Последняя инстанция

Ярхису думалось, что ниже падать некуда. Его корона, что он носил с хоть сколько-нибудь осознанного возраста, оказалась не более чем безделушкой, а приставка “принц” возле его имени значит не больше, чем крестьянская фамилия. Отчего-то он был абсолютно уверен, что власть его нерушима, а авторитет сына Флегетона простирается на мили вперед, окутывая собой весь Пейзаж.

Оказалось, что прочность всех его регалий чуть меньше, чем у карточного домика. 

Оказалось, что найти на него управу может даже бездомный преступник с проперженной каретой, четырьмя белками и двумя придурками в качестве спутников.

Магические оковы натирали запястья. Тюрьма на острове подле Благограда не была прямо ужасной, Ярхиса никто не пытал, но сам Ярхис думал, что лучше бы уж пытали. Он бы мог стерпеть боль даже от вырванных плоскогубцами ногтей, выбитых зубов и переломанных кирзовым сапогом ребер, но та боль, что его терзала, была из той когорты, от которой на коленях молишь убить тебя. Гордость не выдерживала такой жесткой пляски на самой себе, ломалась и трескалась, заставляя осколки впиваться в самые нежные части измученной душонки.

Ярхис бьется головой об стену. Не слишком сильно, чтобы не поранить себя, но и не настолько слабо, чтобы вообще не чувствовать. Мысли из головы это, правда, практически не выбивает, но прекращать не хотелось.

У причины всех его несчастий даже было имя. Гребанный Гудвин заслужил, чтобы его драли черти в самой глубокой яме Ада. Гудвин заслужил родиться женщиной в беднейшей семье Флегетона.

Ярхис выныривает из своих мыслей только тогда, когда дверь его камеры со скрипом отворяется. Чуть пригнувшись, в комнату проходит Гудвин, собственной, блять, персоной. Он выглядит довольным жизнью, в его руке светится изящная трость с крупным зеленым кристаллом на навершии, и от камня исходит даже больше света, чем от крошечного окошка под самым потолком и настенной лампой вместе взятых. Гудвин улыбается ему.

— Пришел паясничать? — Спрашивает Ярхис.

Он не был уверен, что это существо перед ним реально. После лже-Ярхиса он перестал так сильно доверять своим глазам, как доверял раньше.

— Нет, что ты, разве я похож на того, кто стал бы паясничать? — ухмыляется Гудвин, — Всего лишь хочу заключить сделку.

Гудвин стал бы паясничать. Эта его слезливая история про отвергнутого диссидента, незаконно осужденного и вынужденного бежать из страны, от всего, что он только знал и любил, была такой складной, что в нее было сложно не поверить. И даже схожесть с императором, и даже этот извечный монокль, который Гудвин не снял, когда они занимались сексом, совсем Ярхиса не смущала, ведь всякое бывает.

Кто бы мог подумать, что его раздавит сам император.

— Мне нечего предложить. — глухо отвечает Ярхис, но глаз не отводит, не желая показывать слабость.

— А мне есть. Ты ведь хочешь свой трезубец назад? — Гудвин чуть склоняет голову набок, — Ты ведь хочешь не сгнить в тюрьме?

Трезубец был бы очень кстати. Хотелось проткнуть им Гудвина насквозь. Пусть корчится, гребанный божок, от боли, все равно смерть над ним не властна. И пока он будет корчиться, Ярхис сможет забрать ключи от своей камеры – Гудвин же как-то в нее попал. 

Его положению не позавидуешь. Уже завтра Ярхиса этапируют в Видомнию, и заниматься этим будет Эо – фактический правитель Земель Сновидений и главный тюремщик всего Пейзажа. Если в прошлый раз он смог сбежать просто чудом и сам не верил своему счастью, то во второй раз этот фокус не пройдет. Да, его приговор это всего лишь несколько лет в Видомнии, но правда в том, что оттуда не возвращаются, какой бы срок ни был назначен. Ярхис видел, как его поданным выносили приговоры на жалких 3-5 лет в Видомнии за убийства своих жен, но он не слышал, чтобы те возвращались.

В голове отдается грубый голос его преподавателя по праву: “Все преступники, в качестве меры пресечения которых было выбрано заключение в Видомнии, становятся ее собственностью”.

