Иногда я перечитываю старые-престарые свои тексты и ловлю спонтанных "ай-да-барашей" или просто заново открываю для себя какие-то истории. Что ж. Другие вон постят у себя кусочки книг для привлечения внимания, я тоже так могу) Хотя бы для того, чтобы напомнить себе о забытом.

______________________

«— Лора, я не хочу умирать. Я же ни разу не целовался…»

Лорейн стиснула кулаки, отгоняя воспоминания.

«— Ты вовсе не умираешь, братик. Ну хочешь, я тебя поцелую?»

Иногда проще выплакать все и спокойно уснуть, чем метаться по подушке всю бессонную, ледяную ночь. Лорейн вспомнила, что отдала последний бумажный платок и дотянувшись до скомканного пеньюара, вытерла лицо и бросила влажную тряпку на пол.

***

Рауль умел исчезать внутри дома так, что никто не мог отыскать, пока он сам не решит выйти. Он казался прозрачным — не только из-за бледности и серых огромных глаз, но и оттого, что умел замирать, вбирая в себя настоящее, словно растворяться в нем. В такие мгновения на Рауля натыкались люди, родители, даже сама Лорейн.

«Что ты тут делаешь?»

Взмах ресниц.

«Слушаю дрозда».

Лорейн выходила гулять с друзьями на переменах только проверив, что с младшим все хорошо и он ест свой ланч. Над ее заботой опасались смеяться — от боевой Лорейн можно было отхватить вполне весомых тумаков. К Раулю по той же причине предпочитали не лезть, но кое-что из обидных слов до брата все же доходило… Однажды Рауль на спор спрыгнул с крыши школьной подсобки — хотел доказать, что может, и отделался синяком, который в течение недели поддерживал его достоинство. Ровно до того момента, как в школьную группу соцсети попало видео с компанией Лорейн, веселящейся на верхней площадке строящейся высотки.

«Почему ты не берешь меня с собой?!»

«Сдурел что ли? Там придурки одни».

Дрожащие губы.

«А ты почему с ними?»

«Сама не лучше».

А потом его не заметил водитель грузовика.

Лорейн к тому времени исполнилось шестнадцать. Она ежедневно ездила в больницу, в те дни, когда отец или мать не могли уйти с работы, просиживала с Раулем до поздней ночи. Читала ему вполголоса, вязала браслетики из пластиковых ниток, для себя — с черепами и змеями, для Рауля — с птицами и листьями.

Удар повредил не только внутренние органы, но и что-то в самом Рауле. Он перестал пытаться строить из себя кого-то другого — это было хорошо. Но стал отключаться от реальности чаще прежнего. Иногда Лорейн приходилось повторять вопрос по три-четыре раза или трясти за плечо, чтобы брат отреагировал.

Ему становилось то лучше, то хуже. Однажды Лорейн пришла, как всегда, после школы, но путь ей преградила медсестра. Она что-то говорила, но Лорейн видела лишь белое лицо Рауля на подушке и кислородную маску с зеленоватой трубкой. Оттолкнув медсестру, она ворвалась в палату и схватила брата за холодную руку. Он с трудом открыл глаза и сжал ее пальцы. В ту ночь Лорейн, несмотря на уговоры матери, осталась с ним.

«Ты вовсе не умираешь. Ну хочешь, я тебя поцелую?»

Сухие тонкие губы с запахом пластика и лекарств… Лорейн чуть не расплакалась, на миг прикоснувшись к ним своими. Так хотелось передать ему толику собственной жизненной силы!

За дверью ее поймал отец, по бледному, почти как у Рауля, лицу Лорейн поняла, какой он задаст вопрос. Родители поверили Лорейн, поверили, что ничего такого она не имела в виду. Просто хотела успокоить Рауля, заставить улыбнуться. Лорейн не оскорбляла их слух ложью, отец с матерью искренне любили своих детей и доверяли им.

Доверие дало трещину в тот день, когда в процессе уборки в комнате Рауля мать уронила с верхней полки плотную тетрадь… Лорейн запомнила ту страницу. Она осталась в мозгу как фотография с острыми уголками и режущей кромкой. Размашистый текучий почерк Рауля, узор закрашенных клеточек на полях.

«…я не понимаю себя сам. Может, поймешь ты. Ты сильнее. Лора. Лорейн. Лора-Лора-Лора-и-Рауль. Если бы мы проснулись однажды утром не братом и сестрой… я бы все за это отдал».

Тогда она растерялась, наверное, в первый раз в жизни. Почувствовала, что ей выбило землю из-под ног. Она не знала, что говорить и делать… В больницу отец попросил ее не ходить. Некоторое время они с Раулем еще переписывались, под строгим надзором. Хотя Лорейн и сама боялась лишний раз сказать что-нибудь не то, в переписку вползало все больше пустых, безликих фраз.

Элитный колледж далеко от дома стал горьким лекарством. Рауля привезли домой в день ее отъезда, они успели сказать друг другу лишь пару слов. Брат тянулся к ней, пока она таскала в машину последние сумки, пытался поймать ее взгляд. Родители старались ни на секунду не оставлять их одних. Внутри Лорейн разгорался гнев: нельзя же так… сразу. Но разве она могла быть уверена, как — можно? Не дай Бог, станет только хуже…

Через месяц у Рауля сменился номер, и нового ей не дали. Он сам не писал. Приехав на каникулы, Лорейн не застала брата дома. Отец с подчеркнутой радостью говорил о лыжном лагере в Уистлере.

«Он же мечтал, помнишь?.. уже оправился… здоровье, горный воздух… очень за него радуемся…»

Любые дополнительные вопросы Лорейн натыкались на мягкое сопротивление. Наконец, вспылив, она добилась от матери откровенности.

«Ты же понимаешь, так будет лучше».

Они будто боялись даже произнести при Лорейн его имя.

«…Ему просто нужна смена обстановки, новые впечатления…»

«А я уже не нужна?»

Лорейн очень жалела о вырвавшейся фразе. Она скучала по Раулю, его отсутствие ощущалось фантомной болью, от которой нет спасения ни в каких «новых впечатлениях»… Но родители увидели в ее словах лишь отражение собственного страха.

Она не боролась, не встала на защиту, как делала всегда. Даже выкрав его телефон из отцовского мобильника, так ни разу и не решилась позвонить…

Лорейн посвятила свою жизнь доказательствам. Доказать родным, что ей все по плечу. Начальству — что на нее можно положиться. И бесконечным доказательствам чужой вины или невиновности.