— Мы не можем дольше молчать, Харри. Им нужен ответ.

Агна обняла Кельнера за плечо, и посмотрела под ноги, на спрятанную в сумерках лесную тропу.

— Да, знаю… но что ответить? Что Германия нарушила Версальский договор в одностороннем порядке, и объявила воинскую повинность? Это им известно. Они только делают вид, что ничего не знают... А месяц назад в Лондоне были переговоры о перевооружении немецкой армии… так что, Агна, я не совсем понимаю, какой именно информации они от нас ждут.

Кельнер повернулся к жене, отчего под его ботинками звонко захрустела палая осенняя листва.

— Совсем не понимаю... А совещание в Стрезе?... они держат нас за идиотов!

— Ты о том, что после тех переговоров в Лондоне в феврале и объявления воинской повинности в марте, в апреле Италия, Франция и Великобритания собрались в Стрезе, где объявили, что не допустят роста вооружения Германии и будут бороться с этим?

Кельнер кивнул, разбрасывая носком ботинка сухую листву.

— За наш счет… теперь они ждут от нас подробных сведений о том, как идет перевооружение Германии! Это самоубийство! К тому же, они наверняка все знают лучше нас с тобой… я не могу так рисковать, это слишком опасно.

— В модном доме ходит много слухов, я наверняка смогу узнать больше.

— Агна…

— Нет, послушай… мы должны ответить. К тому же, генерал Томас снова стал появляться в ателье. Он наверняка может что-то знать.

— Что он там делает?

— Беседует с фрау Гиббельс, и, наверное, следит за тем, как мы шьем платье для его невесты.

— Ханна?..

— Да. Теперь я шью для нее подвенечное платье… стала шить. С сегодняшнего дня.

— Прости.

По лицу Агны скользнула растерянная улыбка.

— Поедем домой?

Она посмотрела на Харри, и снова перевела взгляд вниз, ускоряя шаг.

По давней привычке, которая возникла тогда, когда стало известно, что Биттрих был в их доме и оставил на память о себе пуговицу с мундира, Харри и Агна, выйдя из «Мерседеса», шли к дому молча. До перехода с асфальта на шумную гравийную дорожку оставалась всего пара шагов, когда Кельнер отвел правую руку за спину, чувствуя, как пальцы прикасаются к плечу Агны. Оглянувшись назад, он прижал палец к губам, и опустил руку вдоль тела. Агна застыла на месте, слушаясь знака, но не понимая его причины. Из-за спины Харри ей ничего не было видно, только угол их дома, до которого оставалось всего несколько метров. Взяв Агну за руку, Харри тихо отступил назад, в густую темноту декабрьского вечера. Несколько долгих, слишком медленных минут он не сводил напряженного взгляда с входной двери дома. Агна сжала его руку, и Харри, обернувшись к ней, шепотом пояснил:

— Старина Эрих пришел нас проведать.

— Хайде? Что ему здесь нужно?

Харри весело хмыкнул, улыбаясь в темноте.

— Думаю, он хочет реванша.

— Он один?

Кельнер снова обвел глазами двор дома, и утвердительно кивнул.

— Да.

— Тогда почему бы нам не выйти, и не застать его врасплох?

Харри снова усмехнулся.

— Неплохая идея, фрау Кельнер. Но это может только больше разозлить Эриха, и тогда мы ничего не сможем узнать. Его ожидание у дома, заглядывания в окна, желание разбить дверь, и… — Харри блестящим от веселья взглядом посмотрел на Агну, —...Страх разбить ее… дают… куда больше информации. Нет, — Кельнер покачал головой, продолжая наблюдать за Хайде, и в его голосе кроме веселья Агна теперь различила иронию. — Он не разобьет дверь, слишком шумно, можно привлечь внимание… фрау Кельнер, поздравляю вас с тем, что новая входная дверь дома в Груневальде благополучно пережила первое покушение на свою честь и достоинство!

Агна дернула Харри за рукав пальто, но он словно не заметил этого, продолжая наблюдать за удаляющимся от их дома сотрудником контрразведки «Фарбен».

— Пошли!