Ярхис не хотел быть ничьей собственностью. Но ни то, чтобы у него был выбор.

— У тебя есть ты сам. — продолжает император, — И мне это пригодится.

Ярхис приподнимает бровь, уставившись на Гудвина в непонимании. И тут резко до него доходит. 

Он трахал гребанного императора изумрудного региона.

Ярхис горько усмехнулся. Серьезно, все так просто? Этим божеством, о котором ходит столько легенд о его расчетливости, руководит самая обычная похоть? Самый обычный кинк заставляет его, прилюдно унизившего весь Флегетон, лишившего это королевство всякого будущего, стоять здесь прямо сейчас и предлагать откатить все назад, лишь бы еще раз потрахаться? Он что, настолько одинок?

Впрочем, одиночество императора было довольно очевидным – уже около сорока лет карта дамы на изумрудной масти пустовала. Другие печатали на ней хоть что-то, но этот, вероятно, своим личным решением, ведь кому бы еще пришло в голову так подчеркивать пустоту в сердце, решил оставить одну из важнейших карт пустой.

Ярхис тяжело вздыхает и тянется к своей рубашке.

— Я тебя понял. Прямо сейчас?

Если один секс вернет ему трезубец и восстановит доброе имя, то отвращение к этой чересчур для своей высокопоставленности персоне можно и перетерпеть. Тело не подведет, если закрыть глаза и зарыться поглубже в собственную фантазию.

Гудвин, впрочем, смотрит на него непонимающе. Ярхис решает не терять времени – так унижение быстрее закончится – и на коленях подползает ближе, касается пальцами массивной пряжки чужого ремня. Этого ведь он хочет?

Гудвин от него отскакивает.

— Что ты воришь, Ситис тебя подери? — слова и интонация звучат совсем несвойственно любящему внимание мастеру сладких речей с его певучими нотками. Сейчас речь звучит грубо и рвано, каждое слово походит на удар плетью. 

И что это за Ситис такой?

Ярхис чувствует, как его лицо становится пламенно горячим. Он спешит подняться с колен.

— Разве не на это ты намекал минуту назад? — понимая, что ничего не понимает, Ярхис начинает закипать.

Да Гудвин с ним просто играется. Видимо, его веселит смотреть на его страдания, вдыхать его отчаяние и вертеть им, как тряпичной куклой. В его глазах блестят веселые огоньки, будто бы он вот-вот расхохочется и едва себя сдерживает.

— Ладно, я буду считать это за согласие, — смешок с его уст все же срывается, — Пошли отсюда.

Гудвин достает ключи от камеру и какую-то подозрительную фляжку, жадно делает из нее пару глотков. 

Перед Ярхисом предстает жутковая картина: волосы Гудвина становятся темнее и длиннее, а с висков исчезают, из его головы вырастают рога, а кожа наливается синим. Он становится ниже, а плечи куда шире и почти что рвут идеально подогнанный по изящной фигуре Гудвина пиджак, но тот успевает его снять до того, как ткань пострадает из-за резкого изменения комплекции. Перед Ярхисом стоит синий коренастый тифлинг со взглядом самой настоящей бестии, очевидно привыкший, что все вокруг следуют его приказам беспрекословно и вводящий в ужас раскатами громового голоса бывалого командира. Он снимает монокль и достает из кармана пиджака зеленые очки, надевает их на себя, но так, чтобы они всего лишь болтались на носу и не закрывали обзор.

— Рад представиться, Гатэл, — рапортует тифлинг, еще минуту назад бывший Гудвином, — Генерал тайной гвардии. Пока ты не сядешь в поезд, ты должен делать все, что я говорю, в противном случае я лично верну тебя сюда и отчитаюсь Его Сиятельству Императору, что ты буянил и напал на него прямо в камере.

Он говорит жестко, рубит слова, а его спина идеально прямая. Очевидна военная выправка, вероятно, он чуть ли не лучший из лучших. 

И как давно он играет роль Гудвина?

А в тот злополучный день, когда они подрались возле кузницы, тоже был Гатэл?

