внизу, в расщелине, металл, куски асфальта и влажная земля становятся частью холодных развороченных тел. Как напуганная семилетка в дальней спальне приюта Святой Ламии, Данте зажмуривается сильнее, надеясь, что произошедшее — прилипчивый ночной кошмар. Но кругом слишком много крови.
Она устала ссориться с Вергилием ещё позавчера. Из-за серверов в Октагоне, из-за Кэтта, из-за методов достижения желаемого, из-за Лилит, из-за людей. Они сцеплялись как кошка с собакой.
Данте гасит желание выхватить Айвори и втащить прикладом по белобрысой башке. В ушах стоит крик Лилит. Кэтт стонет от боли во сне. И это при том количестве обезбола, который они в него вкачали. Данте не смотрит ни в его сторону, ни на брата — уставилась в ковёр, сцепив пальцы в замок. Горло саднит от ора.
— Ладно. Неважно. — Заключает Вергилий. Его начищенные ботинки оказываются в поле зрения. — Нужно извлечь из тебя пули.
— Тронешь меня, и клянусь — вырву руку.
— Я устал от твоих эмоций.
— Нихуя базар. От чего ты, блядь, устал? Я не начала даже. — Данте находит в себе силы посмотреть на брата без видимого желания вырвать ему кадык. — Они его пытали, Вергилий. Ты знаешь что такое пытки? Не, не так. Ты же, ебать, начитанный. Ты через это проходил?
Настоящая боль. Нет, он не знает о ней ничего. Есть что-то в тех, кто в боль погружался. В Вергилии — лишь страх боли. Ему не вырывали ногти, не держали на цепи или в клетке, не накачивали наркотиками. И не должны были. Никто не должен через подобное проходить. Вергилий не понимает, о чём говорит, но, что хуже, — не способен понять, когда ему об этом рассказывают. Данте не разбирается в сраном коде, так и не лезет за клавиатуру при первой возможности.
Вергилий кривится и вопрос игнорирует.
— Я должен был сделать, что сделал.
— Ты угандошил то, что не родилось даже. И чуть не угандошил меня и Кэтта следом. А все эти люди?
— Минуту. Разъясним. Ты сейчас защищаешь блядь и тварь внутри неё, которые пытались тебя убить?
— Я защищаю то, чему нас учили родители.
— Мы превентивно позаботились о проблеме. Этому они учили нас тоже.
— Позаботились, как Мундус когда-то о нас?
— Нет. — В гневе Вергилий хлопает ладонями по столу и разворачивается к Данте. — Нет-нет-нет. Не смей. Это не одно и тоже.
— Объясни мне разницу. Давай.
— Это демон. Мы все — кто мы есть. Мы можем лишь пытаться измениться. Но суть — есть суть.
— Ты себя слышишь вообще?
— Если тебе легче думать, Данте, что ты изменилась, если так тебе легче смириться со всем сотворенным дерьмом — твоё право. Но я поступил, как было должно. И я буду с этим жить.
Данте то ли улыбается, то ли скалится — не понимает сама. С каждым витком ссора всё больше походит на диалог потенциальных резидентов психдиспансера.
— Если не творить дерьмо, жить будет легче, представляешь?
Вергилий поворачивается в сторону дивана.
— Скажи нам, Кэтт, стоит ли в смерти демона искать искажённое восприятие морали?
В перепалке Данте не замечает, как Кэтт проснулся и теперь сидит, подтянув колени к подбородку, — выглядит, кажется, хуже, чем сразу после обмена. Данте бросает гневный взгляд на Вергилия. Парня в очередной раз пропустили через мясорубку — о каких моральных дилеммах может идти речь. Да, наверное, подтверждение точки зрения того стоит. Говна кусок.
— Не смей. Я вижу, что ты делаешь, засранец.
Вергилий поджимает губы.
— Данте права. — Кэтт вытирает кровь из-под носа рукавом толстовки. — Но это сейчас неважно. Пока что неважно. У меня есть план.
И они следуют плану. Каждый своему. К коже будто намертво пристаёт липкое холодное осознание пиздеца. Данте слушает Вергилия. Данте не ожидает. Но это вполне логично подытоживает все его поступки и решения. Кэтт не говорит. Ничего. Нервно смеётся за её спиной, вцепившись в металл ограждения перед пропастью горящего города.
Данте устала спорить с Вергилием ещё два дня назад. Но продолжает.
Вергилий сносит её ударом плеча. Данте впечатывается в мусорные баки лопатками.