Харри крепче сжал ее руку, широким шагом пересекая расстояние до двери, которой несколько секунд назад он воздал все возможные почести. Оказавшись в прихожей, Агна молча наблюдала за тем, как Харри быстро снимает ботинки и скидывает длинное темно-серое пальто. Небрежно закинув его на вешалку вместо того, чтобы привычно расправить до последней складки на плечиках, Кельнер, этот педант в отставке, посмотрелся в зеркало, взъерошил светлые волосы, — сломав идеальный пробор, — и энергичным, быстрым шагом почти пробежал в кабинет. И тут же вернулся, удивленно смотря на одетую в верхнюю одежду Агну.

— Что с тобой? Тебе помочь?

Рыжая бровь изящным полукругом поднялась вверх, и Агна отрицательно покачала головой.

— Хочешь ужинать?

— Нет.

— Дартс?

— Не-е-ет, — Агна хмыкнула, — Харри…

— Тогда предлагаю шахматы!

Кельнер схватил жену на руки, гордо прошагал в библиотеку и посадил ее в кресло, за шахматный столик.

— Черные или белые? Хочешь вина?

Наблюдая за Кельнером с тем выражением лица, на котором смешались удивление, веселье, масса незаданных вопросов и еще большее количество возможных ответов, Агна начала поправлять шахматные фигуры. Когда Харри довольно растянулся в кресле напротив и прикрыл глаза, она сообщила, что они будут играть шахматную партию на желание. Голубые глаза лукаво блеснули в полумраке кабинета.

— В прошлый раз я тебя обыграл, Агна.

— Ничего… — девушка поудобнее устроилась в кресле, проверяя расстановку фигур. — Я готовилась.

Она посмотрела на ряд белых пешек, потом на счастливого Кельнера, и сделала глубокий вдох.

— Любое желание.

Харри поднял руки на уровне груди, и сделал приглашающий жест. Игра белых и черных началась.

— Если ты думаешь побить мою ладью пешкой, то не получится.

Харри откинулся в кресле, не слишком беспокоясь о ходе игры, — его король был под полной защитой. Агна, зажав между пальцами волнистую прядь волос, наклонилась вперед, рассматривая оставшиеся на доске фигуры. Ее правая рука надолго зависла в воздухе, нерешительно останавливаясь то над одной, то над другой фигурой.

Дыхание Эдварда, теперь спокойное и глубокое, которое она отлично слышала в абсолютной тишине библиотеки, усыпляло. Элис ненадолго прикрыла глаза, резко вздохнула, и вернулась к партии. Белый король шагнул вправо, и теперь уже Агна, отклонившись назад, с улыбкой посмотрела на Харри. Под взглядом ее зеленых глаз, он уверенно выпрямился, готовый оценить обстановку, и сделать следующий ход, но застыл над доской.

— Как ты?.. Нет… покажи!

Тихий смех приблизился, и волна теплого воздуха принесла ответ:

— «Обман Маршалла», герр Кельнер!

Харри изумленно посмотрел на Агну, а она, улыбаясь, продолжила:

— Партия 1912 года, мой дорогой… Харри тогда было всего девять лет, конечно, он не мог тогда об этом знать.

— А Агна еще даже не родилась!

— Но тем не менее, я все узнала об этой партии, — девушка улыбнулась, она состоялась в Бреслау, между Маршаллом и Левитским.

Агна остановила на Кельнере веселый взгляд. На секунду в библиотеке наступила абсолютная тишина, а потом они громко засмеялись, смотря друг на друга.

— Любое желание, — напомнил Кельнер, когда веселье стихло, и в кабинете снова стал слышен мерный ход золотых часов.

Агна долго, задумчиво смотрела на Харри, медленно переводя взгляд на левую часть его груди, в ту точку, где за краем белой рубашки начинался длинный, узкий шрам. Резкий и грубый, он уже не причинял Милну боли, но когда она осторожно прикасалась к шраму, Эдвард вздрагивал. Кажется, даже прежде, чем успевал осознать или почувствовать ее касание.

— Расскажи мне о Стиве.

Улыбка сползла с лица Кёльнера.

— Я рассказал все, чт…

— Нет, ты что-то знаешь. То, что не хочешь мне говорить.

Харри уточнил:

— И ты затеяла эту игру на желание, чтобы узнать об этом?