Ярхис нехотя кивает. Гатэл отпирает дверь камеры и выходит, как ни в чем не бывало, подзывая Ярхиса за собой. 

— Не раскрывай рта, пока мы не выйдем отсюда, изображай смирение, ни на чьи вопросы не отвечай, ни на кого не смотри. Иди следом за мной. — инструктирует его тифлинг и пристегивает толстую короткую цепь к магическим оковам на запястьях Ярхиса.

— А это зачем? — двинув руками, чтобы цепь зазвенела, недовольно интересуется Ярхис.

— Мой фетиш, — отвечает Гатэл, хихикнув, но резко становится опасно серьезным, — Еще один раз нарушишь мой приказ и я лично устрою тебе немедленную экстрадицию в Видомнию за попытку побега. Кстати, это будет значить, что твой срок увеличится вдвое.

Всякое желание разговаривать пропадает. Положение его было шатким, а угрозы этого генерала совсем не звучали, как пустой звук. Он крепко сжимал цепь и тащил Ярхиса за собой мимо камер и стражников. Пару раз они останавливались, чтобы Гатэл объяснил охране, в честь чего он выгуливает заключенного, которого утром нужно посадить на поезд прямиком в Видомнию, и тот отвечал ровно, спокойно, будто бы имел какое-то право здесь находиться, будто бы все карты были у него на руках, будто бы все вокруг его знали. Гатэл доставал свое гвардейское удостоверение, свой паспорт с зеленой обложкой и какой-то дркумент. Видите ли, Эо решил, что нужно доставить заключенного в поезд прямо сейчас, но сам Эо уже в стельку пьян, поэтому Гатэл согласился помочь. Вот, видите, тут печать самого Эо, он в курсе, господа стражники, ни о чем не беспокойтесь. Разве есть кто-то, кому главный тюремщик может доверить такое дело больше, чем капитан полиции дружественного ему региона? Разве они не знают, что Эо крестный его прелестной дочурки? Для друга Гатэл выполнит любое поручение.

Они уходили до того, как стражники начинали снимать лапшу со своих ушей. 

Молчать и изображать покорность было невыносимо сложно. Как они вообще все смеют обращаться так с принцем Флегетона? С какой это такой радости он должен подчиняться какому-то там генералу тайной гвардии? Он ниже принца по рангу, и это он должен подчиняться.

Впрочем, если это позволит оказаться на свободе, Ярхис готов немного потерпеть. Это менее противно, чем секс с Гудвином после всего того, что он сделал с Ярхисом.

На улице Гатэл выглядит спокойнее. Уже совсем темно, людей возле спецприемника совсем нет, и только фонари освещают пустынные улочки.

— Может, снимешь с меня оковы? Я пойду за тобой сам. 

— Нет. — тоном, не терпящим возражений, отвечает Гатэл, и продолжает тащить его за собой в какой-то переулок.

На узкой улочке припаркована карета. Она не выглядела богатой и казалась самой обычной, шторы были задернуты, скрывая то, что происходит внутри, и она казалась совсем пустой. Только спереди сидел странный кучер, казавшийся неживым, и свет фонарей странно играл на его теле, будто бы это был металл.

Гатэл заталкивает Ярхиса в карету и следом залезает сам. Внутри их ждал Маткар – он Ярхису был известен давно, вся знать Пейзажа знала премьер-министра изумрудного региона в лицо. Он отложил книгу и потянулся к Гатэлу, они обменялись поцелуями под недоуменный взгляд Ярхиса. Вся знать, которую он только знал, стремилась прятать чувства, а эти двое так спокойно проявляли ее друг к другу. В голове всплывает, как во время суда Маткар осыпал Гудвина комплиментами и тот отвечал ему тем же, и все встает на свои места.

Гатэл теряет к Ярхису всякий интерес и повозка трогается с места.

— Как дети? — спрашивает Гатэл, касаясь руки второго тифлинга.

— Когда я уходил, Криссида как раз укладывала их спать. Они ныли, что хотят пойти со мной или хотя бы дождаться тебя, ты ведь им сказку обещал, но она, вроде, смогла их уговорить, — мягко отвечает ему Маткар.

— Что будет со мной дальше? — пытается вклиниться в их обмен любезностями Ярхис.