— У тебя был бы шанс, Данте, если бы не Мундус.
И он, сука, прав.
Вергилий превосходит её в скорости, не в силе. Но она вымотана. Внутренности всё ещё перемешаны. Она всё ещё харкает кровью.
— Было бы честно отложить хотя бы до завтра. Если бы здесь действительно было из-за чего спорить. — Вергилий демонстративно убирает Ямато в ножны. — Я не хочу тебе вредить. Отойди в сторону.
Данте вонзает Мятежник в землю и опирается на него, выбираясь из мусора. Встаёт. Почти ровно.
— Как пожелаешь. — Вергилий пожимает плечами. — Но после не обижайся.
— О, Вергилий, это ты не обижайся.
Что бы дальше не произошло: у Данте туз в рукаве. Вергилий достигнет предела и сдуется. Данте достигнет предела и продолжит вывозить за его границей. Как обычно. Как всегда.
Вергилий морщится, поджимает губы. Сказать проще, чем сделать. Поддеть проще, чем ударить. Но её брат не был бы её братом, если бы с этим не справился. Если бы его каждый раз не пожирал момент.
Когда Вергилий толкает гарду большим пальцем, высвобождая лезвие Ямато, он улыбается.
Данте выхватывает из-за спины Айвори и стреляет, чтобы уйти в сторону и разорвать дистанцию. Пули решетят, отведённые катаной. Вергилий по-своему пуленепробиваемый. Слишком быстрый для атак с расстояния.
Но Данте нужно время отдышаться. Она стреляет снова. Магазин пустеет. Сука. Эбони пустая давно — Данте высадила обойму в Мундуса. Ситуация дерьмовая. Вергилий улыбается. Гадко. И Данте гадко следом.
Она не сразу отзывается, потому что не сводит глаз с Вергилия. Кэтт бросает ей обойму. И Данте не думает — давно автоматизм: сбрасывает пустой магазин, вставляет новый, уворачиваясь от призрачных мечей, сдёргивает затвор о бедро и дважды нажимает на спусковой крючок.
Оглушающего грохота выстрела не следует. Звуки замедляются и растягиваются. Лязг лопастей вертолёта над головой превращается в монотонное гудение. Гравировка пистолета алеет — Айвори нагревается. Дуло выплевывает вспышку пентаграммы и только после — пулю. И ещё одну.
Отдачей пистолет подбрасывает вверх и назад. Данте спасает лицо от превращения прицелом в кровавое месиво предплечьем свободной руки — держит руки крест на крест. Воздух сотрясается звуком выстрела.
Вергилий хмурится и делает шаг назад. Соприкоснувшись с землёй, Ямато звенит.
Данте вытаскивает магазин. Алые патроны словно пылают, отражая закатное солнце. Цветы смерти распускаются внутри Вергилия, и брат заходится криком. Кровь расползается по вышивке пальто.
Бросая пистолет и Мятежник, Данте в два шага оказывается около Вергилия и сбивает его с ног. Пули пальцами не вытащить — лучше они проложат путь через спину, чем прожгут пищевод и всё, что находится ниже. Сжимая руку Вергилия в своих, Данте смотрит на Кэтта, вросшего в металл ограждения.
— Что ты сделал?
— Защитил тебя… Я защитил тебя.
Вергилий хрипит — в горле пенится кровь. Данте продолжает держать его за руку, уткнувшись лбом в костяшки, пока брат не затихает. Данте не дышит, ждёт. Грудная клетка Вергилия расправляется — он делает вдох. Данте рвано выдыхает следом.
Кэтт подходит не сразу. И садится рядом не сразу — стоит, отбрасывая на них тень. Данте протягивает ему руку, позволяя на себя облокотиться.
Никогда она не видела Кэтта настолько напуганным. Даже во время штурма. Кэтт не моргает, смотрит на Вергилия.
— Ты теперь ненавидишь меня?
Звучит странно. Кэтт переводит взгляд на неё — вся склера красная, огромные зрачки пожирают зелёную радужку. Данте отрицательно качает головой.
— Я не хотел его убить. Или сделать больно. — Кэтт берёт её за руку, вкладывает в ладонь стреляную пулю и сжимает в кулак, отпуская. — Просто остановить. Чтобы тебе не пришлось.
Данте разжимает окровавленные пальцы — раскидываются алые паучьи лапки ликориса.
Не революция в воздухе.
Всего лишь очередной цикл цветения смерти.