Агна пожала плечом и повернулась к яркому пламени, разожженному в камине.

— Я должна была что-то придумать.

— Я не могу сказать тебе… прости.

Казалось, Агна никак не отреагировала на эти слова. Но, встав из-за шахматного столика, и сделав несколько шагов, она сухо заметила:

— Выходит, Харри Кельнер не держит свое слово?

***

Элис сидела на кровати, крепко сцепив на покрывале расставленные в стороны руки. Милн опустился на пол, перед ней, и глубоко вздохнул.

— То, что я знаю о Стиве, причинит тебе боль. Я не хочу этого.

— Он умер, Эдвард, и это я убила его. Вряд ли что-то еще, что я узнаю о нем, причинит мне боль. Я имею право знать.

Милн кивнул, помедлил несколько секунд, и начал медленный рассказ. Это было в конце нашего выпускного года в Итоне. Какой-то месяц, и мы стали бы выпускниками. В то время я и Стив уже общались гораздо реже, чем раньше. То ли выросли, то ли… У него была своя компания. Узкий круг из пяти друзей, с которыми он проводил почти все свое время. Я знал их, — они были нашими сокурсниками. В один из дней я зашел в свою комнату и увидел Стива. Он резко обернулся, когда я вошел, и сказал, что хочет рассказать мне что-то «исключительно важное».

Он так и сказал:

— Ты с ума сойдешь от зависти, когда узнаешь!.. Это великолепно!

Честно говоря, у меня не было никакого желания слушать его истории, и я хотел отвязаться от него, но он сам, вдруг что-то вспомнив, сказал, что ему нужно идти.

— Но ты же придешь вечером в паб? Все там будут, старик! Скоро выпускной!

 Я кивнул, и Стив ушел. В пабе действительно были все, весь наш выпуск. Я нашел Стива у барной стойки. Он громко смеялся, болтая с нашим знакомым, а когда заметил меня, оттолкнул парня в сторону, сказав, чтобы тот проваливал и не мешал «большому разговору». Парень ушел, я сел напротив Стива, заказал портер.

Он пил виски, но услышав мой заказ, попросил пива и для себя. Стив уже был очень пьян. Когда бармен принес нам пиво, он наклонился ко мне, и прошептал, что «у него есть для меня история об одной девчонке». Я не буду повторять его слова, но… смысл был в том, что за две недели до этой встречи в пабе, Стив и его друзья были в Лондоне, и там они изнасиловали девушку. Признаюсь, я не слишком поверил этой истории, потому что знал, что многие из рассказов Стива на деле оказываются выдумкой. Он говорил очень быстро, а когда закончил, уставился на кружку с пивом, и замер в одном положении, с ухмылкой на лице. Помню, я спросил его, правда ли это? Он кивнул сначала соглашаясь, но потом резко покачал головой из стороны в сторону. И просил никому не говорить об этом разговоре. Правда, через минуту он уже рассказывал какую-то шутку, так что…

— Я что-то напутал, старик! Все хорошо!

И я не поверил в ту историю. А может быть, мне не хотелось верить. 

Мы вернулись в колледж, учебные занятия подходили к концу, преподаватели то и дело твердили нам о выпуске, ответственности, чести и славе Итона, и прочее...

За неделю до выпуска, прямо на одну из лекций зашел старший преподаватель, и вызвал Стивена в кабинет. Он вышел. И в тот день на занятиях его больше не было.

Оказалось, что все это время он просидел в кабинете директора. История с изнасилованием оказалась правдой. Нас начали вызывать в кабинет по очереди, и спрашивать, где мы были и что мы делали тогда, в тот день, когда Стив и его друзья «совершили нападение». Я зашел в кабинет директора одним из последних. Он был в ярости, его трясло, и потому он только коротко спросил:

— Ну а вы, Милн, тоже?

 Тогда я понял, что рассказ Стива был правдой, а не пьяной выдумкой. Он и его друзья были обвинены в групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки.

Администрация колледжа была шокирована.