Подумать только – и как его угораздило стать свидетелем такой милой сцены семейной пары? Точно ли это не спектакль для него? Их разговоры о детях выглядели такими фальшивыми, никто и никогда при Ярхисе не говорил ничего подобного и в таком добром, ласковом тоне.

— С тобой, молодой человек, все довольно просто, — Маткар выглядит так, будто бы великодушно позволяет отвлечь себя от разговора с мужем, — Переночуешь в гостинице, а завтра отправишься на поезде в Замарканд. Ты нужен Императору и он хочет поговорить с тобой лично.

— А оковы? — Ярхис недовольно показывает свои руки.

— Дорогой, ты же не против? — Маткар тянет свои холеные, не видавшие тяжелой работы руки с оковам Ярхиса и отстегивает от них цепь, поглядывая на Гатэла, — Думаю, ты обрисовал ему все перспективы довольно четко и он не станет сбегать через окно этой же ночью.

Сами оковы остаются на месте, Маткар и не думает их снимать. Меняется только то, что теперь Ярхис может свободно двигать руками. Гатэл забирает у мужа цепь и прячет ее под зеленый пиджак.

— Да, думаю, у него хватит мозгов. У нашей гостиницы столько стражи, что даже я бы не стал рисковать. Спасибо Восьмиденью за это. Ты договорился?

— Я, иначе ты бы потащил с нами целый взвод своих подчиненных. Здешние стражники отлично могут справиться с этой задачей, а казне не придется оплачивать командировочные. — Маткар поправляет свои очки, чуть съехавшие на нос, а потом поправляет очки Гатэла, по его мнению, позволившего себе дерзость носить их неправильно даже вне родного региона.

— Я должен извиниться перед детьми, я думал, что семейный ужин закончится раньше и я успею вернуться домой до того, как они лягут спать. — внезапно Ярхис видит в суровом командире мягкость, он становится похож не на идеально отполированную каменную глыбу, а на кусочек сладкого зефира. Такая резкая перемена даже пугает. Насколько же все эти изумрудники лицемерны!

— Приготовь им с утра блинчики и своди к морю, мы же договорились с Восьмиденьем, что дети поиграют вместе завтра перед отъездом, — предлагает ему Маткар, сжимая его руку. 

Только сейчас Ярхис замечает два кольца. Свое Маткар носит на пальце, как и принято, а у Гатэла на шее болтается тонкая цепочка с точно таким же кольцом. Это ли не неуважение в чистом виде? Кольца принято носить на пальцах, так должны делать все супруги, иначе это оскорбление!

Впрочем, говорить об этом Ярхис не стал. Тонкое и изящное колечко может оказаться на пальце Гатэла на той самой руке, которой он вмажет по челюсти самому Ярхису сразу после такого замечания.

Тифлинги продолжают ворковать до той самой секунды, пока карета не останавливается. Ярхис тянется к шторе, чтобы отодвинуть ее и выглянуть в окно, но Маткар его останавливает.

— Если тебя кто-нибудь заметит даже мельком, под откос пойдет все, и завтра ты поедешь не в Замарканд, а в Видомнию. Нам ничего не будет, ведь ты околдовал нас и взял в заложники, а тебе.. — Маткар решает не договаривать, оставив Ярхису возможность фантазировать самому, — Эо не будет к тебе милостив, ведь ты, насколько помню, уже собственность Видомнии. Он очень хочет тебя вернуть и наше соглашение с ним довольно хрупкое.

— Вот, накинь, — Гатэл, нацепив на себя образ сурового генерала, протягивает Ярхису какое-то темное рванье, — Пойдешь за Маткаром следом, молчишь и смотришь в пол, пока не окажешься в комнате. Если поднимешь голову, со свободой можешь попрощаться.

Гатэл выскакивает из повозки и захлопывает за собой дверь.

— Не держи на него зла, эта операция очень важна для нас. Но он прав, тебе нельзя поднимать голову – в гостинице повсюду натыканы глаза, которые не должны узнать, что ты это ты. — Маткар говорит нарочито мягко, когда карета приходит в движение снова, — а всех людей он отвлечет. Нам нужно только быстро дойти до твоей комнаты.