Но, кажется, не столько самим изнасилованием, сколько тем уроном, который будет нанесен репутации легендарного колледжа и им, преподавателям, — во главе с директором, — если об этом станет известно публике. К тому же, летняя королевская резиденция была слишком близко. Поэтому все замяли. Только срочно вызвали родителей. Хотя некоторые из них уже приехали сами, учуяв дым. С родителями поговорили и они помогли дирекции колледжа. В итоге, даже те, кто знал о групповом изнасиловании девочки шестью учениками элитного учебного заведения, забыли об этом.

Золотые мальчики стали ни при чем. Нас выпустили, учеба закончилась, и мы разъехались из Итона. Я уехал в Лондон, потом из Лондона, и до того Рождества в доме твоих родителей я ни разу не встречал Стива. После него — тоже. Последний раз я видел его в Нюрнберге, как и ты.

Эдвард посмотрел в сторону Элис. И если бы не очертания ее тела, застывшего все в той же позе, он решил бы, что ее здесь нет, — настолько тихо, — беззвучно, — она сидела на кровати, опустив голову вниз. Наконец, послышался тяжелый вдох, и Элис тихо спросила:

— А как же Хайде?.. Что с ним делать?

— Я разберусь, Эл.

— Девочка выжила?

Элис опустилась на пол, и села перед Эдвардом на колени, глядя в его глаза.

Он кивнул.

— Да, — он нашел в темноте руку Элис, и крепко сжал ее. — Прости.

Элис вздрогнула и крепко обняла Милна. Он не знал, что сказать. Никакие слова не приходили на ум, и потому он просто держал Эл в своих руках, слушая как ее сердце медленно успокаивается, замедляя удары. В комнате стало совсем темно, когда Элис разжала руки, и, поцеловав Милна в щеку, горячо прошептала:

— Спасибо, что ты другой.

***

...Сегодня Рождество, и мама готовит праздничный ужин. По дому плывет уютный аромат выпечки. Крамбл или гуди? Элис не гадает, — выбравшись из-под пухового одеяла, которое больше нее в несколько раз, она, путаясь в длинной сорочке, бежит на кухню, где голос мамы смешивается с голосом отца. Он уверяет, что porter сake лучше, чем гуди, крамбл или имбирное печенье вместе взятые. А мама, смеясь, целует его в щеку, и говорит, что в этом году он опоздал с заказом к рождественскому столу, ведь настоящий пирог на портере должен выдерживаться целую неделю или, хотя бы, несколько дней. А Элис очень хочется узнать, что это за десерт, который нельзя пробовать так долго? Солнце растягивается на подушке широким, жарким лучом, и совсем не похоже, что сейчас декабрь. Луч — очень жаркий, и почему все говорят, что солнце — желтое, если его луч — светлый и прозрачный, с толпами крохотных пылинок и разноцветных огней?

— Эл, Элли… вставай!

Она чувствует, как ее целуют в щеку. Вкусный, немного резкий запах отцовского одеколона щекочет ноздри, и ей нравится не просыпаться, хотя бы еще несколько секунд. Она чувствует, как взгляд папы задерживается на ее лице, и еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Но когда Элис открывает глаза, в комнате уже никого нет, только пряный и резкий аромат одеколона напоминает о том, кто был здесь.

— Ты ему понравишься, Эл! Понравишься Мосли!

Она морщит нос. Нет, она не хочет ему нравиться, но у нее нет выбора, — она должна пойти со Стивом, иначе он убьет Эдварда.

— Нет!

...Элис рывком села в постели, и крепко закрыла глаза от слепящего утреннего света. Сердце еще колотится где-то в горле, — это снова был сон…

Ощущение тепла накрывает ее, успокаивая натянутые нервы. Внизу слышны негромкие голоса. Два голоса. Элисон медленно рассматривает комнату, полную красных роз. Они повсюду: на прикроватной тумбочке, на туалетном столике, в коридоре и прихожей. Пряный аромат плывет по дому, сопровождая ее, пока она медленно спускается вниз.

Комод, чайный столик, обеденный стол в столовой… Посреди алого моря, сотканного из темно-красных, почти черных у основания лепестков, светлые волосы Эдварда выделяются особенно резко. Он улыбается, когда замечает ее в столовой. Ни у него в руках, ни рядом с ним нет газет. Элис удивленно приподнимает бровь, но он легко качает головой: никакой нацистской прессы сегодня утром. На его лице застывает какое-то торжественное, неясное выражение, он смотрит поверх ее головы, куда-то вдаль, и ощущение давнего уюта снова укачивает ее на ласковых, теплых волнах.