Такое объяснение Ярхиса устраивает немного больше, чем сухие приказы генерала тайной гвардии. Рванье, что сунул ему Гатэл, оказывается темно-серым, почти черным плащом с вышитым нем щитом – плащ железной стражи, в таких ходит местная полиция. 

— ..Со мной все будет в порядке? — вдруг спрашивает он Маткара.

Мысль обо всех эти хитросплетениях планов, об этих двух тифлингах, о будущей поездке в самое сердце изумрудного региона страшили своей неизвестностью. Глупо, ужасно глупо спрашивать такое у того, кто безжалостно раздавил его в суде, как надоедливую мошку, а потом мило беседовал со своим супругом о выборе подарка для друзей семьи на завтра, но Маткар казался меньшим козлом, чем Гатэл.

— Да. Моя задача в том, чтобы ты добрался до Замарканда в целости и сохранности. Мы будем в одном поезде.— отвечает Маткар и выходит из повозки, едва она останавливается, — А сейчас вспомни, о чем попросил тебя Гатэл.

Ярхис не верит его словам. Он бы хотел верить, но уже принял как аксиому тот факт, что все изумрудники лицемерные лжецы, которым важны лишь их цели.

До двери комнаты на третьем этаже они с Маткаром добираются быстро и без каких-либо происшествий. Ярхис не поднимает головы и смотрит в пол, следя за щегольскими туфлями тифлинга и следуя за ними. Он отлично слышал слишком уж громкое для обычных ленивое моргание, и потому не рисковал. Наверное, даже магические глаза хотят спать в такое позднее время, и потому моргают так часто, но даже желая спать, они точно поднимут тревогу.

— Да, знаю, что неприятно, но тебе придется побыть в оковах еще немного, — уловив взгляд Ярхиса, так и желающего начать говорить, отвечает Маткар, — Их смогут снять только волшебники в Замарканде, конструкция очень уж хитрая. Гатэл мог бы от них избавиться, но только вместе с твоими руками, но руки ведь тебе еще нужны, да?

— И что дальше? — задает Ярхис другой вопрос.

Комната в гостинице была скромной, но куда лучше тюремной камеры. Большая кровать, манившая мягкостью матраса и подушек, небольшой шкаф, стол для письма, дверь, вероятно, ведущая в ванную, скучная картина на стене и несколько газет.

— Я оставлю тебя здесь и закрою дверь на ключ. Где-то через полчаса я или мой муж принесем тебе ужин, думаю, ты не ел с самого перерыва на суде, а в спецприемнике дают ту еще баланду, да? — рассказывает Маткар, — Завтра ближе к вечеру я заберу тебя и мы все вместе поедем на вокзал. Грустно, наверное, будет просидеть сутки в четырех стенах, еще и в оковах, но хочешь, я принесу тебе какую-нибудь книжку? У меня с собой есть парочка. И мороженое, уж оно точно сможет немного скрасить твое заточение.

Маткар с ним так сюсюкается, будто бы Ярхис маленький ребенок, которому нужно отцовское утешение, иначе он расплачется и всю ночь будет видеть кошмары. Это не так. Становится противно.

— Оставь все это дерьмо при себе. Просто делай, что тебе поручили. Не хочу видеть ни тебя, ни его. — огрызается Ярхис и забирается в постель, только скинув с себя плащ прямо на пол. Ему плевать. Ему не нужна эта напускная забота, не нужно мороженое и тем более не нужна какая-то скучная книга. 

— Как скажешь. Отдыхай, — интонация Маткара, впрочем, нисколько не меняется. Ярхис слышит за спиной щелчок запираемой двери. Вселенская усталость накатывает на него, больше не позволяя даже оторвать голову от подушки. Он засыпает почти мгновенно.

Утром Ярхис обнаруживает на столе два подноса. На одном был, по всей видимости, ужин – изящный бокал вина и креветки с отварным картофелем на большой белой тарелке, уже испорченные из-за того, что простояли на столе всю ночь. На втором его ждала чашка с чем-то теплым и тарелка со стопкой блинчиков, маленькая вазочка с вареньем и хрустальная миска с начавшим таять мороженым. На стуле лежала книжка с простой коричневой обложкой.