Кайла ставит перед ними на стол блюдо с яблочным крамблом.

— Как в детстве… — Элис шепчет едва слышно. — Что происходит?

Глядя на ничего не понимающую Эл, Милн улыбается. И молчит. От горячего крамбла, разложенного на фарфоровые тарелки со сложным узором, сотканным из золота и берлинской лазури, поднимается витиеватый пар. И Элис вспоминает, как Агна и Харри покупали этот столовый набор в одном из магазинов Берлина, а продавец, — высокий, плотный мужчина в фартуке, — обрадовавшись богатым покупателям, долго рассказывал им об оттенке синего цвета,— той самой «берлинской лазури», — которым был раскрашен орнамент на тарелках и блюдцах. Элис помнила, как внимательно и терпеливо Эдвард, вернее, Харри Кельнер, слушал продавца, стоя рядом с Агной. Он многое мог бы добавить к рассказу торговца. Например, то, что сначала один химик выделил из берлинской лазури цианид водорода в виде водного раствора, — то есть синильную кислоту, — а позже, уже другой химик, получил в виде газа безводный НСN. Потом, в 1920-х годах, на основе этого газа, берлинские химики создали инсектицид-фумигатор, который получил торговое название «Циклон-Б», и новые области применения. «Трудовые» лагери нацистов, один из которых, расположенный в Дахау, Харри Кёльнер инспектировал постоянно, и стал той площадкой, на которой было испробовано действие газа.

...Кельнер молча, взглядом, задает Агне вопрос. Она успокаивает его таким же молчаливым ответом, и немного неловкой улыбкой. На большее сейчас нет времени, — Харри Кельнер, сотрудник компании «Байер», не может опаздывать к месту службы. Но все же он, встав из-за стола, задерживается рядом с Агной, и целует ее так долго, что это вызывает у фрау Кельнер смущение. Смущение, которое только растет при мысли о том, что Кайла, — здесь, в столовой, и она видит их. Но прежде, чем Агна успевает что-то сказать или спросить, Харри говорит, что заедет за ней вечером в ателье. У выхода из столовой он поворачивается, с улыбкой смотрит на жену и Кайлу, и радостно напоминает им, что скоро Рождество.

У Кельнера отличное настроение, и дорога до работы, которая проходит в мыслях об Агне и о том, что он знает, как помочь Кайле и Дану, кажется, занимает всего несколько минут. Расправив плечи и продолжая улыбаться собственным мыслям, Харри не спеша идет ко входу в небольшое, двухэтажное здание. Зимнее солнце греет его спину лучами, а трели птиц, звучащие откуда-то с высоты, делают это утро еще легче и радостнее. Он пока не говорил с Агной о Кайле и Дану, — Харри расскажет ей о своем плане вечером, когда его «Мерседес» выплывает из-за угла громадного мрачного здания на центральной Курфюрстендамм, и подвезет Кельнера к высоким, парадным дверям дома мод фрау Гиббельс. Агна выйдет навстречу, коротко, — той улыбкой, которая бывает у нее, когда они не наедине, — улыбнется ему, сядет в машину, и они поедут в Груневальд. Вот тогда... Рука, вытянутая из-за угла, схватила Кельнера, и резко прижала к стене здания.

— Хотел узнать, как ты, Кельнер.

Хайде довольно рассмеялся, фиксируя Харри согнутой в локте рукой, и сплевывая на землю.

— Как дела дома? Как жена? Залечила твои раны? Ты выглядишь лучше.

Эрих не успел задать все волнующие его вопросы, когда Кельнер вывернул его левую руку, резко отвел ее сначала в сторону, а потом за спину, прибавив к этому удар в пах. Хайде согнулся, оседая на землю, но Кёльнер удержал его, прошептав на ухо:

— Я в порядке, Эрих, спасибо, что спросил. Совет на будущее, как боксеру: не пытайся блокировать не ведущей рукой. Тем более того, кто выше тебя.

После напутствия Хайде Кельнер выпрямился, поправил пальто, и так же спокойно, как до встречи с Эрихом, пошел вперед.